Текст книги "Отставший"

Не стоит прогибаться под изменчивый мир,

Пусть лучше он прогнется под нас,

Однажды он прогнется под нас.

А. Макаревич

Пару раз за свою сознательную жизнь Феликс мечтал быть бомжом. Было что-то привлекательное в этой «профессии». Безграничная свобода, ясность, синее небо. «Что нужно бомжу? – рассуждал. – Самая малость: картонная коробка, корка хлеба и лужа чистой воды».

Кажется, про это пел чувак из группы "Крематорий". Феликс напряг память, но вспомнилась всего одна строчка: "Я, аутсайдер, нищий изгой, жил всегда за чертой, в луже чистой воды…"

Теперь всё изменилось. Совсем. Теперь бомжом быть не хотелось. Категорически. Чертовски трудно спрятаться среди людей, когда ты так сильно от них отличаешься.

Щель между домами выглядела безобидно, и всё же Феликс выждал минуту. Медлил, всматривался в кирпичный рисунок. «Хрен его знает, откуда он появится… и на кого будет похож».

Прижимаясь к стене, Феликс прошел через арку, выглянул на улицу. Улица выглядела… необычно. Скривил губы, и подумал, что слово "необычно" подходит к этому пейзажу, как определение "мило" к бреду наркомана.

Мимо промчалась повозка на высоких тонких дугах. Спицы мелькали так часто, что рябило в глазах. Следом, на небольшой высоте, почти касаясь затылков прохожих, скользнул подросток на сверкающем алом диске. Мальчишка был одет в зелёный плащ с многочисленными карманами и длинными фалдами. Феликс невольно оглянулся на свою серо-синюю куртку. Вспомнил, как покупал её "чтобы не выделяться".

"Ага. Совсем неприметно".

Дольше оставаться в "щели" было невозможно. Худой мужик с пропитой физиономией уже открыто пялился. "Очевидно, дворник, – сообразил Феликс, стрельнув взглядом в татуированную рожу. – Хорошо хоть метла не изменилась".

"Из всех возможных пролетариев они самая гнусная мразь… прав был Полиграф Полиграфович в этом отношении".

Дворник взмахнул рукой, что-то вякнул и решительно выдвинулся вперёд. Феликс надвинул на глаза кепку, сделал морду топориком и пошел в противоположном направлении. "Хрен вы меня возьмёте, суки. Без боя не дамся!"

В подъезд возвращаться было опасно (провёл там уже две ночи). А куда? Пока неясно, но с центральной улицы нужно валить – это однозначно.

Феликс свернул в первый попавшийся проулок и обомлел: прямо перед ним из-под земли выросла огромная зубастая женская рожа. Подмигнула и послала воздушный поцелуй: "Привет красавчик!"

Рекламный баннер. Лифчики, омолаживающие кремы, путёвки в Таиланд.

"Ах ты, Боже мой!" Феликс почувствовал что дрожит, и как холодный пот стекает вдоль позвоночника. "Бежать! Бежать! – пульсировало в мозгу. – Как можно скорее!" Трезвая, спокойная половина сознания возражала, что драпать некуда. Просто некуда. "Главное – не суетиться, не мельтешить. Так продержимся дольше".

Вдалеке, в глубине двора стоял мусорный бак (к счастью они несильно изменились), рядом с баком высилась груда картонных коробок грязно-малинового цвета. Две пластиковых бочки странной формы и что-то ещё, вероятно мусор, предназначенный для переработки.

Это был "подарок" судьбы. Феликс направился к баку. Из коробок соорудил подобие избушки, подумал, что три поросёнка находились в похожих условиях: "Волки охотились за ними, чтобы сожрать. Люди… с аналогичным предложением".

До вечера сидел в укрытии.

Есть хотелось немилосердно. Контейнер с пищевыми отходами стоял неподалёку, однако воняло из него жутко. Феликс решил, что лучше сдохнет от голода, чем от желудочного отравления.

Над улицей вспыхнули фонари. Металлических "шей" не было видно (а быть может, их не было вовсе) и казалось, огни плывут над мостовой, как светлячки в поле в безлунную тихую ночь. Фиолетовые-зелёные-оранжевые одежды прохожих не казались больше пугающими. Напротив: "Я на карнавале, – думал Феликс, успокаивая себя. – Это такой карнавал необычный".

