Текст книги "Некролог"

Платформа быстро опустела; остались только Павел, человекоподобная куча у щербатой лестницы и осенний ветерок – ленивый и коварный, как старая, знающая все твои секреты (а потому невыносимая) жена.

Затуманился светом фонарь. Пока спираль не засветилась в полную силу, этот лампион более всего напоминал кошачье око. Павел зачарованно вглядывался в его нутро, покуда глазам ни стало больно.

"Чёрт меня подери, – возникла мысль, – а мир-то сгинул. Свалился в Тартарары".

И действительно, от сумерек и тумана могло показаться, что Белого света больше нет. Осталось метров пятьдесят рельсов (обрывок из ниоткуда в никуда), нищий, дремавший над алюминиевой миской, фонарь у пивного ларька и алкашик, безнадёжно вымаливающий у продавщицы кружку прокисшего пива.

– Эй! Братишка!

От неожиданности Павел вздрогнул. Оказалось, что калика не спал, а просто выжидал, когда "клиент" окажется в пределах досягаемости, и теперь протягивал миску дряблой, давно немытой рукой. Второй руки – судя по пустому, заправленному внутрь пиджака рукаву – у него не было.

В глаза бросились грязные длинные ногти, и Павел брезгливо покачал головой, давая понять, что жертвовать не собирается.

– Ну и пошел ты… – калека кратко обозначил точку назначения. Причём сделал это в двух гендерно-противоположных плоскостях-направлениях.

Можно было ответить чем-то обидным (обычно, Павел так и поступал), но сегодня не было настроения. Правильнее сказать, настроение было диаметрально противоположным.

"Я уже там, дружище. – Павел тряхнул головой. – Куда ты меня послал".

Он погремел в кармане мелочью, зацепил несколько монет и наклонился опустить их в миску.

В это мгновение произошло нечто странное. Вместо того чтобы принять монеты, миска дёрнулась, взлетела вверх, выбрасывая из своего чрева остальные медяки. Кругляки побежали по асфальту, весело звеня и подпрыгивая.

Павел удивлённо поднял голову и упёрся взглядом в алую розу, что распускалась на груди у нищего. В центре большого сочного лепестка зияла маленькая чёрная точка, из этого глазка с противным звуком выплёскивались пузыри и брызги.

"Лёгкое пробило, – отрешённо подумал Павел и подивился своему хладнокровию. – Допрыгался убогий".

Нищий поднял руку, ткнул пальцем в темноту и хотел что-то произнести, однако слов не получилось. Кровь хлынула изо рта потоком, покрывая асфальт, и медяки и Пашкины ботинки.

Зрелище было настолько неожиданным (в самом страшном смысле этого слова), что Павел замер в ступоре.

Первым очнулся ветерок – пробежал по макушкам берёз, зашумел листвой, фонарь согласно качнул головой, и монеты ответили мистическим ало-жёлтым отблеском.

Павел подумал об Индии, о богине Кали и её грозных слугах: "Золото в крови". Мистический бред последних дней приобретал реальные очертания. Некролог больше не казался дурацкой шуткой.

– Закуривай!

Капитан толкнул по столу пачку "Кэмэла" (зажигалка лежала поверх коробочки), и Павел подумал, что он совсем не похож на милиционера – "в смысле, на полицейского", – а если убрать погоны и форму, то и вовсе остаётся мужик средних лет, с рыжими волосами, носом картошкой и безбровыми белёсыми глазами-бусинками.

"Ему бы домовёнка Кузю играть. В детском театре… Кузя в ТЮЗе…"

Мысль получилась смешной, но Павел испугался этой крамолы до чёртиков. Он сидел на жестком металлическом стуле, прикрученном к полу, руки его были измазаны чёрной краской (снимали отпечатки пальцев), а ботинки покрывала жуткая корка – смесь крови и пыли.

Вид грязных ботинок угнетал более всего.

"Что если убийство повесят на меня?" – от такого предположения по спине пробежали мурашки и кожа на затылке заиндевела.

Дрожащими руками Павел вытащил сигарету, затянулся и тут же закашлялся.

– Не куришь, – заключил капитан. – Так я и думал.

Фраза была произнесена с финальной, подчёркивающей интонацией. Будто до этого момента полицейский ещё допускал возможность поверить Пашке, но теперь окончательно в нём разочаровался.

