Текст книги "Крутые излучины (сборник)"

Три родины во мне одном

Помнится, сижу на полу и кручу юлу, привезённую из Москвы родителями в подарок. Много-много раз и быстро-быстро раскрутишь её, а потом смотришь, как она крутится-вертится. До самой темноты играешь с механической дискообразной юлой. Посмотришь на небо, а звёзды тоже движутся, словно кто-то большой крутит ось земного вращения.

Ты перед извивающейся юлой, словно Боже творящий, а перед медленно движущимся куполом звёздных небес – самая маленькая живинка.

Помнится, привозили из Москвы матушка и батюшка красивых разноцветных матрёшек. Ракроешь самую большую, а внутри другая – такая же красивая. Любуешься ею, прокручиваешь во все стороны, потом опять раскрываешь, а там снова красотища. И вот влетаешь этаким колобочком в дом, дверь захлопнул – и ты в теремочке, а раскрыл окно, выглянул наружу, осмотрелся кругом – и видишь лоно природы. Ну просто живая матрёшка: я, дом и округа.

Ещё через год привозили калейдоскопическую трубу. Смотришь во внутреннюю полость её, а там стёклышки разноцветные средь гранёных зеркал узоры образовывают симметрично структурированные.

Вращаешь горизонтально направленную трубу, стёклышки перекатываются, меняются местами, а чарующая красота внутреннего объёма остаётся. Так же и при смене времён года меняется лесной лиственный окоём с ранней весны до поздней осени. Цветные фигуры деревьев будто прокручиваются солнечным озарением, меняя оттенки и соотношения цветов.

Ещё дарили металлические грузовые машинки с открывающимися бортами и дверцами, с вращающимся рулём. Воображение так преображает действительность, будто ты поместился в кабинку и совершаешь манёвры, поднимаешь и опускаешь кузов, трогаешься и вперёд, и назад.

Да, родители привозили игрушки из Москвы, наверное, потому, что видели, как усердно я играл с кирпичом, у которого был отколот один угол, – оттого он походил на трактор. Уж так я гудел и трепетал губами с разными интонациями звука, что родители умилялись и не забывали купить нам с братом игрушки, да ещё с баранками тороидальной формы, нанизанными на верёвочку, – ну настоящая классическая наглядная геометрия! Вот такова вкратце была познавательная обстановка в дошкольные годы на малой родине.

В школе больше всего поразил глобус в размер волейбольного мяча, вращающийся на оси. Прокрутил один оборот – и будто вокруг Земли пролетел. Все материки и океаны разглядел, все очертания запомнил и остановился, заворожённый, над своей страной – большой родиной.

Потом увидел её на разноцветных тематических картах. Узнал, что она самая обширная, самая богатая, реками, озёрами, лесами, степями и горами покрытая, и стало мне на душе спокойно, радостно и хорошо.

И чем дальше я переходил из класса в класс, тем больше хорошего узнавал о своей стране, – любовь к ней легко вела меня по дороге к школе, семь километров от дома и столько же обратно. Первая любовь к девочке и первая любовь к литературному сочинительству. Любовь – это высшее проявление красоты. Есть красота – появится и любовь, а может, наоборот? Нет, красота – это внешнее моё наблюдение, а любовь это внутренний отклик на восприятие красоты. Любовь – это красота в кубе и даже более, в превосходной степени.

В институте как бы переходишь на другую лестницу знаний, но это всё о том же, о нашей стране, сотворённой не пассивно – природой, а активно – человеком.

Вот тут впервые познаёшь, что такое система; её сложность в многообразии и простота в единстве. Приобретённые знания – это сумма времён и эпох. Это как созревающий плод – накопление в максимуме опыта всего человечества. Созрел, а куда дальше катиться? Вот уже и профессор, а катиться есть куда, – теперь в прошлое.

В какой-то момент кажется, что без освоения прошлого своих древних и даже древнейших предков родина не воспринимается в единстве и целостности.

Да, ты имеешь и малую Родину детства, и большую Родину юности, но хочется ещё большего, хочется обрести какую-то другую, третью по счёту, Родину. И этой третьей, корневой, Родиной становится божество, которое в древности так и называли: первейший бог Род – основатель рода человеческого.

На Земле шесть материков: Евразия, Северная Америка, Южная Америка, Африка, Австралия, Антарктида и четыре океана: Тихий, Атлантический, Индийский и Северный Ледовитый.

Среди рода человеческого четыре расы по цвету кожи: белая, чёрная, жёлтая, красная.

Так где же, когда, кто и как положил начало?

