Электронная библиотека » Алексей Баталов » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Судьба и ремесло"


  • Текст добавлен: 10 марта 2020, 21:10


Автор книги: Алексей Баталов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Алексей Баталов
Судьба и ремесло

Предисловие и рассказы Гитаны-Марии Баталовой

Фото на переплете работы Валерия Плотникова


В оформлении книги использованы фотографии из архивов автора, Киноконцерна «Мосфильм» и РИА Новости

Издательство благодарит за помощь в работе над этой книгой Наталию Дрожжину и Михаила Цивина


© А.В.Баталов (наследники), 2019

© М.А. Баталова, предисловие, рассказы, 2019

© Киноконцерн «Мосфильм», кадры из фильмов

© РИА Новости

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Вспоминая отца

Мой отец, родившийся в театральной семье, прежде чем стать драматическим артистом, прошел длинный творческий путь. Во время Великой Отечественной войны многие театры эвакуировали. И его мама, Нина Антоновна Ольшевская – артистка Театра Красной Армии – организовала в Бугульме небольшой театр, где и началось невольное учение отца актерскому ремеслу. Там он был и рабочим сцены, и артистом.

С пятилетнего возраста отца окружали знаменитые писатели. Они разговаривали с ребенком как с равным себе, рассказывали ему разные истории, прямо у него на глазах сочиняли сказки, рассказы. Отец часто пересказывал мне эти услышанные произведения. Он никогда не проверял, как я выполнила школьные домашние задания, но всегда начинал со мной долгий и интересный разговор по темам моих уроков. Может быть, поэтому я полюбила само творчество.

Лет с пяти логопеды учили меня читать… Мне это нравилось, и в первом классе время, отведенное на изучение букваря, для меня было самым скучным.

Однажды мы с бабушкой лежали в кунцевской больнице. В один из выходных дней приехали родители. Отец снял свой голубовато-серый твидовый пиджак, взял меня на руки и начал подбрасывать. Я смеялась. Когда мы запыхались, он вынул из мягкого портфеля белые разрозненные листы и предложил почитать написанную им сказку «Зайчонок и Муха». Прочел. Я попросила оставить. В сероватых листах и «лохматых» буквах для меня было что-то завораживающее…

Завороженно смотрела я и на то, как рисовал отец в моем детском альбоме всяких зверюшек. При этом он мне всегда что-то рассказывал. Замечательно играл он со мной в кубики: разбрасывал их на ковре, и мы ползали с ним вместе, составляя изображенные на них картинки. Радость и ощущение, что я, как другие люди, здорова, уверенность, что папа защитит меня, появились тоже в детском возрасте.

Жизнь по понятным причинам была вывернута шиворот-навыворот. До четвертого класса я жила с бабушкой на улице Черняховского, а родители – на Большой Полянке. Они забирали меня в пятницу вечером или в субботу днем, в зависимости от моих занятий с методистом и логопедом, а в воскресенье вечером снова отвозили к бабушке. То, что и отец, и матушка через день где-то выступали, я знала. Но они всегда скучали без меня, и когда приезжали забирать, то буквально хватали в охапку и увозили домой. Отец приезжал сразу после работы, в светло-сером, в «елочку» пальто, а зимой в дубленке, в таких ходили многие мужчины нашей страны, и меховой шапке. Он усаживал меня в машину рядом с собой, на переднее сиденье. Пока ехали, мы о чем-нибудь говорили. Отец всегда так выстраивал разговор, чтобы я могла односложно ответить. Когда я подросла, дотянулась до рычага скорости и могла без слов, в любую минуту, взяться за него, отец обхватывал мою руку сверху своей. Меня распирало от гордости. Он это видел и был очень счастлив. Потом он называл: «скорость первая, вторая, третья, четвертая». Я начинала движение. По лицу отца было ясно, правильно я делаю или нет.

Когда я перешла в 4-й класс, родители стали отпускать меня с бабушкой в санаторий. Мне всегда до слез не хотелось уезжать… Какими были веселыми первые два дня по возвращении домой!