Приказал: – Рассказывай!

Павел развёл руками, как бы спрашивая: "О чём?", в тоже время, понимая глупость такого вопроса.

– Не знаешь с чего начать, – помог капитан, – начинай в хронологическом порядке. Подробно.

Павел рассказал, что ему двадцать шесть лет, что он живёт в "сталинке" вместе с бабушкой, на проспекте Луначарского: "Второй подъезд… ближайший к мусорке, там ещё лужа". Нигде не замечен, и ни к чему не привлекался. "В смысле, не находился под следствием", – капитан кивнул, что понимает и Павел продолжил.

Учился хорошо, на четвёрки и пятёрки… После школы поступил в институт… аграрный – там меньше конкурс. После института пошел на курсы по информатике и программированию. Успешно окончил.

– Теперь работаю фрилансером в газете. Не женат. Вредных привычек не имею.

– Чем работаешь? – уточнил капитан.

– Фрилансером. Это внештатный корреспондент, по-английски.

– Что за газета?

– Интернет-издание, – ответил Павел и почему-то покраснел.

– Название у него есть?

– Есть.

Сигарета догорела до половины, серый столбик пепла обвалился в пепельницу без малейшего звука.

– "Вечерняя молва", – сказал Павел. – Название такое. А я веду колонку: "Утки пролетели".

Полицейский эмоционально кивнул. Сказал, что сам потомственный охотник и уважает это дело "до чрезвычайности":

– На тягу выбираюсь редко… к сожалению. Да и вообще… – махнул рукой, словно бы говоря, что времени не хватает даже на самые простые дела, типа поиграть с ребёнком или сходить с женою в кино. Какая уж тут охота?

В этой микроскопической откровенности Павел усмотрел лучик света, призрачную для себя надежду:

– А я? – спросил он. – Что будет со мной? Я же не виноват!

От волнения ладони вспотели, стало жарко. Ворот рубахи прилип к шее.

– Перебздел? – с каким-то злым задором осведомился капитан и ухмыльнулся. – Наложил в порты, Матроскин? Вижу, что перебздел.

Он походил в эту минуту на нянечку в детском саду, которая воспитывает-издевается над шкодливым питомцем.

– Да я же… как на духу! – пролепетал Павел и прижал ладони к груди. – Я же… чистосердечно всё рассказал!

– Понимаю. Повезло тебе парень: на пивном ларьке оказалась камера, она тебя уголком зацепила. – Капитан налил из графина воды, жестом предложил Паше. – На руках у тебя нет пороха, и нет следов пороховых газов на убитом, значит, стреляли издалека.

Некоторое время капитан молчал, и Павел решил, что настал удобный момент, чтобы рассказать о своей… проблеме.

– Кажется, я знаю кто убийца.

– Да? – капитан вскинул свои едва заметные брови. – И кто же?

– Дело вот в чём. Я работаю в издательстве, пишу разного рода заметки. – Павел заговорил очень быстро, словно боясь, что его остановят и не дадут рассказать важное. – Работа не очень прибыльная, но она мне нравится. Так вот, позавчера в сети появился мой некролог…

– Ты написал? – уточнил капитан.

– Да нет же! – рассердился Павел. – Кто-то написал некролог для меня, будто я умер. Я посчитал это глупой шуткой… чепухой, случайным совпадением, а вот сегодня…

– Хочешь сказать, пытались убить тебя? – заинтересовался капитан.

– А какой смысл убивать нищего? – вопросом ответил Павел.

– Тут ты прав.

Капитан задумался. Спросил, есть ли у Павла враги.

– Кто-то желает твоей смерти? Может ты насолил кому? Какие будут соображения?

"Враги… вра-ги", – мысленно проговорил Павел, разделяя неприятное слово на слоги.

Два месяца назад Павел поругался с Носковым. Носков курировал в "Молве" светскую хронику, считался вхожим в тусовки самого высокого полёта. Но конфликт получился не из-за работы. Носков нелестно высказался о Пенелопе Крус, назвав её старой усохшей мумией, которой давно пора на покой. Пашка актрису обожал и потребовал объяснений, и даже хлопнул Носкова по физиономии, удивив сей эскападой коллег и самого Носкова.

