Текст книги "Срезающий время"

– Что ж, – вставая со стула, произнес Генрих Вальдемарович, – подведем итоги. Только выслушайте без выражения эмоций. Ко мне приезжает одетый по последней моде щеголь, весь надушенный, похожий на тех самых, прожигающих отцовское наследство и ничего в этой жизни не ведающих. Представляется родственником моего старого друга и соседа, чьих племянников и племянниц я знаю как пять своих пальцев, но о нем никогда не слышал. Документов он не имеет, так как подвергся грабежу своего же слуги, но при всем при этом умудрился сохранить рекомендательные письма и обладает купчей на все имение целиком. Очень все это странно. Признаюсь честно, пока я не увидел, как братья тащат сундук, я не верил ни единому вашему слову. А ведь они, не запыхавшись, трехфунтовую пушку полторы версты несли. И тут мне стало ясно: будь тот Смит не дурак, так он прихватил бы и самое ценное – сундук, в котором, судя по весу, либо золото, либо свинец; но видать, кишка тонка. Либо содержимое портмоне оказалось настолько важным, что слуга даже не определялся с выбором. Идем дальше. Есть ли у меня основания не доверять сэру Куту? Конечно, есть. Я его в глаза не видел. Для меня доброе слово от Пятницкого или Русанова в сто крат выше какого-то князька с островов за тридевять земель. Понимаете, для чего я это все говорю? Именно так все увидит наш Сергей Иванович, ибо вдаваться в подробности – у него просто нет времени. А чтобы он прислушался к вашим словам, стоит заручиться поддержкой еще нескольких дворян. Те же Пятницкий и Русанов, пожалуй, и хватит. Напишите прошение, а там в этой бумажной волоките сам черт ногу сломит, и в итоге все само собой образуется. У вас как с деньгами? Если нужно одолжиться, говорите.

– Спасибо. Некоторыми средствами располагаю.

– Тогда с утра стоит наведаться в именье, а пока поживите у меня. Вам же яблони понравились? Там как раз комната моего сына, думаю, он не станет противиться. А теперь, – воодушевленно произнес Есипович, – идемте смотреть пистоли.

Да уж, разложил меня старичок по полочкам. И как ловко у бестии получилось. Кто же ты есть, Генрих Вальдемарович? И пока я обдумывал прошедший разговор, штабс-капитан провел меня в свою церковь, ибо назвать иным словом эту оружейную комнату не поворачивался язык. Если бы тут были одни пистоли, как же. Тут и старинные русские пищали, испанские мушкеты прошлого века, персидские джейзали с кривыми прикладами, французские нарезные карабины. Наиболее дорогие образцы висели на стенах, менее ценное покоилось на подставках в пирамиде, а две бомбарды так и вовсе заняли место на полу. Клинкового оружия не наблюдалось, но и без него было на что посмотреть. Навскидку присутствующим арсеналом можно было оснастить целую сотню.

– Давно собираете? – поинтересовался я, крутя в руках шкатулочный пистолет.

– Четверть века, – пафосно сообщил Есипович. – И у каждого своя история. Видите французское пехотное ружье образца тысяча семьсот семьдесят седьмого года с зарубкой на стволе? Редкая дрянь. Степка его из рук убитого турка выхватил и с пяти шагов по топчу промазал. Если бы не штык… Пушкарь уже пальник подносил. Взяли тогда на память. С тех пор и не стреляли из него. А вот рядом с ним уже кое-что. Пехотный штуцер а-эн двенадцать. Старший отдарился. Хоть наши в ту битву еле ноги унесли, но сын ружьишко прихватил, знает мою страсть.

– Сражался под Аустерлицем?

– Писал, что находился в четвертой линии. Я тоже так своим писал. А когда Арсения в конце декабря еле живого привезли, все хорохорился. Полгода на излечении здесь провел, еле выходили. Восемнадцать лет, и чуть было без ноги не остался. С тех пор подумываю, а не вернуться ли мне на службу? Здоровье при мне, да и денщики еще кое-что могут. Сейчас, поди, как при Александре Васильевиче уже и не воюют? Вот и покажем мы…

– Ничего, годика через два-три вновь схлестнемся, – произнес я. – Шанс появится.

