Текст книги "Срезающий время"

– Руська.

– Маруся… Красивое имя, отзывчивая значит. Авдотья Никитична давно не ела?

– Три дня как, – ответила девочка.

– А сама?

– И я три дня.

– Позавчера куда с больной ногой ходила?

С испугом посмотрев на меня, Маруся всхлипнула и тихо произнесла:

– В Абраменки, за едой. Всегда корку давали, а сейчас не дали. – И полились слезы.

«Да уж, – подумал я, – добрый хозяин Семечкин. Как это он под себя целую деревеньку подмял? Если он вольный хлебопашец, то освобождение от крепости получил лет пять назад или раньше. А если со всей деревней, то только за выкуп, а если нет, должны отрабатывать повинности. Но тут даже мужиков не видно. Ни одного. Что же произошло, если русский человек отказал в куске хлеба? И кому, девочке».

– Ты кроликов любишь? – пытаясь успокоить ребенка, спросил я. – Не кивай, я уже догадался. У меня припрятана пара, пушистые, толстые, уши большие, теплые. Клевер любят, крапиву. Я сейчас принесу, а ты пока за тетей присмотри. Договорились?

К контейнеру, укрытому маскировочной сетью с березовыми ветками, за время моего отсутствия и близко никто не подходил. Сигнальная леска цела, как и подготовленная ракета на случай вскрытия. Кролики что-то хрумкали в своей корзине, вода у них уже закончилась, морковок нет, а вот питательный корм ссыпался лишь наполовину. Уже не так стесненные в движениях, они явно предавались любимым занятиям. Умнички, плодитесь, ешьте, пейте и поклоняйтесь своему пророку Тому Остину, который заселил вами целый континент. От вас больше ничего не требуется. Что я сейчас заберу вместе с ними? Тюк со сменной одеждой и сапоги, банку с лекарствами, настоящие бульонные кубики и самое тяжелое – билеты с ассигнациями. Пачек тридцать, больше в рюкзак не влезет. Ах, да… огниво, печку же надо растопить.

Утром прояснились некоторые детали. На рассвете подъехала телега с продуктами, и вскоре кухня стала местом кулинарных таинств. Возможно, среди немалого количества дыма, вырывавшегося из дымохода печи, скользила мифическая муза Кулина, с любопытством приглядывавшаяся к готовке, оценивавшая количество крупы, соли, специй, приправ, масла, ставившая под сомнение простоту готовящегося блюда и безуспешно пытавшаяся запустить бестелесную руку под крышку кастрюли. А вот голодные мыши уж точно выглядывали из своих закутков, поднимались на задние лапки, принюхиваясь к кухонным ароматам и с нетерпением ожидали возможности поживиться.

Авдотья Никитична сумела немного поесть: вечером бульон, а с утра куриное яйцо. И, набравшись сил, поведала душещипательную историю. Ее слова звучали так, будто всеми помыслами и чаяньями она уже переступила могильную плиту, и лишь случай задерживает ее на земле, чуть дольше, чем она надеется. Если до сего дня я считал, что Сашка просто ушедший в пике картежник (и это самое настоящее проклятие для любой семьи), то теперь я узнал, что к этому горю предшествовал некий фактор. Аферистка с магическим шаром, не иначе как работающая в паре с карточным шулером-французом, нагадала юному офицеру выигрыш в «фараон» целого состояния. Итог не заставил себя ждать. Подпоручик проиграл всё. В сущности, подобные истории никогда не заканчиваются, и всегда находятся упрямцы, которые не хотят смириться с очевидной истиной. Сашка влез в долги, сделал еще одну ставку и пошел писать письмо родителям. Вопрос чести решали всем миром. Отец с матерью сделали все возможное, чтобы сын не стал лицемером перед Богом, людьми и самим собой. Что-то заняли у родственников, что-то у соседей, взяли даже у освобожденных крестьян, а оставшихся крепостных отправили в наем и, в конце концов, переписали на сына именье. Лишившись возможности выкупить земельный надел, Семечкин умолял не отдавать купчую и в итоге ушел. Продолжал ли играть Сашка дальше, мать не знала. Несколько раз просил выслать деньги, и приходилось передавать последние крохи. Некий призрачный шанс выкрутиться из кабалы был, но горе никогда не приходит одно. Случился неурожайный год. Хоть конопля и выросла в цене, но собрали ее мизер, и все планы погашения кредитов рухнули в один миг. Потом продали лошадей и в самом конце приносящую щенков породистую гончую, и все равно остались с долгами. Хорошо еще, что не все соседи настаивали вернуть занятое. Зимой Леонтий Николаевич слег и тихо умер во сне, так и не успев причаститься. Это и стало той причиной, по которой Авдотья Никитична принялась настраивать себя на постриг. Хозяйством с тех пор больше никто не занимался.

