Текст книги "Авария Джорджа Гарриса (сборник)"

8

Патти медленно шла по дорожкам сада. Было тепло. Ярко светило солнце. Влажная после дождя земля, одетые молодой листвой деревья, огромный куст ранних роз, покрытый крупными алыми цветами, источали гамму ароматов, от которых слегка кружилась голова.

Но девушка не замечала прелестей весны. Не для нее была эта весна. На сердце Патти была осень. Тогда, перед взлетом самолета, она могла бы задержать Кента, – слабый, он едва двигался, и ей достаточно было бы сделать небольшое усилие, чтобы Кент остался в самолете и улетел вместе с ней и Гаррисом. Но когда Кент направился к люку и вывалился на землю из готового начать разбег самолета, Патти восприняла это как нечто само собой разумеющееся. Кент не мог поступить иначе! Он был очень честным. И он остался верен себе даже в эту трудную минуту… А те русские! О, это сильные, очень сильные люди! И – странно! Теперь, всякий раз, когда Патти начинает думать о Дэвиде, рядом с ним в ее сознании всплывает милое, добродушное лицо русского пилота Пономаренко…

Патти вздохнула, вспомнив, как они прилетели на аэродром русских. Приземлившуюся машину окружили летчики во главе с командиром части. Они уже знали обо всем, стояли молча, и только в стороне командир тихо беседовал с летчиком, привезшим их, выясняя подробности. Тишину нарушили только рыдания маленькой русоголовой девушки, – как потом узнала Патти, – кельнерши из столовой пилотов… Прошел час. Командир советских летчиков отдал приказ. Взревели моторы десятков машин. Один за другим уходили в воздух самолеты. За гибель своих товарищей летчики мстили, отправляясь в тыл врага с полным грузом бомб. О, кто сомневается, что они хорошо выполнили свое дело!.. Но все равно, нет в живых Кента и тех чудесных советских пилотов. Надо жить, говорит полковник Гаррис. А как? Как жить теперь Патти? Что ее ждет впереди?..

Часы на городской башне пробили два раза. Патти испуганно встрепенулась. Через несколько минут должен был начаться очередной радиосеанс, особенно важный. Девушка взбежала по ступеням крыльца и вошла в кабинет Гарриса. Там было накурено и шумно. Видимо, хозяин и гости изрядна выпили.

При появлении Патти Стэнхоп встал, держа в руках стаканчик.

– О, мисс…

– Джонсон, – подсказал Гаррис.

– Джонсон… Не выпьете ли вы с нами?

Патти объяснила, что должна работать: прием из Штатов. Стэнхоп сокрушенно развел руками и сел. Патти прошла в свой угол.

– Кстати, – сказал Стэнхоп, обращаясь к Гаррису, – вы так и не рассказали нам, почему печальна ваша радистка.

– Извольте, – ответил комендант. – Это произошло минувшей зимой. Вместе с ней мы летели с наших баз на севере Франции прямиком к Советам. Все шло хорошо, пока нас не обстреляли над одним из городов. Машина получила хорошую порцию свинца, мы – тоже. Пришлось сесть. Мы вызвали по радио помощь. Пришел самолет русских. И мы уже собирались подняться в воздух, как вдруг появились немцы.

– Ого! – сказал Стэнхоп.

Векслер, готовившийся закурить сигарету, задержал в руке спичку и обжег палец.

– …Все же нам удалось взлететь. Конечно, поднялась ужасная паника, и мне м-м… пришлось проявить некоторую… распорядительность. Но в общем все обошлось. Все, если не считать того, что мой пилот Кент в последний момент выпрыгнул из машины.

– В воздухе? – воскликнул Стэнхоп.

– На земле. Дело в том, что эти русские затеяли перестрелку. Вот Кент и не захотел их оставить.

– Так они остались на земле?! – воскликнул Кей.

– Да…

– Русские и ваш пилот?

– Да… Порыв сумасшедшего. Чудак, он мог спасти шкуру.

– И они погибли?

– Несомненно.

