Текст книги "Холодный человек"

Глава 3
Месть при помощи «Наполеонов» и пребывание в доме скорби

Труд в корректорской, чтение и правка газетных полос не то чтобы угнетали Веру, однако представлялись ей не совсем тем, чего бы желала для себя. Девушке справедливо казалось: она способна на большее. Вере хотелось писать. В душе она видела себя журналисткой. Однажды, еще в первые дни своей работы в редакции, Вера сотворила очерк, строк эдак на четыреста, как ей потом сообщили. Речь в материале шла об одной ее знакомой, которая играла на гитаре и пела произведения собственного сочинения.

Исполнительницу величали Люсьена Феличита. Столь причудливое имя являлось, конечно, псевдонимом. По-настоящему девушка звалась Людмилой Филатовой. Феличита считала себя музыкантом, работающим в жанре бардовской песни, и пыталась пробиться на профессиональную сцену. Однако играла она весьма средне, а пела и того хуже. Песенки типа «кровь… любовь…», исполненные дрожащим голоском с неизбывным надрывом, увы, большим спросом не пользовались. Феличита выступала на детских утренниках, на посиделках пенсионеров, в воинских частях… Выше ее не пускали. Однако и это являлось неким подобием успеха.

Короче, Вера настругала о Феличите очерк и гордо вручила его главному редактору.

Тот с кислой миной бегло перелистал пухлую пачку рукописных листов, сообщил, что готовые материалы нужно отдавать ответственному секретарю, и вернул рукопись автору. Несколько сникшая Вера так и сделала. Каково же было ее возмущение, когда через несколько дней она обнаружила свой материал на четвертой полосе. Из очерка умелые руки ответственного секретаря сотворили крошечную заметку под заголовком «Вечер в солдатском клубе». Ни о трудном детстве, ни о тернистом пути, которым Феличита шла на эстраду, в заметке не было ни слова. Несколько строк сообщали, что она выступила перед служивыми и те остались довольны.

Разгневанная Вера, уже слышавшая, что недовольные авторы вправе снять свой материал, побежала к начальству.

– Хорошо, – равнодушно отозвался ответсек, – я твою «заметюлину» сниму, но больше со своими писульками ты ко мне не суйся.

Вера скрепя сердце плюнула на гордость, и заметка осталась на полосе. Но с тех пор она опасалась творить. Однако отставленные амбиции нет-нет да и давали себя знать. Причем самым нелепым образом, из-за чего Вера, забывавшая, что спорить с руководством не только бесполезно, но и опасно, нередко попадала в нехорошие истории. Одна из таких историй случилась на днях.

В очередном номере газеты была помещена статейка о проходившем в последнем функционирующем кинотеатре Сорочинска «Тайшет» фестивале итальянских фильмов, снятых в жанре неореализма. Народ на старые черно-белые картины не шел, и хозяин кинотеатра решил для привлечения публики опубликовать рекламный материал. В нем расписывались многочисленные достоинства неореализма: выразительность художественных средств, лаконизм и замечательная игра актеров. Среди классиков жанра упоминался и автор фильмов «Похитители велосипедов», «Умберто Д.» и «Вчера, сегодня, завтра» Витторио Де Сика. Отмечалось, что данный режиссер – один из зачинателей неореализма, величина и мэтр. Де Сике в статье было уделено два абзаца.

Когда полоса пришла с правкой, Вера заметила: фамилия Де Сика всюду вычеркнута, и при этом смысл вышеупомянутых абзацев полностью терялся. Недолго думая, Вера восстановила фамилию. В таком виде статья и увидела свет. А на другое утро разразился скандал. Главный редактор рвал и метал. Оказывается, это именно он, обнаружив не совсем приличное, с его точки зрения, звучание, вычеркнул «срамную» фамилию. Виновница нашлась очень даже быстро. Над головой Веры сгустились тучи, и напрасно она бегала по редакции с Энциклопедическим словарем в руках, пытаясь доказать свою правоту. Народ с усмешками соглашался: она права; некоторые называли главного «дубом» и неучем, однако никто не стал за нее заступаться. И в результате Вера схлопотала строгий выговор. Но на этом история с неприлично звучавшими словами, увы, не кончилась. Продолжение ее случилось как раз на следующий день после памятного посещения «Савоя».