– Этим и живу, – пробурчал Есипович. – Это ж какой позор! Впервые за сто лет проиграть генеральное сражение… А что, взаправду через годик-другой?

– Генрих Вальдемарович, когда это басурмане свой интерес упускали? Стравят, подкупят, оговорят, в ухо нашепчут, а то и угрозой воспользуются. Да и Наполеон – волк еще тот, а свора его и того хуже. Не ужиться нам в мире.

– А когда мы в мире-то жили? – справедливо вопросил хозяин дома. – Ладно, чует моя требуха, что пора подкрепиться.

Обедали мы в гостиной. В том самом зале, где стоял клавесин. Только сейчас стол оказался немного передвинут, выставлен дополнительный стул, а вместо кружевной салфетки столешницу покрывала скатерть. Серебряные приборы были без всяких дополнительных маленьких вилочек и ложек и, кстати, тоже трофейные. Зато сервиз оказался покупной, о чем поведала Елизавета Петровна. Изделия «Мануфактуры Гарднеръ» достались ей по случаю ярмарки в Смоленске два года назад. И если бы не разбитый фарфоровый половник, то ушли бы полезные в хозяйстве вещи прямиком в дом генерал-губернатора, а так сервиз здесь. Да и Мишка, местный резчик по дереву, придумал нечто особенное, что половник стал лучше прежнего: со старой чашей и новой деревянной ручкой. Впрочем, визуально оценить изделие я мог уже спустя минуту, когда разливали по тарелкам уху. Со своей основной задачей большая ложка справлялась, а с эстетической точки зрения нарушения гармонии я не заметил. По крайней мере, вышло ничуть не хуже, чем у японских мастеров «золотого шва» (кинтсуги). На второе подавали отварного налима с гречневой кашей. Учитывая тот факт, что вода в реках уже прогрелась, отловить этого зверя не так-то и просто. Своими мыслями я поделился с сидящими за столом, за что поплатился четвертьчасовыми советами: как ловить, на что, при каких природных особенностях, и в каких потайных местах. Лепту свою внесла и Наталия Августовна, сообщив о проживающем в Аболонье докторе Франце, настоятельно не рекомендовавшем налима при наличии камней в почках. Про налима временно позабыли, впрочем, от него и костей почти не осталось, зато зародившееся новое русло разговора с каждой минутой привлекало в себя новые притоки. Казалось, что осуждению подверглись все известные и мнимые болезни. Доктор Франц выступал в роли медицинского светила и полного бездаря одновременно, в зависимости от разного взгляда полемизирующих на лечимое им заболевание. Так бы и закончился обед на медицинской ноте, если бы Степан не напомнил, что самовар вот-вот закипит. Тут мне пришлось попросить слова и известить хозяев о наличии редких сортов чая, собранных в Гималаях, которые надо непременно испробовать. И пока шел процесс чаепития, я рассказывал забавные истории. По времени их хватило ровно на двухлитровый самовар, который закончился на словах благодарности: «спасибо, матушка, уважила» то ли теще то ли жене, произнесенных хозяином дома.

С окончанием трапезы интерес к моей персоне временно иссяк, и у меня появилась возможность прогуляться, осмотреться и подумать. Если рассуждать о быте в имении Есиповичей, то его можно было охарактеризовать всего двумя словами: работа и сон. Пока длился световой день, все должны были быть чем-то заняты. Тот же Генрих Вальдемарович не гнушался после обеда наколоть дров для кухни и бани, пока его денщики отправились за водой к ручью у озера Глубокое, а Елизавета Петровна с Наталией Августовной готовили мою комнату к проживанию. Конечно, я поинтересовался, как они управляются со всеми делами, и выяснил, что в услужении у семьи было всего пять человек: два солдата – Степан и Тимофей, прошедшие весь срок службы со своим барином, две девушки – Глаша и Даша, и бабушка Грета, командовавшая поварешкой, а в прошлом кормилица хозяина поместья. Сам Генрих приехал сюда двадцать четыре года назад, приняв в качестве приданого крепкий дом, шесть крестьянских семей да большое конопляное поле, и не преуспел. Отчего так произошло, я узнал, парясь в бане. Наталья Августовна, пока муж подставлял грудь под пули и штыки, поддавшись на уговоры матери, решила показать деловую хватку, отдав крепостных внаем. Елизавета Петровна, будучи в те времена весьма недурна собой (она и сейчас была весьма похожа на одну известную актрису особого жанра adultere[4]4
  Прелюбодеяние(фр.).


