Текст книги "Обреченный пророк"

Алексей Григорьевич Атеев
Обреченный пророк

Часть I

Глава 1

Этот день Тихореченск запомнил надолго. И годы спустя жители города нет-нет да и помянут те достопамятные события. Но начнем по порядку.

В августе темнеет быстро. Часов в десять городок уже окутала теплая летняя ночь. С реки подул освежающий ветерок. Жара сменилась относительной прохладой. В столь позднее время город обычно спит, но была суббота, а значит, выходной. К тому же лето кончалось, и жаль было терять ни с чем не сравнимое время. Поэтому, несмотря на темень (а освещение Тихореченска оставляло желать лучшего), улицы были полны народа.

Молодежь дефилировала у автовокзала. Переносные магнитофоны сладко пели или, наоборот, рычали. Люди постарше сидели на скамейках возле своих домов, перемывали косточки соседям или просто любовались августовским звездопадом.

Примерно в это же время по главной улице, избегая освещенных участков, крались две личности. При нормальном дневном освещении эти личности опознал бы любой тихореченец. Именно любой, поскольку в «таблице популярности» они шли после первого секретаря горкома партии Караваева и городского дурачка Ионьки.

Про Губана неизвестным автором были сложены даже стихи. (Они украшали одну из стен КПЗ местного горотдела милиции.)

Стихи были следующие:

 
Если ты носишь в кармане стакан —
Ты не мужчина, ты Витя Губан!
 

Характеристика, в общем-то, исчерпывающая. К ней стоит добавить, что, несмотря на свой высоченный рост и здоровые кулаки, Витя Губан был парень незлобивый, дрался редко и в самой агрессивной компании сохранял присутствие духа.

Вторым в этой подозрительной парочке был Комар: мужчина неопределенного возраста, маленький, сухой, жилистый и злой. В противоположность Губану он участвовал почти в любой разборке, происходившей в Тихореченске. Его визгливый, истеричный тенорок слышался везде, где пахло дракой. Комар бывал нередко бит, однако это никак не отражалось на его характере и привычках.

– Давай, детина, поторапливайся! – шипел Комар своему напарнику.

– Куда мы все-таки идем? – тоже шепотом, но в другой тональности спрашивал Витя.

– За мной, чудило, нас ждут миллионы!

И Витя покорно плелся следом.

Тут надо добавить, что последним из многочисленных мест работы Комара была Тихореченская психиатрическая лечебница, где он выполнял обязанности санитара.

Наконец странная пара приблизилась к так называемому Дядьковскому дому. Строение это некогда принадлежало купеческому семейству Дядьковых. Затерялся след купцов, а название так и осталось. Солидный трехэтажный дом из красного кирпича был выстроен на века. На первом этаже располагался единственный городской ресторан, на втором и третьем – многочисленные городские конторы и службы.

«В ресторан, что ли, ведет? – размышлял Губан. – Нет, не похоже, за Комаром такого не водится, к тому же там сегодня свадьбу играют. Начальник милиции дочь замуж выдает».

Витя прислушался к пьяному гомону, вырывавшемуся из распахнутых окон ресторана. Подгулявшие гости выясняли отношения на крыльце. Комар тоже приостановился и, толкнув в бок приятеля, заявил:

– Скоро мы тоже здесь гулять будем, да не день – неделю, месяц!..

«Он что, рехнулся? – подивился Губан. – Набрался заразы в своем дурдоме, вот и несет всякую бодягу». Но приятель уже тащил его дальше.

Они обошли фасад здания и оказались с его тыльной стороны.

В доме было три подъезда. Комар подошел к среднему и легонько подергал дверь. Она была заперта на висячий замок.

Только сейчас Губан заметил, что приятель сжимает в руке небольшой продолговатый предмет. Он присмотрелся и при тусклом свете подъездной лампочки обнаружил, что это монтировка.

«На кражу пошел!» – поразился Губан и шарахнулся в сторону. Но Комар цепко схватил кореша за рукав.

– Стой, придурок! – зашипел он.

– Под статью не пойду, – также шепотом отвечал Губан.

– Какая статья… все чисто, а сбежишь – прикончу как суку!