– Сильно обиделся? – спросил капитан. – Мог выстрелить?

– Едва ли, – ответил Павел с разочарованием в голосе. – Трепач он. Трепач и позёр. Но не более.

– Ценная информация. – Капитан посмотрел на часы, давая понять, что напрасно тратит время.

Была ещё Азиза Ветлицкая – ничтожнейшего вида пигалица, выпускница литературного института. Полгода (примерно) назад она брала у Павла интервью (писала дипломную работу об интернет-изданиях России). Когда Павел вспоминал эту встречу, в его душе вздымались самые тёмные жестокие волны, хотелось взять эту мартышку за горло и трахнуть башкой об стену. Повторить эту процедуру несколько раз, чтобы Азиза как следует поняла.

Беседа началась вполне миролюбиво, Павел даже позволил себе подмигнуть молодой коллеге (так он полагал) и предложить утренний кофе – как лучшее время для откровенностей. Азиза брезгливо отвергла предложение. Она (это выяснилось в процессе разговора) вообще не считала Павла журналистом. "И уж тем более вы не писатель, – заявила она. – Приставку "псевдо" необходимо применять всякий раз, когда речь заходит об интернет-изданиях. Псевдо-писатели, псевдо-журналисты". От неожиданности смешавшись, Павел спросил, отчего такая строгость? "Или мы рылом не вышли?" На что получил ответ, что "вся эта писанина в Интернете гроша ломанного не стоит. Вы не несёте ответственности за свои слова. Вам позволительно нести чушь". Отчасти это было верно, а потому уязвило особенно сильно.

«Рассказать о Ветлицкой? – подумал Павел, и понял, что эта мысль беспросветно глупа: – А что я скажу? Что она не дала?»

Полицейский подписал пропуск и протянул его Паше:

– Свободен! Не выезжай из города, об изменениях места жительства информируй. И без фокусов, парень!

Павел посмотрел на пропуск и представил, как выходит на "свободу": пустые улицы, поздний вечер, одинокие фигуры… быть может, дождь или туман… В одно мгновение город стал злым и враждебным – стрелок может прятаться за любым углом, за каждым деревом!

– А нельзя меня, – Павел сложил пальцы клеткой и мотнул головою назад, в недра здания. – На некоторое время. Я… – признался, – боюсь.

Капитан кивнул, давая понять, что сочувствует. Спросил, какой в этом смысл?

– Если у тебя шиза или паранойя, камера тебе не поможет. А если… – он помолчал, прикидывая варианты. – Если кто-то решил тебя хлопнуть, пара дней тебя не спасёт.

– А больше? – с надеждой спросил Павлик.

– Десятку хочешь? – хмуро спросил полицейский. – Тогда убей его сам. – И повторил: – Свободен!

Паша показал дежурному старшине пропуск и протиснулся сквозь «вертушку». Вышел на крыльцо.

Опять сумерки, опять туман. Несколько суток исчезли из жизни, как тень.

Зябко поёжился, поднял воротник.

Боец в чёрном бронежилете курил около урны, "дружелюбно" посматривал в спину, машинально отмечая точку прицеливания под левым плечом. Павел кивнул ему, и зачем-то показал пропуск.

– Возвращайся скорей! – сострил боец. – Мы тебя ждём с нетерпенисом.

Через три квартала Павел задумался: а куда он идёт? Домой? Домой не хотелось. Быть может впервые в жизни, дом перестал быть крепостью. Дом стал ловушкой – капканом, в котором можно погибнуть.

"Я бы на его месте караулили около дома. Если, конечно, он знает, где я живу".

В животе заурчало, и звук этот наполнил жизнь смыслом. Павел жив, он хочет есть. Первое невозможно без второго, а второе без первого. Это значит необходимо "Принять пищу", – так говорила сиделка в больнице, в которой пятилетнему Павлику вырезали аппендицит.

У перекрёстка Калининской и Днепрогэса, располагалась закусочная, она работала до самой ночи. Хозяин-таджик (проявив изрядную эрудицию и остроумие) назвал заведение "Метро Голден Майор". Поговаривали, что он служил в Средней Азии в одной из секретных частей, и дослужился до указанного звания.