Главный редактор газеты «Путь наверх» звался господином Величко и, как уже упоминалось, был сравнительно молод, полноват и добродушен. Однако добродушен он был только на первый взгляд. По натуре Павел Борисович являлся законченным придурком – во всяком случае, так считала Вера. А причина сему явлению была следующей. Господин Величко принадлежал к известной в Сорочинске фамилии. Папа его одно время трудился в качестве второго секретаря обкома партии, мама заведовала крупнейшим в городе гастрономом, а дядя был директором швейной фабрики. Паша Величко между тем не подавал особых надежд. Учился в школе он весьма средне, однако любил общественную деятельность: был председателем совета пионерской дружины, выпускал стенгазету, руководил кружком юннатов… Однако книжки он читать не любил, и посему влиятельные родственники пристроили его в медицинский институт. Паша Величко кое-как проучился в нем три года и оказался отчислен за неуспеваемость в самый разгар перестройки. Однако данный факт его не особенно расстроил. Реформы предоставляли необъятное поле деятельности для подлинного борца за демократию. Чем только он не занимался! Возрождал сорочинское казачество (никогда ранее не существовавшее), подвизался в обществе «Память павшим», которое вело поиски могил военнопленных, руководил избирательной кампанией кандидата в Верховный Совет от Партии любителей пива… Всего и не упомнишь.

В середине девяностых, когда все вокруг трещало и разваливалось, а государственное имущество безбожно растаскивалось, его дядя из директора швейной фабрики превратился в ее владельца, а мамаша стала хозяйкой собственного гастронома. Папаша же Павла Борисовича, в прошлом партийный функционер, возглавил филиал крупного московского банка. И все бы в семействе шло хорошо, если бы не сынок. Его кипучая общественная деятельность чаще всего заканчивалась крахом. И посему Павлу Борисовичу была уготована новая роль. На семейном совете было решено, что он должен возглавить газету. Подходящее издание быстренько нашли, перекупили, благо оно влачило нищенское существование, а руководить поставили Пашу. Так он стал главным редактором.

Нужно прямо сказать, господин Величко был крайне обрадован новым назначением. Это оказалось как раз по нему. Физический труд он не любил. А здесь такового и не присутствовало. Работа предстояла исключительно умственная, требующая широкой эрудиции и творческой энергии. По мнению Паши, и то и другое имелось у него в достатке. Однако на деле был он человеком ленивым и весьма темным. Так, например, он считал, что город Харьков находится на территории Российской Федерации. Кроме того, Величко был нетерпим к инакомыслию, а невыполнение своих приказов считал чуть ли не преступлением. За случай с Де Сикой он не уволил Веру только потому, что в одночасье найти нового корректора казалось делом почти невозможным. Однако он затаил на нее злобу. И тут случилось новое происшествие.

Опять же на четвертой полосе завтрашнего номера, под рубрикой «Интересно, аж жуть!», стояла заметка о том, что в Андах, на дне высокогорного озера Титикака, экспедиция американских ученых из Йельского университета ищет руины некогда затонувшего города, который, по мнению этих же ученых, и является легендарным Эльдорадо.

Главный редактор, всегда весьма внимательно читавший полосы, вычеркнул название озера.

Увидев редакторскую правку, Вера возмутилась до глубины души. Вначале она побежала к ответственному секретарю, но тот только отмахнулся. В столь незначительном факте он не видел повода для сотрясания воздуха. Тогда Вера решила обратиться непосредственно к главному.

Господин Величко изволил завтракать. Павел Борисович утверждал, что он уж очень загружен, а посему не успевает совершить сей священный ритуал дома. Обычно в этот момент он поглощал свои любимые пирожные «Наполеон», загодя купленные секретаршей, и запивал их горячим сладким кофе.

Разъяренная Вера ворвалась в кабинет главного, размахивая газетной полосой.

– Почему вы вычеркнули Титикаку?! – завопила она с порога.

– Какую еще Титикаку?! – столь же грубо ответствовал Павел Борисович.

