Текст книги "Правило случайного номера"

Правило случайного номера
Алексей Черныш

© Алексей Черныш, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава 1

– Вы ознакомились с условиями пребывания в отеле, в частности, с «правилом случайного номера»? – спросила у Петра Никифоровича девушка на ресепшене, протягивая ему бумаги на подпись.

– Да, конечно. Мне кажется, это честные условия. Мне всё нравится, я мечтал о таком отдыхе всю свою долгую трудовую жизнь. Давайте скорее всё подпишем.

– В любом случае, первые двое суток Вам нечего опасаться. Да и после тоже, в нашем отеле восемь корпусов, шанс оказаться в случайном номере ничтожен.

Девушка взяла у Петра Никифоровича подписанные бумаги, сказала: «Благодарю Вас, вот Ваш ключ», и протянула пластиковую карточку, на которой красовалась эмблема отеля и число 5417.

«Пять – это номер корпуса, четыре – этаж. Комната семнадцать на четвертом этаже пятого корпуса» – бормотал себе под нос Петр Никифорович, выходя из главного корпуса отеля на тридцатисемиградусную жару побережья Антальи. Его старомодный, советских времён, чемодан, выглядел нелепо на фоне пальм, блестящих современных автомобилей, загорелых мужчин и девушек в купальниках.

«А ведь когда-то этот чемодан обошёлся мне почти вполовину новенького «Москвича» – размышлял новоприбывший турист, поднимаясь на лифте на свой четвертый этаж.

Номер был шикарный – просторная кровать, стол с большим зеркалом, собственные туалет и душ, а главное – балкон с видом на Средиземное море. «Эх, жаль, старуха моя не дожила до такой жизни, всего-то три года» – вздохнул Петр Никифорович, голышом развалившись на кровати, обдуваемый прохладным воздухом из нависающего кондиционера.

Дни в отеле летели незаметно. «Вот ведь капиталисты придумали» – размышлял Петр Никифорович, плескаясь вечером в переливающемся красными цветами бассейне – «наверное и впрямь мы со своим социализмом не по той дороге пошли. Разве мог советский человек себе такое представить? А эта система питания „все включено“ – это же просто воплощение коммунистической идеи!». Его ничуть не заботила очевидная нелогичность его собственных мыслей, слишком уж хорошей, непривычно, невозможно хорошей стала его жизнь за эти дни.

Первая встреча с жертвой «случайного номера» состоялась то ли на пятый, то ли на шестой день его пребывания в отеле. Утром, после плотного завтрака, со стаканом бесплатного, как и всё остальное здесь, пива, Петр Никифорович шел на пляж, готовясь снова погрузить своё уставшее за долгую трудовую жизнь тело в Средиземное море. Рассматривал шедших ему навстречу купальщиц, подмигивая особенно красивым. «Есть, конечно, и некоторые преимущества в одиночестве» – размышлял он, как вдруг его взгляд упал на женщину среднего возраста, очень привлекательную для своих лет, если бы не отрубленная левая рука.

В том, что рука была именно отрублена, не было никаких сомнений. Причем отрублена она была с особой, как сказали бы прокуроры, жестокостью. Петр Никифорович сперва подумал, что это какая-то производственная травма. Вспомнил своего коллегу Михал Борисыча, который лишился ступни на заводе из-за несоблюдения техники безопасности, как у нас водится, по пьянке. Но рука этой женщины была отрублена кем-то умышленно, отрублена топором, с особой жестокостью. Достаточно было просто посмотреть на то, что раньше было предплечьем, чтобы это понять. Не оставалось никаких сомнений.

«…проживающий в случайном номере во время ночного сна может быть подвергнут различным физическим истязаниям, в том числе с применением грубой силы и различных технических средств и инструментов, на усмотрение сотрудников отеля» – Петру Никифоровичу вспомнилась фраза из подписанного несколько дней назад договора. «Обязательным условием для осуществления истязаний является предварительное обезболивание проживающего. Отель гарантирует, что проживающий в случайном номере не почувствует никакой боли во время истязаний, а так же в течение первых двадцати четырех часов после их осуществления». Он еще раз осторожно взглянул на женщину, а та улыбнулась, подмигнула, и сказала по-русски: «Это честные условия. Этот отдых того стоит. Вы один отдыхаете, или с супругой?».