Зажглась вывеска: "Ремонт одежды любой сложности". Глаз машинально ухватил: "Ремонт надежды любой сложности". Перечитав ещё раз, подумал, а что? Разве надежда не нуждается в починке? Быть может, это самое сложное искусство – починить чью-то надежду.

Поёжился, глубже запахнул куртку.

Вдруг какая-то деталь зацепила сознание. Еще не понимая, что именно ищет, Феликс напрягся и вгляделся внимательнее. Увидел его.

"Точно! Я видел его раньше! В своей… прошлой жизни". Он условился называть свою прошлую жизнь "прошлой жизнью". Чтобы было понятно.

По мостовой, у самого края людского потока двигалась фигура в длинном бордовом… "Как это называется? Ряса? Паранджа? Балахон?" Фигура в бордовой накидке-кашае. На ногах незнакомца были сандалии (несмотря на позднюю холодную осень), в руках он держал деревянные чётки.

Феликс стремительно выбрался из своей "башни" и направился следом. Держась на отдалении, но ни на секунду не теряя "бордового мужика" из виду.

К счастью "погоня" продолжалась недолго. Бордовый свернул на соседнюю улицу, прошел её насквозь, повернул ещё два раза. Сбавил темп. Впереди показался контур восточной пагоды – её обступили со всех сторон высотные здания, так что, не зная дороги, попасть сюда было трудно до невозможного.

– Тебе чего?

Разглядывая пагоду, Феликс отвлёкся и нагнал "бордового". Теперь тот стоял рядом, смотрел недружелюбно.

– Ты же этот… как тебя… – Феликс пошевелили пальцами, будто перебирал купюры в бумажнике. – Мусульманин?

Он ждал, что бордовый подскажет, но мужчина молчал.

– Буддист или кришнаит, – поправился Феликс.

– Ну и? – спросил бордовый, не отрицая предположения Феликса.

– Ты должен мне помочь.

Человек провернул на ладони чётки, и медленно от самых ботинок до макушки осмотрел Феликса. Будто высматривал под одеждой оружие или старался запомнить картинку до мельчайших подробностей. Закончив осмотр, кратко мотнул головой: "За мной!"

– Голову опусти вниз, – приказал, – и не смотри на людей.

Феликс (он впервые за несколько дней почувствовал облегчение) спросил, куда же ему смотреть в таком случае?

– На мои пятки, – получил краткий ответ.

Прошли двором (по заасфальтированной и обсаженной высоким кустарником дорожке), у глухого металлического забора задержались – на двери был замок.

Замок оказался весьма странной конструкции. Феликс ожидал увидеть приёмник магнитной карточки или (памятуя о фантастических фильмах) сканер сетчатки глаза, однако ничего подобного здесь не было. Справа от двери, из квадратика на уровне пояса торчал выступ. Формой и размерами он напоминал сучок на дереве, случайно или умышленно обломанный очень остро. Мужчина распахнул кашаю и придвинулся к устройству…

Феликс не разглядел подробностей, а посему задал вопрос, на каком принципе основан замок? (Когда они оказались внутри, в парке, а дверь, закрываясь, лязгнула.)

– Тестирует капельку крови, – ответил буддист.

Феликс поднял брови, но не успел ничего произнести.

– Из пениса, – пояснил его спутник. – Слышал об индейцах майя? Они считали эту кровь священной.

В глаза бросилась спартанская скромность храма. Вход не украшали львы или драконы. Статуя Будды не располагалась на крыше, не было видно затейливой резьбы и позолоты. Храм напоминал общежитие какого-нибудь «Института лёгкой промышленности». В институте обучались студенты из Азии, а потому здание общаги для них возвели в восточном стиле.

Огромная круглая арка. Несколько бронзовых колоколов разного размера на палке-оси прямо в дверном проёме. Ровные деревянные колонны, выкрашенные бордовым цветом. Позади (как бы за храмом) маленькая аккуратная башенка. Архитектор устроил на ней регулярно выступающие элементы крыши, и от этого складывалось впечатление, что башенка ненастоящая. Что семь или восемь огромных тортов в шестиугольных коробках поставили друг на друга. Заготовили к празднику.

"Вот только чего ради? – задумался Феликс. – Чему радоваться?"