До 1984 года я сидела на стульях с подлокотниками и столиком, придуманными и сработанными отцом. Лет двадцать они мне служили.

Больше всего отец любил, чтобы кто-то был рядом, когда он что-либо писал в своей комнате. Матушка сидела возле него сколько могла. А я часто находилась в гостиной, где училась и делала уроки, но все время слышала голос отца. Двери комнат у нас не закрывались, и родители каждую минуту могли понимать, что происходит со мной. Когда я училась в 5-м или 6-м классе, отец часто зачитывал фрагменты написанного – про актеров, режиссеров, операторов. Это были страницы его будущей книги «Судьба и ремесло». Конечно, я знала, что отец пишет книгу о кино, но тогда мне не были знакомы ее герои.

Помню, я перешла в 8-й класс, когда отец принес списанную электрическую пишущую машинку Olympia. К тому времени у меня уже был немецкий стул на колесиках, на котором можно было ездить как угодно. И пока отец ставил, подключал, я крутилась возле. Когда я села за печатную машинку, он засветился от счастья. В декабре между уроками, чуть ли не за три недели, я ухитрилась написать сказку «Рождественская звезда» и показала отцу. Почему-то я изрядно волновалась. В ту ночь мне долго не удавалось заснуть. Следующим вечером отец вернулся с работы рано. И потом около месяца срывался со службы и бежал домой, и мы сидели над сказкой чуть ли не до двенадцати ночи. Отец читал вслух. Я слышала корявые места. Понимала их, говорила, где что исправить. Затем он вновь читал, уже с моими исправлениями. А на мой день рождения, в конце января, отец прочитал готовую сказку в присутствии мамы и бабушки. Для меня это было чрезвычайно волнующе. И едва он успел прочесть, как бабушка взяла ее к себе… и мы сказку больше не видели. Были еще короткие рассказы, которые я умудрялась писать между уроками, а когда окончила школу, то еще лет десять и отец, и учительница литературы, и наш друг семьи, историк, учили меня писать прозу. Отец умел начать разговор с самого простого, а завершить мудрым и ясным замечанием, которое приостанавливало мою суетливость и все дальнейшие вопросы.

Я старалась писать иначе, пересказывала отцу книги современных писателей, открывала их для себя. Отец говорил, что все они достойные, честно описывают жизнь, но главное, по его словам, было не это. Самыми серьезными, у которых стоило по-настоящему учиться, для него были Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой. Он очень хорошо знал произведения этих писателей и их современников. Часто рассказывал мне о героях той или иной книги, да так, что я рот раскрывала.

Иногда, если выпадал свободный от ВГИКа вечер, он находил себе работу по дому. Он любил каждый предмет, находящийся у нас в квартире. Большая часть вещей была когда-то перевезена из Петербурга. Отец мог рассказать о любой из них. Он прекрасно знал историю искусств – архитектуру, скульптуру и живопись с античных времен и по XIX век. Он научил меня разбираться в стилях, видеть рисунок дерева. Отец знал состав клея, которым скрепляли мебель. И часто, как парня, учил меня варить столярный клей, показывал, как ухаживать за красным деревом. Несколько раз мы с ним делали абажуры, лавки под телевизор с приставкой, чинили розетки, стулья, не применяя гвоздей, проводные телефоны. Отец старался обучить меня всему, что умел сам. Он повторял, что чем больше областей, в которых человек разбирается и может своими руками что-то создать, починить, наладить, тем более независим он от общества. «Мне нужна еще одна рука, и ты будешь у меня все делать, даже водить автомобиль», – говорил отец, ремонтируя что-либо.