После восьми часов вечера здесь можно было получить приличную скидку. Павел посмотрел на часы – стрелки почти выровнялись в горизонталь. Девять с четвертью.

– Выпить? – деловито спросила официантка.

Павел прочёл на бейджике имя: Люба. Удивился, что эта восточная раскосая девушка носит русское имя.

– Выпить? – переспросил, будто впервые услышал об алкоголе. – Нет, что вы. Мне бы… перекусить. Ну и… выпить можно.

Люба исчезла, Павел приник к столу и подумал, что в этом стеклянном ящике – ярко освещённом и вычурном, – он торчит, словно волосок на лысине.

Люба принесла плов и плоскую чашку чего-то пряного и пахнущего спиртом. Павел поднял чашку, понюхал, замешкался, раздумывая принять ли эту "огненную воду" сразу или оставить на потом. Официантка расценила паузу по-своему:

– Пей, дорогой. Уже можно, солнце зашло, Аллах не видит.

Паша кивнул и выпил. Поморщился. Задумался: "А что ещё можно делать, когда Аллах не видит?"

Кроме Павла в зале сидел только один человек. Он пил чай и читал газету, время от времени поднимая очки на лоб, и дальнозорко приглядываясь к мелкому шрифту. Павел почему-то подумал, что очки очень не идут этому человеку. Его круглому лицу, серым прозрачным глазам и короткому бобрику волос. Подумал, что этот человек носит очки недавно, быть может, купил их вчера или даже сегодня.

От плова и выпивки от сердца отлегло. Мир уже не казался тотально враждебным.

"Есть девушка Люба… она не замужем, кольца на пальце нет… можно выпить ещё водки и попроситься к ней на ночлег… а что? Секс не повод для серьёзных отношений".

От водки в большом количестве Павел становился развязен, шумен, остроумен. Хотел (и умел) нравиться девушкам.

Очкарик свернул газету трубкой, завязал пояс узлом (это действие Паша механически отметил, как необычное) и пошел к выходу. Бросил на Павла краткий взгляд, задержался.

– Послушайте, а я вас знаю, – придвинул стул, подсел. – Вы Павел Урусов, правильно?

Павел не ответил, но очкарик, очевидно, и не ждал ответа. Он радостно протянул руку и заявил, что большой поклонник их издания: "Это бомба! То, что вы делаете, ребята, это шик! Я большой поклонник вашей рубрики, Павел!"

Казалось странным, что очкарик знает имя и фамилию Паши (свои статьи он подписывал псевдонимом "Селезень"), однако встретить поклонника оказалось приятно. Особенно теперь, после чашки водки.

– Я читаю все ваши материалы, и могу однозначно утверждать – у вас талант. Вы очень тонко и с юмором обгаживаете ваших… э… – очкарик покрутил пальцами, подбирая слово. – Ваших клиентов. Мастерски обгаживаете. Полагаю, поэтому рубрика называется "Чайки пролетели"? Я прав?

– Утки пролетели, – поправил Павел с вялой улыбкой. Добавил, что в целом, ход мыслей очкарика верен.

Очкарик энергично кивнул и передёрнул рукой (телодвижение в стиле "И-ес!"). Пальцем подозвал официантку, а когда девушка подошла, представил ей Павла:

– Вы даже не представляете, насколько это талантливый журналист и гениальный селезень. Гадит метко и с задором, как пикирующий бомбардировщик. Вы, милочка, – очкарик надавил девушке на плечо, принуждая сесть, – запомните эту встречу надолго. Я бы сказал, на всю жизнь. – Мужчина ласково улыбнулся. – Жаль только, что она не будет долгой.

Далее всё произошло мгновенно.

Девушка продолжала улыбаться, когда удавка затянулась на её шее. Официантка схватилась (вернее попыталась) схватиться за петлю, но пальцы только скребли по коже, оставляя глубокие царапины. Тогда девушка вытянула руки вперёд, к Павлу, будто приглашая его на спасительный танец. Каблуки елозили по кафельному полу с противным зубовным скрежетом.

Павел оцепенел. Его мозг не успевал следить за происходящим, слишком уж много произошло разномастных событий: незнакомец, девушка, его работа, газета, удавка… эти протянутые дрожащие руки – руки живого ещё трупа и глаза – глаза официантки округлились до невероятных размеров, Павел различил багровую сетку сосудов и некстати подумал, что сейчас они начнут лопаться. Так и получилось – белки залило кровью. Глаза человека превратились в глаза вампира.