[Закрыть]), закрутила легкий флирт с отставным поручиком и то ли потеряла голову, то ли еще что-то, но части имущества они фактически лишились. Теперь же практически все жители Грядны так или иначе работали на мануфактуре поручика Павла Щепочкина, а Генрих Вальдемарович оказался лишь одним из пайщиков, и существенных улучшений за четверть века именье не приобрело. Более того, памятуя события двухгодичной давности в Юхновском уезде, когда бунтующих усмиряли солдаты, Щепочкин посадил при мануфактуре освобожденных от крепости крестьян со своими лавками и ремесленными мастерскими. И к пяти станам полотняной фабрики добавились мещане, превращая деревню в маленький городок. Только за последний год его население возросло на двадцать процентов, а торговля произведенными товарами превратила дорогу до Касплянского причала в почти накатанное до твердости камня полотно. Из почтового отделения Каспли сюда даже привозили газету «Северная почта», оставляя ее в трактире. По сути, то время, когда Генрих Вальдемарович вроде как оставался самым главным, уже истекало, а по факту еще два-три года и в Гряднах поставят почтовую станцию, а там и администрацию, и глядишь, депутатское собрание не за горами. Так что мой приезд и франтоватый вид не на шутку встревожил помещика, а потом дело приняло совсем другой оборот.

Оставив (как в банке залог) алюминиевый сундук в приютившем меня доме, рано утром буквально на заре мы со штабс-капитаном в сопровождении денщика отправились в короткий вояж. Сообразительный и явно имеющий способности к управлению любым гужевым транспортом, после короткого инструктажа Тимофей забрался на козлы и, осторожно опустив стояночный тормоз, щелкнул кнутом. Ехали мы навестить старых друзей Генриха Вальдемаровича. Но не Пятницкого с Русановым, проживавших в Смоленске, про которых мне вчера рассказывали, а ближайших соседей: Полушкина и Пулинского. Это были весьма интересные личности, так как получили свои офицерские чины не наличием дворянского происхождения, а исключительно благодаря личным качествам. Вышедший из солдатских детей Полушкин, к примеру, был в составе группы, открывшей Хотинские ворота Измаила, первым забрался на вал и уже в самом разгаре сражения, когда зачищали улицы города, прикрыл своим телом Генриха Вальдемаровича, приняв пулю на наградной рубль. В наше время его одногодкам и пачку табака бы не продали, а тогда… Естественно, штабс-капитан не забыл своего боевого товарища, и беспоместный дворянин, поручик в отставке Полушкин поселился в Васелинках, прозванных в народе «Волки» из-за чудовищного количества хищников. Пулинский, хоть и был приемным сыном одного из адъютантов Потемкина, службу начал с рядовых и благодаря грамоте и усердию дослужился до фельдфебеля за семь лет. А дальше удачные стечения обстоятельств зажгли над ним звезду. На статного двухметрового красавца положила глаз не менее красивая полька, дочка Казимира Ивановича Аша. Барон только получил чин статского советника, и дабы избежать скандала, все устроил. Пулинский стал подпоручиком. В действительности Казимир Иванович только и занимался тем, что все устраивал и всех устраивал. В итоге чета Пулинских осела в селе Верховье, где в роскошном особняке воспитывала восьмерых детей: шестерых своих и двоих приемных. По большому счету Генриха Вальдемаровича интересовала Анастасия Казимировна, унаследовавшая от отца тот чиновничий шарм, с которым их братия легко находит промеж собой общий язык, обрастая нужными связями.

– Скажите мне, любезный Алексей Николаевич, – обратился ко мне Есипович, когда ландо проехало по бревенчатому настилу, покрывавшему русло ручья, – насколько ценно для вас украденное портмоне?

