Текст книги "Дно разума"

5

Мартын Мартынович Добрынин недолго рвал на своей плешивой головенке остатки волос. Постепенно он стал осознавать, что обмен-то как раз не так уж и плох. Во-первых, до сих пор ничего подобного этой монете он за свою жизнь не встречал. А ведь через его руки прошло их немало. Во-вторых, была в этом дырявом серебряном кругляке некая притягательность, даже тайна, которая заставляла часами не спускать с него глаз. Такого чувства Мартын Мартынович не испытывал с самого детства, когда к нему попала первая монета – тяжелый латунный сестерций Веспасиана. Он разглядывал тяжелый профиль, мощную челюсть, гневный взгляд и представлял грозного императора, у ног которого лежало полмира. Возможно, эта была одна из тех монет, которые Веспасиан, в ответ на упреки своего сына Тита за сбор налога с общественных уборных, сунул ему под нос и спросил: пахнут ли они? Тит отвечал отрицательно. «А ведь это деньги из уборной», – сказал император. На другой стороне монеты можно было различить стоявшего под пальмой человека, опиравшегося на копье, и разобрать надпись «Iudea». Из книжек следовало: Веспасиан покорил эту самую Иудею, а побежденных евреев разогнал по всему тогдашнему миру.

Монету подарил Мартыну отец, который подобрал ее в каком-то брошенном особняке. Это случилось вскоре после Гражданской войны, и жили они тогда в Ростове. Римская монета определила весь дальнейший жизненный путь Мартына Мартыновича. После школы он поступил на исторический факультет Ростовского университета, потом, по окончании, преподавал историю в школах и техникумах. В Соцгород Добрынин попал во время войны, будучи эвакуированным в эти края. Монеты Мартын Мартынович собирал всю жизнь. Однако имелась у него и другая, можно сказать, тайная страсть. Он очень любил женщин! Любил, но взирал на объект своих вожделений исключительно со стороны, вначале страшась гнева жены, а потом уже по привычке.

Женился Мартын Добрынин очень рано, еще на первом курсе университета, кстати сказать, тоже на студентке, но биологического факультета. Красавицей его Марусю даже в молодости назвать было нельзя, однако Добрынин довольно долго считал ее таковой. На хорошенькую Маруся тянула, хотя и с натягом. Она обладала стройной фигуркой, волнистыми волосами, черными, как угольки, глазами, а лицо можно было бы назвать приятным, если бы не постоянно присутствующее на нем плаксивое выражение, весьма портившее его. К другим девицам Маруся начала ревновать своего Мартына буквально с первого дня их знакомства. Следствием ревности являлись грандиозные скандалы, которые закатывала жена. Темпераментом хохлушку Марусю бог не обидел, и в курсе предполагаемых интимных дел Мартына была вся улица.

– Посмотрите на этого деятеля! – во всю свою глотку орала Маруся. – Опять он пялился на эту паршивую Тамарку. А на что там смотреть? Ни рожи ни кожи! Одна задница – как комод! Ну ничего. Глаза ей выцарапаю, мерзавке, тогда узнает, зараза, как чужих мужей отбивать.

Как ни странно, родители Мартына смотрели на невестку с симпатией, а вопли ее даже одобряли.

– Долбай его, Маруська, в хвост и в гриву, – подзуживал невестку отец. – Любить крепче будет.

Однако в такие минуты Мартын не только не любил свою суженую. Он ее просто ненавидел. Ненавидел до тошноты, до колик в печени…

С годами мощь голосовых связок Марии Степановны несколько ослабела, однако реагировать на взгляды Мартына Мартыновича, случайно (а может, и нет) брошенные в сторону малознакомых дам, она не перестала. Только теперь шипела, как рассерженная кошка. Нужно отметить, к иным увлечениям своего муженька она относилась вполне терпимо. Тот факт, что Добрынин тратил на монеты большую часть своей зарплаты, ее нисколько не смущал. Пускай себе коллекционирует хоть жареных собак, рассуждала она, лишь бы за бабами не бегал.

Детей у них не имелось.

С годами Мартын Мартынович на женщин поглядывал меньше, но думать о них не перестал.