– Название озера в Андах!

– Ах, это… Никакой Титикаки не существует! – Крошки слоеной выпечки облачком вылетели из его рта.

– Как это не существует?!

– А так! То ты Сику какую-то выдумала. А теперь еще тити, да в придачу каку! Нет, дорогая Верочка. Тити сегодня не пройдут. Да и чего ты беспокоишься? Ведь не о твоих титях идет речь. – Он нарочито внимательно оглядел Верины объемистые груди. – Вот об этих титях не скажешь, что они – кака. – И он ткнул Веру пальцем в грудь.

«Ах ты, ничтожество! Еще и издеваешься!»

Вера опустилась на стул напротив Павла Борисовича. Тот насмешливо смотрел на корректоршу. Красные губы его блестели от жирного масляного крема, челюсти непрестанно двигались.

«Как вампир», – подумала Вера.

И в этот момент ее разум заколыхался, поплыл и словно растворился в чужой, всесильной, яростной воле. Это была уже не она, а нечто совсем иное.

Пальцы девушки впились в стол. Потом она потянула руки к себе, оставляя на поверхности рваные борозды. При этом раздался жуткий скрежет.

У Павла Борисовича отвисла челюсть. От ужаса выкатились глаза. Недоеденный кусок «Наполеона» упал на грудь.

– Ты… ты… – бормотал он. – Чего ты…

– Ах, сволочь! – прошипела та, которая еще минуту назад была Верой. – Ты смеешь со мной спорить, да еще и издеваешься!

Она огляделась. На столе стояла тарелка с недоеденными пирожными. Она схватила «Наполеон» и стала толкать его в жирный рот главного. Тот запыхтел, закашлялся. Слезы покатились из его вытаращенных бельм. Тестяная труха, шматки крема летели из редакторской пасти, как пчелы из улья. Павел Борисович, задыхаясь, издавал горлом гортанные звуки, напоминавшие клекот орла. Однако существо, напавшее на главного, никак не желало утихомириваться. Оно продолжало втискивать в глотку новые пирожные и несколько успокоилось лишь после того, как скормило господину Величко все оставшиеся «Наполеоны». К этому времени страдалец потерял сознание, и последнее пирожное было даже не засунуто, а размазано по лицу и голове. Вид главного редактора был ужасен.

Оставшись довольна проделанной работой, нечисть, захватившая тело и разум Веры, зловеще улыбнулась и вытерла жирные руки о пиджак поверженного газетного стратега и тактика. Потом она подхватила валявшуюся на полу четвертую полосу с крамольным названием озера и удалилась.

Только в корректорской Вера по-настоящему пришла в себя. Все случившееся за минуту до этого наша героиня начисто забыла. Существо, творившее расправу, куда-то делось. Оно, видимо, спряталось в каком-нибудь укромном закоулке Вериных мозгов. Девушка лишь несколько удивилась своему учащенному дыханию, растрепавшейся прическе и беспорядку в одежде. Однако неполадки были быстро ликвидированы, и она вновь уселась за читку.

Спустя пятнадцать минут заглянула секретарша редактора, с ужасом посмотрела на Веру и тут же захлопнула дверь. В коридоре послышалась беготня, встревоженные крики. Потом раздался громкий топот, и все опять стихло. Что происходило в коридоре, Веру совершенно не интересовало. Ей нужно было как можно скорее прочитать накопившиеся полосы.

Примерно через час дверь корректорской вновь отворилась. На пороге ее стояли два дюжих детины в белых халатах. Из-за их плеч выглядывали почти все сотрудники, находившиеся в тот час в редакции.

– Вот эта, – сообщила протиснувшаяся в щель между детинами секретарша.

Оба молодца подошли к Вере. Лица их были настороженны и исполнены стремления к грубому физическому насилию.

– Поднимайтесь, – в один голос произнесли белохалатники. Своей внешностью и повадками они очень напоминали двух персонажей мультфильма «Вовка в Тридевятом царстве». Тех, что «двое из ларца, одинаковы с лица».

– В чем дело? – вполне вежливо поинтересовалась Вера.