– К чему вы спрашиваете?

– А к тому, что Иван Иванович знает эту округу окрест тридцати пять верст как никто другой. И если кто и сыщет вашего Смита, то только он. Где вы ночевали в тот раз?

Задумавшись, словно вспоминая, я стал отвечать:

– До вас я добирался четыре часа, с востока на запад.

– Мост через Жереспею проезжали?

– Не помню, вроде нет. Погодите, я названия записывал, – вытащив записную книжку и открыв на нужной странице, я принялся объяснять: – По Смоленской дороге ехали, проезжали Печерск, останавливались в Захаринке, а оттуда верст пять-семь проехали и, не найдя где заночевать, остановились. Вспомнил, был мостик. В версте перед ним дуб огромный, а за мостом не то избушка на холмике, не то землянка какая-то. Где-то с полверсты от нее все дело и произошло. Я возвращаться не захотел, предпочел на свежем воздухе, в шатре. У меня с собой кровать раскладная – очень удобная, да и место подходящее…

– Ну да, подходящее. Вы, сударь, как раз напротив своей усадьбы и заночевали.

– Тот домик? – с удивлением спросил я.

– Нет, не тот, – раздраженно ответил Есипович с таким выражением лица, словно какую-то несуразицу услышал. – Это у Леонтия коптильня была. От брода надо было левее взять, как раз с полверсты. А вы к Абраменкам повернули. Бывает же так, словно приманивали. Но и обольщаться не стоит. Последние годы были непростыми, да и урожаи… Ладно, а как выглядел этот Смит, сможете описать?

– Зачем описывать, проще нарисовать. Я зарисовки делать люблю, места там разные, пейзажи красивые, людей, зверей. Есть у меня портреты Смита. Думаю, вырвать для дела лист из дневника можно. Так даже проще будет.

– Тимофей, стой! – вдруг крикнул Генрих Вальдемарович. – Приехали.

Лошади остановились как вкопанные, а спустя секунду от окруженной с трех сторон лесом избы послышался вой. Я бы сказал – волчий.

– Братец, – позвал Есипович денщика, – тебя Серый знает, сходи, покличь Иван Ивановича, дело до него есть.

Едва Тимофей отошел от кареты, Генрих Вальдемарович вновь обратился ко мне:

– Я еще раз спрашиваю, насколько дорого портмоне? Сколько сможете выделить награды?

– Сто рублей.

– Агх… – поперхнулся Есипович. – Что ж там было?

– Разное, – равнодушно ответил я. – Кто найдет, тот увидит, а вот прочесть сложно будет.

Вскоре показался Полушкин, а за ним увивался мальчонка с палкой, сильно похожий на встреченного накануне перегонявшего гусей пастушка. Штабс-капитан обнял Иван Ивановича, стиснул в объятиях (как мне показалось, что-то шепнул ему на ухо) и представил мне. Минут пять шел разговор на отвлеченные темы, а затем Генрих Вальдемарович четко поставил задачу: найти беглого преступника-иноземца по имеющемуся портрету.

– Если вчера сбег, то это не сложно, – стал рассуждать Иван Иванович, – все бегут в сторону города, к Смоленску. Там и людей поболе, и затеряться не сложно. Это они так думают. Тем более вы говорите, что иноземец, да на своих двоих. Сыщем.

– Смит вооружен и обучен пользоваться как огнестрельным, так и холодным оружием. Имеет опыт абордажного боя и организации засад. Язык наш знает. При нем как минимум тесак из обломка палаша и топор. Возможно, сделает пику, с ней он управляется лучше всего.

– Ваня! Дай!

Мальчонка подбросил вверх палку, Полушкин просто взмахнул рукой, и пастуший посох улетел метров за пять. Когда же палка была принесена, то в верхней ее части торчал клинок с коротким лезвием.

– Впечатляет. Но помимо трюков с ножом, я бы хотел, чтобы вы были вооружены как на войну. Ваня, посох не жалко?

– Еще выстругаю, – ответил сорванец, показывая мне двухкопеечную монетку.

Вернувшись к карете, я откинул спинку сиденья, открыл потайную дверцу и достал из тайника патронташ с готовым к бою двуствольным ружьем. Нехитрые манипуляции, и два патрона с дробью заняли свое место.

