Текст книги "Переход"

Глава пятая

Как Цветов квалифицирует такой случай. Старушка, просит соседа, – говорит: «напишу письмо, сама мол ухожу из жизни, нет сил жить впроголодь, но Бог не велит себя убивать, ты приди, прикрепи верёвку к потолку, выбей скамейку, а я тебе за это дарственную на комнату отпишу». Он делает, как она просит. Что это, доведение до самоубийства, умышленное убийство, может быть, нет убийства?

– Умышленное убийство с корыстным умыслом.

– Правильно, – только необходимо уже наизусть знать квалифицирующие признаки. Приведённая фабула, можно сказать, не слишком, в целом, характерна для сегодняшней криминальной ситуации в России, но вы должны знать, что из-за квартир, квартирного вопроса совершается огромное количество убийств, и если кому-нибудь придётся работать следователем, следует помнить, что любое самоубийство одинокого человека, вполне может оказаться умелым убийством.

– Другой пример. Изъятие органов, тканей человека для продажи, за границу. Например, врач зарезал больного, сказал нечаянно, врач плохой.

– Если докажем, что с субъективной стороны был прямой умысел, то за умышленное убийство.

– А если врача заставили, запугали, принудили, но резал он.

– Тот, кто принудил.

– А вот Проект Уголовного кодекса, который я просил вас изучить, собирается ввести ответственность за принуждение к изъятию органов или тканей для трансплантации. В вышеприведённом примере, по новому Уголовному Кодексу, как будет отвечать преступник?

– По совокупности, за убийство и за принуждение.

– А какая будет совокупность?

– Идеальная.

– А почему?

– Одним действием совершается два преступления.

– Правильно. – Преподаватель наклонился вперёд, заложил руки за спину, стал задумчиво прогуливаться вдоль передних парт, затем сказал, – садитесь пока.

Вы видите, действующий Уголовный Кодекс нуждается в доработке. В большей степени это относится к экономическим и хозяйственным преступлениям. Именно таким способом обворовывают, иногда откровенно грабят нашу страну. Мне приходится участвовать в разработке Проекта Уголовного Кодекса, и за каждую новую статью, даже поправку к статье, устанавливающую ответственность за то или иное деяние, в Государственной Думе идёт настоящая война. Те, кто наживается на пробелах в нашем законодательстве, не желают без борьбы терять свои доходы, и нам не всегда удаётся убедить депутатов в своей правоте.

Перейдём к доведению до самоубийства. Севела, ответьте, пожалуйста, является ли умышленное самоубийство преступлением?

– Да.

– То есть как да?!

– То есть нет, не является.

– Так является или не является?

– Н-нет, не является.

– Точнее!

– Нет, не является.

– А что является?

– Доведение до самоубийства.

– Не надо подсказывать, пусть сама думает! Кодекс закройте… Разберите эту статью по нашей схеме. Состав, квалифицирующие признаки, проблемные вопросы. Прошу.

– Эту статью?

– Что «эту статью»?

– Разбирать доведение до самоубийства?

– Разумеется, и побыстрее пожалуйста, у нас мало времени.

Катя отвечала неуверенно, вердиктом было:

– В целом плохо, Севела. Если будете так отвечать, то экзамен вы не сдадите. Садитесь.

Катя дёрнула головой, словно освобождая шею, и села, глядя поверх Наташи в окно. Преподаватель закурил, глубоко затянулся. Паровозной струёй выпустил густой поток дыма в потолок, посмотрел, как над ним завертелся облачный клубок, спросил, осторожно укладывая спину на спинку стула:

– Есть ли у кого вопросы?

– Какие требования к курсовым?

Он кивнул, засасывая дым из сигареты: – Хороший вопрос, – через щель в левом углу рта забилась в предсмертных конвульсиях струя дыма, – желательно уже сейчас выбрать тему и согласовать со мной, – он быстро поцеловал губами оранжевый фильтр сигареты, – все требования к оформлению, – на мгновение он отпустил от подбородка седую бородку, – узнаете в учебном отделе, но уже сейчас вы должны, – в правый уголок рта воткнулась стрела, – должны собирать законодательную, – через пробоину хлынул белый мороз, – законодательную базу. – На круглом плацу белый солдатик в оранжевом кивере сломался, развалился и его труп рассыпался в прах. Поднялся и растворился сизый дымок отлетевшей души.