– Д-да, – проговорил Кей. – Но при чем здесь ваша радистка?

– Видите ли, она и Кент… Словом, оказывается – они знали друг друга давно и уговорились даже пожениться. И представьте – Джонсон никак не может его забыть!

Векслер внимательно поглядел на Гарриса, потом перевел взгляд на Патти и усмехнулся.

– Печальная история, – проговорил он. – Жаль этих бедных людей.

– Да, – кивнул Стэнхоп. – Но перейдем к делу. Мы слушаем вас, мистер Векслер. Вы сделали триста километров за три часа не только ради удовольствия пожать нам руки.

Немец погасил сигарету.

– У вас говорят: время – деньги. Мы, немцы, думаем точно так же. Мы сильно пострадали за последний год-полтора. Без вас нам не оправиться. Время идет. Нельзя медлить. Поэтому мы говорим сегодня: помогите Германии, дайте нам возможность встать на ноги, и мы щедро отблагодарим вас. Кстати, немецкие заводчики и фабриканты у руля германской промышленности – верная гарантия того, что у нас не поднимет голову коммунизм. И это, как мы думаем, не только в наших интересах!

– Ближе к делу, – сказал Стэнхоп.

– Семь наших заводов разрушены. Вместе с двумя другими, почти целыми, они находятся на востоке, в зоне русских. Остается еще шесть. Они здесь, и они в порядке. При наличии сырья и рабочих мы могли бы через месяц-другой выпустить первую партию продукции. Для начала это может быть взрывчатка. Подчеркиваю: отличная взрывчатка.

– Но для какого дьявола нужна взрывчатка? – грубо прервал его Гаррис. – Япония тоже не протянет долго: я слышал – русские хотят вмешаться…

– Погодите, Гаррис, – сказал Стэнхоп. – А сумели бы вы, Векслер, делать те сорта, которыми начиняли самолеты-снаряды?

Немец усмехнулся.

– Есть кое-что и получше…

Кей беспокойно шевельнулся в кресле.

– У вас есть записи, планы восстановления заводов, другие документы?

Гаррис молча, с растущей тревогой наблюдал за тем, как Векслер раскладывал на столе бумаги.

– И мы, – сказал Векслер, – были бы бесконечно счастливы, если бы новые фау, еще более мощные, сделанные руками немцев и американцев, понеслись на восток!

Бывший гауптман произнес эту тираду, стиснув кулаки и выпучив глаза, захлебываясь от ярости и злости.

Гаррис медленно встал.

– Послушайте, – угрюмо сказал он, – вас знают мои друзья, и это хорошая рекомендация. Кроме того, вы мой гость. Но вы – спятили! И я предупреждаю, что если…

– Садитесь, дружище, – перебил его Стэнхоп. – После войны каждый идет своей дорогой. И неизвестно, куда ведет дорога красных.

– Нет, нет, – заторопился Гаррис, – я понимаю: за ними нужен глаз и глаз, но снова войну!..

– Если они не угомонятся, – то да, снова, – жестко сказал Кей. – Давайте ваши бумаги, Векслер. Мы внимательно их рассмотрим. Зайдите к нам завтра. Отель «Виктория». Подойдет это вам?

– Вполне.

Векслер встал, взял пыльник и шляпу.

– Я ухожу полный надежд, джентльмены. Я искал, и я нашел друзей.

– Ищите и обрящете – так, кажется, сказано в Священном Писании, – кивнул Стэнхоп.

Векслер ушел. Гаррис сидел хмурый, сосредоточенно размышляя. Предметом его дум был Вильям Стэнхоп. Крупный предприниматель и делец, доверенный одного из могущественнейших людей Америки, который владеет не одним миллиардом долларов, мистер Стэнхоп появлялся только там, где, как сказал бы военный, намечалось направление главного удара. Если надо было, он без шума устранял любые препятствия. Если возникала нужда, Стэнхоп горстями швырял вокруг себя деньги. Он не признавал никаких преград, и Гаррис мысленно всегда сравнивал Стэнхопа со слоном, который мчится вперед, сокрушая на своем пути все. Со Стэнхопом Гарриса связывала многолетняя дружба. Впрочем, это не то слово. Стэнхоп учился в том же колледже, что и он. И случилось как-то так, что Стэнхоп еще в те времена стал опекать Гарриса, оказывать ему свое покровительст+во. За это Гаррис часто выполнял особо щекотливые поручения своего доброжелателя.