Витя немного подумал и остался.

Убедившись, что бунт подавлен, Комар зацепил монтировкой замок и резко дернул. С одного рывка петли выскочили из трухлявого дерева.

– Пойдем! – приказал взломщик своему нерешительному товарищу. Тот нехотя поплелся следом.

Узкая лестница вела наверх. Комар поднимался быстро и уверенно, достав из кармана пиджака фонарик и освещая таблички на многочисленных дверях.

«Запасливый, – с уважением подумал Губан, – классно работает».

Комар между тем остановился, вытащил из кармана какую-то бумажку и стал ее внимательно изучать, светя фонариком. Потом он сделал еще несколько шагов и высветил очередную табличку на двери.

«Городской статистический отдел», – прочитал Витя.

– Вроде здесь, – сказал Комар.

Он дернул дверь, но замок в ней был уже капитальный. Комар попытался подцепить ломиком створки – дверь не поддавалась. Несколько минут он безуспешно возился с замком, потом зло глянул на Витю, жмущегося к стенке.

– Чего стоишь, дылда, – рявкнул он, – помогай!

Губан как во сне взял из рук приятеля монтировку и навалился на дверь.

«Что я делаю?» – стучало в голове.

Витя уже решил бросить инструмент и дать деру, как вдруг раздался треск и дверь отворилась.

– Молодец, – похвалил приятеля Комар, – сила в тебе есть. Но главная работа впереди.

«Что он еще задумал, – недоумевал Губан, – и почему полез в «статистику»?» Но вопросов больше не задавал.

Луч фонарика скользнул по канцелярским столам, по бумагам и пишущим машинкам.

Губан присел на жесткий стул, следя за действиями товарища. А тот снова достал бумажку и продолжил ее изучение. Затем начал мерить комнату шагами.

– Хотя бы объяснил… – нерешительно начал Губан.

Но Комар только отмахнулся. Задумчиво встал посреди комнаты, светя под ноги. Потом топнул стоптанным башмаком по половице.

– Где-то здесь, – пробормотал он. – Нужно ломать пол.

– Ты что, одурел? – подал голос Губан.

Комар обернулся на голос и уставился на темную фигуру напарника. Некоторое время сохранялось молчание и слышно было, как внизу, в ресторане, играет музыка.

– Клад здесь, понимаешь, клад! – наконец произнес Комар.

– Клад?!

– Ну!

– А чей клад?

– Дядьковский! В этой комнате раньше кабинет Дядькова был, – пояснил Комар. – В гражданскую он здесь свое золото и спрятал.

– А ты откуда знаешь? – как заведенный повторил Губан.

– Вот заладил, придурок: «откуда знаешь, откуда знаешь»… От верблюда! Сегодня день самый подходящий: суббота, значит, завтра никто не хватится, к тому же вся «ментовка» внизу гуляет… Сигнализации тут нет, а ты, видно, решил, что я «статистику» решил ограбить, похитить, например, квартальный отчет о потреблении в Тихореченске алкогольных напитков, – хмыкнул Комар. – Ты, Виктор, парень надежный, – примирительно промолвил он, – и силенка в тебе есть, вот я и решил взять тебя на дело.

– А как делить будем? – заинтересованно спросил Губан.

– Поделим, не волнуйся! – опять рассердился Комар. – Не бойся, не обижу.

«Клад искать – это не грабить, не воровать, – успокоившись, размышлял про себя Губан, – это можно».

– Значит, говоришь, под полом? – Он взял у Комара монтировку и повертел ее в руках. – Жидковат инструмент, – неодобрительно промолвил он. – А ну-ка свети.

Пол в комнате был очень старый, но сделанный настолько добротно, что щелей между половицами практически не наблюдалось. Губан попытался расковырять небольшую щель. Кое-как это удалось. Он попробовал подцепить половицу, но та не поддавалась.

– Не получается, – растерянно произнес он.

– Вижу, что не получается, – Комар задумчиво качнул головой. – Я припас тут поблизости кое-что.

Минут через пять Комар принес большой тяжелый лом. Губан навалился, половица затрещала и со скрежетом пошла вверх. Комар нетерпеливо посветил фонариком в образовавшуюся щель.