– Ваня! Дай!

Палка взлетела в небо под острым углом и не так аккуратно, как для Полушкина, но на таком расстоянии для стендовой стрельбы это даже не упражнение. А я в свое время, хоть и не становился призером, но в десятку входил часто. Посох лишился испачканного в земле куска и разлетелся в щепу в несколько секунд.

– Смит стреляет не хуже меня.

Иван Иванович просто пожал плечами:

– Я от пули не помру, цыганка нагадала.

Штабс-капитан сделал жест пальцами, намекающий на оплату, и мне снова пришлось лезть в тайник, вынимая ассигнации и пятачок для пастушка, последний из мелких разменных монет.

– Пятьдесят рублей аванс, и пятьдесят после того, как притащите моего слугу. С ним должно быть портмоне из рыжей кожи, застегнутое на ремешок. Если я буду удовлетворен тем, что находится внутри, – выплачу премию.

– Договорились, – сухо сказал Полушкин, принимая две двадцатипятирублевые ассигнации со скругленными краями. – За четыре дня управлюсь.

– Успеете за два – сумма гонорара возрастет втрое.

– Тогда прощайте, господа.

Иван Иванович развернулся и скорым шагом, почти бегом, двинулся к дому, а мальчонка, сложив две монетки вместе, мечтательно зажмурился.

Теперь стоит рассказать, для чего выдумывалась вся эта история со Смитом. Ведь и документы, которые тут называют «пашпорт», и свидетельство о рождении, и прочие бумаги у меня подготовлены и в полном порядке. В конце концов, можно было не городить весь этот огород, если бы не та цель, которую я поставил перед собой, оказавшись в этом времени. Замечу, цель сложновыполнимая, требующая колоссальных ресурсов и людских резервов. И там, где за год, лупя палкой без остановки, обезьяна расколет деревянную колоду, у меня будет возможность нанести удар только один раз; и если в руках не окажется колуна, то и стараться не стоит. Печаль, а иначе только становиться обезьяной. И социология о том же говорит, что простые пути не всегда наиболее короткие, и надо бы поразмыслить, стоит ли нырять в омут, когда лучше потерять время и выбрать путь в обход. И один из вариантов – это воспользоваться одним из свойств человеческой души: люди стараются разглядеть в банальных вещах нечто необычное. Но и тут есть подводные камни. Как только вы поймаете себя на том, что уже готовы управлять результатами, постарайтесь осознать, что произошло в действительности. Ведь заинтересованный вами человек, воспользовавшись вашим же советом, может сотворить действие, прямо противоположное вашему желанию. И чтобы этого не произошло, надо постараться связать нужного вам индивидуума совместной ответственностью, так как человек часто испытывает потребность в оказании помощи другим. А еще лучше – совместным делом, таким как поиски черной кошки в темной комнате. В нашем же случае кошка обзывается Смитом, и уже мало кому есть дело до разных существенных для меня вещей и совершенных пустяков для других.

К чете Пулинских мы добрались довольно шустро, примерно за час с четвертью. Во-первых, Тимофей приноровился к управлению каретой; а во-вторых, последние девять верст неслись по укатанной дороге, без явных ям и огромных луж. Кстати про лужи: они здесь в изобилии. И часто, не проверив глубину палкой, двигаться по дороге невозможно. Впрочем, могли и не торопиться, так как глава семейства отбыл в Смоленск еще вчера, и рассчитывающий на особый прием Генрих лишь скрипнул зубами. К тому же встретившая нас горничная предупредила, что баронесса (хотя она не имела даже титула учтивости) не здорова и пребывает в меланхолии, а значит, и принимать никого не будет. При таких обстоятельствах потребовался нестандартный ход. Стоит заметить, что при нанесении незапланированного визита, иными словами, если вас не звали, а вы пришли, принято было передавать визитную карточку, не настаивая на аудиенции. И все бы шло своим чередом, кабы приносящий карточку слуга был абсолютно индифферентен к своему работодателю. Но здесь даже невооруженным глазом было видно, что горничная с хозяйкой общается тесно и вступится за нее горой, ну, соответственно, и девице будет многое прощено, а посему вместе с карточкой я передал серебряный рубль, со словами:

– Дело неотложной важности.