«Один, супруга моя отбыла в мир иной три года назад» – ответил Петр Никифорович, и представился: «Петр». «Галина» – ответила женщина, и легонько прикоснувшись правой рукой к плечу Петра Никифоровича, жестом указала в сторону моря. И Петр Никифорович почувствовал, как тревога, накатившая было на него при встрече с Галиной, сменилась каким-то пронзительным, давно забытым ощущением счастья, как будто ему снова было шестнадцать, и весь мир снова лежал у его ног.

Глава 2

Далекому в прежней жизни от мировой экономики и проблем биоинженерии, и теперь заинтересовавшемуся ими в связи с радикальными переменами в его собственной жизни, Петру Никифоровичу удалось выяснить следующие факты. В связи с резким скачком цен на рынке живой человеческой ткани, обусловленным прорывом в биоинженерной области, для тех людей, кто был в курсе событий, на короткое время открылись широкие возможности. Особенно везучим удалось сколотить себе огромные состояния, вовремя продав всего лишь собственный мизинец левой ноги. Последующее лавинообразное усиление криминальной активности в погоне за человечиной вынудило все государства на планете ввести жесточайший контроль практически за всеми сферами жизни собственных граждан, в целях обеспечения их физической сохранности. Торговля живой человеческой тканью была взята под беспрецедентый контроль международных организаций, и после нескольких широких международных антикриминальных кампаний с показательными расстрелами и повешениями преступников страсти вокруг добывания живой человечины несколько поутихли.

Однако потребность в образцах оставалась огромной, при этом черный рынок живой человеческой ткани впервые в истории всех черных рынков был по-настоящему ликвидирован. Ни осталось ни единой возможности для нелегальной продажи или покупки, ни на задворках наркопритонов, ни в глубинах даркнета. Оставались только легальные пути добычи образцов, очень сложные, обременительные, контролируемые целой армией специально созданных институтов и учреждений внутри каждой из стран и до крайности отягощенные международной бюрократией.

Все эти новости планетарного масштаба открылись Петру Никифоровичу только здесь, в турецком отеле, точнее сказать, он сам впервые проявил к ним интерес. Последние два года он провел в стационаре районной психиатрической больницы, находясь в тяжелейшей депрессии из-за трагической смерти жены. Лечащий врач, отчаявшись справиться с его состоянием, махнул на него рукой, но сосед по палате однажды втихую выбросил его недельную дозу психотропных препаратов в унитаз, и, к четвертому дню трезвости, дождавшись относительно ясного состояния больного, предложил вариант с этим турецким отелем. На тот момент Петру Никифоровичу было решительно все равно, но здесь, на Средиземном море, он не раз вспоминал с благодарностью соседа по палате. Смена обстановки помогла, вкус к жизни возвращался к некогда безнадежному больному не по дням а по часам.

Петр Никифорович выяснил, что владелец отеля, в котором он поселился, был одним из немногих счастливчиков, оказавшихся в нужное время в нужном месте. В считанные дни он сколотил себе огромное состояние на операциях, вскоре объявленных вне закона. Это позволило ему в то короткое время, пока велись международные переговоры по проблеме, пролоббировать на своей родине особую статью, позволяющую, при выполнении огромного количества оговорок и при серьёзных отчислениях в казну, добывать образцы живой человеческой ткани на подконтрольной ему территории. К таким оговоркам относились, помимо прочего, и пожизненное бесплатное обеспечение всех потенциальных доноров повышенным уровнем жизненного комфорта, и полное отсутствие боли при взятии образца, а так же случайный выбор даты его забора. При этом устанавливался так называемый порог девяти процентов, который означал, что в действительности образцы могут быть взяты лишь у 9% из общего числа подписавших согласие потенциальных доноров.

Петра Никифоровича в этой истории смущало два момента. Во-первых, какие такие причины побудили абсолютно все государства на планете, многие из которых ранее неоднократно устраивали свирепейший геноцид как чужих, так и собственных народов, проявить такую удивительную сговорчивость и слаженность в борьбе за физическую целостность своих и чужих граждан, включая и всякого рода бомжей, политических преступников, и прочих антисоциальных и антигосударственных деятелей и элементов?

В том, что черный рынок живой человеческой ткани был действительно уничтожен, сомневаться не приходилось, равно как и в том, что на самом деле нигде не было никакой коррупции в этой сфере, даже в самых коррумпированных странах мира. Это казалось странным до невозможности, и тем не менее это было именно так. Очевидно, для всего этого должны были быть какие-то очень веские причины.

Во-вторых, в чем был смысл особой жестокости, с которой в отеле, где жил Петр Никифорович, собирались образцы? Разве нельзя было делать тоже самое в хорошо освещаемых и стерильных условиях медицинского кабинета, под контролем хирургов, без топоров, садовых ножниц и электрических пил?

Кроме Галины, Петр Никифорович познакомился и с другими жертвами правила случайной комнаты. Всех жертв объединяло нечто общее – отнимали у них, чаще всего, почти целиком какой-то крупный двигательный орган, то есть руку либо ногу. Раны всегда выглядели чудовищно, особая жестокость забора образца всегда была очевидна. Однако нечувствительный к деталям ум Петра Никифоровича не замечал несоответствия между целой отнятой конечностью и легендарным проданным мизинцем левой ноги, его занимала лишь непонятно для чего необходимая особая жестокость сотрудников отеля.

Глава 3

Ум у Петра Никифоровича был не очень чувствителен к деталям, однако его органы восприятия, в особенности слух, были настроены очень тонко.

– Знаешь – рассказывал он как-то Галине за ужином, смакуя очередные кулинарные изыски отельных поваров – странное дело. Утром сегодня на пляже проходил какой-то парень, молодой, волосатый, и у него музыка играла из приемника. Пели по-русски, но я разобрал только одну фразу, звук был такой, как будто качественно сделанная запись была впоследствии умышленно пропущена через старый советский телефон и в другой комнате снята микрофоном с громкоговорителя. Я это сразу себе представил, я ведь в молодости увлекался всем этим, паял усилители на лампах, радиоприёмники собирал на только появившихся тогда транзисторах, даже пару раз записывал только-только поднимавших головы рокеров…

Из воспоминаний о молодости Петра Никифоровича выдернул вопрос Галины, прозвучавший одновременно как-то излишне резко и излишне вкрадчиво. Она спросила:

– Какую фразу? Ты разобрал какую фразу?

– Что? Фразу? А… Сейчас… Что-то про фиолетовый разум кажется…

ФИОЛЕТОВЫЙ РАЗУМ ВСЕГДА ЭТО ЗНАЛ

и потом… кажется, так было:

МЕЖДУ ЭТИМ И ТЕМ – ПУСТОТА

Петр Никифорович бросил вопросительный взгляд на свою подругу, и, заметив какой-то странный, болезненный оттенок серо-золотого в её обычно спокойных и красивых зелёных глазах, сразу заволновался: «Галюша, пойдем-ка домой сейчас, я же тебе говорил – перегреешься в такую жару».

В тот вечер обычно словоохотливая Галина более не проронила ни слова, по требованию Петра Никифоровича послушно выпила успокоительного, легла в свою любимую кровать на балконе, и долго лежала неподвижно, уставившись широко раскрытыми глазами прямо в звёздное небо.

А Петр Никифорович заснул быстро. Ему снился далекий 1985 год, большие сугробы, и наполовину утопленные в них огромные транспаранты с лозунгами «УСКОРЕНИЕ» и «БОЛЬШЕ СОЦИАЛИЗМА!». Как это с ним часто случалось, Петр Никифорович осознал себя во сне, вспомнив, что ведь все это он уже видел когда-то, и, получив контроль над содержанием собственного сновидения, стал предпринимать попытки скорректировать ход исторических событий таким образом, чтобы Советский Союз через шесть лет вместо своего развала стал бы еще сильнее и краше, чем был в 1985м. Как оказалось, такая корректировка была невозможна даже в осознанном сновидении, не смотря на все усилия, пружина Перестройки разворачивалась со всей своей гибельной для страны неумолимостью, и после принятия решения об отказе от однопартийной системы Петр Никифорович проснулся, аккуратно записал содержание сновидения в специально заведенный для этих целей блокнот, лежавший рядом с кроватью, и, грязно выругавшись, встал, чтобы выпить воды.

Глава 4

«Все же непонятно, чем вызвана такая жестокость? Она ведь не случайна, она ведь систематический характер имеет» – глядя себе под ноги, бормотал Петр Никифорович, прогуливаясь после неизменно вкусного обеда по пальмовой роще. И вдруг услышал ответ на свой вопрос:

– Тоже удивляетесь их жестокости? Тоже думаете, к чему она? Не понимаете, почему нельзя в медкабинете все сделать, по высшему классу хирургии?