Другой гость был вполне достоин Стэнхопа. Правда, он всегда предпочитал не лезть вперед, а держаться в тени, но кто-кто, а уж Гаррис знал, что инициатором и творческим вдохновителем ряда блестящих коммерческих комбинаций содружества Стэнхоп – Кей был именно он, Мортимер Кей, человек с глазами рыси и нюхом шакала.

И вот – оба они здесь. Значит, готовится что-то весьма большое и интересное… Черт, надо быть настороже, чтобы не упустить своей доли. А он, кажется, вел себя не совсем так, как следовало бы… Причина появления в этом городке Стэнхопа и Кея была Гаррису до сих пор неизвестна, и это только разжигало его интерес.

Молчание прервал Стэнхоп.

– Слушайте меня, Гаррис, и постарайтесь понять. Вы должны запомнить, дружище, что войны больше нет… против немцев, и теперь вы должны заботиться о них!

Гаррис, ожидавший чего угодно, но только не этих слов, даже привстал от удивления.

– Будь я проклят, если шевельну хоть пальцем!

– Слушайте и постарайтесь понять, – прервал его Кей.

Стэнхоп продолжал:

– Вам надо заботиться о них, чтобы мы могли посылать сюда все то, чего за океаном скоро станет слишком много. Вы должны знать также, что на немцев будут возложены задачи особой важности… Вот пока все, что я могу сообщить. Вы умный человек и вы поймете, что недосказано. Теперь о заводах…

– Вы не можете жаловаться, – воскликнул Гаррис. – О заводах я заботился, как о самом себе. Я лез из кожи вон, но добился своего: ни один из них не пострадал!

– Знаю. Что касается заводов, то все самое ценное здесь должно либо принадлежать американцам, либо работать так, как это выгодно нам.

Кей зажег сигару и откинулся в кресле.

– Сейчас, – заметил он, – заводы и фабрики Штатов дымят круглые сутки. Они выбрасывают на рынок продукцию на многие миллиарды долларов. Внутренний рынок заполняется с катастрофической быстротой. Что произойдет, когда он заполнится? Думает ли об этом господин Гаррис? Нет, очевидно. А мы думаем. Ведь все говорит о том, что большинство стран Европы поворачивает фронт против Штатов!

– И если, – заключил Стэнхоп, – мы не станем твердой ногой здесь и на востоке, все может пойти к черту. Или мы добьемся своего, или нас задушат у нас же, за океаном. Они молчат, пока имеют работу и жратву. А когда не будет ни того, ни другого? Что тогда? Нет, пусть подыхают другие!

Кей сказал:

– Хороня монарха, англичане говорят: умер король, да здравствует король! Мы говорим: закончилась война, да здравствует война!

– Настоящая война… против русских? – прошептал Гаррис.

Стэнхоп пожал плечами.

– Пока я назвал бы ее м-м… холодной войной – войной шпионов и газет, радио и общественного мнения, войной пактов и торговых ограничений. А что будет потом – разрабатывается в Пентагоне… Все это вы должны хорошо понять, Гаррис. Берегитесь, чтобы не оказаться старомодным. Нигде это не опасно так, как в нашей стране. Тому, у кого появляется старческая одышка и немощь, – тому приходит конец! Ведь вы не хотели бы выйти из игры, старина? – Стэнхоп прищурил глаза и, передразнивая, проговорил: – Русские союзники… проклятый нацист. Э, теперь поют другие песни!

Гаррис сидел подавленный и растерянный.

– А теперь, – сказал Стэнхоп, – перейдем к более приятным вещам. – Он вытащил пакет и передал его коменданту. – Возьмите это, дружище. Мне поручено поздравить вас первым, генерал Гаррис!