Особое отношение было у него к подсвечникам и свечам. В нашей гостиной всегда по праздникам зажигались свечи. Аккуратно, скальпелем, чистя каждый подсвечник, рассказывал мне отец о деде Антоне и бабушке Зине, о прабабушке Александре Баталовой. Она и ее супруг Петр Баталов были верующими людьми, знали многие церковные обряды. Сколько праздников встретил отец вместе с ними! Он очень любил Рождество, старый Новый год и Пасху. В эти праздники и в мой день рождения я сама выбирала, что отцу надеть. Мы уходили в комнату, открывали два шкафа, и отец покорно подчинялся мне. Такая у нас с ним была традиция, и мы поддерживали ее почти сорок лет. Как красив он был в черном бархатном пиджаке, темно-серых брюках, белой рубашке с темно-синей бабочкой!..

Помню, какие интересные разговоры происходили у нас за завтраком. Они рождались из самых простых, обыденных вопросов. Папе каким-то образом удавалось расширять тему разговора, увеличивая ее до всемирных размеров, свободно передвигаясь в истории цивилизаций… Иной раз мы увлекались настолько, что забывали про время, и когда вдруг смотрели на часы, поднималась суматоха…

Над сюжетами своих рассказов я работала постоянно. Прислушивалась к разговорам наших друзей, знакомых, что-то записывала. Содрогнулась, когда началась чеченская война. Она опалила нашу жизнь через экран телевизора. Отец до последних дней избегал со мной разговаривать о войне в Чечне. Он первым прочитал мой рассказ «Рождественский ужин», сюжет которого разворачивается в это страшное время. Помню, пока отец его читал, я очень волновалась. А какое сильное потрясение я испытала, когда через пару дней он сказал, что это – серьезная литература. Но сложное испытание ждало меня впереди. Я должна была править свой текст. И не в компьютере, а диктовать. Это для меня было довольно мучительно, потому что я разговариваю с большим трудом. Отец каким-то образом освободил себе вечера, и после ужина мы затворялись в моей комнате. Разбирали мизансцены, действия, обстановку. Это помогало мне яснее видеть, представлять действия, мелочи, детали, рассказывающие о героях. Так мы писали несколько месяцев. Потом еще дней десять я перепечатывала текст в компьютере набело. Наконец все было готово. И наступил тот самый вечер, когда, после одиннадцати часов, отец созвал нас с мамой и бабушкой в гостиную, чтобы прочитать мой рассказ. Помню, с какой гордостью и ревностью на меня смотрела бабушка. Спустя некоторое время она попросила, если я изберу творческую профессию, взять ее имя Гитана-Мария.

Однажды осенним вечером отец вернулся домой необыкновенно одухотворенным. Не раздеваясь, не снимая обуви, не помыв руки, он прибежал ко мне в комнату и поделился одной историей, которую видел, стоя в автомобильной пробке. Мы ничего с ним не обсуждали, а спустя недели три я дала отцу новую рукопись – «Ступень к спасению». Он вернул мне ее следующим вечером, сказав: «Я всегда знал, Гиташка, что ты моя дочка». Через полгода я написала следующий рассказ – «Встречи во сне». На другой день отец разговаривал со мной об этом тексте, разбирал некоторые места, показывал, что следовало поправить. Бабушки тогда уже с нами не было.

Я проводила много времени в уединении, читала только духовную литературу и размышляла, чем дальше заниматься. И однажды подруга принесла какой-то роман, прекрасно написанный. Во мне вновь пробудилось желание писать. Появились сомнения, серьезно ли то, чем я занимаюсь? Что я, в сущности, умею? Я понимала, что моя начитанность – это ворох мыслей, знаний, разобраться в которых самостоятельно я не смогу и не смогу понять, как ими пользоваться. Поговорила с отцом, объяснила, что хочется упорядочить свои знания, научиться ими пользоваться. Отец предложил поступать во ВГИК, на заочное отделение сценарного факультета. При поступлении мне нужно было письменно ответить на три вопроса по истории, на три по литературе и описать три картины: «Весну» и «Рождение Венеры» Сандро Боттичелли, а также «Вакха» Рубенса. Еще требовалось представить этюд. Тогда я не знала, что описание того или иного места, где совершается действие в определенный отрезок времени, является этюдом. Самый первый урок сценарного ремесла преподал мне отец. Он поставил стол у окна, взял бумагу и ручку и попросил описать мост, который виден из наших окон. Мы писали, наверно, по двенадцать часов в день.