– Хорошо, я выясню, пожелает ли госпожа вас видеть, – неохотно сказала она с шипящим польским акцентом. – Вы можете пройти внутрь и подождать в комнате.

Нас приняли спустя полчаса, предварительно дав время привести себя в порядок после долгой дороги и осмотреться. Мы попали в настоящий дворец. После увиденных мною «дворянских гнезд» провинции, где скромность граничила с откровенной бедностью, высокая прихожая с причудливыми колоннами подавляла своими размерами. Широкая серовато-белая мраморная лестница, устланная шикарным ковром, уставленная вазами с цветами, ведущая к огромному портрету женщины в полный рост в тяжелой золоченой раме с двумя античными скульптурами воинов, возвышающимися, словно верные поклонники, вокруг хозяйки, призывали смотреть с открытым ртом. Лакей провел нас в небольшую комнату, удивительно уютную и обставленную со вкусом. Темно-зеленая бархатная мебель, гармонирующая с мягкими пуфиками, под цвет портьер и гардин; пол с пушистым ковром, угловой диван и массивный шандал на дюжину свечей.

Хозяйка явилась в длинном голубом шелковом платье с красными бантами, держа в руках веер и играя им таким образом, что определить с одного взгляда количество колец и перстней было бы невозможно. В ушах у нее сверкали два брильянта, – карата по полтора каждый, – а запястье украшал гранатовый браслет.

– Что вам угодно? – ангельским голоском спросила она.

Баронесса была неотразима и элегантна, как тонкий фарфор. Все в ней было божественно: гармония, благоухание, походка, блеск! Она была поистине нимфа, до того прекрасная, что хотелось сыпать комплимент за комплиментом, пока не познакомился поближе. Есть такой тип женщин, про которых говорят: маленькая собачка до старости щенок; Анастасия Казимировна сочетала в себе, несмотря на шестерых детей, некую миниатюрность, правильные черты лица и ярко выраженную беспардонность, другого слова я не смог подобрать. Хозяйка дома привыкла к власти, как к удобной одежде, и совершенно не находила нужным это скрывать. К тому же я лишился четырех сотен рублей, ушедших сиротам, нуждающимся в помощи после наводнения одна тысяча семьсот девяносто третьего года. Пожертвование давало зеленый свет на оформление нужных мне документов, и если возникнут какие-либо затруднения, то Анастасия Казимировна непременно пожалуется папочке, почетному опекуну фонда[5]5
  Почетный опекун – гражданское почетное звание в Российской империи, установленное в 1797 году, для награждения им членов опекунских советов (органов, ведавших благотворительными учреждениями). Часто звание почетного опекуна давалось за крупные пожертвования на благотворительные цели. Оно являлось своего рода частным титулом и наградой, не относясь формально к каким-либо классам Табели о рангах.


[Закрыть], и тот разотрет всех в порошок, а дабы уважаемые люди могли заниматься своими делами, через пару недель их навестит стряпчий, который все и привезет. Хотели быстро и без проблем – получите. Потрясающий сервис, оставляющий широченное поле для коррупционного маневра. Приедет стряпчий и скажет, мол, бумажки нужной нигде нет и найти никак. И что делать? Бежать к Казимировне? Конечно, проще «сунуть на лапу» на месте. Еще можно придушить стряпчего в подвале за излишнюю инициативу. В общем, кабы мне не нужен был весь этот балаган, в гости к Путилинским я бы в жизнь не поехал.

– Зря вы рубль той дуре дали, – сокрушался Генрих Вальдемарович, когда мы возвращались обратно, – чай, не в столице. Ей и полуполтинника за глаза хватило бы. Глядишь, и обошлись бы меньшей тратой.

– Не было у меня с собой четвертака. Вообще разменной монеты не осталось. Генрих Вальдемарович, а где тут мелочью разжиться можно? Ни в одном трактире сдачу получить невозможно.