Узнав всю историю из первых уст, я упросил «тетю» написать Сашке письмо с просьбой приехать за своей долей дядиного наследства. Пусть это известие станет психологическим толчком, как ему, так и Авдотье Никитичне, которой положительные эмоции просто необходимы. И как только чернила подсохли, постарался разобраться в хитросплетениях хозяйственно-бытовой части усадьбы. Начнем с жилого фонда. Помещичий дом – это высокое деревянное строение Т-образного вида из двух срубов (пятистенок) по шестнадцать венцов каждый, восемь на шесть метров, соединенных выступающими по фронту метра на два сенями. Парадный вход через крыльцо с навесом и выход во двор через эти же самые сени с обратной стороны. По местным меркам – весьма солидный. Две печи: большая и малая. Крыша застелена дранкой, есть остекленные окна. Позади жилого здания конюшня, амбар, сенной сарай и маленькая псарня; все пустующее. Крестьянские избы гораздо проще. Что здесь, что в Абраменках. Два сруба по десять-двенадцать венцов, длиной и шириной до восьми аршин, стоят один позади другого и связываются между собой сплошным рядом бревен. В Борисовке их четыре, в соседней деревне – шесть. Курных нет, все топятся печью. Каждая изба располагает хозяйственными пристройками и огородом; где большим, где малым. Навскидку – крепкое, зажиточное хозяйство, которое никак не могло стоить прописанной в купчей суммы. Даже в этом Сашку надули. Тем не менее общее экономическое состояние – катастрофа, ибо все богатство меряется урожаем! Прибавить к этому, что со смертью хозяина пропал державший здесь все стержень и весь благопристойный вид, не более чем прочный задел прошлого; становится ясно – актив убыточный. О чем говорить, если что-то где-то росло, то только благодаря личной инициативе бывшего управляющего. Так что первым делом был отправлен посыльный к Семечкину, с просьбой собрать всех кредиторов. И пока утрясался вопрос с займами, Тихон привез доктора Франца. Повелитель клистира, пиявок и противно пахнущих порошков был известен как мастер своего дела. Еще в его бытность военным врачом многие видели его собирающим травы и цветки диких растений, выкапывающим корни и срывающим кору с деревьев, а вследствие этого воспринимали как человека, хорошо знакомого с полезными свойствами того, что непосвященным казалось бесполезным. Слышали, как он говорит о Самойловиче, Максимовиче-Амбодике, Зыбелине, Шумлянском и других знаменитых людях – чьи научные достижения в медицине и фармакопеи казались едва ли не сверхъестественными, – словно они были его знакомыми и состояли с ним в переписке. Доктор Франц был не стар, в теле его все еще чувствовалась мускулистая и гибкая ловкость эфеба, – результаты ежеутренних гимнастических упражнений. Многие, судя по свежести его лица, идеально белым, прямо-таки фарфоровым зубам, по веселости характера с искрометными шутками с философскими рассуждениями, и особенной крепости духа (зимой купался в проруби), не давали ему более тридцати пяти лет. Но глубокие морщины на открытом челе его, рано поседевшие волосы заставляли не без основания заключать, что доктор в каком-то смысле прожил гораздо дольше многих своих одногодок. Вместо живого, подвижного выражения, лицо его было подернуто тяжкой думой, наложившей странную и загадочную неподвижность на все черты одушевленного обличия. Светлые, горевшие силой воли и ледяной холодностью одновременно, глаза его как будто забыли привычный природный свой блеск и тускло устремлялись на какой-либо один предмет, мгновенно вспыхивая и тут же остывая, словно за миг познавали всю его сущность. Безупречно выбритый подбородок и мрачная тишина, заключенная в глубине его души, заразительно и властно действовала на все, что его окружало. Одним своим видом он говорил, что сказанное им – истина и возражений не потерпит.