– Там объяснят, – теми же деревянными голосами ответствовали «двое из ларца».

– Кто объяснит? – ничего не понимая, спросила девушка.

– Кому надо, тот и объяснит.

– Но что случилось?

– Она еще спрашивает! – завизжала секретарша.

Вера ее не любила. Секретарша была маленькая, тощенькая, состояла в интимной связи с главным и, видимо, на этом основании пыталась вертеть редакционными делами.

Неожиданно для Веры молодцы в халатах подхватили ее под локотки и куда-то поволокли.

– Пустите, я сама пойду! – закричала наша героиня.

– Ну, иди, иди…

Веру вывели на улицу. У дверей редакции стоял микроавтобус с красными крестами на боках. Белохалатники распахнули дверцу и бесцеремонно затолкали Веру внутрь, а следом влезли сами. В кабину уселась секретарша. Взревела сирена, и микроавтобус тут же набрал бешеную скорость и понесся по тихим улочкам Сорочинска.

Вере скоро стало понятно куда.

Микроавтобус направлялся в сумасшедший дом.

Городская психиатрическая больница стояла на берегу тихой и неширокой реки Сороки, в окружении могучих пирамидальных тополей, черноствольных лип и пыльной сирени. Некогда она находилась на порядочном расстоянии от города. Но Сорочинск рос, и к концу семидесятых годов прошлого века жилые дома подступили почти к самым корпусам этого лечебного заведения. Однако городские власти вовремя одумались, прекратили строительство рядом с больницей и оставили прилегающую к ней территорию в покое.

Вообще говоря, сумасшедший дом был возведен здесь еще до революции. Его краснокирпичное трехэтажное здание до сих пор возвышалось над беленькими домиками барачного типа, в которых размещались мужские и женские отделения. Беленькие домики были построены уже в советское время.

Сумасшедший дом в народе называли Липками. Попасть в Липки считалось величайшим несчастьем. Среди сорочинской ребятни младшего школьного возраста выражение «А не пора ли тебе в Липки?» считалось страшным ругательством. Всякого человека с явными отклонениями в поведении в народе называли «липарем».

– Вон липарь идет. – Дети тыкали пальцем в какого-нибудь бедолагу, разговаривавшего на ходу с самим собой, размахивавшего руками или улыбавшегося без причины. – Липарь, липарь!..

Вере доселе ни разу не доводилось бывать в этом таинственном месте. До нее доходили страшноватые рассказы о том, что в Липках больных лечат электрическим током, прикладывая к вискам электроды. Подвергаемый подобным мукам, страдалец при этом страшно кричит и дугой выгибает тело. Суть другой, тоже достаточно популярной истории состояла в том, что совершенно здорового старичка (старушку) злые родственники, претендовавшие на его (ее) жилье, законопачивали в дурдом, где его (ее) начинали колоть разной дрянью, и в конце концов старичок (старушка) действительно сходил(-ла) с ума и начинал разговаривать по-птичьи.

И вот теперь Вера сама получила возможность побывать здесь.

Но, главное, почему? Почему ее везут в дом скорби?! На каком основании?!

– Что я такого сделала?! – завопила Вера.

Молодцы в белых халатах безразлично молчали. Они сделали свою часть работы и теперь пребывали в отключке.

– Она еще спрашивает! – услышала Вера.

Голос исходил от секретарши, повернувшейся к форточке, разделявшей кабину и салон автобуса.

– Ну, говори, дура! – Вера подалась вперед, но ангелоподобные санитары тут же перехватили ее и плотно прижали к пыльному дерматину сиденья.

– Сейчас мы узнаем, кто из нас бóльшая дура, – превозмогая испуг, язвительно промолвила секретарша.

Тем временем машина сквозь открытые настежь ворота въехала на территорию больницы, сделала поворот и остановилась возле невысокого крыльца.

– Нам сюда, – в один голос проворковали «двое из ларца», подхватили Веру, выволокли ее на двор и повели к входу. Следом из микроавтобуса вылезла секретарша и на почтительном расстоянии засеменила следом.