Мария Степановна к той поре превратилась в неряшливую, небрежно одетую особу неопределенных лет. Почти все ее время занимала заготовка запасов на зиму. Большую часть лета она проводила на садовом участке, который содержала в образцовом порядке. Первая клубника, или, как именовала ее мадам Добрынина, «виктория», шла на варенье. Часть же урожая реализовывалась возле магазина или на рынке. Потом наступала очередь малины, смородины, крыжовника… Не было такого фрукта или овоща, который не шел бы в дело. Варенье готовилось даже из лепестков роз, вернее шиповника, а также из моркови. Кроме того, Мария Степановна производила джемы, повидло, пастилу, сиропы, компоты, сухофрукты… Она солила и мариновала огурцы, помидоры, только что появившийся в Соцгороде перец, капусту (в засолке которой была великой мастерицей), делала овощную икру, салаты, да мало ли что еще. Квартира Добрыниных пропахла чесноком и укропом, и запах этот был так же ненавистен Мартыну Мартыновичу, как и его создательница.

Ночами, когда сон не шел к нему, Мартын Мартынович часами лежал во тьме и думал, думал… Прожитая жизнь проходила перед внутренним взором, как кадры детского диафильма. Детство, Ростов… Потом юность. Встреча с Машей. Первая любовь. Наверное, даже не любовь, а юношеское влечение плоти. Но все это ушло. Остался тусклый быт, бедность да запах чеснока.

Впрочем, бедность – понятие относительное. Мартын Мартынович хоть и жил довольно убого, бедным вовсе не являлся. Кроме знаменитого ящика, содержимое которого демонстрировалось всем и каждому, у него имелись и другие монеты, которые он никому не показывал, – в первую очередь золото. В укромном тайничке, выдолбленном в кирпичной стене и искусно замаскированном настенными часами, у него хранилась деревянная резная шкатулка, почти доверху наполненная золотыми монетами. Что-то осталось от отца, в годы нэпа имевшего мясную торговлишку, что-то Мартын Мартынович приобрел самостоятельно на черном рынке, да и у приходивших к нему ребятишек нет-нет да и попадались царские пятерки и десятки. Кроме царских и советских золотых червонцев в шкатулке имелись французские двадцати– и сорокафранковые монеты, американские «игли», английские соверены и дукаты германских княжеств. Встречались турецкие куруши и персидские туманы. Но самым ценным в шкатулке было несколько золотых монет времен Петра I, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II. Они хранились отдельно от остальных монет, в специальных бархатных кармашках. Всего же золотых монет у Мартына Мартыновича имелось около сотни, но мысленно он не раз думал, что отдал бы все свои сокровища тому, кто избавил бы его от жены. Мысли об этом посещали его почти каждый день. Приходили они и сейчас, когда он стал обладателем странной монеты. Почему-то Мартыну Мартыновичу казалось – этот час приближался. Так оно и вышло.

Однажды вечером, недели через полторы после обретения нового сокровища, в дверь позвонили. Мария Степановна глянула в «глазок» и, увидев на пороге незнакомого парня, спросила:

– Чего надо?

– К Добрынину, – услышала она. – По монетам…

– К тебе мужчина какой-то… – сообщила она мужу, стоявшему у нее за спиной.

– Пускай заходит.

Дверь распахнулась, и, бесцеремонно оттолкнув хозяйку, в квартиру ворвались двое. Мартын Мартынович сразу же понял: эти гости явились не с добром.

– Вам чего? – стараясь сохранять самообладание, тихонько произнес он.

– А того! – рявкнул парень, который вошел первым. – Монеты давай!

– Как это: давай?

– А так! Мы, дед, грабить тебя пришли!

– Ох! – завопила Мария Степановна, но тут же получила увесистый удар по лицу и рухнула на пол.

– Орать не нужно, – сказал парень. – А будете – обоих кокнем. Так что ведите себя потише. Свяжи их, – обратился он к напарнику.

Тот извлек из-за пазухи моток бельевой веревки и сноровисто исполнил требуемое. Связанных супругов посадили на древний, лязгнувший всеми пружинами диван.

– Где монеты?! – прошипел первый парень.

Мартын Мартынович пожал плечами и тут же получил оплеуху.

– Говори, старый хрыч!

– В той комнате… ящик…

– Иди, посмотри, – приказал первый напарнику.

Скоро тот притащил знаменитый ящик. Парень открыл его и стал бесцеремонно вываливать содержимое на стол. Монеты рассыпались по столешнице, падали на пол, закатывались в углы, но грабители не обращали на это обстоятельство никакого внимания. Когда тускло поблескивающая куча заполнила всю поверхность стола, парень стал копаться в ней, беря то одну, то другую монету и поднося ее к глазам. Он отобрал несколько крупных серебряных талеров и сунул их в карман, потом взглянул на Мартына Мартыновича:

– А золото где?

– Какое золото?

– Обыкновенное… Золотое!

– Нет у меня никакого золота?

– Не ври, дед!

– Богом клянусь!

– Не нужно бога сюда приплетать, – заметил парень. – Выдай золотишко по-хорошему, а не то больно будет. Все равно найдем.

– Ищите.

– Хорошо, – спокойно сказал парень. – Тогда пеняйте на себя. Иди, поищи утюг, – приказал он напарнику, а сам уселся на стул перед своими жертвами, достал нож и стал чистить ногти.

– Что вы себе позволяете?! – заверещала Мария Степановна, немного пришедшая в себя после сокрушительного удара в челюсть.

– Чего надо, то и позволяем, – невозмутимо сообщил парень. – И не верещи, старая кляча, а то прирежу.

– Как ты смеешь так со мной разговаривать?! – заорала Мария Степановна.

– А вот смею, – спокойно ответствовал парень и неожиданно ударил ее ножом в живот. Удар был не сильный, нож вошел в тело сантиметра на два, но Мария Степановна коротко всхлипнула и повалилась на бок.

– Ага, – удовлетворенно произнес парень, – одна готова. И с тобой, дед, то же будет, если не скажешь, где золото лежит.

– Вот чего нашел! – Второй грабитель потряс перед носом парня электрическими щипцами для завивки, с помощью которых Мария Степановна приводила в порядок свою жиденькую шевелюру.

– Нормально, – отозвался тот. – Сейчас, дед, мы эту штуковину включим, а потом воткнем тебе в ж… Тогда живо заговоришь! Давай, братан, ставь его «раком».

Напарник мигом сорвал с Мартына Мартыновича брюки и тряхнул ими в воздухе. Из карманов посыпалась всякая дрянь: квартирные ключи, мелочь, использованные трамвайные билеты… Вывалилось оттуда и недавнее приобретение Добрынина, странная дырявая монета со звездой и крестом. Напарник подобрал монету и сунул себе в карман. Потом он перевернул Мартына Мартыновича, бесцеремонно сбросил с дивана бесчувственную Марию Степановну и положил его на диван лицом вниз.

Главарь стащил со страдальца трусы и провел щипцами по дряблым телесам.

– Скажу… Все скажу… – прохрипел страдалец.

– Давай, колись!

– За часами… в стене…

Часы были тут же сброшены на пол. Под ними открылась небольшая ниша, в которой стояла деревянная шкатулка. Парень нетерпеливо схватил ее, открыл… Тускло блеснула россыпь монет.

– То, что надо, – прокомментировал он. – Валим отсюда.

Он завернул шкатулку в ту самую бархатную ткань, на которой Мартын Мартынович рассматривал свои приобретения.

– Ну будь здоров, дед, – сказал он в заключение Добрынину. – Копи эту дрянь. Мы, возможно, еще к тебе наведаемся.

И оба негодяя покинули разгромленную квартиру.

Некоторое время Мартын Мартынович неподвижно лежал на диване со спущенными трусами и связанными руками и ногами, потом, услышав, как хлопнула входная дверь, закряхтел, зашевелился и сполз на пол. Тут он увидел перед собой выкаченный глаз жены и позвал:

– Маруся?..

Мария Степановна не откликалась.

– Да очнись ты! – в сердцах воскликнул Мартын Мартынович. – Ушли они…

Но супруга оставалась безмолвной.

– И черт с тобой, – гневно произнес Добрынин. – Сам как-нибудь освобожусь.

Он стал энергично работать руками, стараясь ослабить стягивающие их веревки. И минут через пятнадцать это удалось. Руки были свободны. Мартын Мартынович развязал путы на ногах, потом потряс жену за плечо.

– Вставай!

Голова Марии Степановны безвольно дернулась, как у тряпичной куклы, и стукнулась о пол.

– Чего это с тобой? – испуганно пробормотал Добрынин. – Маруся, ты как?

Супруга не отвечала, и тогда Мартын Мартынович, еще не веря в случившееся, взял ее за запястье и постарался нащупать пульс. Пульса не было!

Неужели?! Неужели долгожданный момент наступил?! Он не мог поверить своему счастью. Что же с ней? Зарезали? Добрынин наклонился над бездыханным телом. Рана на животе была совсем маленькой. Кровь уже не бежала, а, пропитав ткань халата, запеклась на нем.

Добрынин доковылял до телефона и набрал «02».

– Ограбили, жену убили!.. – заорал он в трубку. – Нападение на квартиру, – заявил он в ответ на просьбу разъяснить, что с ним случилось. Потом назвал адрес.

До приезда милиции Мартын Мартынович сидел на диване и бессмысленно взирал на лежащий на полу труп жены. Душа его пела. «Ну слава богу…» – мысленно повторял он. Как отразится смерть Марии Степановны на его собственной жизни, он пока что не представлял, однако сладостные предчувствия обуревали его душу. Свободен! Наконец-то свободен!

Приехала милиция, а следом «Скорая помощь». Врач констатировал смерть жены Добрынина. Установить ее причины врач затруднялся.

– Скорее всего, сердечный приступ, – неуверенно произнес он. – Но что не в результате ранения, это точно. Вскрытие покажет.

Мартын Мартынович, запинаясь и путаясь, стал давать показания. О похищенном золоте он решил не сообщать, заявив, что украдена лишь часть коллекции.

Совершили налет на квартиру Добрынина два уголовника. Один – матерый вор по кличке Капитан, недавно отбывший очередной срок, а другой – совсем сопливый, еще ни разу не сидевший паренек, известный в определенных кругах как Баня. Ни тот, ни другой доселе знакомы между собой не были, мало того, друг о друге даже не слышали. Капитан освободился всего две недели назад и был на мели. Денег у него, можно сказать, не имелось, наметок на какое-нибудь дело тоже. Освободившись, он решил заехать к своему давнему дружку Федулу, вместе с которым отбывал срок «на Воркуте». Федул, по блатной традиции, должен помочь. Однако, как читатель помнит, старого вора уже не было в живых. Узнав об этом, Капитан не особенно огорчился: чего в жизни не бывает! Однако его собственное положение оставляло желать лучшего. Пока что он решил обосноваться в Соцгороде, который показался ему местом тихим и сытным. На второй или третий день своего пребывания в нем он обчистил подвыпившего работягу. Кусочничать Капитан считал западло, но что оставалось делать! Сначала он решил оглядеться. По первым впечатлениям, блатная жизнь в Соцгороде пребывала в упадке. Добрые люди растолковали ему, что со смертью Федула и осуждением на длительные сроки нескольких рецидивистов воровать стало некому, а та мелочь, что продолжает гулять на свободе, на серьезные дела не годна.

В Соцгороде имелось одно место, где воровская шатия узнавала друг друга даже без слов. Таким местом был так называемый северный пляж, расположенный на правом берегу заводского пруда, возле водной станции. А «визитной карточкой» воров, отличавшей их от безликой массы добропорядочных «мужиков», являлись, конечно же, татуировки.

Лето только началось, и вода в пруду была еще холодной. По этой причине отваживались купаться только отчаянные мальчишки да редкие взрослые. Однако солнце жарило по-июльски, и загорающих на пляже хватало. Люди играли в волейбол, в шахматы или в карты (этих было значительно больше), пили пиво и водку. Капитан разделся и предстал перед публикой во всей своей красе. Он был татуирован, что называется, с ног до головы. На груди слева и справа имелись портреты Ленина и Сталина, а чуть ниже был выколот орел, несущий в когтях голую женщину. Крылья орла как бы осеняли вождей мирового пролетариата. На животе был изображен парусный корабль, при полном вооружении несущийся по пенному морю. На коленях имелись две звезды, напоминавшие розу ветров. Но самой грандиозной татуировкой являлась копия картины Васнецова «Три богатыря», занимавшая целиком довольно широкую спину Капитана. Кроме этого шедевра имелись и картинки поменьше, в основном на руках. Тут были представлены кинжалы, голые женщины, изображения карт и рюмок. Поясняла рисунки многозначительная надпись: «Вот что нас губит!». На кисти правой руки был изображен собор о пяти куполах, на левой – голова ощерившего пасть тигра. Мелкие татуировки в виде перстней украшали фаланги пальцев. Словом, перед отдыхающими предстал если не генерал, то, по крайней мере, старший офицер преступного мира. В довершение на нем имелись черные обтягивающие плавки, подчеркивающие мужские стати Капитана.

Татуированный красавец, несомненно, привлек внимание окружающих. Люди откладывали карты, отставляли стаканы и без всякого стеснения разглядывали причудливую живопись, покрывавшую тело нашего героя. Иных интересовали детали анатомии Капитана. Сам же Капитан вразвалку, словно подвыпивший матрос, шел по песку, не обращая внимания на взгляды штафирок. Наконец он увидел то, что нужно, и, расстелив неподалеку простыню, улегся на нее лицом вниз, раскинув руки, словно распятый.

Троица молодых ребят, около которой приземлился Капитан, до его появления лениво шлепала картами, время от времени о чем-то тихо переговариваясь. С появлением нового лица разговоры невольно прекратились. Капитан чувствовал: его картинки подвергаются пристальному изучению. Чтобы увеличить обзор, он, все так же не открывая глаз, перевернулся на спину. Полный эффект был достигнут. Через пять минут Капитан услышал:

– Эй, земляк, ты откедова прикандехал?

Стыковка прошла удачно. Скоро Капитан уже резался в подкидного пара на пару. Он кратко обозначил свой статус, сообщив, что совсем недавно освободился и теперь ищет, куда бы пристроиться. Слово «пристроиться» прозвучало несколько двусмысленно, и Капитан понял, что достиг цели. Минут через пятнадцать был отправлен гонец за водкой и пивом. Выпили за знакомство, потом за блатную жизнь… Потом как-то так получилось, что компания развалилась, и Капитан остался вдвоем с невзрачным, похожим на хорька парнем, которого товарищи звали Баней.

Баней Саша Седов звался потому, что жил в щитовой двухэтажке совсем рядом с этим заведением общественной гигиены. Было ему шестнадцать, он нигде не учился и не работал, перебивался мелкими кражами и больше всего в жизни мечтал стать авторитетным вором. Корни столь откровенной тяги к воровской жизни нетрудно было отыскать. Старшего брата Бани расстреляли за вооруженное нападение, средний сидел, а вот Саша пока что пребывал на свободе, однако тюрьмы вовсе не боялся. Наоборот, он рвался туда.

– Я, понимаешь ли, только что откинулся, – нашептывал Капитан своему новому знакомому, в котором он безо всяких колебаний признал своего. – Здесь, в этом вашем ср…м городишке, в первый раз. Приехал к корешу, а того замочили.

Они сидели в грязной забегаловке, за заваленным рыбьей чешуей и обглоданными скелетами столом и сосали мутное пиво из пол-литровых банок.

– Я вот чего мыслю, – продолжал нашептывания Капитан. – Нужно бы скачок спроворить. Ну чтобы бабок малость поднять. А то жизнь лакшовая маячит.

– Можно ларек подломить или магазин… – тут же отреагировал Баня.

– Не-е, я с государством не играю. Хватит! Срока большие вешают. Лучше какого фраера пощекотать. Барыгу, скажем. Есть кто на примете?

Баня кисло усмехнулся:

– Может, и есть, только я таких не знаю.

– А ты покумекай, может, кого и вспомнишь.

– Да кого мне вспоминать?.. У нас в округе одна нищета.

– Город-то большой.

– Оно конечно… Только… О! Вспомнил!

– Вот видишь! Докладай!

– Есть один старикашка. Монеты собирает.

– Монеты, в смысле бабки?

– Нет. Настоящие монеты. Старинные, иностранные…

– Хлам, короче.

– Типа того. Но у него наверняка есть рыжье.

– Ты думаешь?

– Зуб даю! Еще пацанами мы к нему ходили. Помню, у одного пацана была золотая монетка, типа, две копейки. А написано на ней – «пять рублей». И портрет какого-то мудилы имелся. Короче, этот дед нам за нее пятеру отвалил.

– И что?

– Да ничего. Пятеру проели, и все дела.

– Интересный базар. А этот дед… Он что, один живет?

– Нет, с бабкой. К нему пацаны со всех сторон валят. В любой час приди – пустит. Только скажи – монеты принес.

– И много у него золотишка, по-твоему?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Наверное, приличная заначка имеется.

– А если нет там ничего?

– Может, и нет. Но серебряные монеты есть точно. Своими глазами видел.

– На что мне монеты? Чего с ними делать? Нет, нужно рыжье!

– Давай сходим…

– Лады. Сегодня вечером и смотаемся. Ты говоришь, он всех к себе пускает?

– Ага.

Дальнейшие события читателю уже известны.

Они вышли из квартиры Добрынина, поспешно спустились по лестнице, выскочили из подъезда и быстрым шагом заспешили прочь. Увесистую шкатулку нести под мышкой было неудобно. Капитан взял ее в руки, но и тут удобства не прибавилось.

– Много монет взяли? – с любопытством спросил Баня.

– Порядочно, – отозвался Капитан. – Дедок скопил, видать, на черный день, а мы шкатулочку того… Попутали. Ничего, пущай дальше копит.

– А бабка его?

– Чего бабка?

– Ну… Ты ее?..

– Думаешь, замочил? Не-а… Так… Для понту ткнул. На два пальца, от силы, и приложил-то… Оклемается. Я мокруху не леплю. Западло это. Ну чего… Давай раздербаним хабару.

– Поделим, что ли?

– Ну.

– А где?

– Да хоть вон там. – Капитан указал на круг света под тусклой лампочкой. – Сядем, вон, на скамейку и раздербаним.

– А как делить будем?

– По справедливости, само собой.

– По справедливости – это как?

– Ну как… Тебе сорок, мне шестьдесят.

– Чего сорок?

– Ну процентов.

– Это почему так?

– Потому, что я – вор, а ты – сявка. Вот и получается… Двадцать процентов тебе за наводку, двадцать за участие… Усек?

– Это несправедливо!

– А ты как хотел?

– Поровну.

– Ну даешь! Поровну. Да где это видано, чтобы вор делил навар с приблатненным поровну?

– Я мазу надыбал.

– И че? Если бы не я, так бы тебе твоя маза и корячилась. Ты, братан, спасибо скажи, что я тебе такой расклад выдал. Шестьдесят на сорок! Это для тебя лафа!

Баня извлек из кармана подобранную у Добрынина монету с пятиконечной звездой, щелчком подбросил ее, поймал в кулак, разжал его и посмотрел.

– Чего там? – спросил Капитан.

– Орел!

– Лафа, – повторил Капитан. Он открыл шкатулку. Куча монет тускло блеснула. – Ну че? Годится такой расклад? Делим – и ходу! Вот тебе еще серебро. – Он достал из кармана горсть талеров. – Дарю!

– Не годится! – крикнул Баня.

Он молниеносно выхватил из-за пазухи шило и вонзил его в сердце Капитана. Тот изумленно взглянул на напарника, но глаза его уже мутнели, и он рухнул навзничь… Шкатулка вывалилась из рук вора, золото и серебро рассыпалось по земле.

– Не годится, не годится… – как заведенный, повторял Баня, собирая монеты назад в шкатулку. – Ты думал: я фраер? А я авторитетный… Авторитетный я, понял! И клал я на тебя!