Тут мне захотелось схватиться за голову. Эскулап настаивал на срочной госпитализации, так как подозревал у Авдотьи Никитичны желудочную чахотку и был сильно удивлен, узнав от нее истинную причину истощения. Впрочем, его осмотр Маруси и пришедших за деньгами крестьян оставил положительное мнение о профессиональных качествах врача. Диагнозы ставил быстро, лечение назначал четко, по-латыни писал неразборчиво. Каждый был чем-то болен. Даже маленькие дети, настоятельно призванные мной для профилактического осмотра с целью предотвращения эпидемий. Я бы тоже каждому поставил диагноз, если б платили по три рубля за осмотренную душу. Но доктор действительно указывал на недуг, и пусть в большинстве случаев это недоедание и авитаминоз, претензий не выставить. Зато рекламацию предъявляли мне, и как водится, с той стороны, откуда и предположить было невозможно. Леонтий Николаевич брал взаймы серебром, и принимать обратно ассигнациями крестьяне не хотели категорически, ни по какому обменному курсу. Договор есть договор. Сошлись на отсрочке до конца недели. «Раз все поедут на Вознесенскую ярмарку[7]7
  В Смоленске проходили две большие ярмарки. Одна в декабре, на базаре за Днепром – для промышленных товаров, а вторая на площади у Молоховских ворот – животноводческая (где позже были поставлены торговые ряды, а после склады). Называлась она Вознесенская и начиналась на сороковой день после Пасхи. Продолжалась четыре дня, и на второй день уже торговали всем подряд.


[Закрыть], – со слов Семечкина, – то барин в городе серебра наберет, а там и рассчитаемся». Закончилось все тем, что к трем по полудню я был приглашен на обед к штабс-капитану, где вечером нас всех ждал сюрприз.

2. Порох и пули

Пахотная земля Поречского уезда, пусть и обильно вознаграждая земледельца, из-за своей небольшой площади заставляла поселян искать иные пути пропитания. Эта причина вкупе с другими факторами способствовала учреждению различных мануфактур и ремесленных предприятий, предшественников заводов. Плодились они с завидной регулярностью и так же скоро прекращали свое существование. Семьдесят лет назад прибыльным считалось производство поташа и стекла, потом переключились на лесопилки, смолокурни и бондарнечество, а сейчас популярно полотняное и канатное производство. Развивалось бы оно и дальше, как завещал государь Петр I, ведь кораблям необходимы паруса и такелаж, армиям – палатки, да мало ли что можно изготовить из пеньки… А вместе с ним рос валовый продукт и, как это ни странно прозвучит, благосостояние населения, не тех, кто снимает сливки, а огромной массы участвовавших в производстве работников и работниц: тех, кто без продыху горбатится при толчении, трепании и ческе пеньки; крестьянок, усаженных за прядение из нее пряжи; мыларей, отбеливающих ее в чанах; сновальщиков, мотальщиков, ткачей и, конечно же, аппретурщиц[8]8
  Специалистка (обычно женщина) по обработке ткани специальным крахмальным или химическим раствором (аппретом), в результате которой ткань приобретает повышенную износоустойчивость, мало– или безусадочность, несминаемость, водоотталкиваемость, а также становится равномерной по ширине.