Долго искалось начало: и инопланетное, и земное, – так и не нашлось. Кто за инопланетное, не только не сомневается в том, а даже уверен фанатично, что космические корабли инопланетян постоянно летают к нам, и есть базы в горах и на дне океанов, и есть контакты с гуманоидами – это что-то среднее между людьми и ангелами.

Кто за земное, тот, как кулик, своё болото хвалит, что именно от них и пошла земля, ну, например, если от меня, то земля Русская. И самое удивительное в этом поиске, что наши предки жили не по идеологии, не по религии, а по Ведам – знаниям.

А светлые боги наши – это древние предки. Бог Род: родина, народ, родители. Бог Сварог – сварганить, сотворить. Богиня Лада – и так понятно, что красота и гармония. Бог Яр – ярило, солнце. Даждь Бог – дающий добро, благо.

Это просто наши предки, они были всемогущими, всезнающими, и за признательность и уважение к ним мы называем их богами, а не родственниками. И где же жили эти боги – Человеки с большой буквы?

Согласно северной традиции, на острове в Арктике, тогда там был самый благодатный край – рай да и только! Подтопление и похолодание накрыли рай водой и льдами, но самый большой остров на севере вновь проявился, и его назвали Новая Земля. Вот уж действительно, как мальчику-сиротинушке, хочется знать своих прародителей – и земных, и космических.

Три Родины во мне одном: первая Родина – родительская, семейная; вторая Родина – природная, территориальная; третья Родина – прародина, она родо-племенная, языковая.

Триедины они, как Великая Троица: Бог Сын, Бог Отец и Бог Святой Дух.

Голубые ели

Голубые ели – волшебные деревья. Там, где они растут, там – красота. Если дом окружён елями, он выглядит как сказочный; если дорожка между ними идёт – она сама становится торжественной и загадочной. Воздух рядом чист и свеж, пить его хочется.

В одном огромной величины городе, где живёт много-много людей, возле высокого здания было посажено пятнадцать голубых ёлочек. Елочки широко раскинули молодые ветки, стали быстро расти. Люди сделали асфальтированную дорожку между рядами ёлочек. Ходят по ней на работу и радуются.

Потянулись вверх дружные ёлки, одна красивее другой. И симметрия в них, и пропорция, и манящая голубизна.

Одна ёлка поднялась выше всех – ну прямо красавица! Хоть надевай кокошник, платок на плечи набрасывай, сарафанчик примеривай. Остальные тоже ей под стать, будто девушки в танце: грациозные, плавные, величавые.

Росли подруги, росли и стали намного выше человеческого роста. «Теперь растите сами, как в лесу», – сказали люди и предоставили ёлкам полную свободу. Торжественно гуляли парочки по праздникам возле взрослеющих ёлочек-дочерей.

Время шло. Всё больше и больше людей восхищалось, как хорошеет, будто сама собой, сказочная аллея из голубых елей.

Прослышал однажды об удивительной аллее один дурашливый «бармалей». Приехал на автомобиле и въехал на асфальтированную дорожку между елей. Посмотрел через стекло кабины на чудо природы, ничего удивительного не увидел, прикинул что-то и закричал, чтобы водитель развернул машину в обратную сторону. Водитель сделал как было приказано, только задними колёсами наехал на самую большую ёлку. Подмяли колёса её красоту.

Ужаснулись наутро люди, остановились. Только одному шляпа мешает ёлку поднять, у другого руки зонтом и портфелем заняты. Третьему больная спина согнуться не даёт. Идут дальше, во всю вселенную возмущаются. Подходят другие, плачутся. А ёлка лежит с ободранной корой, с оторванными корнями, с вывихнутыми ветвями. «Нет, не приживётся», – не верит один. «Не вернуть красоту!» – стонет другой. Третий грозит виновника отыскать. Женщины подошли, хотели за дело взяться, да сил не хватает, да лопаты нет под рукой. Побежали по округе рассказывать о случившемся.

Три дня пролежала ёлка, ни одного слова не вымолвила, ни одного стона не проронила. На четвёртый день шёл мимо Иванушка-молодец, увидал красавицу, снял пиджачок, разгрёб руками мягкую, как пух, землю. Обхватил ёлку, как родную, вернул на прежнее место. Охнула ёлочка, зашаталась. Но устояла, поддерживаемая Иванушкиным плечом. Долго отливал её удалой молодец свежей водицей, веточки поправлял, ручками гладил, – и ель прижилась. Стали заживать её рваные раны, ветки выравниваться, ствол затвердевать.