Полковник разорвал пакет. Там был приказ о производстве его в бригадные генералы. Гаррис встал, свалив стул. На минуту он лишился дара речи.

– А это от меня, – проговорил Кей, протягивая пакетик. – Я не хотел отставать от Стэнхопа. Это – награда за заводы.

В пакете были погоны генерала и чек на крупную сумму.

Стэнхоп наполнил бокалы. Все встали. Гости провозгласили тост за благополучие и дальнейшее преуспевание новоиспеченного генерала.

Гаррис был растроган.

– Клянусь, – взволнованно проговорил он, – клянусь, что вы не пожалеете о том, что сделали для меня. – Он помолчал, сурово сжал губы и выгнул грудь. – Генерал Гаррис! О-о!.. Я счастлив, джентльмены!

9

Большой каменный подвал. Низкие своды, черные с прозеленью стены, решетчатое оконце под потолком и окованная железом дверь – все это напоминало страшные камеры пыток, воссозданные фантазией театральных художников для средневековых трагедий.

Но подвал не был бутафорией. В нем находились настоящие узники. Шестеро людей, орудуя куском железа и обломками табурета, рыли в углу яму. Работали молча, с каким-то ожесточением. В тишине слышались глухие удары о землю и тяжелое порывистое дыхание. Все были очень слабы, часто останавливались, чтобы собраться с силами.

Когда яма, длинная и узкая, была готова, люди заковыляли к нарам, которые тянулись вдоль одной из стен. Там лежал их товарищ – седьмой обитатель подвала.

Взошло солнце. Луч его проник сквозь оконце, скользнул по полу, взобрался на нары и осветил широко открытые неподвижные глаза лежащего, его задранный вверх подбородок с короткой всклокоченной бородой, грудь, измазанную запекшейся кровью. Это был сержант Мельников.

Стали видны и лица стоящих подле нар людей. Один из них – капитан Пономаренко, двое других – сержант Джавадов и капитан Кент.

Джавадов наклонился над телом Мельникова, поднял его и понес к яме… Вскоре в углу вырос невысокий могильный холмик. Узники стали на колени, заботливо выровняли и пригладили руками насыпь. Джавадов отошел в сторону, и оттуда раздались его глухие, сдержанные рыдания – он был близким другом погибшего.

Пономаренко обнял сержанта, пытаясь успокоить.

– Не надо, товарищ капитан, не надо… Я Степана, как брата, любил, но плачу не только о нем… Мой старший брат рассказывал: когда в девятнадцатом году в Баку муссаватисты расстреливали отца, а он рядом стоял, связанный, то тоже плакал – от бессилия и ярости!..

Пономаренко очень хорошо понимал переживания Джавадова. Он и сам едва сдерживался. Тяжелое испытание выпало на их долю. «Плен» – это слово он ненавидел больше всех других страшных слов. Отправляясь в полег, Пономаренко всегда досылал патрон в ствол пистолета. Если его собьют, если ранят и не хватит сил оттянуть затвор оружия, то приставить пистолет к сердцу и спустить курок он сумеет! Лучше смерть, чем плен, думал пилот, и вот – оказался в плену!..

Пономаренко вспомнил, что произошло после разговора с гауптманом у разбитого американского самолета.

Немецкий офицер понял, что с ним не «сваришь каши». Гауптман оставил в покое Пономаренко и долго допрашивал других пленных, разговаривая с каждым в отдельности. Капитан догадывался, чего добивается немецкий офицер. Но замыслам гауптмана не суждено было свершиться. Кент и Мельников сидели, плотно сжав губы. Они молчали и лишь изредка отрицательно качали головой. Джавадов глядел на гитлеровца горящими глазами и, несмотря на связанные за спиной руки, несколько раз порывался вскочить и кинуться на врага.

Потом гауптман поднялся на ноги, подозвал рябого лейтенанта. Указав ему на пленных и сделав выразительный жест, гауптман забрал с собой людей и увел к поджидавшему их бронетранспортеру.

Рябой с двумя солдатами подняли пленных и повели куда-то в глубь поля. Пономаренко и его товарищи, не сговариваясь, подтянулись, выпрямились и запели «Интернационал».

А затем произошло следующее. Лейтенант остановил их и стал о чем-то шептаться с солдатами. Те слушали, поглядывая на пленных и согласно кивая. Оба они, как и лейтенант, были пожилыми людьми.

Кончив разговор, лейтенант подошел к пленным. Он улыбнулся и, ткнув себя пальцем в грудь, объявил, что он – печатник из Лейпцига. Солдаты же, – продолжал лейтенант, – тоже из простых людей: один – берлинский учитель, другой – грузчик гамбургского порта. Им приказано расстрелять пленных. Однако они решили не делать этого.

Пусть русские товарищи идут на восток. Быть может, им посчастливится и они доберутся до своих.

Развязав пленным руки, офицер и солдаты ушли.

Два дня пробирались на восток капитан Пономаренко и его товарищи, старательно обходя населенные пункты, сторонясь дорог. На третий день ослабевших от голода и ран беглецов схватил отряд полевой жандармерии…

Эти месяцы они провели в затерянном среди болот лагере!.. Конечно, капитан Пономаренко много раз мог лишить себя жизни. Умереть тут было легче, чем выжить. Но советский офицер с первого же дня оставил даже самую мысль о смерти. Ведь он, капитан Пономаренко, оставался для своих подчиненных командиром и здесь. Он отвечал за них перед Родиной, перед партией, перед своей совестью!

Надо ли говорить о том, что капитан Пономаренко и его товарищи твердо решили бежать из лагеря! Решение о побеге они приняли еще в колонне пленных, в которой двигались на запад. Но советские летчики, наученные горьким опытом, поняли, что побег надо подготовить тщательно и прежде всего всем им следует окрепнуть и набраться сил.

План операции составлялся долго и тщательно. Летчики собирали продовольствие, прилагали отчаянные усилия, чтобы достать оружие. Это удалось только сержанту Джавадову. Неунывающий кавказец раздобыл где-то ржавый тесак, который они вычистили и наточили.

Дело с побегом двигалось медленно, но верно. Бежать, кроме группы Пономаренко, собирались и другие лагерники. И когда почти все было готово, нашелся предатель и донес о предстоящем побеге. Эсэсовцы переполошились. Начались поиски зачинщиков. Подозрение пало на группу Пономаренко. За нею стали следить.

Пономаренко решил ускорить проведение операции на сутки. И вот в назначенный час запылало несколько бараков. Пленные выскакивали из горящих помещений, инсценируя панику. Охрана растерялась. Джавадов, Мельников и еще трое пленных сняли двух часовых, и путь к свободе был открыт.

Всего бежало больше сотни людей. Они тотчас же разделились на мелкие группы и разошлись в разные стороны. Капитан Пономаренко за две первые ночи увел далеко от лагеря свой небольшой отряд. В глухой лесной чаще он остановился для отдыха. Казалось, ничто не угрожало беглецам. Но опасность была рядом. В лесу раздался лай ищеек, шедших по следу…

Схватка была короткой. Безоружная группа не могла долго защищаться.

Избитых и истерзанных, приволокли их в лагерь и бросили в этот каменный мешок вместе с тремя другими беглецами.

Это случилось неделю назад. Тогда-то и получил пулю в грудь сержант Мельников.

Допросы и избиения продолжались непрерывно. А трое суток назад в лагере поднялась суматоха. Охрана торопливо уводила колонны заключенных. Наконец шум стих, а затем в отдалении послышалась стрельба… И с тех пор вокруг лагеря царила тишина. Запертые в карцере, они остались одни – без пищи, без воды, без сил, чтобы выломать эту тяжелую, словно бронированную, дверь… Впрочем, быть может, попытаться еще раз?