От вида этого странного места, Феликс опять затосковал, невпопад спросил, почему всё вокруг выкрашено бордовой краской? Получил ответ, что краска вовсе не бордовая, а вишнёвая. И что лучше бы ему не болтать и не соваться.

Впервые прозвучало слово "отставший":

– Не болтай без причины, отставший!

На входе в храм проводник крутнул молитвенный барабан мани, сделал Феликсу знак пригнуться, и они оказались в тёмном коридоре без окон и освещения. Ослепший с улицы Феликс ухватил буддиста за руку и шел за ним, как за поводырём. (Впрочем, "как" здесь явно лишнее. Именно, что за поводырём.) Доносились запахи съестного, бытовые шумы и даже смех. Этот смех более всего насторожил Феликса, ибо он – определённо – принадлежал женщине. Женщинам – их было несколько.

– Где Ринчен Санпо? – спросил поводырь, непонятно к кому обращаясь.

– Пребывает в стабильности, – ответили из глубины комнаты.

Проводник удовлетворённо кивнул (Феликс уже пообвыкся с сумерками и различал детали) и продолжил движение по коридору.

Миновав несколько комнат, они оказались в маленьком зале. Пол этого зала располагался уровнем ниже, чем коридор и Феликс непроизвольно подумал о бассейне. Округлая форма зала и спаренные деревянные колонны усиливали такое впечатление.

В центре на маленькой циновке сидел человек в мятой четырёхгранной шапочке и ожидаемо бордовой кашае. Глаза сидевшего были закрыты, он замер, будто оцепенев.

Однако, несмотря на полную неподвижность буддиста, Феликс был уверен, что ещё мгновение назад он ел. Об этом свидетельствовала маленькая чёрная миска (позади циновки) и влажные бамбуковые палочки, лежавшие на миске.

– Ринчен Санпо! – приветствовал проводник. – Да уплотнится твоя стабильность!

Монах ответил такими же словами и открыл глаза.

"Слепой!" – подумал Феликс с каким-то внутренним разочарованием.

Один глаз монаха был затянут белёсой плёнкой, второй не имел зрачка – на белом контуре глазного яблока лежала тёмная "копейка" радужки.

Тем не менее, монах осмотрел Феликса (таким же основательным манером: от ступней до макушки), затем пригласил сесть:

– Дай отдых пояснице, почтенный друг! – он указал обеими руками на циновку перед собой.

Феликс подошел и неловко опустился на бамбуковый диск. Долго пристраивал под себя ноги. Их было слишком много для такого маленького сидения.

Проводник, тем временем, растворился в тени коридоров, решив, что больше он здесь не нужен.

– Чайку бы! – произнёс монах, не повышая голоса.

В то же мгновение девушка в просторном оранжевом кимоно внесла глиняный чайник и две фарфоровые чашки. Поставила поднос на низенький столик и ретировалась.

Чай пили молча. Только сопение Феликса и громкое довольное причмокивание монаха разносилось по залу. Стало жарко.

Наконец, Феликс не выдержал.

– Вы монах? – спросил он.

Монах не отрицал.

– Буддист?

– Нет.

– А кто?

– Даос.

– Это что за херня? – спросил Феликс и густо покраснел.

Между тем, монах не огорчился на грубое слово. Он выглядел… как бы это сказать… Будто к директору детского сада привели в кабинет самого отчаянного и разбитного драчуна из младшей группы. Директор смотрит на это "чудо" и решает, стоит ли ему подружиться с малышом (метод пряника), или жестоко выпороть хулигана (метода кнута).

– Мне трудно с тобой разговаривать, – произнёс после паузы. – Глубина твоего невежества не имеет меры. Попробуй сформулировать вопрос по-другому.

– Чем вы отличаетесь от буддистов?

– Прежде всего, отношением к пустоте, – ответил монах, и Феликс почувствовал, что этот вопрос понравился. – Вот послушай, что говорит о пустоте буддистский наставник высочайшего ранга…

Монах потянулся к стопке книг (она стояла прямо на полу) и вытащил одну, в потрёпанном кожаном переплёте. Надел очки и откашлялся. Очки поразили Феликса. Это были суперсовременные окуляры со сложно-фокусными линзами. "Баксов пятьсот, думаю… – пронеслось в голове. – Может дороже".