Ходят люди по аллее, сокрушаются. Больную ёлку жалеют. Все ёлки – красавицы, а эта простоватая: с одной стороны много веток обломано. «Не державная царица, а бабка с подторкнутым подолом», – шепчутся прохожие.

Загрустила ёлка, меньше хороших слов до неё доносится, меньше возле неё фотографируются. Терпит обиды, но выпрямляется. Иногда к ней Иванушка приходит, помощь оказывает, ёлки-подружки ветками весело помахивают.

Осень быстро прошла, и наступила зима. Дни стали короче и холоднее. Меньше людей по аллее проходит.

Прячутся ёлки в пушистые снежные воротники, засыпают под звёздным безмолвием.

Но не спит «бармалей», подослал супостатов, подкрались они в темноте, сверкнули топорами, опьяневшие от праздничного настроения да лёгкой добычи. Унесли для встречи нового года самую лучшую верхнюю часть ёлок, стоявших с краю.

Обступили люди побоище, бедных ёлок им жаль.

А те – без верхушек, теснее жмутся друг к дружке, машут оставшимися ветвями.

Осветили люди аллею новым ламповым светом, стали вечерами с красными повязками дежурить. Заметили ёлочки и на этот раз их доброту. Охали да переживали, но начали расти. Самые верхние ветки взяли на себя заботу за растущую макушку. Развернулись к солнцу, сформировали новую вершину. Сначала неровную, потом похожую на прямую.

Выстояла аллея, сохранила свой прежний строй. Но вот пройдёт мимо прохожий и обязательно дёрнет то веточку, то иголочку. И красивой не назовёт, и не погладит. То кору потрогает и обдерёт на сувенир, то шишку собьёт. В руках помнёт, помнёт, пройдёт да и бросит.

Вот так, незаметно – иголка за иголкой, ветка за веточкой, ствол за стволом – и исчезала красота аллеи голубых елей. Потеряла она животворную привлекательность и очарование. И стали люди по ней ходить будто недовольные и обиженные, даже по сторонам не смотрят. Мыслями куда-то дальше пошли. Может, где другую аллею ставить решились? А может, на других материках и планетах собрались делать то, что здесь никак не получается? Ведь они обещают живительный эликсир там отыскать и аллею сделать опять волшебной.

И я по той аллее ходил, думы думал, мыслями ворожил. На бумагу много писем легло, да ёлочкам не помогло. А как заново их посадил, так и сказку о том сочинил. А если кто аллею ту увидал, то словно Богу поклончик отдал. Ну а если поклонился святым местам, то скажешь: «Родину не отдам!»

А если хороша наша Родина, то и у тебя в огороде смородина.

Цветы

Передо мной в широкой прозрачной вазе обыкновенные луговые цветы, которые я собрал во время прогулки: фиалки, ромашки, незабудки, колокольчики, белые и розовые клевера. Смотрю на них и чувствую себя счастливым ни на день, ни на год, а на всю длинную-длинную жизнь. Я благодарен земле за то, что они повсюду растут, за то, что они рядом со мной.

Цветы всегда манили меня загадками, я шёл к ним навстречу, надолго уплывая в луга. «Сюда, сюда», – шептали кругом их милые и печальные голоса. И я оставался, с каждым цветком обменивался любящим взглядом, запоминал, с кем и как он живёт на диком лугу. Самых задумчивых и одиноких брал с собой, нежно нёс их домой, опускал в чистую прохладную воду, ставил на стол перед зеркалом, любовался и… забывал.

Забывал, словно кому-то их отдавал, а вынимал их уже высохшими, скрученными, с почерневшими стебельками.

Но сегодня я смотрю на цветы иначе – свежие и упругие, стоят они горделиво, устремлённые в высоту, словно им никогда не увянуть, не потускнеть. Не потускнеть, как не забыть того, что они мне напомнили.

С той поры прошло немало времени, но это прекрасное мгновение осталось во мне там, где хранят самое дорогое, где чтят, как святое. Мгновение памяти, соединившее два существа, совершенно несовместимых ни по какой природе, независимых и так непохожих друг на друга – девушку и цветы.

И кто бы мог подумать, что именно она, смешная девчонка с двумя пучками весёлых волос и небесным простором удивлённых глаз, смогла превратить своё серое платьице и лёгкие летящие руки в то, что навсегда останется во мне, в то, что я вижу, как сейчас.