[Закрыть]. Так что обед у Есиповичей превратился в диспут на тему: как урвать на жизнь, и чтоб крестьянину не туго жилось. И даже извечный риторический для России вопрос: что делать? – не поднимался, так как являлся краеугольным камнем беседы. Из важного можно было вычленить согласие на поездку Елизаветы Петровны к своему другу. Как водится, дама затребовала к себе внимания, ведь Павлу Григорьевичу сорок три, а ей уже несколько больше, и то, что было десять лет назад, не обязательно повторится сейчас. К тому же появиться в старом платье не комильфо, а то и вовсе конфуз. Ведь все знают: разницу между уверенной в себе женщиной и дурнушкой определяет наряд по последней моде. Да и драгоценностей нет (с укором в сторону дочери). Вот если бы корсет «Corset a la Ninon» да из легкого шелка длинную, чуть книзу расширенную, с красиво расположенными складками «тунику», да еще разрезанную на боках и перехваченную под грудью поясом. Тогда да! Выслушал я ее, а так как сидела она по левую от меня руку, тихонечко на ухо шепнул сумму, которую собираюсь ей одолжить. Вот после этого Елизавета Петровна повела себя совсем иначе, отбросила весь спектакль в сторону, в один глоток допила вино и полностью сосредоточилась на деле. Десять лет назад, расширяя производство своего отца, Щепочкин в краткий период от одного до трех месяцев скупил около шестисот душ мужского пола в Медынском уезде. Действие понятно: поблизости фабрика, мощности, подготовленные специалисты. Но зачем он обратил свой взор на сотню верст на запад? Кроме полей конопли между Грядны и Борисовкой ничего нет, а значит, какой-то особой перспективы Павел Григорьевич не рассматривал. Скорее всего, просто каприз: была история с красивой женщиной, пусть помнит мою заботу, и я не забуду. А посему и сейчас найдет для нее время. Закончив чаепитие, мы вышли во двор, где пес с кошкой убегали от гуся. Францу расседлывали лошадь (он только приехал), а мы так увлеклись зрелищем, что заметили прибежавшего мальчика в тот момент, когда он чуть не уткнулся в Генриха Вальдемаровича.

– Дядя Генрих! Папку убили! Скорее…

До дома в Васелинках мы добрались, словно на крыльях. Разгоряченные лошади еще топтались и пытались выровнять дыхание, а мы с Генрихом и Францем уже забегали в распахнутые ворота. Пес, не пускавший чужих на порог, в этот раз сидел смирно, и лишь когда прошел Тимофей с Ваней, жалобно заскулил. Иван Иванович лежал на кровати, застланной желтым ковром, с тряпкой на голове, в одних кальсонах, а возле него хлопотала маленькая темноволосая женщина явно восточной внешности. Сидевший на табурете до нашего прихода широкоплечий мужчина в крестьянской одежде встал и, отодвинувшись в сторонку, обращаясь к Генриху Вальдемаровичу, произнес:

– Вот, ваше благородие, таким и нашли.

– В смысле голым? – уточнил Есипович.

– Истинно так, – подтвердил мужик, – в одних портах с язвой на темечке.

Тут стоит отметить, что в девятнадцатом столетии, глагол «убили» не совсем означал насильственную смерть. Убить могли, причинив существенный вред здоровью, лишить сознания и просто сильно ударить. А вот словосочетание убить до смерти, означало уже конец жизненного пути.

Франц осмотрел лежащего без сознания Полушкина и выдал вердикт:

– Ударили чем-то тяжелым и одновременно мягким. Кожный покров не поврежден.

– Платок с песком, – после некоторого размышления сказал Генрих. – Когда скрасть кого тихо надо, первое средство. В суконку песочек, бечевочкой затянуть и на палку, как кистень. Турок и пикнуть не успевал, даже феска не слетала.

Вечером Иван Иванович пришел в себя, а уже с утра смог поведать, что же произошло, и это не очень понравилось всем присутствующим. Сыском беглых Полушкин стал заниматься чуть ли ни с момента поселения. Крепостных у него не было, доходного дела тоже, и все, что он умел, в мирной жизни применить оказалось невозможно. Поначалу стал заниматься охотой, да так успешно, что извел всех волков, терроризирующих окрестные леса не одно столетие. Количество хвостов шло на сотни, пока в какой-то момент эти хищники ему приглянулись, и во дворе появился щенок по кличке Серый. С этих пор отставной поручик стал внимательнее прислушиваться к рассказам помещиков, от которых бежали крепостные. А спустя пару лет весь уезд знал, к кому надо обращаться. Крепкой памятью запомнили Полушкина и ссыльные шляхтичи, за поимку которых платила уже казна. Секрет же удач заключался в том, что перед любым делом Полушкин занимался анализом и сбором информации. То есть прекрасно представлял возможные маршруты беглых и, как приобретенный бонус – неплохо ориентировался в лесу, но все это не составляло и четверти успеха. Основа заключалась в сети осведомителей. В каждом населенном пункте, через который мог пройти объявленный в розыск, находился человек, часто бывший солдат, который сообщал о подозрительных личностях. Так что когда я обсуждал сроки, Иван Иванович только подсчитывал, какие деревни он успеет посетить.