– Пустота, – прочитал монах, – это отсутствие самобытия, собственной сущности явлений. – Он посмотрел на Феликса поверх очков, проверяя внимательно ли тот слушает. – Это отсутствие не отличается во всех вещах, но тот предмет, в связи с которым она созерцается…

Монах отвёлся от книги и пояснил, что созерцание происходит в Калачакре ("Это система буддистского мировоззрения, своего рода Мировращение").

– Так вот, в Калачакре, предмет в связи с которым созерцается пустота представляет собой не скандху, состоящую из атомов, а образ пустой формы. – Монах ещё раз взглянул на Феликса. – И происходит это по следующей причине: если постигающий пустоту ум и его проявление – пустую форму превратить в нераздельные тело и ум, осуществляется тело Мудрости, а тело, состоящее из атомов, в тело Мудрости не превращается.

Он опустил книгу, обратился к Феликсу: "Каково? Сомнительно, правда?" Ответа, впрочем, монах не ожидал и вернулся к чтению:

– Также пустота здесь – не всякая при исследовании. Она представляет собой отрицание пустоты как не-существования всего: нигилистического понимания вследствие неправильного способа исследования.

"Ну ты, братец, залупил!" – подумал Феликс, когда цитирование окончилось.

– А если простыми словами? – попросил, намекая, что понял немногое.

– Буддисты просто не понимают, что такое пустота. Они рассуждают о ней только применительно к какому-то объекту! Всё одно, что рассуждать о тени предмета, опираясь только на его форму и забывая о положении солнца.

– А зачем рассуждать о пустоте, если там ничего нет? – задал вопрос Феликс.

– Пустота это не то, чего нет, – ответил монах. – А то, что есть. Но чего мы не видим или не ощущаем.

– А можно ещё проще? – спросил Феликс. – Без пиз… пустоты.

Монах вздохнул и озабочено нахмурился.

– Представь, что ты пошел прогуляться и попал под дождь. И не просто под дождь, а под ливень. Град лупит с куриное яйцо, ветер свищет. Что в таких обстоятельствах станет думать христианин?

– Что?

– Он озадачится, за что его бог наказывает. Буддист начинает рассуждать о коловращениях всего сущего и о потоках несущественного. Начнёт убеждать себя, что непогода существует только в его воображении, ибо он – тень Великого Ничто.

– А даос?

– Даос придумает способ, как ему укрыться.

Монах расхохотался. Смеялся долго, до слёз. Смех был настолько заразителен, что Феликс тоже к нему присоединился.

– А если говорить серьёзно, – монах промокнул глаза платком, – это мы придумали буддизм и экспортировали его в Индию в качестве эксперимента. Это случилось в пятом веке до нашей эры. В те времена в Китае существовала школа "Пяти ковшей риса", от неё отделились несколько молодых монахов… полагаю, тебе это не интересно.

Монах вернул книгу в стопку, очки положил в футляр.

– Что привело тебя ко мне, отставший?

"Отставший!"

Ещё звуки этого слова не стихли под сводами храма, а Феликс почувствовал, что стало холодно и неуютно, будто была произнесена короткая магическая сутра, или особо-секретный, запрещённый к использованию тетраграмматон, способный в мгновение ока превратить живое в неживое.

Через пространство зала пролетел недобрый ветерок, и Феликс растеряно спросил, почему его называют отставшим?

Монах ответил, что понять это трудно, а непосвященному так и вовсе не под силу.

– И что мне делать? – спросил Феликс и развёл руками.

Он живо представил себе улицу… эти уродливые рожи, кричащие цвета, объекты в которых слабо угадывались машины… кареты-дома-деревья-люди… весь этот бред воспалённого сознания.

Монах подлил чаю и попросил рассказать.

– С чего всё началось? Возможно, здесь кроется корень твоего… отставания.

"С чего?" – мысленно повторил Феликс и вспомнил недавний вечер, красивый пурпурный закат, обещающий назавтра жаркую погоду. Пыль летела из открытого окна – он ехал на автомобиле. Колесо встречной машины угодило в выбоину, брызги заляпали ветровое стекло и борт…

"Кажется, я выругался… да, точно, выразил пару ласковых этому лихачу. Алка сидела на заднем сидении справа, смотрела на меня через зеркало. Сказала, что сквернословить это грех, а я ответил, что грех, это то, чем мы занимаемся. Тогда она рассмеялась и ответила, что по любви – это не грех".