– Только у ростовщиков, – серьезным тоном произнес Есипович. – Есть в Смоленске две-три конторы. Выгоднее всего в «анфилатовскую» обращаться. За рубль ассигнациями пятьдесят шесть копеек серебром получить можно[6]6
  В начале 1810 года обмен ассигнаций на серебро составлял 2 к 1, а в июле 1810 года – за рубль ассигнациями давали уже 33 копейки, в декабре 1810 года – не более 25 копеек серебром.


[Закрыть]. Слышал я, финансовое учреждение у нас скоро откроют, может, тогда и не будут драть половину. А пока только так.

– Проблема-то в том, – глубоко вздохнув, произнес я, – что билеты у меня в основном иностранные.

– Даже не знаю, что и посоветовать, – лицо Генриха Вальдемаровича приняло задумчивое выражение. – Только в Петербург. Впрочем, есть у меня один знакомец, еще с прежних времен. Хотя он все больше скупкой промышлял, но думаю, вашу проблему он решить в состоянии.

– Представите меня?

– Боюсь, общаться вам с ним станет неприятно.

– Ваш знакомец еврей, что ли?

– Упаси господь с ними связываться, без портов остаться можно. Хотя, пожалуй, этот сам их без исподнего выставит. Щепочкин его фамилия. Поручик Павел Щепочкин. В Юхновском уезде у него самая крупная мануфактура, да и во всей губернии, наверно.

– Мануфактурщик – это хорошо, – произнес я. – Когда сможете устроить встречу?

– Вообще-то, Щепочкин – друг Елизаветы Петровны, и я с ним не общаюсь.

– Ревнуете к мутер?

– Я? – возмутился он. – К теще? Да если б не ее…

– Генрих Вальдемарович, извините. Переведем разговор в другую плоскость. Можно ли попросить Елизавету Петровну посодействовать? Или даже уговорить съездить к этому Щепочкину. Я в долгу не останусь. Все расходы за мой счет. Сами видите, обстоятельства сложились ни к черту. А если вспомнить о паршивых урожаях за последние годы, то дела в именье, как мне кажется, хуже некуда.

– Ах, мой друг. Дела в вашем именье и вправду печальны. Одних крупных долгов на шесть тысяч, а сколько по мелочи набралось, так и не знает никто.

«Ух ты, – подумал я, – для Генриха Вальдемаровича я уже друг и именье, которое еще не оформлено как следует, мое. Это радует, однако что-то сумма долга высока. Надо выяснить».

– Как на шесть? – с испугом произнес я.

– Сашка. Пристрастился к картам негодник, моего чуть не вплел. Назанимал у него.

– Проклятье! Я предполагал немного иное.

– Такова жизнь: мы предполагаем, а Бог располагает. Я вот что думаю: а не выкупить ли вам у Щепочкина Грядненскую полотняную фабрику за ваши английские билеты. А мы уж потом как-нибудь разберемся.

«Всенепременно, Генрих Вальдемарович. – размышлял я. – За болвана меня держишь? Картежник Сашка назанимал, а тут такой прекрасный случай вернуть невозвратный долг. Но так говорить мне нельзя. Буквально через неделю необеспеченные ассигнации рухнут, и вскоре менять их на серебро по курсу три к одному станет за счастье. К тому же буквально в спину дышит фактор «дубликата». Бумага через год-полтора начнет расползаться, и избавиться от фунтов и франков нужно таким образом, чтоб никто не смог предъявить претензий. В идеале, если они окажутся за пределами России, я был бы доволен».

В течение всей дороги до Борисовки, штабс-капитан рассказывал о мануфактуре. Приводил какие-то цифры, высказывал пожелания и всячески склонял меня к принятию положительного решения. При всем при этом Генрих честно указал на отсутствие нужного оборудования по переработке конопли. Предупредил об износе станов и слабой квалификации работников. А уже после того, как мы стали проезжать узнаваемые мной по киносъемке дома, выдал фразу:

– Авдотья Никитична после похорон супруга в мирской жизни разочаровалась и в монастырь собралась. Так мне теща сказала. Я сначала сам схожу, предупрежу, а уж потом и вы, мой друг. Только умоляю, не говорите про Сашку плохого. Наверно, это единственная ниточка, которая держит ее здесь. Пусть грех с купчей ляжет на Леонтия Николаевича, царство ему небесное.