– Пусто, – придушенно произнес он, – давай следующую.

Работа закипела. Скоро комната статотдела была полностью разгромлена. Кладоискатели совсем забыли об осторожности. Они ворочали половицы, на заботясь о производимом шуме. Губан даже предложил включить свет, но его одернул более осторожный Комар.

Внезапно луч фонарика нащупал нечто необычное. В тусклом свете проступила какая-то запыленная позеленевшая плита.

– Золото! – хрипло вымолвил Губан.

Комар нагнулся и смахнул рукой с плиты грязь и мусор.

– Плита медная, – уверенно сообщил он. – Держат ее четыре гайки. Под ней, очевидно, находится клад. Как же быть с гайками? Ладно, Витек, сиди пока тут. Я сейчас…

На этот раз его не было дольше. И Губан уже начал беспокоиться. Но тут вернулся Комар. В руках он сжимал здоровенный газовый ключ.

– То, что нужно, – весело сказал он. – Ну, Витя, берись за дело.

Губан захватил гайку и попытался повернуть ее. Гайка не поддавалась. Он навалился на ключ всей своей массой.

– Пошла, – переводя дыхание, сообщил он.

Следом были отвинчены остальные. Приятели возились уже более двух часов. Губан глянул на часы.

– Слушай, Комар, уже почти двенадцать, а в ресторане все веселятся?

Комар прислушался к глухому шуму.

– Что ты хочешь, – сказал он, – милиция гуляет. Нам это только на руку. Давай, двигай плиту, и денежки наши. Тогда мы тоже до утра гулять будем.

Лом глухо звякнул о медь. Плита не двигалась. Губан перевел дух.

– Не идет, – сообщил он, – прикипела!

– Давай-давай, – торопил Комар, – эта шатия скоро разойдется. Ну-ка, я тоже помогу…

Плита скрипнула и шевельнулась. В последний рывок кладоискатели вложили все оставшиеся силы. Раздался грохот, и из-под сдвинувшейся плиты неожиданно блеснул свет.

Приятели нерешительно заглянули в дыру. Они увидели далеко внизу изумленные лица, смотрящие, казалось, на них. Плита неожиданно сама по себе повернулась, вновь раздался грохот, и следом снизу донесся многоголосый вопль ужаса.

– Труба! – выдавил Комар. – Витя, ноги!

И, схватив туго соображающего Губана за руку, поволок его из комнаты.

Не разбирая дороги, бежали приятели по пустынным ночным улицам. Наконец силы оставили их, они свалились прямо на траву под каким-то деревом.

– Что это было? – задыхаясь, спросил Губан. – Я ничего не понял!

– Не понял? – переспросил Комар. – Дохлое дело! Нам… – он произнес непечатное слово.

– А как же клад?

– Клад? Не клад, а нары будут нам завтра!

– Ты объясни толком! – взмолился Губан.

– Люстру эта плита держала! – заорал Комар. – Люстру в кабаке!!! Мы плиту сдвинули, люстра на ментов и свалилась.

– И что?

– А, ничего! Надо либо бежать из города, либо сдаваться.

– Но откуда ты взял про клад?

– Одна падла рассказала.

– И ты поверил?

– И ты бы на моем месте поверил… Ну ничего, я до него доберусь, – заскрипел зубами Комар.

На другой день в городе только и было разговоров о происшествии на свадьбе дочери начальника горотдела. Большинство видело в нем происки неизвестных террористов, замысливших одним ударом изничтожить всю городскую милицию. К счастью, обошлось без жертв. Громадная старинная люстра рухнула не сразу, что и спасло присутствующих. Вбежавшие на второй этаж подгулявшие слуги закона увидели полностью разгромленное помещение статотдела, брошенные орудия взлома и газовый ключ.

Первоначально у следствия господствовала та же версия, что у большинства горожан. Она гласила, что кто-то хотел отомстить милиции и лично ее главе. Однако при тщательном осмотре места преступления под одной из неоторванных половиц была обнаружена довольно большая шкатулка с драгоценностями. Добраться до шкатулки было чрезвычайно легко, если, конечно, знать, как это осуществить. Прямо под шкатулкой в половице очень аккуратно был сделан небольшой лючок с утопленным кольцом. Он и раньше-то был незаметен, а многолетний слой краски полностью скрыл его.