– Была суббота, – произнёс Феликс, – я работал. Сверхурочные платили хорошие, и Алла Александровна лично позвонила, приказала выйти. Нужно было объехать четыре "точки", заехать на центральный склад, чтобы отчитаться, а потом мы…

Феликс показал пальцами, что планировалось потом, брови монаха взлетели на лоб:

– Ты спрягался с женой своего начальника?

– Так получилось, – виновато ответил Феликс.

– Ты её совратил?

– Скорее она меня.

Монах заметил, что сексуальные практики нередки у даосов: "Оргии для поддержания рода проводятся регулярно. Важно непрерывно читать при этом молитвы и помнить для чего совершается соитие".

"Для удовольствия, – мысленно ответил Феликс. – Для чего же ещё?"

Продолжил:

– Вечер был, как на картинке. Не жарко и не холодно, ветерок свежий. Алка меня всё время поторапливала, ей не терпелось сдать бумаги мужу (босс ждал на складе) и уединиться со мной в парке. Она будто сидела на раскалённой сковороде. А в парке… в парке хорошо! Местечко у реки красивое… – Феликс изобразил руками кучерявость деревьев. – Мы оставляли машину… а иногда и в машине…

Даос с пониманием хихикнул, и сказал, что соитие с горячей наложницей особенно приятно.

– Не спорю, – сердечно согласился Феликс. – Задору Алке хватало. Мы проехали "точки", сняли остатки, прибыли на склад. Там, как раз, загружали фуру. Николай Альбертович – Алкин муж – руководил лично. Он всегда брал "быка за рога" – это его любимая поговорка. Завскладом стоял рядом, но только помалкивал и отмечал в накладных загруженные позиции. Тут всё и произошло…

Феликс закрыл глаза и явственно припомнил, как погрузчик, кряхтя и надрываясь, поднял паллет, как стальная "вилка" погрузчика начала гнуться. Вначале медленно, а затем стремительно. Феликс смотрел на неё, как зачарованный, а когда сообразил опасность и подался вбок, упёрся в чьё-то плечо.

– Николай Альбертович стоял рядом. Он как-то неловко поддал меня… не могу сказать, что умышленно, однако…

– Что "однако"?

– В последнюю секунду, перед тем, как потерять сознание, я разглядел его глаза. Он знал. Он ЗНАЛ про нас с Алкой.

Со значением помолчали.

– Тебя вырубило, – уточнил даос, – или раздавило?

– Кабы раздавило, – резонно возразил Феликс, – я бы с тобой теперь не разговаривал.

– Как знать, как знать, – туманно ответил монах и жестом попросил продолжить.

– Пришел в себя утром. В своей квартире. – Феликс потёр ладонью лоб, стараясь вспомнить, как можно больше деталей. – Я даже не сразу сообразил, что вчера произошло. Проснулся, как обычно, в половине седьмого, стал собираться на работу, умылся, почистил зубы.

– В воскресенье?

– В воскресенье. Но я тогда не знал, что уже понедельник. Вернее, я был уверен, что понедельник и не знал, что воскресенье…

История запутывалась на глазах, а потому Феликс махнул рукой, мол, сейчас это не важно, после станет яснее.

– Сварил кофе… кофе меня насторожил сильнее всего. У него изменился запах. Он пах рыбой. Арабика пахла рыбой. А потом факс…

– Что с ним?

– Он стал белым. Вернее, таким… – Феликс покачал ладонью. – Серозным. Полупрозрачным.

Монах кивнул.

– Хотя работал исправно, и гудки шли. Я проверил. Тогда я решил… – Феликс задумался, стараясь вспомнить, что именно он решил в то мгновение. – Да ничего не решил. Опаздывал. Сунул под мышку тубус с чертежами и побежал на остановку.

– Ты же работал водителем? Зачем тебе тубус с чертежами?

– В том-то и дело, что я уже не работал водителем. Это потом выяснилось, позднее. Хотя я твёрдо знал, что работаю старшим чертёжником в градостроительном корпусе.

Феликс замолчал и подумал, что если бы кто-то рассказал ему эту историю полгода назад, он бы решил, что по рассказчику плачет "дурка".