Через минуту всё кончилось.

Очкарик отпустил тело, оно сползло на пол, голова ударилась о кафельную плитку с уютным тихим звуком, будто кто-то ударил по мячику теннисной ракеткой. Мужчина повернулся спиной. Стоял так недолго, всего секунду не дольше, но этого хватило. Павел вспомнил, где он видел эту фигуру. Этот округлый силуэт модного пальто, маленький пижонистый хлястик, завязанный узлом пояс – Павел видел его на перроне, там, где убили нищего.

– Зачем ты это сделал? – спросил.

Голос мальчишески-сопливо дрожал, сердце трепыхалось под самым горлом, угрожая выпрыгнуть наружу, но где-то в глубине души уже проснулся журналист. Он распахнул свой невидимый маленький блокнотик и задумался с чего начать: "Первая фраза чертовски важна! Читатель знакомится с материалом!"

– Я? – очкарик искренно удивился. Глаза за очками приняли геометрически правильную форму. – Почему я? Это был ты!

Он бросил Павлу гарроту (верёвку с двумя палочками на концах – чтобы не травмировать пальцы). Павел инстинктивно схватил подачку, и тут же отбросил её от себя, как мерзкую змею. Вытер салфеткой руки.

– Я представляю себе картину так. Допустим она… тебе нагрубила, – фантазировал очкарик. – Ты вспылил и задушил мерзавку удавкой. А я… – хлопнул перчатками о ладонь, – я здесь ни при чём. Я твой читатель и поклонник.

"Поклонник убивает официантку, – пронеслось в голове Павла. – Ночное кафе таит опасность… хороший заголовок. И отличная кличка для маньяка: "Поклонник". Читателям это понравится".

Очкарик допил из кружки Павла, направился к выходу.

– Тебе не поверят! – выкрикнул Павел.

– Мне? – Поклонник повернулся на каблуках. – Ты ещё не понял, парень? Это не мне не поверят – меня здесь не было вовсе. Это тебе не поверят. – Он взмахнул рукой, как художник, демонстрирующий новое полотно – чуть лениво и с небрежным достоинством. – Тем паче не поверят, когда найдут в твоей квартире пистолет с глушителем. Не удивлюсь, если из него убили нищего…

"Убили нищего, – машинально повторил Павел. – Из пистолета".

Звякнул колокольчик, дверь распахнулась и закрылась, выпустив очкарика на улицу. Где-то в конце зала мерцала лампа. Павел зажмурился, изо всех сил сжал кулаки, а потом резко открыл глаза. Ничего не изменилось. Под столом лежал труп, рядом валялась удавка. Павел поднял гарроту и сунул в карман. Зачем? Он этого не понимал.

Он не сомневался, что Поклонник окажется прав: в убийстве заподозрят его, Павла. "Кто-то наверняка заметил, как я входил в кафешку, кто-то видел через стекло, как мы с официанткой болтали".

В голове пульсировала мысль: "Бежать! Бежать!" И не просто бежать с места преступления, бежать из города. Бежать пока не поздно!

Однажды Павел видел, как в густом расплавленном гудроне увяз голубь. Первое время голубь не понимал, что происходит, почему эта странная чёрная липкая масса не отпускает его. Он не испугался, нет, а только удивлённо косился на свои лапы и хлопал крыльями. И чем больше он хлопал и энергичнее пытался выбраться, тем глубже погружался в смолу.

Павел чувствовал себя таким голубем.

Закинув в сумку необходимые вещи, он вышел из квартиры. Неслышно запер дверь. Бабушка спала, устроившись в кресле. «Оно и к лучшему», – подумал. В подъезде никого не оказалось, во дворе парковалась машина. Дождался пока водитель «устроится» и уйдёт, потом быстрым шагом (но не бегом!) пересёк пустое пространство.

Две остановки на автобусе (всматриваясь тайком в лица), проходной двор, спуск в метро. Сердце усиленно колотилось – в метро дежурил полицейский.