Вся группа прошла то ли сени, то ли вестибюль и оказалась в небольшой чистенькой комнате, где Веру усадили на привинченный к полу табурет, санитары встали по бокам, а секретарша уселась на диванчик. Кроме табурета и диванчика, в комнате имелся белый столик, на котором стоял прибор для измерения давления и лежала толстая амбарная книга.

Дверь отворилась, в комнату впорхнул благообразный человек в возрасте «слегка за тридцать». Это был эдакий живчик с темной бородкой клинышком, аккуратными усиками, остроглазый и улыбчивый.

– Так-так, – весело произнес он, взмахом руки отпуская санитаров. – Это кого же привезли?

Вера взглянула на благообразного и сразу поняла: благообразный вряд ли ей поможет. Скорее наоборот.

– Вы сопровождающая? – обратился врач к секретарше.

– Да какая сопровождающая?! Она, – секретарша ткнула пальцем в Веру, – работает у нас в редакции… И сегодня, час или полтора назад, напала на Павла Борисовича.

– Кто это такой?

– Павел Борисович? – удивившись, переспросила секретарша. Видимо, она считала, что имя-отчество шефа должно быть известно всем и каждому. – Это наш главный редактор, господин Величко.

– Ага-ага. И как же она напала?

– Да очень просто! Набросилась на него и давай пихать в рот пирожные.

– В его рот?

– Ну да!

Доктор посмотрел на Веру:

– Как вас звать, уважаемая?

Вера назвалась.

– С чего это вдруг вы стали производить столь странные действия?

– Из-за Титикаки, – сообщила Вера.

– Из-за чего, из-за чего?

– Озеро такое имеется в Южной Америке.

– Это мне известно.

– А ему – нет!

– И почему же вы решили ликвидировать его пробелы в знании географии столь странным способом?

– Я ничего такого не делала. Просто пришла к нему и потребовала объяснить, почему он убрал озеро.

– А вот тут утверждают, будто вы чинили над ним расправу с помощью пирожных.

– Ничего такого не помню. Зашла в кабинет, спросила, а он в ответ давай оскорблять.

– Каким же образом, интересно?

– То, говорит, у тебя Сика, то – кака.

– Это как же понимать?

– Да недавно мы публиковали статейку про итальянское кино. В ней фигурировала фамилия режиссера – Де Сика. Ну, главному она не понравилась. Звучит, говорит, как-то неприлично. Он у нас немного того… главный-то. – Вера покрутила пальцем у виска. – Короче, он фамилию вычеркнул, а я восстановила. В результате получила строгача. А теперь это озеро. Он его снова того…

– Вычеркнул?

– Ну да. А я ему: на каком основании?

– Понятно. Но зачем же пирожными?..

– Ни про какие пирожные мне ничего не известно.

– Как это не известно?! Как не известно?! – завопила секретарша. – Ведь ты его чуть ли не до смерти уходила. Он уж и сознание потерял… Еле «Скорая» откачала. В больницу увезли.

Вера поджала губы.

– А милицию не пробовали вызвать? – спросил врач у секретарши.

– Не пробовали. Да с ней и так понятно. Зачиталась! Издержки профессии…

– Ясно. Ну, хорошо. Я вас больше не задерживаю.

– А с ней как?

– Очень просто. Пускай пока полежит. Понаблюдаем…

– Что значит понаблюдаем?! – завопила Вера. – Это вы здорового человека наблюдать собираетесь?!

– Тише, тише, – спокойно заметил врач. – Не нужно шуметь. – И крикнул: – Анастасия Семеновна!

Вошла пухлая медсестра.

– Температуру, давление… – распорядился врач. Он достал из стола чистый бланк, на котором, как успела заметить зоркая корректорша, было написано: «История болезни».

Через пятнадцать минут Веру препроводили в другое помещение, сочетавшее в себе элементы туалетной комнаты и душевой.

– Раздевайся, милая, – равнодушно-ласково сказала пожилая санитарка. – Теперь ноготочки давай-ка подстрижем. И под душ вставай. Вот так. Умница!