Описывать сложившуюся обстановку в доме как гнетущую, вынимающую всю душу и заставляющую глаза наливаться влагой от безысходности, я не стану. Ибо было еще хуже. Грязь и запустение, ощущение смерти и дикий холод, запах давно не мытого тела и чувство наступающего голода. Авдотья Никитична сидела на только что прибранной кровати и смотрела абсолютно пустыми, без единого оттенка разума, глазами. На исхудавшее лицо иногда садилась мерзкая муха, но тут же улетала, обидевшись, что время еще не пришло. Капитан стоял у стола, с деревянным ковшиком с водой и нервно покусывал губу, дергая усом. Возле него, сжавшись, сидела девочка с испуганным взглядом, удерживая в руках корягу-костыль.

– Здравствуйте, тетя, – на большее у меня не хватило сил. Словно от пропасти отпрянул и пару мгновений нужно отдышаться.

– Это Алеша, ваш племянник, – спохватился Генрих, – приехал из-заграницы. Я, пожалуй, на двор схожу, надо бы печь растопить.

Я присел на корточки перед женщиной, взял ее иссушенные ладони в свои, подул на них, поцеловал и произнес:

– С сегодняшнего дня все станет иначе. Все будет хорошо. – И увидел, как потекла капля слезинки из наливающихся синевой глаз.

Колотых дров в поленнице конечно же не было. Тимофей отыскал охапку щепы и теперь высматривал клин, чтоб расколоть чудом сохранившиеся сучковатые горбыли.

– Генрих Вальдемарович, – сказал я, подойдя. – Похоже, мне снова потребуется ваша помощь.

– Конечно, – твердо произнес он. – Все, что в моих силах.

– Нужен врач, как его?..

– Франц, – подсказал Есипович.

– Да, именно он. Далее, – стал перечислять я, – потребуется женщина, которая станет ухаживать за тетей, работник во двор, стряпуха, завхоз, то есть управляющий. Необходимо купить продукты, дрова, даже одежду для Авдотьи Никитичной и той мелкой, с костылем. Сено нужно, зерна много. Я не знаю, есть ли тут какая живность, но это уже поутру стану решать. Тут, за что ни возьмись – все нужно срочно. Двести рублей, думаю, хватит, – держите. Если необходимо, воспользуйтесь каретой, сегодня мне она уж точно не понадобится. Я, как вы понимаете, останусь здесь.

– Я вас понял, – сказал Генрих Вальдемарович, жестом отказываясь от денег. – В Абраменках, по соседству, живет вольный хлебопашец Семечкин. Это бывший управляющий именьем. Добрый хозяин. Я заеду к нему и скажу, чтобы направил людей, дрова и продукты. Он только обрадуется, что именье не пропадет. Франц на ночь не поедет, но я по приезду пошлю Тимофея, а он с утра его и привезет. Теперь мой совет: готового платья на Авдотью Никитичну не надо, у нее целый шкаф. У пигалицы с костылем, что надеть наверняка есть, просто в таком виде ее жалко всем, она и рада ничего не делать.

– Тогда последняя просьба. Как только вы вернетесь к себе, пожалуйста, первым делом перенесите мой сундук в арсенал. Есть у меня подозрение, что Смит где-то рядом.

– Опять вы за свое? Я вот что скажу: зря сомневаетесь в Полушкине, он лучший егерь в губернии. После выступления шляхтичей многие на каторгу угодили, а как француз в силу вошел, многие и побежали с нее. Так через наш уезд уже года три как никто не бежит. Но чтоб вам спокойно стало, я исполню просьбу.

Едва карета скрылась из виду, мне вновь пришлось переступать порог дома, и первым делом я осмотрел девицу с костылем. Небольшая отечность в районе лодыжки и незначительные болевые ощущения при нажатии. Слава богу, не перелом и не острая форма растяжения. Хотя, увидев на мне пыльник до пят, ружье с патронташем и сумку с красным крестом, пострадавшая от испуга готова была и станцевать.

– Звать как? – наматывая эластичный бинт на лодыжку, спросил я.