– На улице… на улице в тот день было как обычно. Хотя я и не приглядывался особо. Прошел через двор по аллее… В переходе ко мне мужик пристал. Спросил, как у меня дела и нормально ли я себя чувствую. Я ответил, что хорошо. И ещё подумал, что мужику самому надо у врача провериться. Костюм носит с бабочкой, ботинки лаковые, а сам зачуханный, как бомж. Патлы замызганные до плеч. И глазёнки бегают, будто спиз…ть что-то собирается.

– Первые изменения едва уловимы, – задумчиво произнёс даос. – Как дуновение ветерка весенней полночью.

– Пришел на работу, встал за кульманом, укрепил чертёж… Руки сами всё делали, будто я черчением всю жизнь занимался. – Феликс рассказывал, не обращая внимания на ремарки собеседника. Ему хотелось выговориться. – За стеклянной перегородкой мелькнула моська Алки, она показывала пальцами какие-то знаки. Я в ответ показал, что мол, нет времени. Позже переговорим. В обед.

Николай Альбертович работал за соседним кульманом. У него разболтался болтик в пантографе, и я помог подтянуть.

"Что вы на меня так смотрите, Феликс? – спросил Николай Альбертович. – На мне узоров нету, и цветы не растут". "Точно, – отвечаю. – Не растут. Просто я засомневался проставлять ли вектора сил на оси подшипника. И ещё у меня странное ощущение с самого утра. Вокруг что-то происходит. Не замечаете?"

"Что именно?"

"Понятия не имею! Ощущение складывается такое, будто я актёр в театре. Перепутал постановки и выперся на сцену во втором акте. Декорации и рожи вокруг другие. Вернее, актёры прежние, а грим и пьеса – другие".

Николай Альбертович хмыкнул и ответил, что это нервное расстройство. Называется дежавю, и оно очень "популярно в народе".

"Особенно среди интеллигенции. Вам кажется, Феликс, что вы уже где-то видели незнакомых людей, были в незнакомых местах и принимали участие в каких-то исторических событиях в прошлом… это ложная память".

Такое объяснение меня удовлетворило. Отчасти. Но плечо-то болело! И память… пусть ложная, но я отчётливо припоминал поездку, склад… и многое другое.

До обеда кое-как дотянул, в столовой поговорил с Алкой. Она пригласила меня в кино. Я спросил про Николая Альбертовича.

"А что Николай Альбертович? – удивилась она и прищурилась, как кошка. – Он мне не муж".

Вот так.

Меня аж зло взяло: "Разыгрываете! Шута из меня делаете, сукины дети!"

В перекуре вошел в курилку, выждал, пока Николай Альбертович один останется. Прижал его в углу, взял за грудки. "За что, – спрашиваю, – чудак на букву мэ, ты меня под паллет с консервами подсунул? Убить хотел? Из-за этой сучки крашеной?"

У него глаза округлились, очки набок съехали.

"О чём вы говорите, Феликс. Вернее, о ком?" Лопочет, а в глазах испуг стоит, но не ужас и не паника – я это явственно отметил. Будто ему не за себя страшно (что я его под суд отдам), а за меня.

"О твоей жене, – говорю. – О ком же ещё!"

"У меня нет жены!"

"Нет?"

"Нет".

Неожиданный поворот.

Паспорт я у него проверять не стал. Растерялся.

"Дежавю, Феликс! – Николай Альбертович отряхнул пиджак, поправил очки. – Нервное расстройство. Вы плохо выглядите, дружок. Вам следует отдохнуть".

Он вышел из курилки, вернулся к рабочему месту, а я засмолил ещё одну. Сердце дрожало, пальцы прыгали. Какой из меня чертёжник? Как из зайца машинист.

…Сколько времени прошло не знаю. Сигарета догорела до фильтра и погасла, я "замёрз", уставив очи в одну точку. Позади, в общем рабочем зале зажгли освещение. Я опустил взгляд, рядом со мной стоял цветок (драцена, кажется). Листья большие, в крапинку. Синие.

Синие!

И тут я вспомнил! Я недавно разбирался, почему листья растений зелёные. Дело в том, что это оптимально с точки зрения длины волны и энергии света! Весь спектр поглощается, и только зелёная составляющая отражается!

И это означает только одно: нет у меня дежавю! Я здоров!

Я развернулся и взялся за рукоять двери, намереваясь поведать о своём открытии.