Я ездила во ВГИК на собеседование к Валентину Ежову, на курс которого я в итоге попала. К нам домой один-два раза в неделю приезжал педагог Андрей Борисович Можаев. Читал лекции сразу по трем предметам. Когда у меня появлялось свободное время, я возвращалась к своим рассказам. Дописывая и поправляя их, чувствовала себя по-настоящему счастливой. В продолжение пяти месяцев удалось доделать два рассказа о Петербурге – «Весна в осенних покрывалах» и «Сирень верности». Их родители давали читать нашим знакомым, а те – своим знакомым. И однажды появилась книга «Сирень верности». Первые два года моей учебы у нас дома еще не было Интернета, а я нуждалась в литературоведческих материалах. Отец позаботился и об этом – с появлением Интернета все сразу пошло быстрее. И за три года обучения я написала немало работ по творчеству Пушкина, Тютчева, Ахматовой, Есенина, Бунина… И каждый раз отец вникал в мои штудии, беседовал со мной по данным темам. Ему всегда все, что я делала, было интересно. Мы много беседовали с ним о том, в чем смысл учения и образования, в чем суть профессии сценариста, его работы. Кому легче передавать чувства, сомнения, терзания героев – писателю, сценаристу, актеру или композитору? И до конца мы оба так и не могли ответить на эти вопросы. Отец любил музыку, но не знал, не понимал ее, хотя поразительно увлекательно рассказывал о ней, хорошо пел под гитару…

Он был человеком семейным, интересующимся любой мелочью нашей общей жизни. Всегда и во всем хотел, чтобы мы принимали участие в делах друг друга, и когда сам должен был принять ответственное решение, советовался с мамой и со мной. Его доверие для меня было высшей наградой.


Гитана-Мария Баталова

От автора

Эта книга не что иное, как собрание мгновений, выхваченных из одной актерской жизни. Яркие, сразу ослепляющие или постепенно разгорающиеся в памяти, они, точно фонари, освещают определенные участки дороги.

Отраженные на бумаге в старых записях, статьях или диалогах, мгновения эти неизбежно теряют ту живую силу, те бесчисленные невидимые связи, которые, точно цветные нити, пронизывают всю ткань многофигурного гобелена жизни, то тут, то там дополняя линии общей картины. Теперь это только впечатления, оставшиеся от встреч, событий, от тех мест, где они происходили, от тех времен, через которые шли дни и годы.

Наверное, такие возникшие по разным поводам воспоминания или размышления и не стоило бы выставлять на всеобщее обозрение в виде книги, тем более на суд читающих друзей и знакомых, если бы хоть как-то иначе уметь рассказать о нашем деле, о том, из чего складываются контуры ролей, эпизоды фильмов, замыслы спектаклей, актерские откровения – все то, что является перед публикой в качестве творческого создания.

Бесчисленное количество раз определяя актера, да и сам театр как зеркало своего времени, отражающее лица, нравы, настроения, идеи, наконец, события истории, великие умы человечества уже одним этим сопоставлением приковали исполнителя к жизни, к его судьбе, ко всему, что случалось вокруг. Однако и не обращаясь к минувшим векам, не вспоминая слова Шекспира, мы с вами тысячу раз имели возможность, порой даже невольно, замечать, сколь глубока связь всякого творчества с личностью того, кому принадлежит сочинение.

Автор всегда остается в своем произведении и как участник, и как свидетель, и как гражданин, и просто как земной человек. Но если это верно в отношении сочинителя, если терзания самого Толстого или Достоевского становятся болью их героев, то как же должен быть связан со своим созданием скоморох, лицедей, исполнитель, который тут же, на глазах у публики, обязан составить из слов и собственной персоны нечто третье, притом вполне гармоничное, естественное, живое, да еще существующее в определенном, а иногда и вовсе не реальном мире?