Перед ним стоял невысокого роста мужчина лет тридцати, с характерным для армян крупным носом, темными волосами, сбивчивым, нервным, шумным дыханием, и болезненно блестящими темными глазами. Петр Никифорович, наученный ставить диагнозы горьким опытом двух лет районной психбольницы, сразу определил в нем шизофреника, скорее всего неопасного, и скорее всего ужасно навязчивого со своим навязчивым бредом воздействия. А шизофреник-армянин тем временем продолжил шепотом выкрикивать:

– Вы забыли, просто Вы забыли, в какой Вы стране. Они ведь нас ненавидят. За сто лет ничего, ничего не изменилось. Мы помним, мы требуем! Они не успокоятся, пока нас всех не сгноят! Вот почему такая жестокость, вот почему целая рука, целая нога, а не мизинец! Они теперь не могут нас убивать, никто не может, поэтому они нас мучают!

Петр Никифорович некоторое время боролся с возникшими желаниями дать армянину в морду или быстро убежать, потом взял себя в руки, и вежливо произнес:

– Простите, я Вас не вполне понимаю. Кто они? Кого нас?

– Все Вы прекрасно понимаете, и в морду мне не нужно бить, хоть и хочется – словно прочитав его мысли, сказал этот странный армянин. – Они – турки. Мы – армяне. Они пытались нас уничтожить сто лет назад, и пытаются сейчас.

«Ну точно» – подумал Петр Никифорович – «бред воздействия. Эх, сосед мой по палате мной бы гордился!», и подчеркнуто учтиво ответил безумцу:

– Я русский. Я сочувствую трагедии вашего народа, но, знаете, у нас и своих бед хватает.

И развернулся, чтобы уйти от этого ненормального. Однако от шизофреника-армянина с бредом воздействия оказалось не так просто отделаться.

– Русский! Я тоже русский! Если в паспорт смотреть – все мы русские, ну или американцы. Я Вас по запаху определил! Мы, армяне, пахнем иначе. В Вас течет армянская кровь, я чувствую!

Это было слишком даже для видавшего виды Петра Никифоровича. Да, последние два года он провел в психбольнице, в депрессии, на грани суицида, но теперь у него была новая жизнь. Он любил Галину, он любил Средиземное море, он любил вкусные обеды и бесплатное пиво, купаться на закате и просыпаться вдвоем на рассвете. И он готов был отдать за это часть своего тела, все равно это было несравнимо лучше, чем подыхать от собственного безумия в психиатрической клинике. Возвращаться туда он был категорически не готов, поэтому он отбросил всякие приличия, и с вызывающими нотками в голосе сказал:

– Отстаньте от меня, или я за себя не ручаюсь!

– А что ты мне сделаешь? – безумный незнакомец внезапно перешел на «ты» – Ударишь? Забыл, в каком мире живешь? Хочешь быть публично распятым? Смотри – кругом столько камер, плюнуть некуда! Хочешь, чтобы по телевидению всего мира показали, как тебя вешают за покушение на живую человеческую ткань? Ну давай, бей! Бей! Ударь меня!

Этот весомый аргумент охладил уже приготовившегося драться Петра Никифоровича. Оказаться публично распятым на заре своей новой жизни ему хотелось не больше, чем снова вернуться в районную психбольницу. Нужно было искать компромиссы с этим безумным типом, как-то уговорить, уболтать его, чтобы он отстал.

– Вы простите мою агрессивную нападку – шизофреник снова сменил стиль разговора – я просто хотел Вас проверить. Я читаю людей, я их чувствую. Я чувствую, Вы минимум полтора года в советском психиатрическом учреждении провели, – армянин прищурил глаза, подобно охотничьей собаке, наклонил голову вбок, и несколько раз резко втянул воздух ноздрями – я бы сказал – не менее двух.

– Советском? – переспросил Петр Никифорович, надеясь подловить навязчивого армянина на нестыковке фактов, но тот парировал совершенно естественно:

– Конечно советском, будто Вы сами не знаете, что за последние двадцать пять лет так называемая российская психиатрия как была советской, и во многом карательной, так ей и осталась. Я к Вам не просто так привязался, будьте уверены. Я Вам предлагаю вступить в наше общество. Мы готовим бунт. Бунт против карателей нашего народа. Мы поймаем палачей и предадим их мучительной смерти. Пришло время отомстить!

– Я, пожалуй, сдам Вас в ближайшую жандармерию – презрительно ответил Петр Никифорович, но ответ душевнобольного армянина снова поставил его в неловкое положение:

– И кто Вам там поверит? Кто воспримет всерьез рассказ пожилого русского господина с солидным психиатрическим стажем о разговоре с безумным армянином в пальмовой роще Антальи? У Вас нет никаких доказательств, все камеры здесь выключены нашими агентами. Вы скорее навлечете на себя подозрения тем, что оказались в таком месте, где не работает ни одна камера. Все, что у Вас есть – это Ваши сомнения, и Ваше желание узнать правду, о том, что происходит. Подумайте об этом.

И пока Петр Никифорович размышлял над тем, что бы ответить этому неприятному собеседнику, безумный армянин исчез так же неожиданно, как и появился.

Глава 5

Петру Никифоровичу снился сон необычайной красоты. Ничего подобного он никогда не видел, а если и видел, то уж точно не фиксировал в своем блокноте, и, следовательно, не помнил. Он шел по просторному коридору, выдержанному почти в готическом стиле, но с более округлыми формами. Внутреннее убранство было выполнено в фиолетово-пурпурных тонах, с вкраплениями лилового, розового и сиреневого цветов и их оттенков. Стены и свод коридора светились внутренним светом, никаких других источников света больше не было, как не было у коридора и окон или иных отверстий наружу.

Судя по убранству, коридор должен был привести в какой-то роскошный и величественный зал царского дворца, никак не меньше. Так и получилось. Далеко впереди появился источник яркого оранжевого света. Чтобы дойти до него, обычному пешеходу понадобилось бы не менее часа, однако подкованный в путешествиях по реальности собственных снов Петр Никифорович без труда трансформировал пространство, и сразу оказался у входа в огромных размеров сферический зал, в центре которого сверкала оранжевым большая статуя. Одним гигантским прыжком преодолев добрую сотню метров, Петр Никифорович встал у подножия статуи, которая при ближайшем рассмотрении оказалась голографическим изображением какого-то невиданного существа.

Существо было похоже на очень органичный по внешнему виду гибрид огромного термита и краба, с крупными, хищными челюстями и клешнями, и вызывало одновременно ужас и восторг. Ужас своей очевидной, неприкрытой агрессивностью, и восторг своею полубожественной, чувственной красотой. Это существо явно было женского пола, точнее сказать – это была женщина, красивая и желанная до умопомрачения.

Было совершенно ясно, что на Земле такое существо не могло бы появиться. «Значит» – сказал сам себе Петр Никифорович – «я впервые оказался на какой-то другой, и, очевидно, обитаемой, планете». Казалось, наслаждаться видом божественно-дьявольской голографической статуи можно было бесконечно, но что-то этому ощутимо мешало. Какие-то другие, тревожные сигналы, поступающие из иного мира.

Петр Никифорович с трудом переключил внимание от этой потрясающей воображение голограммы на ощущения, идущие от собственного тела. Что-то снаружи, из той реальности, в которой он спал, пыталось достучаться до его сознания. Что-то пыталось вырвать его из этого прекрасного и зловещего сна.

Орган слуха донес до сознания фразу «Да проснись же ты, черт тебя подери!», похоже, повторяемую кем-то уже не в первый раз. Петр Никифорович сделал усилие, и открыл глаза. Периферическое зрение фиксировало какое-то движение у стены комнаты, и, кажется, в углу шел дым. Но голова не поворачивалась, не слушалась. Невозможно было и пошевелить пальцами руки, согнуть или разогнуть ногу. Тела как будто и не было. Все, что мог Петр Никифорович – смотреть и слушать, причем теперь ему казалось, что информация поступает прямо в его сознание, минуя органы чувств.

– Проснулся! Азарапет, он проснулся!

– Слава Богу! Парни, тащите его в джип! Уходим, уходим! Все назад!

И в свете луча, исходящего от мужской фигуры, показавшейся странно знакомой, пока его недвижимое тело волокли к двери, глаза Петра Никифоровича увидели в углу своего номера искалеченное и дымящееся туловище такого же существа, как на оранжевой голограмме в только что потерянном сновидении.