Замер. Насторожился.

По центральному "коллектору" шел человек. Незнакомец. Мне не понравился его костюм: серое полосатое сукно, широкая шляпа, ботинки на толстой подошве. Так одевались гангстеры в тридцатые годы.

Незнакомец пересёк студию, ловко "курсируя" по узким проходам. Задержался около моего кульмана. Всего на мгновение, но задержался не просто так, мимоходом. Цепко задержался.

Прошел к столу Николая Альбертовича, склонился. О чём-то спросил чертёжника.

Я смотрел во все глаза. Я был отчаянно уверен, что речь идёт обо мне, и что добром этот визит не кончится.

Николай Альбертович кивнул, соглашаясь, повернулся, пошарил по моему кульману глазами. На его лице повисло растерянное выражение. Он что-то ответил незнакомцу и махнул рукой в сторону курилки.

Я всё это отлично видел сквозь зеркальную стену.

Далее… далее произошло ужасное.

Незнакомец – здесь я впервые увидел его лицо, – распахнул рот (он растянулся, будто был изготовлен из каучука) и огромным шершавым языком лизнул Николая Альбертовича.

Большая часть головы чертёжника (от подбородка до правого уха) исчезла… словно её срезали бритвой или, действительно, слизнули. Над ухом повис лоскут кожи, он был похож на странный короткий галстук, желтушного жирового оттенка и декорированный человеческим волосом.

На черепе белели кости, виднелась их розовая бархатная "начинка", разрезанные (если это слово применимо) сосуды и мышцы. Я увидел половину глазного яблока и нервные волокна.

Это продолжалось не более мгновения. И, что особенно меня поразило, Николай Альбертович не испытывал беспокойства или паники. Он продолжал работать, словно заведённый механизм. Он ещё раз озабочено оглянулся назад, на моё место, как бы спрашивая, куда это запропастился его коллега?

Глазное яблоко вывалилось из глазницы и повисло на пучке нервов. "Гангстер" резким движением оторвал его (рассечённая голова дёрнулась, едва не стукнувшись о стол) и сунул "лакомство" в рот.

Ещё несколько раз появлялась язык-бритва, прежде чем Николай Альбертович исчез полностью. Я зачаровано наблюдал, как разлетаются кровавые брызги и удивлялся, что другие ничего не замечают. НИ-ЧЕ-ГО!

С другой стороны зала мне отчаянно "семафорила" Алка, тыкала пальчиком в циферблат часов, как бы говоря: "Хватит филонить! Работай быстрее! Опоздаем!"

Я показал ей средний палец (сам не понимаю почему) и побежал. Во все лопатки.

Ноги стремительно несли меня по коридорам и лестничным пролётам. Минуя лифты и скопления народа, я оказался на улице. В голове звенел бронзовый колокол: "Гы-ы-о-ом! Гы-ы-о-м!" – неистовый в своём безумстве набат. И не было ни единой мысли, только стояла картинка – болтающееся на жилах глазное яблоко.

"Кто это?" – первая связная мысль. Я отдышался и пришел в себя. Вопрос идиотский, бессмысленный. (Дело происходило в супермаркете, на улице Вознесенского). Медленно брёл вдоль полок, как Моисей через Синайскую пустыню. Глаза мои перебегали от баночки к пакетику, от пакетика к коробочке… и далее вперёд, по бесконечным рядам.

Через полчаса пришел второй вопрос: "И чего ему надо?" От этого вопроса я едва не рассмеялся. Ответ очевиден: "гангстер" искал меня.

Феликс перевёл дыхание и медленно повернул голову, прошел глазами вдоль стен. Тканевые портьеры, знаки «Инь-Янь», шест в углу непонятно для чего приготовленный, простецкое бамбуковое кресло на возвышении, мягкие фетровые сапоги с вышивкой (задвинуты под кресло). Хотелось убедиться, что в микроскопическом мирке храма ничего не изменилось. Дерево осталось деревом, а льняная ткань шапочки, льняной тканью.

Монах спросил, желает ли Феликс покурить или ещё выпьет чаю?

В маленькую лаковую трубку с чрезвычайно длинным чубуком монах заложил шарик какой-то тёмной пахучей смолы и осторожно поджег. Поджег мудрёно: не пользуясь открытым пламенем, а поднося спичку через кусочек фольги.

– Нет, – отказался Феликс, подозревая в этом "табаке" недоброе.

Даос понимающе кивнул.

– Что это было? – спросил Феликс. Подумал и с чувством добавил: – Во что превратился Мир?

Даос затянулся и ответил, что с Миром всё в порядке.

– Ты посмотри на звёзды, – начал издалека. – Они находятся в непрерывном движении. Наша Земля за секунду пролетает в космосе тысячи километров. Вращается, испускает и поглощает излучение. Ежесекундно вспыхивают новые звёзды, старые погибают.

Даос походил в эту минуту на популярного лектора, делающего доклад работникам какого-нибудь завода в сибирской глубинке.

– Или возьмём микромир. Электрон находится в непрерывном движении. Кристаллическая решётка колеблется, молекулы органических соединений вытягиваются и сжимаются. Превращаются…

– Я всё это понимаю, – Феликс горячо вскинул руку. – Но…

– Но не перебивай, – попросил даос. – Наш Мир тоже находится в непрерывном превращении.

Феликс задумался. Почесал в затылке и сделал глоток чаю. В этот раз даос заварил другой состав. Сладковатый, пряный острый и нежный одновременно.

– И как это называется? – рассеяно спросил. – Это превращение.

– Дао, – ответил монах. – Это основа нашего Мира, его невидимая несуществующая суть. Вот послушай трактат "Дао Де Цзин".

Монах процитировал по памяти: "Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя".

– Иными словами…

– Иными словами, Мир живёт своей обычной жизнью. Каждую секунду всё его наполнение изменяется. Меняются цвета, форма, размеры, соотношения и отношения, принципы… всё постепенно меняется. Даже бозон Хиггса.

– Тогда почему я…

– Ты отстал. Из-за травмы ты перестал изменяться вместе с Миром. И стал замечать изменения.

– Ага! – саркастически "согласился" Феликс, намереваясь "прищучить" даоса.

Пробел в измышлениях был очевиден, нужно было только ухватить его и вытащить на свет.

– Другие не замечают, – произнёс с ядом в голосе, – а я вдруг стал замечать.

– Это сложно понять, – согласился даос. – Попробую объяснить. Вот ты упоминал листья растений. Они зелёные. А почему?

– Зелёная часть спектра отражается, – повторил Феликс, уже понимая, что у даоса заготовлено внятное объяснение. "Тёртый калач. Нахрапом такого не возьмёшь".

– А если повесить тебе на нос зелёного цвета очки?

– Я перестану различать эту часть спектра, – ответил Феликс.

– Именно! А теперь представь, что вместе с изменениями цвета листьев, меняются и очки. Что получится?

– Картинка перестанет изменяться. Я всегда буду видеть одно и то же.

Даос пыхнул трубкой и сказал, что это – "упрощая до безобразия, ущербно пересказанная" – суть происходящего.

– Люди не видят превращений, поскольку они часть Мира. А ты – ошибка Дао.

Феликс отпил ещё несколько глотков. Напиток магическим образом притягивал.

Помолчали.

Просто нечего было спросить или возразить, настолько объяснения казались невероятными… и логичными – "Ни малейшего зазора. Лезвие ножа не всунешь в эту теорию".

Феликс вспомнил про Николая Альбертовича, спросил, кто и зачем его убил.

– Это сделал старый уважаемый следователь Лао Линьши. Кто он, я не знаю, ибо он появился на свет в тот самый момент, когда Дао отделило Небо от Земли. Полагаю, Дао рассуждало следующим образом… – монах отвлёкся и пояснил, что термин "рассуждало" употреблён исключительно фигурально, для наглядности: – Ибо Дао не может рассуждать в принципе. Оно само и есть рассуждение. Так вот, поскольку Мир в состоянии родить (а правильнее говорить) составить из своей Пустоты тебя, Феликс, и таких, как ты (иными словами "Отставших"), то должна существовать процедура Исправления Ошибок. (Слово "Ошибка" также употреблено условно, ибо Дао не может ошибаться по своей сути, как не может ошибаться камень, катящийся с горы или вода в ручье). Лао Линьши исправляет ошибки и уничтожает Отставших. А также всех причастных к ошибке. Ты беседовал со своим бывшим боссом и Лао Линьши стёр его.