Лектор встал, прихрамывая на левую ногу заходил от окна к двери вдоль чёрной доски в меловом рассвете, ударяя в каждое слово голосом, снижая интонацию к точке смерти предложения.

– Курсовая работа должна быть написана на базе критического отношения к проблемному материалу. Я хочу, чтобы вы уже сейчас ополчились на юридическую литературу. Так же без подробного изучения законодательства не будет хорошей курсовой работы. Юрист без знания законов, всё равно, что ноль без палочки, так же тёмен и страшен.

Гриша поставил на парту локоть и подвесил за крючок большого пальца челюсть. Он слушал, а живот голодал, свернувшись ледяным червём. Цветов вспомнил, как Жора разговаривал с трудовиком, как они опоздали в столовую, лицо его сморщилось, как от кислого, а очки приподнялись на сжатом морщинами носу. Он отсчитал шесть часов без еды, но ещё будет английский. «Зато хорошо сегодня пили пиво. Пиво очень питательное. Однако есть хочется. Лучше не думать о голоде. Если бы не пил пиво, остались бы деньги покушать, но тогда бы, во-первых, не посидели бы с Сашей, кроме того, Иван купит, но как-то не хочется. То есть хочется, но нет времени идти. То есть в перерыве можно сходить, но не хочу одалживаться. Надо, надо выбрать тему курсовой. Сегодня вечером определюсь с темой, посмотрю материал. – Изве-естный криминалист, с его работами настоятельно рекомендую вам ознакомиться. Наконец, обязательно сравните положения действующего Уголовного Кодекса с проектом. – Кристина сегодня прилетает из Лондона. Уже прилетела. На английском будет блистать произношением. Дэвид попросит рассказать о поездке, объяснить несколько характерных новых фраз, примеры общеупотребимого сленга, мы будем вопросы задавать. – Откуда, так сказать, растут ноги в плане мировоззрения. – Смешно. Сколько же до конца? – Цветов посмотрел на часы Ивана. Часы дёрнулись вперёд, назад, отпрыгнули к краю парты. Перевернулись циферблатом вниз, и потом медленно, осторожно выглянули, из-под запястья. Цветов увидел победный знак стрелок, кивнул Ивану, и голова сорвалась с вешалки пальца.

Глава шестая

– Дэвид, ты идёшь домой?

– Нет-нет, мне нужно заходить учебный отдел.

– О`key, good by!

– До свиданья! Не забудьте учить слова.

– Всё же забавно слушать исковерканный русский.

– А ему смешно слушать исковерканный английский.

– А мне произношение не нужно. Я своим доволен, кому надо, так поймёт. Главное знать грамматику, – говорил Жора, медленно надевая длинную чёрную куртку с верёвочками на поясе и по подолу, пока его ждали у дверей. У подола Жора еле завязал, так чтобы большой бант свободно болтался между колен, зато верёвку на поясе затянул так, что ниже талии куртка топорщилась пышной юбкой, а выше надулась богатырской силой.

На улице во мраке моросил дождь. Студенты шли по тёмной улице, между стенами домов, освещённых выбитой мозаикой окон. Они проходили по кругу фонарного света и исчезали в темноте. Их лица побелели у аптечной витрины, пожелтели у длинного состава света, разделённого тенями перегородок. На мокром асфальте пульсировало, словно сердце, голубое слово «Диета». Они вошли во двор, словно на дно глубокой чаши: вокруг стены, освещённые окнами, внизу темно, словно чашу спрятали в сундук, – в редкие щели проникает свет, горит квадратными чешуйками.

На мерцающем, как новогоднее дерево проспекте вместе с мокрым шумом дороги налетел ветер, полез за пазуху. Гриша застегнул до горла пальто, поднял воротник, выставил голову вперёд, ускорил шаг, чувствуя телом, как рассекает влажный поток воздуха. Все шли молча, прижав подбородки к груди, стараясь скрыться от дождливого встречного ветра. Наташа с Катей обнялись под зонтом, по-летнему пёстро разделённому на красную, синюю и жёлтую трети. Только Жора, временами замолкая под сильными порывами ветра, который ел слова, говорил, поворачивая раскрасневшееся лицо:

– Вот погодка для мужчины! Такая погода мне нравится!