И вот уже Веру, переодетую в донельзя застиранную, но чистую ночную рубашку и такой же халат неопределенного цвета, повели в женское отделение. Конвоировал несчастную высокий, весьма сутулый молодец с лошадиным лицом. Он с видом знатока разглядывал Верины стати, а до этого несколько раз заглядывал в раздевалку, когда Вера плескалась под душем. Однако в данный момент Веру не интересовали знаки внимания со стороны мужчин. Она пребывала в глубокой задумчивости.

Санитар открыл ключом тяжелую дверь в отделение и втолкнул Веру внутрь.

Первое, что потрясло нашу героиню в новом обиталище, был запах. Он оказался настолько густ и силен, что Вера едва не свалилась. Воняло так, что у девушки слезы выступили из глаз. Однако вскоре запах уже не казался столь резким. Ко всему привыкаешь.

Отделение было наполнено женщинами самых разных возрастов и комплекций, облаченных, однако, в точно такие же одежки, как и у Веры, отчего все они, казалось, были на одно лицо. Некоторые лежали на кроватях, уставясь в потолок, иные сидели на корточках, но большинство бесцельно слонялось по отделению с совершенно отсутствующими лицами.

Мрачная санитарка подвела Веру к свободной кровати, покрытой чернильного цвета одеяльцем, и молча указала на нее. Вера покорно опустилась на кровать, мелодично звякнувшую своими растянутыми пружинами, положила головку на комковатую подушку. При этом она продолжала напряженно думать.

Что, собственно, происходит и почему она очутилась здесь, в столь странном месте? Здорова ли она? И с чего все началось? Мысли разбегались, словно мыши при появлении кота. Вера постаралась вновь собрать их вместе, и постепенно это удалось. Итак, попробуем проанализировать ситуацию. Во-первых, почему она здесь? Эта драная кошка-секретутка утверждала: Вера напала на главного редактора и стала толкать ему в рот пирожные. Было ли это на самом деле? Вера ничего подобного не помнила, однако она помнила другое. После возвращения в корректорскую из кабинета редактора ее руки оказались перепачканы кремом, а на одежде было полно крошек. Почему? Либо кушала пирожные вместе с Павлом Борисовичем, либо?.. Либо секретутка говорит правду, и Вера использовала пирожные не по назначению. Идем дальше. А вчера в «Савое» что случилось? А случилась драка. Правда, Вера не помнила ни ее ход, ни даже причины, к ней приведшие. Сидели в кабинете… Новый знакомый, этот Сабуров, быстро напился, принялся шиковать, швырял доллары… Кстати, откуда у него такие деньги? Вера вспомнила некий смутный рассказ о дедовом наследстве, потом разговор о кладах… Потом Сабуров заказал бутылку дорогого шампанского, и Вера внезапно почувствовала злость… Страшную злость! И все! Провал в памяти. Потом появились милиционеры… Историк уже был скован наручниками. Кто надел их на него? Почему? И еще всплыло в памяти: Сабуров почему-то называл себя купцом второй гильдии… Как же звучала фамилия? Она ведь уже как-то вспоминала его! Тогда, ночью, в кроватке, когда долго не могла уснуть… Старое кладбище, фамилия на постаменте с мраморным ангелом. Ну да, Брыкин! Конечно, Брыкин. А звание его – купец второй гильдии… Тимофей Петрович Брыкин…

Поглощенная своими мыслями, она бессмысленно таращилась на облупленную стену, не обращая внимания на происходящее вокруг. Вдруг кто-то довольно грубо тронул ее за плечо. Вера повернула голову. Перед ней стояло бесформенное существо неопределенного пола с остриженной наголо головой. Глаза существа были прикрыты очками с толстенными линзами и от этого казались лягушачьими. Из полуоткрытого рта на подбородок тонкой струйкой стекала слюна.

– Новенькая, – жестяным голосом промолвило существо.

Наша героиня молча кивнула.

– Как звать?

– Вера.

– Верка, значит. Ага. Хорошее имя. А ты из себя ничего. Справненькая.

Существо наклонилось и потрогало Верины груди. Девушка инстинктивно отодвинулась к стене. Не обращая внимания на ее реакцию, существо бесцеремонно задрало подол халата, и костлявые пальцы ухватили за зад. Вера что есть силы ударила по руке слюнявой насильницы. Но та, похоже, не обиделась. Она присела на край Вериной кровати и уставилась на девушку своими окулярами. Увеличенные линзами в десяток раз, белесые зенки казались омерзительными.