Пономаренко скомандовал. Лагерники подошли к двери, навалились на нее. Но дверь даже не дрогнула. Один из заключенных, высокий старик, пододвинул к стене табурет, забрался на него и выглянул в окошко.

– Что там, профессор? – спросил Пономаренко.

Профессор Иоганн Буйкис – ученый биолог из Риги – вздохнул и слез с табурета.

– Все то же, – мрачно проговорил он. – Унылое болото и ничего живого.

Сидевший за столом мужчина лет тридцати, с тонким и болезненным лицом, встал и в порыве отчаяния бросился на нары.

– Не могу больше! – простонал он. – Где предел этой нечеловеческой подлости! Убили бы сразу. О, звери!

Его звали Гавриил Беляев. Год назад молодой хирург Беляев был заброшен на самолете в тыл врага для оказания помощи группе обмороженных партизан. Спустившись с парашютом, он попал к партизанам в тот момент, когда они отчаянно отбивались от отряда карателей. Хирург вынужден был действовать не скальпелем, а автоматом. Пятерых партизан, в том числе и Беляева, схватили…

Всегда твердый и выдержанный, Беляев сильно сдал за последнее время. Он ослабел и часто терял над собой власть. Сейчас Беляев лежал, стиснув руками голову, и повторял: «Звери, звери!»

– И вы бы согласились, чтобы вас так просто убили? – мягко спросил его Пономаренко.

– Что угодно, но только не это!

– Нет, – покачал головой пилот. – Я жить хочу! Жить, чтобы рассчитаться за все! Как думаешь, Джавадов?

– Жить! – воскликнул кавказец. – Жить и отомстить!

– А если и умереть, – продолжал летчик, – то так, чтобы захватить с собой на тот свет с десяток врагов!

– Без них скучно на том свете, – мрачно улыбнулся Кент. – Но еще лучше, если жить будем мы, а подохнут – они!

– Слышали, доктор? – сказал Пономаренко. – Так вот, держитесь! Надо держ…

Он не договорил, побледнел и потерял сознание. Джавадов и Кент подхватили пилота и отнесли на нары. За ними отправился к нарам старшина Островерхий – бывший председатель колхоза на Харьковщине. Это был коренастый неторопливый человек средних лет, с тяжелыми руками крестьянина. Кряхтя, забрался он на нары и тотчас же заснул.

Уложив Пономаренко, Джавадов и Кент подсели к столу.

– Третий раз сегодня, – заметил сержант. – А говорит: надо держаться. Сердце, как у льва!

– Сердце, – с досадой ответил Беляев. – Еще день-два, и лопнет к чертям это сердце!

– Быть может, и не следовало затевать истории с побегом? – задумчиво проговорил Буйкис.

Беляев поднял голову, злобно усмехнулся.

– Конечно, надо было вести себя, как бараны на бойне, и по мере сил работать на этих извергов!

– Не о себе говорю, – обиженно поджал губы профессор. – Я что? Я свое прожил и, если хотите знать, хорошо, с пользой для общества! А вот вы – молодые! Жалко же…

Пономаренко застонал.

– Воды ему надо, – сказал Кент.

– Воды, – усмехнулся Джавадов. – Где возьмешь воду?

Пилот снова застонал – мучительнее, громче.

– Доктор, – позвал Кент, – подойдите к нему.

– Оставьте, – махнул рукой Беляев, – пусть хоть умрет спокойно!

Джавадов одним скачком оказался подле Беляева, схватил его за грудь. Страшен был Джавадов в эту минуту. Но хирург не испугался.

– Пустите, – равнодушно проговорил он. – Пустите… ну! Разве врач я теперь? Он умирает от жажды. Прибавьте, что все эти месяцы ваш командир так и не смог оправиться от ранения. Да еще эти побои…

Пономаренко затих. Кент оставил его и подсел к столу, где собрались остальные. Лагерники стали обсуждать создавшееся положение. Буйкис считал весьма странным поведение охраны лагеря, забывшей об обитателях карцера.