В метро постояли, отогреваясь в тепле, стягивая перчатки, разматывая шарфы, потирая для тепла руки, и ждали, когда уедет состав, куда зашёл Семён с друзьями.

Сели на сиденья в пустом вагоне. Вошли двое молодых людей, коренастых и крепких, одетых в летние белые кроссовки, голубые джинсы и синие куртки. Не снимая плоских чёрных кепок, они прошли мимо студентов на пустые места, осматривая с ног до головы девушек, не замечая ребят. На сиденье они о чём-то перешёптывались, улыбались. На следующей остановке, с платформы они осмотрели студентов, криво улыбаясь.

– Не понравились мы ребятам, – улыбнулся Цветов.

– Справедливости ради отметим, как и они нам.

– А мы им понравились, – сказала Катя.

– Это бесспорно.

– Отловить их где-нибудь, да отлупить, чтоб не пялились.

– Что случилось, Жора? Откуда столько агрессии? – под арочками бровей увеличились серые глазки Ивана.

– Надо проводить профилактику, очищать общество.

– Откуда же такие решительные меры?

– Из мести за Алексея.

Вскоре все разошлись по лучам своих путей, Цветов остался один.

Сначала голова была пуста. Потом вспомнился досрочный экзамен, что скоро сдавать; затем, что завтра Кристина обязательно придёт в институт. Он улыбнулся тому, как с Сашей начал день, как тяжело, после разлуки начинался разговор, словно с трудом открывалась дверь на старых петлях, высушенных ржавчиной; но как приятно было почувствовать прежнюю дружбу.

Мысль завершилась, остальные поглотил прожорливый голод, мгновенно опустошив голову.

На улице, привычно не замечая дороги, он шёл быстрее и быстрее, подгоняемый холодом и голодом. Во дворе подумалось, что дома не садились ужинать, ждут его. От этого вдруг стало приятно жить, и неожиданно сильно захотелось очутиться дома.

В подъезде пахло рыбным супом, было сыро, тепло и тихо. Гриша раздражённо слушал, как медленно сползает кабина лифта, дребезжа и постукивая. Неясно бормотал мотор, словно заговаривался человек в бреду. Цветов разматывал сырой шарф, расстёгивал пальто. Наконец, двери перед ним раскрылись, и вдруг, словно хлопнула книга со стола, глухо ударила входная дверь, за ней ещё одна, и с каждым шагом приближая Цветова к бешенству, по лестнице медленно стали подниматься шаги. Цветов не задумавшись, привычно поставил ботинок между створками дверей, которые словно часы, каждые шесть секунд съезжались, ударяли в ногу, и отъезжали обратно. – Подождите, пожалуйста! – искорёженный старостью голос скривил Грише лицо.

Подошла Зинаида Гельмановна, старушка, которая жила этажом ниже. В лифте она спросила об институте. Цветов вежливым голосом рассказал. Она заключила, что в её жизни институтские годы были одними из самых интересных. Гриша согласился, она вышла, вежливо попрощавшись, пожелав удачи.

«Зачем выспрашивает? Неужели интересно знать, чем живу, или интересуется из необходимой вежливости добрососедских отношений?»

– Привет, – мама задержалась перед дверью со слоёным тортом из кремовых тарелок, – как в институте?

– Как обычно.

– Мой руки, будем кушать.

В гостиной на диване лежал отец, распрямляя спину, которая за день уставала и к вечеру болела. Лена сидела в ногах, как сестра у постели больного. На экране телевизора неправдоподобно ярко светились труп на мокром асфальте, врач в белом халате, на корточках у разбитой выстрелом груди, с помидорным пятном поражённой мишени, рядом апельсиновый чемоданчик, группка милиционеров, в фуражках и чёрных куртках, а за бело-жёлтой лентой, прыгающей в ритуальном танце на ветру, толпа зрителей под зонтами.

Гриша подал отцу руку. Лена строго спросила, отчего он поздно пришёл. Цветов устало улыбнулся, ответил о занятиях в институте. У себя в комнате он включил магнитофон. Не чувствуя чёткой музыки, скачущей галопом, лениво переоделся в домашнее.