Сержант лениво скользнул взглядом и уткнулся в телефон. "Не знает! – с облегчением понял Павел. – Им не сообщили… а может быть труп ещё не нашли". Была ещё надежда, что убийство официантки не свяжут с убийством нищего – иначе Павел автоматически попадает под подозрение.

Вагон качнулся и поехал, медленно набирая скорость.

"Рвануть до Нижнего? Там не найдут".

В Нижнем Новгороде у Павла жил друг – они вместе учились в институте. В принципе, были дружны и понимали друг друга.

"Неудобно без приглашения, и потом…" Павел понятия не имел, сколько может продлиться это безумие.

Вагон разогнался и летел, как бешеный.

Колёса стучали в накат: "Безумие! Безумие! Безумие!.."

Шестое чувство подсказало, что сейчас что-то произойдёт. Павел ещё не услышал голоса, не увидел ненавистное горчичное пальто, но уже чувствовал – Поклонник рядом. Поблизости.

К правому боку прижалось лезвие, голос зашептал прямо в ухо.

– Оглядись!

Павел сделал, что было велено – медленно повёл головой. Вагон почти пуст. Мужчина в кожаной куртке, два таджика (или это узбеки?), девчонка в наушниках, в конце вагона две женщины о чём-то спорят, старушка в шляпке с вуалью напротив выхода, сидит, уставилась взглядом в пол.

"Вуаль… кто сейчас носит вуаль? – непроизвольно удивился. – Гаджет из прошлого века. И даже из позапрошлого".

– Нравится?

– Что тут может нравится? – вопросом ответил Павел, и почувствовал зарождающуюся в душе злость.

– Да брось! Я же тебя знаю, парень! Ты всегда хотел написать о маньяке. О настоящем маньяке, разве нет? Репортаж с места событий.

– Ну, хотел.

– Считай, что тебе повезло. Ты попал в самую гущу. В десятку, в яблочко! – Голос очкарика стал… сочнее?

"Да он возбуждается в такие моменты! – сообразил Павел. – Извращенец! Задумал очередное убийство и его член готов взорваться. Его маленький мерзкий член!"

– Выбирай! – шепотом приказал Поклонник.

– Кого?

– Кого хочешь. Это же самая прекрасная часть охоты – выбор жертвы. Давай! Включи своё воображение! Чего тебе хочется? Вспороть горло толстой шлюхе? Она будет визжать, корчиться и брызгать кровью, как подрезанная свинья. Это очень живописно. Или двух таджиков? Один из них обязательно испугается и побежит. Будет верещать на своём языке. Будет охота с погоней. Хочешь? Догнать и вонзить клинок под лопатку. Это возвышенно. Похоже на поэзию Руставели. Танец с саблями, Хачатуряна.

– Нет.

– Есть вариант застрелить стилягу в кожанке. Это прозаично, но не лишено психологических полутонов. Он до последнего момента будет верить, что это коллеги с прошлого места работы разыгрывают его. Даже попытается шутить, станет острить, подыгрывать. Приятно увидеть, как в последний момент он испытает чудовищный страх и описается.

– Послушай… – Обрывки начинали складываться в целое: – Это ты написал некролог? Да?

– Я, – признался Поклонник. – А что? Разве плохо получилось? По-моему прекрасно.

– Зачем ты это сделал?

Вагон качнулся, водитель включил систему торможения, свист за окнами сменил тембр, став более грубым. Безумие колёс превратилось в: "Безум-мие, безум-мие…" и далее до бесконечности.

– Ты должен догадаться сам! – Поклонник дышал в самое ухо. Неприятно. Щекотно. – Сейчас не время для дискуссий. Нужно расставить ловушки.

– Что?

Павел резко повернулся, вернее, попытался это сделать – нож надавил сильнее и почти прорезал куртку.

– Я передумал. Будем охотиться прямо здесь, в вагоне. В стальных джунглях. Ты смотришь канал "Дискавери"? В засуху приходится туго, и львы охотятся на слонов. Набрасываются всем прайдом. Жирафы разбегаются, гиены жрут падаль. Близость других животных возбуждает. Разве нет? Это зрители.

– Ты чокнутый.

– Немного. Не такой, как ты.

Воздух сгустился, стал кислым и холодным, будто через вагон – через всю его длину – прошла молния.

"Станция в двух минутах, – мысль трезвая, как лёд. – У него не остаётся времени, а значит, вот-вот произойдёт убийство".