– Клад, значит, искали, – констатировал начальник милиции. – Интересно было бы посмотреть на этих кладоискателей.

Его желание очень скоро исполнилось. В понедельник утром Комар и Губан сами явились в милицию, посчитав, что это лучший выход. Жертв, как они знали, не было, и поэтому надеялись на снисхождение.

– Зачем же вы это сделали? – последовал вопрос.

Некоторое время злоумышленники молчали. Потом заговорил Комар:

– Клад хотели отыскать и сдать государству.

– Да, государству… – в унисон повторил Губан.

– Но почему бы просто не пойти и сообщить о его местонахождении? – спросил следователь.

– А кто бы поверил? – усмехнулся Комар. – Мы думали, вскроем пол, и все. Кто знал, что плита крепит эту проклятую люстру? А за ремонт мы бы, конечно, заплатили, возместили убытки.

– А откуда вы узнали о кладе?

Комар замялся, потом сказал:

– Слыхал от одного человека…

– От какого человека?

– Да какая разница, клада-то все равно нет.

– Ошибаетесь, – заявил следователь, – клад все-таки есть.

– Не может быть, – вскинулся Комар. – На пушку берете?

– Могу показать, – следователь открыл сейф и достал ларец.

Комар и Губан подались вперед. Щелкнула крышка, тускло засветились старинные украшения. У приятелей отвисли челюсти.

– Эх, – упавшим голосом произнес Губан, а Комар только скрипнул зубами.

– Вам чуть-чуть не повезло, – насмешливо продолжил следователь. – Не в том месте начали пол ломать. Правее бы взяли – сразу бы наткнулись. Конечно, обидно. – Он глянул на потупившихся приятелей. – И все-таки откуда у вас информация о сокровищах?

– В нашей семье рассказы об этом кладе передавались из поколения в поколение, – начал Комар.

– Так вы же не местный? – удивился следователь.

– Мало ли что – не местный, – смешался Комар, – бабушка моя… – и он начал нести какую-то ахинею о бабушке-купчихе, о каком-то завещании…

Правды от него добиться так и не удалось, а Губан вообще ничего не знал.

«Собственно говоря, какая разница, откуда они узнали о кладе, – размышлял следователь, – скорее всего кто-то где-то ляпнул».

На том он и успокоился.

Отступление первое:
Иван Костромин

По заснеженному зимнему тракту не спеша катили широкие, запряженные караковой кобылой сани. Снег скрипел под полозьями, невысокое солнце только поднялось над горизонтом, и утренний полумрак еще скрывал подступающий к самой дороге лес.

На санях ехали трое: ямщик – заросший по самые глаза черной бородой здоровенный мужик, то и дело шмыгающий носом, рядом с ним молодой парень в стрелецкой шапке и полушубке и подьячий, он лежал на свежей соломе, с головой закутавшись волчьей полостью. С час назад сани отъехали от близлежащего яма и теперь тащились к следующему, до которого было верст тридцать.

Стрелец опасливо поглядывал на лесные заросли и не снимал ладони с лежащего рядом мушкета.

– А что, не балуют в ваших местах лихие люди? – осторожно спросил он ямщика.

Тот неопределенно мотнул головой.

– Бывает, – сказал он неохотно.

– Эх, служба, будь она неладна! – в сердцах сказал стрелец. – По эдаким трущобам и косточек можно не собрать!

– Бог милует, – перекрестился ямщик, следом сотворил крестное знамение и стрелец. Некоторое время ехали молча. Тишину нарушил ямщик.

– Слышь, – обратился он к своему попутчику, – куда это вас несет?

Тот некоторое время молчал, раздумывая, вступать в разговор или нет. Потом покосился на закутанную фигуру.

– К воеводе пустозерскому подьячий едет, а я при нем для охраны.

– В Пустозерск, значит, – протянул ямщик, – далеко…

– Не говори! – сплюнул стрелец. – Сидел бы я дома, рядом с мамкой, да видишь ты… – Он не договорил и угрюмо запахнул ворот полушубка.