 
…Что ему Гекуба,
Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать? —
 

воскликнул Гамлет, впервые явившись на подмостках «Глобуса», но в то же мгновение любой из тех, кто стоял под открытым небом в толпе партера, или из тех, кто скрывался в тени прилепившихся по всей стене театра балконов, мог бы точно так же спросить: «Что он Офелии? Что ему, актеру, произносящему стихи, этот король, эти страдания Датского принца?» Почему, услыхав голос своего приятеля, актера этой же труппы, он бледнеет и теряется так, словно перед ним призрак отца?

Время листало страницы веков, менялись эпохи и стили, а в зрительных залах уже совсем иных по облику театров вновь и вновь собирается публика, перед которой горячими человеческими слезами плачут мифические богини, никогда нигде не царствовавшие королевы и раскаявшиеся разбойники. Что же еще актер, как не та точка, в которой мгновенно и ярко должны пересекаться вымышленные и подлинные, возвышенные и земные, рассудочные и страстные черты…

Нет, одно умение пластично двигаться согласно мизансценам и отчетливо, по всем правилам дикции говорить поставленным голосом никого не сделает актером, равно как и никогда не спасет даже великолепными словами выписанный персонаж. Он не исторгнет слез, не пробудит сострадания и гнева, не вызовет улыбки публики, не встретит ответных чувств, не обретет любви и даже наивной сценической жизни, покуда всем этим его не одарит сам исполнитель, человек, овладевший ремеслом, но кроме умения управлять собой способный еще наполнять своей страстью, живыми ощущениями, порывами души каждое слово, каждое движение, каждую минуту пребывания в роли.

Вообразите огромную мастерскую, целый крытый двор наподобие тех, что строили себе наши крестьяне в Новгородской губернии, дабы собирать впрок и беречь под крышею все, что может сгодиться для нескончаемой вереницы повседневных многообразных трудов. А теперь представьте, что же вот так, по-крестьянски просто и мудро, должно бы храниться впрок и на каждый день в хозяйстве актера. Ободранные в дорогах сундуки с костюмами разных эпох, эти вечные спутники провинциальных гастролеров, шкатулки с фальшивыми орденами и стеклянными драгоценностями, румяна и белила тут даже не в счет. Сегодня все это дадут задаром перед самым представлением или съемкой из казенных запасов, а вот умение носить костюм, владеть шпагой, автоматом, ездить верхом, плавать, танцевать, работать топором, держать монокль, ходить с тростью или на костылях куда нужнее парика, который в крайнем случае можно скрыть под шапкой. Но и эти, не сразу приходящие в жизни навыки в конце концов по мере необходимости приобретаются незадолго до начала работы, а настоящее богатство хозяина – то, что крестьянин хранил бы в угловой каморке, подальше от чужих глаз, – тут составляют уже не фальшивые, а самые подлинные, еще хранящие живое тепло сокровенные чувства, заветные мечты и те, порой неуловимые впечатления, которые остаются в памяти, как вехи жизни. Тут есть и нежность матери, и потухающее дыхание друга, и слезы счастья, и холодок озноба на краю гибели, и запах пожарища, и тяжесть бессонной ночи, и трепет первого свидания, и звук шагов последнего разрыва…

Все вроде перепутано, слежалось за годы, но только тронь любой обломок, любую нить – и она потянет за собой всю судьбу, и уже не разберешь, где твое личное, тайное, а где то, что пронзило тебя в случайной встрече, на спектакле или просто у чужих ворот.

Как ни владей исполнитель ремеслом и всеми необходимыми делу приспособлениями и секретами, без этого собственного духовного накопления немыслимо и представить себе ни одно актерское создание.