Мы спешили, накрапывал дождь. Тоненькая белёсая дорожка путалась под ногами среди полянок, опушек, дубрав и берёз. Я едва поспевал за ней, лёгкой феей лесной. Она облетала изгибы, овраги и повороты, оставляя воздушный, незримый след от золотисто-волнистых волос, колеблющихся на ветру. Ноги мои не ощущали земли. «Лидка-магнитка, Лидка-бандитка, Лидка-улыбка», – шептал я имя её на бегу.

Тёплый летний дождь полил как из ведра. Прятаться толку мало, но всё же самая курчавая и изумрудная берёзка прикрыла нас от хлынувшей с неба воды. Под её ветвистым шатром мы поместились вдвоём.

Струи дождя парным молоком обдавали плечи, катились по спине, обливали лицо. Мокро, но всё же тепло, тепло от земли, тепло от воды, тепло от любви к рядом стоящей смешной девчонке, к качающимся ветвям, к трепетно бьющимся влажным листкам, к разноцветным цветочкам. И им нашлось место под нашим шатром. Омытые свежей водой, они ярко горели и неудержимо привлекали к себе. Восторженно и завороженно мы смотрели на них.

Лидка не удержалась первая, по колено в мокрой траве мокрыми руками рвём мокрые цветы. «Лидка-маргаритка, Лидка-купальница», – лепечет опьянённая счастьем душа.

Не знаю, почему так светло было кругом – от выглянувшего солнца или от улыбчивого её лица?

Промокшие и возбуждённые, с охапкой цветов в руках, мы направляемся по пешеходной дорожке к железнодорожным путям, отрезающим лес, луг и овраг от сказочного созерцанья. Вместо них властно врывается крикливым гудком зелёная электричка.

Пряча нос и улыбку, целуя цветы, Лидка входит в вагон и садится возле окна. Плавно и неумолимо электричка набирает свой крейсерский ход.

– До свидания, зелёное шумное море! Спасибо за добрый приют! – кокетливо и шутливо Лидка машет рукой на прощанье.

У пассажиров приподнятое весёлое настроение. Пёстрая одеждами и звонкая голосами, отдыхающая публика по-домашнему расположилась в вагоне. Словно в большой и дружной семье, в нём светло и радостно.

Лидка перебирает цветы, очищает их от травы, кладёт стебелёк к стебельку. Вновь они оживают: небесно-голубые незабудки, нежно-лиловые фиалки, желтоглазые ромашки, тонкозвучные колокольчики, бело-розовые клевера.

На одной из остановок напротив Лидки села пожилая седая женщина с мальчиком лет пяти и с букетом гладиолусов, одетая в тёмно-сиреневое платье и светло-сиреневую вязаную кофту, с добрым, чуть тронутым невзгодами приятным лицом.

На ветках гладиолусов семейка нежно-розовых цветков – большие, поменьше, совсем маленькие, они росли на стебле по ранжиру.

Женщина заметила цветы, улыбнулась и тихо молвила:

– Знаете, и мне когда-то муж дарил полевые цветы, но это было ещё до войны…

Улыбка тихо сошла у неё с лица, брови сдвинулись, взгляд погрустнел, но не надолго. Опять радостное и счастливое лицо. Мальчишка с голубыми глазами, в белой рубашечке, с лямками через плечо, так похож на неё и на цветы, – просто маленький гладиолусёнок.

– Бабушка, бабушка, смотри, какие красивенькие цветочки, – звенит голосок малыша, он влюблённо смотрит в её глаза, ласково жмётся в коленях и тянется ручками к лепесткам. Лидка даёт ему голубой колокольчик.

– Спасибо, тётенька, – тихо говорит малыш и смущается, несмело протягивает лесной колокольчик бабушке.

У бабушки губы покрашены сиреневой помадой, а за окном электрички мелькают такого же цвета разливы иван-чая. Хочется верить в невозможное: вот сейчас войдёт её муж, воскресший и вернувшийся с войны, и сядет на свободное место возле неё.

Через три остановки они выходят, их встречают родные, похожие на них доброжелательно настроенные люди.

Теперь на их месте сидит плотный, литой мужчина, похожий на красный тюльпан, на коленях – большая корзина с прикрытыми марлей цветами.

– Хочешь стать на всю жизнь счастливым, покупай цветы, – высказывается он и улыбается.

Лидка не обращает внимания, молчит, о чём-то думает, и сосед начинает дремать под перестук торопливых вагонных колёс. Клонится, клонится на бок и вдруг взбадривается. Качается устойчивым маятником его расслабленное, грузное тело. Уставшему путнику в электричке дремать хорошо. За окном мелькают потоки белого цвета от полевых ромашек, перемешиваясь с жёлтыми бусинками ожерелий из пижмы.