Инстинкты Павла переключились на какой-то новый, прежде неведомый уровень. Слух обострился, зрение стало чётче.

– Это твоя охота, парень! Ты добудешь господина в кожаной куртке, – сказал Поклонник. (Царапнул этот охотничий термин "добудешь".) – Я отвлеку его. Такие как он легко клюют на приманку. Он повернётся, и ты воткнёшь лезвие в печень, вот сюда, куда я надавливаю тебе. Понял?

– Понял.

– Сделаем вид, что ему стало плохо, и вместе выскользнем из вагона.

Павел согласно кивнул, принял нож, удивился теплоте его рукоятки. "Он порядочно возбудился, – подумал о Поклоннике. – Температура тела поднялась, дыхание участилось". В голове опять проснулся журналист.

Поклонник двинулся первым, Павел – в двух шагах позади. Руку с ножом он отвёл за спину.

"Сейчас? – встрепенулось желание. – Или выждать? А чего ждать? Господи, он ведь меня не отпустит живым!"

Павел шагнул вперёд, нагоняя "напарника".

"Под лопатку! Нужно бить под лопатку!"

Вагон качнулся, резко тормознул. Ожидая нападения, Поклонник отступил вбок, перехватил ладонью лезвие. Незаметным и сильным движением отвёл нож в сторону. Остальным пассажирам могло показаться, что интеллигентный господин в горчичного цвета пальто всего-навсего помог своему молодому спутнику – придержал, иначе бы тот упал.

Девчонка (она сидела ближе всех) подняла глаза. Поклонник всё ещё сжимал лезвие рукой. Он широко улыбнулся девчушке и разжал ладонь – та моментально окрасилась кровью, однако это не смутило мужчину. Он окунул указательный палец в эти "чернила" и ловким движением нарисовал себе клоунский рот. Девушка прыснула, принимая это действие за весёлую комедию. Тогда Поклонник поставил на кончике носа красную точку, довершая своё превращение в клоуна, и высунул язык.

"Смешно… действительно, смешно…"

Павел стоял рядом, не шевелясь и без малейшего звука. Он ожидал расплаты – чего-то быстрого, гнусного и, скорее всего, смертельного.

Вместо этого, Поклонник широко раскрыл ладонь и – всей пятернёй, – поставил на лице Павла отпечаток. Горячий и липкий.

Двери распахнулись, Павел выпал из вагона.

Через несколько минут, на станции, прячась за колонной, он оттирал платком лицо. Вспоминал голубя, и думал, что его гудрон тоже горячий и расплавленный. Только он алого цвета и пахнет железом.

Павел смачивал платок слюной и тёр лицо. "Сладкая, – кровь попадала в рот. – Она у него сладкая… Сволочь!"

Идея убежать в Нижний теперь казалась ребячеством. Баловством.

"Он пометил меня, – рассуждал Павел. – Теперь не отстанет". Эта мысль не вызывала сомнений, между тем оставалось неясным чего ради этот мерзавец прицепился к Павлу.

"Чем я ему дорогу перешел? Когда?"

Стояла глубокая ясная октябрьская ночь. Берёзы – уже наполовину голые – тянули к земле свои ветви, под ногами шуршала осень. Скрипели качели. Во дворе Павел опустился на скамейку, поднял глаза к небу. В свете луны, облака казались серыми и бестелесными (каковыми, в сущности, и являлись). Звёзды светили с бесконечным презрением к человеческой суете.

Из глубины двора, из тени появилась фигура. При других обстоятельствах Павел непременно бы испугался, но сегодня он слишком устал для такой яркой эмоции.

– Чего тебе? – спросил грубо. – Шагай своей дорогой!

В свете луны, Павел рассмотрел невысокого роста человека с очень бледной кожей, глазами-пуговицами и нездоровыми, сизыми мешками под глазами.

– Простите, я… в общем… – человек нервно вздохнул и протянул лист бумаги, сложенный пополам. – Это вам.

– Что это? – Павел не поднял руки, чтобы принять записку. – От кого?

– Как будто вы не понимаете! – вспылил курьер. – Или вы думаете, мне доставляет удовольствие?..

Нехотя Павел принял записку, но не развернул, а положил рядом. Спросил, кем ему приходится Поклонник?