Вместе с тем все, что мы пренебрежительно называем ремесленным умением, приобретает в наши дни особое, а иногда и решающее значение. Именно там, где есть и подлинная страсть, и глубина, и выдумка, актеру чаще всего недостает элементарного опыта, знания дела, мастерства. Огромный запас личных наблюдений, серьезные раздумья, живое восприятие реальных проблем – все это оказывается просто лишним грузом, если исполнительская техника, приемы, которыми располагает актер, ограниченны, старомодны или примитивны.

Мы часто забываем, что сценические приемы, чисто ремесленные актерские приспособления не только простой набор давно выработанных упражнений, а, скорее, самая чуткая к требованиям времени и поэтому наиболее изменчивая и капризная сторона исполнительской жизни.

Именно в том, как, какими средствами выражен авторский замысел, ярче всего обнаруживаются и культура, и вкус, и современность артиста.

Выяснить, что в нашем творчестве важнее – ремесло, всякие специальные способности или судьба и сугубо личные качества человека, – так же не просто, как решить вопрос о том, что было прежде: курица или яйцо.

Судьба актера – это и первая порученная ему роль, и талант режиссера, и совпадение внешних данных с воображением или вкусами публики, и неожиданно пригодившиеся способности к какому-то необходимому для героя делу. Он жертва и баловень случая, то возносящего его на вершину, то швыряющего в пропасть, из которой невозможно подняться ни по ступеням прошедшей славы, ни силой опыта, ни обходным путем.

Нет такого критика, не родился еще такой знаток, который мог бы верно разложить по полочкам хоть одно сценическое творение, указав, что в нем от умения, а что от личного восприятия и вдохновения, что подсказано человеческой интуицией, а что – чисто художественным опытом, наконец, почему и что именно из всего пробудило сегодня симпатии, восторг и признание публики, вчера еще вполне безразличной к такому же созданию. Да и сам художник вряд ли скажет вам, что, когда и откуда берется. А если бы вдруг он и решился выяснить все это, то, верно, попал бы в положение сороконожки, которая, пытаясь разобраться в том, как она ходит, вовсе потеряла способность передвигаться. Как бы то ни было, но путь актера и со стороны зала и со стороны кулис, где притаились до времени еще не появившиеся перед рампой герои, всегда огражден требованиями, страстями, идеями реальной жизни. Точно частокол охотничьего загона, ведет его это ограждение под свист и аплодисменты, под вспышки и грохот сегодняшнего дня к той тесно окруженной публикой площадке, куда он должен явиться или преображенным, но живым и современным, или постыдно обвешанным чужими одеждами, чувствами и мыслями, как витринный манекен.

Не буквально, не прямо, не простым совпадением, не логическим рассуждением вплетается человеческая судьба со всеми ее превратностями в то, что поначалу актер стремится познать и освоить испытанными приемами ремесла. Но когда после долгих дней и ночей изнурительной, внешне неприметной и довольно однообразной работы живое дыхание исполнителя врастает в слова, в паузы, во все поначалу холодные соображения творческого замысла, в самую суть роли, тогда действующее лицо обретает ту подлинность и трехмерность, ту волшебную близость к реальному человеку, которая способна вызвать в зрительном зале и восхищение и сострадание. Так возникает то удивительное положение, когда личность актера, его собственная судьба обеспечивает художественный вымысел, как спрятанное за семью печатями золото незримо обеспечивает бумажные деньги.

Вот почему люди, события, вещи, мгновения, о которых пойдет речь на страницах этой книги, для меня даже нечто большее, чем живое основание всего, что я делал и делаю, обращаясь к ролям, постановкам, сценариям или сказкам, – это часть той жизни, в которой легко могла бы разместиться и совсем иная судьба.

Записанные в разные годы по прихоти случая, по велению юбилея или другой необходимости, эти воспоминания и размышления, конечно, никоим образом не отражают реального течения времени, и я заранее прошу прощения за пролеты мимо лет и событий, бесконечно дорогих и неповторимых.


А. Баталов


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации