Текст книги "Трава по пояс"

Вагон дважды дёрнуло (будто толкнули в плечо), в колёсных парах что-то захрустело, на перроне ойкнула шальная баба, и поезд тронулся.

"Вот и замечательно!" – Николай Сергеевич потянулся и зевнул. Настроение его немедленно взметнулось. Подумал, что теперь можно расслабиться – купе досталось ему одному.

В "люксах" непринято ездить поодиночке, это слишком дорогое удовольствие, впрочем…

"Быть может, человек опоздал или заболел, – размышлял Николай Сергеевич над природой своего блаженного одиночества. – Забронировал билет, а выкупить забыл, или застрял в пробке, или… да мало ли вариантов? Попал под машину, наконец. Кто застрахован?"

Мысль о возможном увечье неприятно царапнула, однако и она рассматривалась сквозь розовое стекло "единоличного обладания территорией", а потому… не очень потревожила.

Главное, что теперь два дня пути можно будет чувствовать себя человеком. Без оглядки на какого-то там соседа. Без фальшивых "здрасьте-пожалуйста, очень рад!", без глупых "а как вы считаете?" и без унизительных "я вас не потревожу?"

Первым делом Николай Сергеевич переоделся в домашнее: скинул костюм, накинул халат и сунул ноги в тапки. Волнительно-неожиданно было увидеть свои голые (покрытые густым ворсом) ноги в вагонном интерьере.

Потом вынул из саквояжа диск с любимой музыкой, вложил в стереосистему. Зазвучал скрипичный концерт Вивальди. Дирижируя указательным пальцем, Николай Сергеевич откупорил бутылочку коньяка и плеснул в гранёный стакан (хозяйский, железнодорожный) на полпальца.

И хотя хрустальный особый, для таких случаев предназначенный, бокал лежал в саквояже, доставать его не стал. Появлялся особый шарм пить элитную французскую "карболку" из гранёного красноармейского лафетника.

Пригубив, Николай Сергеевич лёг на кровать и закрыл глаза. Блаженство накрыло волной, растеклось по всем жилочкам организма от макушки до пят: "Вот так бы и лежал всю жизнь… лепота!"

Ручка двери истерично запрыгала, но не поддалась, кто-то зычно матернулся с той стороны и надавил сильнее. Радостно взвизгнула девица. Через пару секунд возни и борьбы с замком, в купе вошел незнакомец.

Вместе с ним ворвались запахи табака, трёхдневной (как минимум) пьянки и чего-то ещё. Чего-то знакомого, трепетного, но запретного и порочного.

"Быдло! – презрительно подумал Николай Сергеевич, оглядев незнакомца. – Помесь попа и его работника Балды"

Ростом и могучим сложением пассажир, действительно, напоминал хлебопашца Балду. Длинными волосами и спутанной бородой – служителя культа.

– Здорово, папаша! – незнакомец протянул ладонь для рукопожатия. Ладонь напоминала размерами лопату. – Ты чьих будешь?

Вопрос был с неприятным намёком, да и всё поведение незнакомца – сказать откровенно – отдавало хамовшиной.

– Билет покажите! – ледяным голосом потребовал Николай Сергеевич. Поданную руку он, естественно, проигнорировал.

– Да я это! – хохотнул новенький. – Неужели не веришь? Моё место. Просто опоздал… с мужиками в тамбуре раздавили пузырёк, с мороза. – Пришелец стал рыться в карманах, отыскивая билет. – На посошок дюбнули водочки, вот я и задержался… Да где он, черти его раздери?.. неужели потерял? Незадача!

Повисла неприятная пауза, и её напряжение с каждой секундой возрастало. Такое бывает в грозу, когда воздух вдруг делается густым и вязким, совершенно очевидно, что сейчас блеснёт молния – разорвёт небо в клочья.

Незнакомец хмыкнул и прекратил поиски.

– А ты кто, собственно, такой, чтобы я тебе билет показывал? – Вопрос не лишенный оснований. – Стюард нашего трансатлантического судна? Или, быть может, проводник? – Глаза сощурились. – На худой конец, полупроводник?

Николай Сергеевич почувствовал, как в душе его возгорается лютая жгучая ненависть. Он молча встал и пошел за проводницей. "Сейчас ты узнаешь, кто я такой!" – мелькнуло в голове.

Поход закончился быстро и неприятно. Можно сказать позорно.

Пришла проводница, новый пассажир изящно чмокнул её в щечку, играючи подарил плитку шоколада и предъявил билет.

– Шутка. Разыграл я тебя! – Попутчик толкнул Николая Сергеевича пузом. – Ты чего такой серьёзный, а? Как на поминках? – Последнее слово он произнёс с ударением на "о", ласково, напевно.

Проводница ушла (метнув в Николая Сергеевича презрительный взгляд). Новый сосед закинул наверх свой баул, переоделся и сел за столик, испросив для себя стакан чаю. Всё это он проделал естественно и непринуждённо, как будто не было конфликта и злобы Николая Сергеевича.

Более всего последнего удивило то, что этот "джентльмен" имел точно такие же тапочки. За свою пару Николай Сергеевич заплатил двести долларов и продавец уверял, что это единственно возможный комплект, что делают эти тапки вручную из какого-то там мудрёного пуха и кожи, и вторых таких быть не может в принципе. Хоть убей.