– Кто бы мог подумать? – сокрушался Иван Иванович. – Федот одноногий… И как я просчитаться-то смог? Я ж сразу просек, как портрет ему показал. Сбледнул лицом иуда, взопрел. И видел же сукин-сын… За тридцать серебряников продался… Смит ваш у него прятался. Хитрый, зараза, ловко схоронился. Тит меня у околицы с лошадьми ждал, а как понял, что нет меня долго, так шукать. В общем, всю одежку содрали и двадцать пять рублей ваших прихватили. Подвел я вас, не послушал.

«И как сие понимать, – задал я себе вопрос, – вымышленный Смит появился на самом деле»?

– То есть, – зло проронил Есипович, – у них день перед нами в запасе?

– Не, Генрих Вальдемарович. С концами. У Федота лошади и он мою систему знает. Они уже на пути к Орше, и даже черт их не остановит.

– Схожу-ка во двор, – сказал я, поняв, что ничего интересного больше не услышу.

Как только я покинул комнату, штабс-капитан наклонился к уху Иван Ивановича и что-то тихо спросил.

* * *

разговор, который я не мог слышать

– Что в портмоне было-то?

– А хрен его знает. Мы с Федотом всю баньку обыскали, под каждым углом землю простучали. Ни котомки, ни дряни этой желтой, ничего. Топор и тесак у меня.

– Как так получилось?

– Зарезал я Смита. Мы когда в баньке вязать его стали, Федот деревяшкой своей зацепился, и гад этот вывернулся. Заорал что-то не по-нашему и кистенем меня. Хорошо, шапка баранья на голове была. А у меня рука сама пошла, как учили.

– Плохо учили, раз простых дел сполнить не можешь. Подрезать – да, насмерть-то зачем? Стареешь, Иван Иванович. По следам хоть прошлись?

– А как же. Тит пробежался до последней лежки. Даже в дупло лазал. Я что думаю, ведь не просто так Смит бежал именно в тот день. Может, передать ухищенное кому успел?

– Может, и успел. Тут же каждый гувернер картавый носом водит. И не факт, что портмоне в ночь побега выкрали. Федота хоть оставил за банькой наблюдать?

– Обижаете… Если что, внучок его вмиг весточку принесет.

– Ладно, будем надеяться на лучшее.

– Генрих Вальдемарович, а сам как думаешь, что там было?

– То, Иван Иванович, не твоего ума дело. Ты лучше, с оказией, попроси из ружья нашего гостя пострелять. Все, шаги слышу.

* * *

В день открытия проходящая на поле возле Молоховских ворот ежегодная Вознесенская ярмарка самих горожан столицы губернии не сильно интересовала. Позиционировалась она как животноводческая и оптовая. Со всех уездов в Смоленск съезжались приказчики, управляющие, представители помещичьих крестьян, вольные землепашцы и даже выбранные от государевых крестьян. Сделки совершали разнообразные: и поставочный фьючерс чуть ли не до новой ярмарки, и бронирование, и бартерные, и просто купля-продажа, когда, соглашаясь с условиями, били по рукам и кидали шапку. Сюда пригоняли рогатый скот, лошадей, овец иногда птицу. Привозили образцы сена, которые тут же уходили в городские конюшни, зерно, крымскую соль, семена и уже практически на второй-третий день, сразу после гусиных боев, начиналась торговля всем подряд. С этого момента тридцатипятитысячное население города проявляло активность. Сукна, шелк, шерсть, мягкая рухлядь, холщовые и бумажные товары выставлялись с правой стороны на сколоченных тут же прилавках. Посуда и кожи, масло, воск, рыба и прочие, вплоть до сахара и табака, слева от ворот. В целом присутствовали все три категории товаров: русские, азиатские и заграничные. Посмотреть было на что.

Выехали мы почти в ночь, на самой-самой заре и пика столпотворения повозок, телег и просто передвигавшихся верхом ловко избежали. А буквально спустя час, не особо прислушиваясь, можно было оценить весь коллапс людского водоворота из дома штабс-капитана Пятницкого, любезно приютившего нас. Глава семейства Есиповичей тут же отбыл инспектировать строительство своего дома, а мы остались обустраиваться. И где-то между девятью и десятью часами, когда дворники закончили вычищать улицы, вновь не испытывая затруднений, принялись методично опустошать нужные нам торговые учреждения. В первую очередь, как ни странно, не ссудные конторы, которых здесь перевалило за дюжину, а шляпные мастерские. Приданная мне (или, наоборот, я ей) Елизавета Петровна прекрасно ориентировалась в городе, и мой план генерального межевания можно было засунуть в известное место. План не соответствовал действительности. Так что сидя в карете, она давала Тимофею четкие указания: где «направо», а где «езжай прямо до самого конца», иногда «держись левее от оврага, там, через ручей будет деревце – остановись». Следуя какому-то дьявольскому плану, мы посетили три заведения в разных концах города. Двигались хаотично, и только удовлетворившись парой высоких коробок из шляпной мастерской Морица, добрались до конторы с надписью на табличке под козырьком двухэтажного доходного дома: «Купеческая контора Анфилатова».

Выбеленный известью фасад с огромной дверью, обитой множеством гвоздей, как, видимо, должен был внушать доверие. С ходу отклонив предложение ссуды под двадцать два процента и сниженную ставку в девять с половиной при залоге, я объяснил суть моего посещения и тут же был препровожден в отдельную комнатку-кабинет. Общение с представителем ростовщического бизнеса вышло недолгим, но весьма плодотворным и выгодным для обеих сторон. Человек средних лет, скорее малорослый, чем высокий, с еще довольно свежим, но бледным лицом, которое если и меняло свое меланхолическое выражение, то лишь ради беглой улыбки, поровну горестной и медоточивой; черные сальные волосы, мечтательно-отсутствующий взгляд; речь, не чуждая известной утонченности и деликатности; движения и жесты, каких не встретишь среди ростовщического люда, и обыкновение говорить до крайности медленно и затрудненно, растягивая слова, особенно когда разговор заходил о деньгах. Взгляд его из-под черных сдвинутых бровей становился нестерпимо сверлящим, стоило ему нахмуриться, и тут же возвращался к первичному состоянию. Скользкий тип.

Конечно, курс в сорок три копейки серебром за рублевую ассигнацию мне не очень понравился, зато бумажки прошли при мне тщательную проверку. Слюнявились выполненные чернилами подписи, сверялись номера и даже заносились в журнал учета принятые купюры. В кассе на руки я смог получить всего пятьдесят шесть десятирублевых и девяносто семь пятирублевых золотых монет и около шестисот восьмидесяти серебряных рублей с мелочью. Опустошив закрома и приняв обещание набирать нужную сумму на время ярмарки под обеспечение ассигнаций, мы закрыли сделку. А с фунтами вышел полный конфуз. Они просто не котировались в Смоленской губернии. Меня аж гордость на некоторое время обуяла, вспоминая «обменники» в суровые годы. Существовало, правда, исключение, но для этого необходимо было посетить Санкт-Петербург. Банкноты менялись на золотые голландские гульдены местной (российской) чеканки с известным дисконтом, и все это сопрягалось огромными сложностями. Червонцы-то чеканились незаконно, и обмен осуществлялся под патронажем ряда чиновников. Например, одного известного господина, курировавшего в свое время финансовое обеспечение Средиземноморской эскадры Сенявина. То есть за вход надо платить. Был подсказан еще один вариант и все благодаря тому, что управляющий смоленской конторы этой зимой приехал сюда из Северной Пальмиры и был в курсе некоторых сделок. Обратить валюту можно было самым обычным способом – купить товар у английских купцов и, уже реализовав здесь, получить назад свои деньги. Но успех сей многоходовой операции опять-таки зависел от коррупционеров и наличия русского товара для вывоза. К тому же приходилось помнить о действующем запрете на торговлю с Англией, и контрабандный груз мог просто не дойти до получателя по вполне понятным причинам – шла война. Тут уж каждый решает сам, и если интерес проявится, то следующий разговор придется вести не здесь и не с управляющим конторы, так как серьезные вопросы решаются людьми несколько другой компетенции. А пока частотой сделок станем повышать уровень доверия. В общем, встретиться мы договорились спустя два дня.

Тем временем Елизавета Петровна занималась примеркой перчаток и прочих модных аксессуаров. Не скажу, что скрепя сердце, но с некоторым осадком мне пришлось выложить пару ассигнаций. Два с полтиной за прекрасную кожу, определенно gants glacés[9]9
  Gants glacés (фр.) – Лайковые перчатки.


[Закрыть], – не в счет, я и себе прикупил несколько пар и даже сдачу необходимыми копейками получил. Возмутила цена на шарфик и кружево: двенадцать рублей за кусок шелковой ткани и тридцать пять за аршинную полоску в две ладони шириной. Более того, с каждым проведенным здесь днем, адаптируясь к местным реалиям, я начинал осознавать, насколько нелепыми были мои первоначальные траты. Рубль здесь серьезные деньги, и если дома я на сотенную куплю лишь бутылку боржоми, то тут целую цистерну. То-то Генрих возмущался благотворительным взносом мадам Пулинской. Вот вернусь назад, а там водка по двести рублей, так и возникает когнитивный диссонанс. Заметив перемену в моем настроении, Елизавета Петровна предложила навестить оружейную мастерскую, при которой есть лавка, где ее зять если и не почетный, то частый клиент и Тимофей знает туда дорогу. Отчего не согласиться? Приехали, посмотрели и отправились на ярмарку. После экскурсии по оружейной комнате Есиповича смотреть откровенно было не на что. Впрочем, вру, было два экземпляра, заставивших меня замереть на минуту. Один из них – рогатина на медведя. Между прочим, оружие среди охотников востребованное и, что интересно, стоило как дамский шарфик. И второй – охотничий аркебуз, со стальными дугами и тросиком. Цена, как ни дико прозвучит, дороже пехотного кремневого ружья раза в три.

– Зря я посоветовала зайти в это «Марсово поле», – заметила, Елизавета Петровна, – хотя Генрих отзывался о вас как о почитателе оружия, я вижу, как вы скучаете.

– Отчего ж зря? Было любопытно окунуться в старину, не хватало только лука со стрелами.

– А у вас, в Калькутте, иначе?

– Конечно, иначе. Воины раджи до сих пор со щитами и саблями и есть кавалерия на слонах.

– Как интересно, – обмахнув себя веером, томно произнесла Елизавета Петровна, – никогда не видела слона. Наверно, это очень волнительно…

– Да, это незабываемо. Я вам как-нибудь картинки покажу.

– Вы такой проказник, – подвигаясь ко мне, – хотите меня картинками заинтересовать, а если я соглашусь?

«Ого! Как там его, Табуреткин, Деревяшкин, а, Щепочкин. Как я его понимаю, – подумал я. – Елизавета Петровна это «пушка Дора», ни одна крепость не устоит».

– К сожалению, – меняю тему разговора, – самые важные и красивые картинки сейчас где-то по направлению к Орше.

– Знаете, – произнесла моя собеседница, положив свою руку на мою, – за день перед вашим появлением я молилась. Просила заступничества. Именно поэтому вам повезло, и ваш слуга сбежал, не исполнив самого плохого. Иван Иванович чувствует опасность, как зверь. И если этот Смит сумел его обмануть, то он много хуже зверя.

– Ни капли не сомневаюсь в этом, – немного задумавшись, ответил я. – Елизавета Петровна, насколько я понимаю, мы уже возле Молоховских ворот, как вы смотрите на то, чтобы пройтись по торговым рядам? – и обращаясь к Тимофею:

– Тимофей, посоветуй: нам сразу носильщиков нанять, или торговый люд сам покупки в дом штабс-капитана Пятницкого доставит?