– Сегодня ночью я к тебе приду, – сообщило существо.

– Зачем это?

– Как зачем? Забавляться. В папу-маму играть будем. Я – папа, ты – мама.

– Пошла прочь, – тихо произнесла Вера и вновь отвернулась к стене.

Тут послышался шум, и, когда Вера вновь обернулась, она увидела: существо сидит на полу и ощупью ищет свалившиеся очки, а над ним высится дама весьма грозного вида. В том, что на этот раз перед ней действительно находится женщина, не было никакого сомнения. Телосложение у дамы казалось исполинским. Каждая из половинок бюста была с воздушный шар средней величины, зад по размерам напоминал газовую плиту; могучую голову украшали обесцвеченные кудряшки. Глаза дамы метали молнии.

– Опять ты, Жаба, к новеньким лезешь! – закричала она громовым голосом. – Сколько раз тебе говорить: не лезь, не лезь!.. – Она вроде бы несильно пнула существо, однако от удара та, которую назвали Жабой, залетела под Верину кровать и беспомощно завозилась под ней. – Гнида, – сказала кудрявая дама, обращаясь на этот раз к Вере. – Как увидит красивенькую девчушку, обязательно прилипнет, падла такая! Ты ее, коблуху е…ую, не бойся. Как полезет, срывай с нее очки и кидай куда подальше. А ты, лапочка, по какой статье сюда залетела? Ширялась?

Вера, не совсем понимая свою спасительницу, тем не менее отрицательно покачала головой.

– Шобила, значит? Нет?! Колеса глотала? Диагноз-то какой тебе поставили?

Вера непонимающе пожала плечами.

– Диагноз, говорю, какой? Шизофрения или там МДП (маниакально-депрессивный психоз)?

– Не знаю даже. Не могу сказать. Все так быстро….

– Первый раз здесь?

– Первый.

– Ну, ничего, привыкнешь. Полежишь полгодика, порядки наши узнаешь… Куришь?

Вера сказала, что курит.

– Ну, тогда пойдем курнем?

– У меня ничего с собой нет.

– Бедняга! Ну да ладно. У меня есть сигареты. Давай дуй за мной.

Вера поднялась и последовала за женщиной. Она хотела отвлечься от тяжелых дум, а кроме того, несмотря на столь короткий срок пребывания в доме скорби, успела понять: здесь царят свои законы. И нарушать их крайне опасно. И, чтобы выжить, нужны союзники. Эта омерзительная Жаба вряд ли оставит ее в покое. Поэтому неплохо бы использовать кудрявую в качестве защитницы.

Они вошли в туалет. Вонь здесь оказалась еще чудовищнее, чем в отделении, а табачный дым висел столь плотно, что казалось, наступили сумерки. Кроме них, в туалете находилось еще двое: пожилая бритоголовая тетка и худосочная девушка, больше похожая на подростка. Обе сидели на унитазах и курили. Бритоголовая вскоре удалилась, а худосочная, похоже, вовсе не собиралась это сделать. Кудрявая извлекла из кармана халата пачку «Балканской звезды», протянула сигарету Вере, а другую сунула себе в рот.

– Так за что же тебя захомутали? – спросила она.

Вера пожала плечами:

– Говорят: напала на нашего главного.

– А сама что, не помнишь?

– Не-а.

– А где трудишься?

– В газете.

– О! Журналист, значит? – В голосе кудрявой зазвучало уважение.

Вера неопределенно кивнула. Она не хотела принижать свой статус.

– Зовут-то как?

Вера представилась.

– А меня – Людмилой. Людкой, короче. Тебя кто принимал?

– То есть?

– Ну, врач. Как фамилия?