– Волюнс-неволюнс, – миролюбиво пророкотал сосед, – нам суждено быть попутчиками. – Он налил себе Колиного коньяку и тут же выпил, отсекая пререкания и возможные претензии. – Посему я предлагаю отставить разногласия. На время. Постараемся украсить общество друг друга. Что может быть приятнее путешествия с хорошим собеседником? Согласны?

Николай Сергеевич помедлил с ответом.

"Ну вот… началось… а каково ваше мнение? вы мне позволите? я вас потревожу…"

От прежнего благостного настроения не осталась и следа.

"Однако он прав, – пришла другая резонная мысль. – Соседей и друзей не выбирают".

– Конечно не выбирают, – подтвердил попутчик. – Ни друзей, ни соседей, ни родителей. Даже родину не выбирают.

– К сожалению, это факт, – вздохнул Коля и представился: – Агибалов. Николай Сергеевич.

– Савва Евгеньевич, – ответил новый знакомец.

Мужчины пожали друг другу руки, Николенька отметил в мозгу, что рука Саввы была тёплая и сильная. С чёрными волосками на фалангах.

– А фамилия?

– Балда. Савва Евгеньевич Балда.

– Всё шутите? – Николай Сергеевич нахмурился и уже собирался обидеться, но Савва Евгеньевич успел это сделать первым:

– Какие шутки? Обыкновенная фамилия, не хуже вашей, между прочим. Пушкина читали? Болдинская осень и всё такое… про попа стихи есть.

Николай Сергеевич почувствовал некоторую неловкость. Не за Савву Евгеньевича, а за Пушкина. Вернее, за себя, что сам не сразу ухватил литературные тонкости.

– Прошу прощения! – Николай Сергеевич пожал плечами. – Я допустил бестактность, однако вашу фамилию нельзя считать популярной, признайте. Скорее она… редкая.

– Ладно, земляк, не бери в голову!

Откуда-то из-под земли возник второй стакан, и Савва Евгеньевич разливал коньяк уже на двоих. Делал это не мелочась, по полстакана.

– За знакомство.

Балда хлопнул свою порцию залпом и не закусил. Николя попытался смаковать – не получилось, слишком велика была доза, да и обстоятельства не благоприятствовали. Допил по-русски, в два глотка. Крякнул и почувствовал, как огненная волна пробежала по пищеводу, прибоем омыла душу.

– Чем изволите заниматься? – осведомился Савва.

– Работаю…

– Ну-ну! Без ложных скромностей! Здесь все свои.

– Небольшой частный бизнес. Специи. Торгую специями. – Николай Сергеевич развёл руками, мол, так уж получилось. Спросил (в свою очередь): – А вы?

– Гинеколог, – быстро ответил Савва. – Первой категории. Работаю в муниципальной клинике.

Коньячное тепло окутало организм Николая Сергеевича, очистило мозг и наполнило его здоровым оптимизмом. И сарказмом. Он посмотрел на руки Саввы Евгеньевича и подумал, что такими ручищами хорошо подковы гнуть, а не в женщин лазать. Будто услышав мысли попутчика, Балда спрятал руки под стол и прибавил:

– А ещё я поэт. Песни пишу. Народные и не очень.

– Это как?

– Да так, пару лет электорат помнит автора, а потом… фью-ить! – Савва сделал рукой жест, будто выпустил в окно синицу. – Слова меняют, интонации врут. Автор забывается постепенно, и песня уходит в массы.

Поверить было трудно, и Николай Сергеевич потребовал привести пример. А лучше несколько. Впервые в жизни он делил купе с бардом.

– Ну, – Савва возвёл очи к потолку, – вот хотя бы из раннего… всего текста сейчас и не припомню… романс это был, лирический: "Я встретил вас и всё такое, В отжившем сердце расцвело…"

Проговорив две строки, Балда замолчал, а потом с томным видом отхлебнул из стакана. Николай Сергеевич последовал примеру.

– Ещё была песня на историко-географическую тему: "В краю Монголий плещет море, Там отодрали на заборе". Не помнишь? Ну как же! – расстроился Савва. – На всех танцплощадках крутили. Или вот ещё из популярного, ты должен знать: "Там где клён стоит, недобром пропах, Пристяжной моей волк нырнул под пах!"

– Зачем?

– Что "зачем"?

– Зачем под пах?

– Хрен его знает. – Савва замялся. – Все норовят занырнуть под пах.

– Понятно.

В купе стало жарко, Савва Евгеньевич потянулся открыть окно, Николя заметил, как под рубашкой его попутчика перекатываются бугры мышц. "Здоров мерзавец", – подумал с завистью.

– А куда путь держишь? – спросил Савва.

– В Вену, конечно, – удивился Николай. – Можно подумать, у вас другой маршрут.

– Естественно другой. Нафига мне в Вену? Я в Минусинск шпарю.

– Это что? Город такой? Или сексуальная недостаточность?

– Понятно, что не деревня, – ответил Савва Евгеньевич, опуская остроту. Достал из кармана проездной билет, предъявил.

В билете, действительно, станцией прибытия значился город Минусинск.

Но не столько диковинный городок, о котором Николай Сергеевич услышал впервые, сколько сам билет поразил Агибалова. Он отчётливо помнил, что розовую бумажку Балда отдал проводнице. Девушка держала её в правой руке вместе с шоколадкой. И билет уплыл из купе вместе с проводницей.

– Действительно, Минусинск. – Николай Сергеевич тупо сверил номер поезда, дату и время отправления. Всё совпадало. – А зачем?

– Как зачем? –

...

конец ознакомительного фрагмента