– А за какой надобностью? – не отставал ямщик. Стрелец снова оглянулся на спящего подьячего и прошептал:

– По государеву велению.

– Понятно, – сказал ямщик. Это сообщение и опасливый тон стрельца его, казалось, не взволновали. Разговор прервался, но вскоре снова возобновился. Первым не выдержал служивый.

– По важному государеву делу едем, – уже нормальным тоном сообщил он. Ямщик молчал, ожидая продолжения.

– Подьячий-то бумагу важную везет, касаемо одного человека. Очень важную!

– Что за человек? – полюбопытствовал ямщик.

– Ивашка Костромин, не слыхал?

Ямщик отрицательно покачал головой.

– В Пустозерск сослан за волхвование и бесовские дела.

– Да ну? – удивился возница. – Неужели за колдовство?

– Точно, – подтвердил стрелец, – прелестные речи толковал, народ ими смущал. Вот его туда и спровадили.

– Но если он колдун, то почему его в живых оставили? – усомнился ямщик. – Царь-батюшка Алексей Михайлович страсть как не любит чародеев.

– Это верно, – важно согласился стрелец, – однако велика его милость, не стал изничтожать колдуна.

– Чем же знаменит этот Ивашка? – поинтересовался ямщик.

– Про то мне неведомо, – охотно продолжил стрелец, – но говорят, мог он пророчества вещать, и все, что он рек, сбывалось.

– Вон что! – протянул ямщик.

– Надо сказать, – продолжал стрелец, – много людей ему верило. Да не простых холопов, а и господ. С самим Никоном-патриархом близок был сей Ивашка. За одним с ним столом едал да пивал. А Никон-де, говорят, его братом величал.

– Но ведь патриарх-то в немилости у государя? – возразил ямщик. – В Ферапонтовом монастыре ныне, простой чернец.

– Верно, – откликнулся стрелец. – Никон-то его и укатал в Пустозерск.

– А ты говоришь – братом его величал, что-то нитка в иголку не лезет?..

– Дослушай вначале, – прервал стрелец. – Сей Ивашка Костромин правду рек, невзирая на чины, и Никону нарек, что осерчает на него государь; ну тот и спровадил его в Пустозерск.

– Теперь, стало быть, опала снята, – догадался ямщик, – коли патриарх сам в немилости, то быть твоему Ивашке на воле.

– Кто знает, – неопределенно проговорил стрелец и обернулся на завозившегося под полостью подьячего.

На свет выглянула всклокоченная голова. Сонное лицо с жидкой бородкой заозиралось по сторонам. Подьячий громко, с хрустом зевнул, потом посмотрел на стрельца.

– Много ты, Петруха, болтаешь, – лениво сказал он. – Длинный язык до добра не доведет.

– Что вы, Евлампий Харитонович, – оробев, забормотал Петруха.

– Все я слышал, – строго промолвил подьячий, – ну да ладно… Дорога дальняя, а в дороге чего не наболтаешь. А Ивашку Костромина я знавал, – неожиданно продолжил он. – И был сей Ивашка не просто шатало подзаборное, а муж зело интересный.

Видя, что начальник не сердится, а сам не прочь продолжить разговор, стрелец с любопытством посмотрел на подьячего, ожидая продолжения. Насторожился и ямщик.

– Повстречал я его в приказе Тайных дел, где и теперь служу. Зашел как-то под вечер в приказную избу, народу уж почти не было. Тут меня приказной дьяк кличет: сбегай, мол, в кабак, возьми у целовальника склянку орленой.

Что ж, мое дело поклониться и «ноги в руки», без этого нельзя. Приношу. Садит он меня за стол, а за тем столом человек сидит. Одет просто, сразу и не поймешь, из каких он.

– Знакомься, – говорит дьяк. Тут я впервые и услыхал имя – Иван Костромин.

Налил дьяк себе и ему и меня не забыл. И разговор продолжился, будто меня и нет. А рекли они об Украине, о Хмельницком, о поляках.

Понял я, что Костромин недавно оттуда прибыл. Я сижу, слушаю. А речи все прелестнее становятся. Заговорили о ворожбе, коя на Украине процветает, о том, что в Запорожье живет-де некий турчин. Сей турчин объявил, что грядет конец света, и многие ему верят. Сильно меня эти речи смутили, хотел я было встать да и уйти, но дьяк мне на плечо руку положил: сиди, мол. Тут я понял: не просто так меня за стол посадили, а для свидетельства.

Много о чем они еще толковали, обо всем не расскажешь, а в конце беседы Костромин впервые на меня взор бросил.

– Дай мне длань, Евлампий, – говорит.

Я сунул ладошку.

Подержал он ее чуток, а потом и говорит: через полгода ты, Евлаша, женишься на купеческой вдове, а еще через год родит она тебе двойню.

Я не знаю, что и сказать, смотреть мне на него дивно.

После мне дьяк говорит: «Все, о чем слышал, забудь, пока не напомню, а про будущее, что он тебе рек, мотай на ус, его слово – железное». Так по его словам и случилось: женился я на Домне Еремеевне, а после у меня двойня появилась – мальчонка и девка. Ивашка-то затем сильно в гору пошел, но вскорости и оступился.

– А в письме-то что? Которое вы везете в Пустозерск? – спросил ямщик.

– Сие мне неведомо, – отозвался подьячий, – но думаю, тот, кому надо, снова о Костромине вспомнил.

Через неделю подьячий со стрельцом подкатили к дому воеводы в Пустозерске. Тот выбежал на крыльцо, в такой глуши каждому новому человеку рады. Провел он подьячего в горницу, взял у него письмо, сломал печать государеву, стал читать. И видел подьячий, как по мере чтения серело у него лицо.

– Знаешь ли ты, что в послании? – наконец спросил воевода.

Тот отрицательно покачал головой.

– Знаю только, что об Ивашке Костромине речь идет.

– Именно, – прошептал воевода. – Повелевает мне государь предать его лютой смерти, сжечь на костре за волхвование, а ты, подьячий, коли с ним знаком, должен убедиться, что царское повеление исполнено в точности, и о сем доложить.

Подьячий вытаращил на него глаза.

– Ты! – закричал воевода. – Именно ты!!!

Поздно ночью на окраине Пустозерска, в старой полуразвалившейся халупе теплилась лучина. За колченогим столом сидели Костромин и воевода. Разговор заканчивался.

– Одно могу сказать тебе, Иван Захарович, – говорил воевода, – смерти я твоей не желаю, беги!

– Куда же я зимой побегу? – тихо спросил Костромин. – Неведомо мне сие.

– Беги в стойбище к самоедам, там перезимуешь, а уж весной…

– А ты? – Костромин искоса посмотрел на воеводу. – Ведь и сам не в милости, а коли узнают, что не исполнил царский приказ, не сносить тебе головы. Не зря они своего человека прислали, чтобы убедиться, что все исполнено.

Воевода понурился.

– Постой, – вскинулся Костромин, – а кого прислали?

Воевода назвал.

– Да ведь я его знаю!

– Ну и что? – хмуро спросил воевода.

– Я ему добро нагадал, может, и он мне добром отплатит?

– Крючок этот? Хотя попробовать можно. И все же, – сказал воевода, продолжая прерванный разговор, – не понимаю я, как можно знать, что будет с другими, и не знать ничего о себе.

– Сие и для меня тайна, – ответил Костромин, – плохо быть пророком, но, видно, на все воля божья. Не я выбирал себе такую судьбу, она выбрала меня. С древних времен преследует таких, как я, злой рок, но не переводятся провидцы. Глаголят правду на страх властителям, не ведая о часе своей погибели. Поскольку, коли ведали бы, то малодушие проявляли. И истинное предназначение свое на этом свете не исполняли.

Через пару дней на окраине городка пылал костер. Немногочисленные горожане наблюдали, как корчится в огне тело. Тут же стояли воевода и подьячий. Они молча смотрели на языки пламени.

– Ну вот и все, – сказал подьячий, когда на месте костра остались только чадящие уголья. Воевода криво усмехнулся и пошел прочь.