– Кем? – курьер резко и нервозно передёрнул плечами. – А вы, как думаете? Я… вы… в общем это страшный человек. Не думаю, что он кому-то кем-то приходится. – Курьер опустился на скамейку, присел на самый её краешек. – Вы просто не понимаете… – он взмахнул рукой, словно дирижер, сломавший свою дирижерскую палочку. – Раз в столетие или даже в тысячелетие звёзды складываются определённым, не очень добрым образом… – Он говорил монотонно и гладко. Павел подумал, что эта речь репетировалась много раз. Быть может, даже проговаривалась вслух. – И тогда Природа рождает подобного монстра. Никто не знает, почему он приходит в этот мир, и никто не может сказать, как скоро он уйдёт. В этом и беда. Мы привыкли, что дьявола изображают двурогим и с копытами на ногах – это чепуха. Такой дьявол нужен чтобы пугать маловерных прихожан. Настоящий дьявол невидим, поскольку он среди нас… Он один из нас…

– Послушайте, – перебил Павел. – А чего он хочет?

– Этого я не могу постичь! – курьер потряс головой. Глаза его наполнились влагой. – Он меня мучает! Мучает! Он забрал всё, что мне дорого, он растоптал меня, он… – внезапно настроение переменилось, и курьер зашептал испуганно и жарко: – Он может нас подслушать! Он всё может! Берегитесь, молодой человек! Берегитесь, молю!..

Курьер встал и медленно пошел прочь.

– Так что мне делать? – спросил Павел.

– В записке всё написано! – Курьер обернулся, и Павел опять подивился белизне его лица.

– А почему именно я?

– Почему? – курьер искренно удивился. – А вы не догадываетесь? – Павел потряс головой. – Из-за вашей работы. Он выбрал вас. Вы… вы… для вас не ничего святого. Вы с ним одного поля ягоды.

– Что-что? – опешил Павел. – Что ты городишь, придурок?

– Людские таинства вы выворачиваете наизнанку. Рождение, смерть, зачатие – всё идёт в топку ваших мерзких статеек.

– Вы их читали? – сердито спросил Павел.

– Доводилось. Вы лишены малейшего сочувствия, циничны, злы. Промахи людей, ошибки, болезни, слабости – из всего вы готовы сделать материал для рейтингов и лайков. Вы паразит, – курьер опять дирижёрски взмахнул рукой, – вампир человеческих чувств, людского горя. Вам незнакомо сопереживание, вы не можете даже вообразить, что один человек способен протянуть руку помощи другому человеку, что приятно подставить плечо другу, поддержать морально. Напротив, вы стремитесь найти у ближнего самое больное место и воткнуть в него раскалённую иглу, разворошить болячку, чтобы…

– Чтобы что? – перебил Павел и прищурился. – Чтобы обнажились язвы? Да. Да, я хирург общества. Я вижу гнойник и вскрываю его. А если вам не нравится мой стиль – плевать. Он нравится читателям, и я не вижу ничего плохого в лайках. Мне нравятся мои подписчики – их миллионы, – и они жаждут продолжения. Знаете, что они мне пишут в комментариях? Нет? Они просят меня писать. Хотят новых разоблачений.

Курьер отшатнулся от Павла, как от чумного.

– Вы не хирург, – произнёс тихо. – Вы – патологоанатом. Вы – падальщик. Трупоед. Простите мою резкость.

Он помолчал, раздумывая, что бы ещё сказать, потом вдруг вскинул голову – выражение лица изменилось:

– Послушайте… вам нельзя домой! Не ходите туда, заклинаю! – Курьер прижал к груди руки, как богомолец. – Я, кажется, понял его задумку. Он специально сделал это. Он играет вами, манипулирует. Я знаю его повадки. Не ходите домой, ради бога, вам не нужно этого видеть! Молю всеми святыми! Ему нужен ваш гнев! Он… он…

Со всех ног, Павел бросился в квартиру. Воображение рисовало самые ужасные картины, однако увиденное – в своей беспощадной лаконичности – оказалось намного хуже.

В коридоре валялась туфля. Пряжку не расстегнули, просто вырвали с корнем ремешок. "Бежевые туфли, – автоматически подсказала память. – Ба любила их больше других".