– И ничего странного, – возразил Беляев. – Немцы удрали, видимо, получив сведения, что неприятель близок. В суматохе забыли о нас. А это собачье болото в стороне от всяких дорог. Поди сыщи в нем лагерь! До того, как его обнаружат, мы сто раз умрем с голода и жажды.

– Нет! – воскликнул Джавадов и приложил руку к груди. – Сердце чует, что освободят нас!

– Да, придет свобода! – вскричал Буйкис. – И мы снова станем людьми, которые могут делать все, что хотят. – Он взволнованно зашагал по подвалу. – Знаете, я начал перед самой войной такую важную работу!.. Интересно, удалось ли жене сохранить мои записи, библиотеку…

Беляев насмешливо посмотрел на него.

– Записи… библиотеку… Вы уверены, что ваша жена цела, а дом не сравнен с землей?

Буйкис схватился за сердце.

– Зачем болтаете? – угрюмо сказал Джавадов. – Старика расстроили. Его поддерживать надо, а вы…

– Оставьте меня в покое! – вспыхнул Беляев.

– Это вы никому не даете покоя! Мужчиной надо быть. Стыдно!

Беляев поднялся, хотел что-то сказать, но не смог и тяжело рухнул на место, Буйкис подвел его к нарам и уложил.

– Бедняга, – сказал он. – Ему совсем плохо. Не понимает, что говорит.

– Не понимает? – нахмурил брови Джавадов. – Очень хорошо все понимает!

– Вы несправедливы, сержант… Разве он виноват?.. А вам, мой друг, советую крепко держать себя в руках. Сейчас, милый мой друг, такое время…

Буйкис не договорил, махнул рукой и пошел укладываться. За ним двинулся Кент.

Прошло полчаса. Все спали, и только Джавадов сидел у стола, подперев руками голову. Пономаренко открыл глаза. Ему было лучше, и Джавадов просиял. Но вот он нахмурился и, оглядев лежащих на нарах товарищей, тревожно сказал:

– Расклеиваться стал народ… Я сам сейчас с Беляевым ругался. Товарищ капитан, нас, коммунистов, трое. Может быть, поговорим немного, а?

– Поговорим, – кивнул Пономаренко. – Я и сам об этом думал. – Он встал и прошел к столу. Джавадов разбудил Островерхого.

На нарах тяжело завозился Кент, простонал Беляев. Пономаренко оглядел их, вздохнул.

– Думаю, – сказал он, – что наша главная задача – это сохранить людей.

Джавадов и Островерхий кивнули.

– Значит, – продолжал Пономаренко, – будем беречь их, сколько хватит сил… Принеси-ка воду, Остап Афанасьевич.

Островерхий направился к нарам и вернулся, бережно неся консервную банку. На дне ее плескалась вода.

– У тебя была вода? – прошептал Джавадов, заглянув в банку.

– Была… Четвертый день берегу.

Прошел к нарам и Пономаренко. Он вытащил откуда-то стеклянную банку, в которой на четверть было воды. Слив в нее порцию Островерхого, капитан прикинул: воды набралось около стакана.

– Будем считать, – сказал пилот, – что это наши взносы в пользу слабых.

Джавадов стоял, стиснув перед грудью кулаки. О, он бы дорого дал, чтобы иметь возможность слить в банку и свой пай! Но, увы, воды у Джавадова не было! Вдруг сержант посветлел, метнулся в угол подвала и молча положил на стол кусочек черствого хлеба.

Капитан Пономаренко понял состояние товарища. Он придвинул хлеб к банке.

– Будем считать, – сказал пилот, – что это наши взносы в пользу слабых. Разбуди народ, старшина, и раздай каждому поровну. – Пономаренко поднял палец: – Учтите, мы уже получили свою долю!

За всем этим уже несколько минут с напряженным вниманием наблюдал проснувшийся капитан Кент. При последних словах советского летчика он соскочил с нар.

– Пусть меня повесят, если я выпью хоть каплю!.. Вы… вы не знаете, какие вы люди!

Островерхий двинулся с банкой к американцу.

– Нет! – воскликнул Кент. – Тысячу раз нет!