– Лучше нанять, вашблагородие… ярмарка! Люд собрался разный и всякий. – И припарковавшись, тихо добавил: – Даже каторжане.

– Тогда смотри, чтоб к карете никто не подходил.

Мы остановились на импровизированной площадке напротив трактира, где под тенью деревьев стояли штук шесть тарантасов с несколькими бричками, а ближайшая к нам (по-моему, «кукушка») начинала отъезжать. Так что предупреждение излишне, сейф с монетами без большого шума не вырвать, утащить только вместе с ландо, а тут смоляне к разбойникам относятся без жалости; намять бока – это как в мое время просто пожурить. А если учесть, что каждый кучер управляется с кнутом не хуже, чем пятиборец с рапирой, и друг за дружку из профессиональной солидарности вступятся, не задумываясь, то попасться татю на краже – равнозначно остаться калекой. Вообще, за безопасностью горожан местные власти следили строго. В местах больших скоплений народа несли службу наделенные властью люди, обычно это дворники. Они же, по согласованию с городским старостой, блюли порядок и на самой ярмарке. Отвечала за всю систему мероприятий обер-комендантская канцелярия во главе с полицмейстером, и в случае какого-либо курьеза стоило обращаться в Управу благочиния (так она называлась с 1782 года) или к частным приставам. А там как получится: кому в Совестный суд, а кому дальше по инстанции. В принципе, структура городского МВД несла множество функций: начиная от обеспечения тишины и спокойствия, пожарного надзора, присмотра за постоялыми дворами и трактирами и заканчивая исполнением судебных решений и следственно-оперативными мероприятиями. Насколько слаженно и успешно все это действовало, судить не берусь, вопрос риторический. Лишь предположу, что все хорошо, пока несчастье не коснется тебя лично. А уж тогда и процент раскрываемости преступлений и потушенных пожаров, и прочих вещей становится не интересным, ибо, как водится, твое личное горе в этот процент не попало.

Решая свои насущные вопросы, мы задержались в городе еще на три дня, и все благодаря Анастасии Казимировне. Баронесса изволила посетить ателье «Парижское платье» Павла Петровича Головкина, где повстречалась с Елизаветой Петровной на примерке нарядов. Модный в то время стиль ампир сократил количество рабочих часов швей раз в шесть-семь, и если дамский наряд времен Екатерины шили от трех недель и до победного конца, то теперь готовое платье по фигуре можно было получить меньше чем за четыре дня. Полностью поддерживаю это направление моды, по крайней мере, хоть что-то видно, что скрывается под плавными линиями ниспадающей материи. Дамы не были подружками, но общую тему для разговора нашли быстро, а вскоре вспомнили о госте из Калькутты. Итогом этой беседы и моих регулярных наскоков к ростовщику стала договоренность об обязательном посещении двух приемов, один из которых должен был состояться у гражданского губернатора, а второй – у купца третьей гильдии Иллариона Федоровича Малкина. Причем на визите к Малкину чуть ли не в обязательном порядке настаивал управляющий из конторы Анфилатова.

Посещение главы столицы губернии происходило под девизом: скука – спутница однообразия. Это читалось на лицах завсегдатаев и впервые приглашенных гостей вплоть до общего застолья. Разбавленные первыми тостами шутки стали искрометными, и вскоре за столом образовались группы, ведущие беседы на интересующие их темы. И, о боже, все снова погрузилось в скуку, по крайней мере, для меня. Я не участвовал в бою под Прейсш-Эйлалу, Гутштадте, Гейльсберге, Фридланде и других сражениях, через которые прошли многие офицеры; не присутствовал на свадьбах, похоронах, крещении, – нужное подчеркнуть. Тут был свой мир, который по праву можно назвать образованным и духовно взвешенным, но все равно остававшийся провинциальным. Некоторые компании общались исключительно по-французски, кто-то только использовал выражения языка Вольтера, вставляя их совершенно спонтанно, находились и те, кто мешал польскую речь с русской. Одно их все же объединяло: обращаясь друг к другу, они говорили не господин, мистер, сэр, а только месье. Опять-таки, мода. Мне даже Пушкина не надо перефразировать, дабы описать происходящее – поменять только имя.