Ещё через две остановки подсел молодой человек с пространственно удалённым взглядом, он напоминает нарцисс, всё время поправляет рубашку и глубоко вздыхает. Говорить он, конечно, не будет, но и так понятно, что пора влюблённости у него впереди.

А за окном мелькают и разбегаются веером деревья, дома и поля. Мчится электричка в бетонную гавань родного вокзала, давая тревожные сердцу гудки.

– Разрешите к вам сесть? – скорбно дрожащим голосом произносит ещё один пассажир, мужчина в шляпе и чёрном костюме, в руках – шаровидные георгины тёмно-синего цвета.

Отрешённым, сосредоточенно неподвижным взглядом он смотрит туда, где лежат Лидкины цветы. Как будто ничего не замечает, но на нужной ему остановке неторопливо сходит.

На его место пришла девушка. Ей лет шестнадцать, она – второй букетик цветов. У неё такое луговое платье, что оно и её глаза перемешались с цветами. Наверное, она ни о чём не думает и видит самые светлые, самые нежные и хорошие стороны жизни.

Так и я сегодня вижу только прекрасное. Я чудеснейшим образом ослеплён, и, наверно, никогда бы эти удивительные картинки не вспомнились мне, если бы тогда напротив меня не сидела девушка, в которую я до сих пор немножко влюблён. «Лидка-незабудка», «Лидка-фиалка», «Лидка-первоцвет», – летят букетом мои наполненные мечтой слова.

А за окном мелькает волнами зелёно-жёлтая, палевая, бурая и тёмная, спутанная ветром, жёсткая луговая трава.

* * *

Мы снова встретились через тридцать лет, воскресить прежние ощущения мне не удалось, я купил ей букет однотонных тепличных цветов и, обменявшись краткими фразами о семьях и о своей жизни, мы тихо расстались. До сих пор полевые цветы я люблю больше тепличных.

У багетного окна

 
Золотая осень. Пышная листва.
Ранним утром светит
тонким белым светом
одинокая последняя звезда.
Над восходом солнца
розовый и голубой рассвет.
С неба дальний звёздный житель
бликом шлёт привет.
Спят ещё дворняжки. Птица молча пролетит.
Школьник с полным ранцем в школу не спешит.
Шорох шин и лёгкое движенье
наполняют тихую Москву.
Выплыл из проулка, будто приведенье,
автомобиль – облаком дождя
помыть проезды по двору.
Затаив дыханье, стоя у окна,
вижу, как в свободные артерии,
в трассы города вливается
красных фонарей бегущая волна.
Пульс её идёт на светофоры,
гонит в центр горячие сердца,
в радиальных руслах мощные моторы
рвут три транспортных кольца.
Далеко ещё до «пробок» нервных,
тень и свет меняют фон.
Скоро город в красках ярких будет солнцем обожжён.
Оживут высотки, купола церквей,
крыши заострятся шпилями антенн.
Во дворах возникнет суматоха дней
и в метро прохожий сам пойдёт сдаваться в плен.
Ой, кружит метелица у меня в груди
от громады города и моей любви!
Будет он меняться, любо хорошеть,
я же – удивляться, его чудо зреть.
Отошёл я тихо от багетного окна.
Растворилась в небе дальняя звезда.
И теперь я снова остаюсь один,
сам себе художник и божий господин.
 

Свидание с музой

 
В тёплом офисном склепе,
отпрессованный сводом забот,
вдруг покажется мне, что безжалостно скоро
год за годом уходит вперёд.
Сетью вымыслов тонких торопливо ловлю новизну,
золотую волшебную рыбку отыскать никак не могу.
Выхожу я в курилку, дым фантазий любя,
где-то рядом незримо свет идёт от тебя.
И у стен коридора, как картинка, видна,
вдруг проходишь красиво, ты – как ушедшая из тела душа.
Проплыла, проявилась, оживилась в улыбке лица,
не остановилась, не оглянулась, молча прошла.
Почему меня ты покинула, далеко ты ушла?
Неужель навсегда?
За поворотом, быть может, подумаешь и возвратишься, пора.
Ты возвратишься, не раз уходила, я же ловил твой приход, как всегда.
Музыкой, музой тебя окрестил я, ждал, как с небес божества.
Годы прошли, но ты ещё кружишься, то ты придёшь, то опять ты обидишься.
Я же распахнут для встреч, как судьба.
Кто из нас первый уйдёт в облака?
В тёплом офисном склепе, очарован и тих, одиноко остался я с телом,
а на листочке, как знак пребывания, замер твой отпечаток – божественный стих…