– Не знаю я… Такой моложавый… с бородкой…

– А, Валентин Михайлович. Ничего мужик. Веселый. Я ему как-то говорю: у вас, доктор, знаете, на что рот похож? На… – Людка употребила неприличное словцо, означающее женский половой орган. – Смеется. Ты, Веруня, короче, меня держись, – без перехода заявила Людка. – Если будет приставать Жаба или еще кто – сразу ко мне. А уж мы с тобой их быстро погасим. Вдвоем-то… А?..

– Наверное.

– Я и говорю… Примочим, если надо.

Вера, несмотря на этимологический навык, плохо поняла смысл глагола «примочим», однако охотно согласилась.

– Вот и отличненько. Мы с тобой «вась-вась» будем. – Людка сжала вместе обе ладони и потрясла ими перед лицом Веры.

Худосочная девица, прислушивавшаяся к их разговору, явственно хмыкнула.

– Ты чего это, сучка, хихикаешь?! – немедленно отреагировала Людка.

– Не быкуй, в натуре, – спокойно отозвалась худосочная.

– Чего ты вякаешь?! Докуривай свой чинарик и вали отсюда!

– Когда надо, тогда и свалю.

Пререкания, казалось бы, должные перейти в открытый скандал, сами собой затихли. Худосочная бросила окурок в унитаз, сплюнула под ноги Людке и, независимо покачивая плечами, удалилась.

– Кто она? – опасливо поинтересовалась Вера.

– Не обращай внимания. Так… дрянь! Тут таких полно.

Дверь уборной тут же отворилась. В щель просунулась голова худосочной.

– Сама дрянь! – выкрикнула та, и дверь тут же с грохотом захлопнулась.

– Вот лярва, – захохотала Людка. – Подслушивала. Ну и хрен с ней. Ты вот что, Верунчик. Дачку принесут, поделишься? А, лялька?

– Конечно, – охотно согласилась Вера. – Какой разговор. Курицу там жареную… Или конфеты…

– И про курево не забудь, – оживилась Людка.

– Само собой.

И вот уже Вера снова лежит на раздолбанной, звенящей при каждом движении койке и кумекает о своем житье-бытье. Передачи, конечно, вещь хорошая, но кто ей их принесет? Некому. Одна наша героиня. Совсем одна! А посему отсюда нужно выбираться как можно быстрее.

– Идите жрать, пожалуйста, – раздался зычный голос.

Смутный гул послышался со всех сторон. Зазвенела посуда, зазвякали ложки. Вера сидела за общим столом, без особой охоты хлебала жидкий овсяный супчик, жевала хлебную корку. В голове копошилась только одна мысль: как бы побыстрее отсюда убраться. Назад, к своему новому ложу, Вера еле брела. На полу валялась затрепанная книжонка. Девушка подняла ее…

– Мое! – заорали с соседней кровати.

– Да забери, ради бога.

– Мое, мое, мое!..

Вера швырнула книгу в чью-то копошащуюся на койке фигуру и вновь улеглась.

Наступил вечер. Зажглись лампы. Где-то заработал телевизор. Слышалось приглушенное бормотание, потом звуки выстрелов… Но Вере это было неинтересно. Она продолжала лежать, отвернувшись к стене. Положение казалось безвыходным. Девушка задремала. Снилась ей какая-то мрачная галиматья: Людка, гарцующая на лошади возле входа в редакцию; Павел Борисович в сверкающем полировкой шикарном гробу, вместо цветов доверху заваленном пирожными; лежащая на ресторанном столе голая секретутка, которую пьяные цыгане секут березовыми прутьями.

Неизвестно, что бы еще привиделось нашей героине, но тут она проснулась. А проснулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Вера открыла глаза. В палате было темно, лишь крошечная лампочка тускло светила над дверью.

– Поднимайся, – услышала она над собой мужской голос.

– Что, кто?.. – встрепенулась наша героиня.

– Не ори. Вставай.

– Зачем?

– На процедуры тебя требуют.

– На какие процедуры?

– Там узнаешь. Пошевеливайся.

Вера поднялась, не зная, что делать дальше. Ее крепко взяли за локоток и потащили к выходу. Щелкнул замок. Она и ее провожатый оказались на улице. А тут бушевало осеннее ненастье. Хлестал дождь, сильный ветер раздувал полы халата, норовил забраться под ночную рубашку.