Стол на кухне был придвинут к подоконнику. Отец сидел спиной к стене, мать напротив, спиной к плите, Лена и Гриша рядом, лицами к окну. Мама говорила, раскладывая со сковороды по тарелками ужин, что надо переставить стол Утёнка, – она вечно выглядывает во двор, не может сосредоточиться на домашних заданиях.

Под разговор сестра выменяла у Гриши его большую вилку. Есть длинной вилкой было неудобно, она сжимала её в кулаке, словно дротик, не попадала с первого раза в картофелины, и гоняла их по замасленной тарелке как хоккеист шайбу. Цветов ломал по сторонам света круглую котлету, быстро ел, слушал, как вредная Мария Антоновна, учительница русского языка, придирается к Утёнку, а к другим девочкам она относится по-другому. В ответ мама предупредила, что после ужина проверит домашние задания. Гриша рассказал о досрочном экзамене, что назначили на будущую неделю. Отец заговорил о поездке на дачу, где необходимо прибраться, запереть ставни, проверить замки и отопление перед зимой. Мама хотела посадить под зиму чеснок, и Гриша должен был вскопать грядку. – Беседа текла дальше, и нечто важное и не важное из жизни каждого становилось общим; продолжались ежедневные мелочные разговоры, роднившие семью.

После ужина Гриша неохотно встал из-за стола, мама стала собирать тарелки, отец с Леной ушли в гостиную. Она села к отцу на колени, указательным пальцем провела по извилистой границе отцовских волос, выдававшейся русым мысом посередине, с глубокими заливами кожи по краям: – А почему Илейка не приезжает?

– Он не Илейка, а Сергей Сергеич Муромцев, дядя Серёжа. Не вздумай назвать его Илейкой!

Сестра захохотала, Гриша закрыл дверь, уничтожив свет в комнате. Он стоял в темноте; слушал приглушённые до загадочности слова, лай собаки во дворе. Впереди, как выход, светлело окно.

Цветов включил свет, вдавил ладони в стол, стал вглядываться в фотографию деда, где у него залысины седых волос, как всегда аккуратно уложенных назад.

Он включил музыку, но песня быстро доиграла, магнитофон замолчал.

Гриша вышел в опустевшую гостиную, просмотрел программу, вернулся в комнату, лёг на кровать.

Он спросил у себя, не стоит ли поработать, или почитать Тургенева, но остался лежать, в особом состоянии усталости, без желаний. Полежал на диване, затем встал. Погасил мозг в мутном черепе абажура, вышел в гостиную. В руках сам собой очутился многоцветный журнал с программой. Гриша заметил его, швырнул на чёрный кожаный диван. Журнал пролетел, шелестя крыльями, и умер яркой птицей. Телевизор напомнил, как после покупки, мама часто говорила, о ярких сочных цветах, чётком изображении на экране, а отец, сжимая губы то в правом, то в левом углу, мял улыбку, – Гриша улыбнулся.

Мама на кухне мыла посуду. Сын стал протирать влажные горячие тарелки, гревшие пальцы сквозь полотенце. Она спросила, успеет ли он подготовиться к экзамену. Цветов почувствовал раздражение от вопроса, – он третий год сдаёт экзамены, так почему не успеет, – «успею, нас заранее предупредили», – ответил он спокойно, со словами передавая ещё тёплую сковороду, с прилипшими золотистыми кочками. И вдруг, – «А как подживает та девочка, она ещё не вернулась из Англии? Понравился ей Лондон?» – «Понравился ей Лондон?! Невинное предложение, способ скрыть любопытство. Может о ней часто рассказывал? Или она её запомнила со Дня Рождения? Тогда имя помнит. Значит, притворяется, не называя! Несколько раз видела её на фотографиях».

Выдержанным голосом Гриша ответил, что на днях приедет, точно не помнит. Мама, понимая, кивнула головой. Гриша взглянул в окно; в темноте были вырезаны светящиеся шашечки дома напротив, дождь не был виден. Мама уже вымыла сковороду. Цветов спросил, нужна ли его помощь, в общепринятое заключение разговора, не прикрывшись которым, невозможно уйти, и услышав ожидаемое «спасибо, нет», вернулся в гостиную.

Он раскрыл на себя дверь со стеклом, вышел на балкон. Внизу, в темноте внешнего двора, шевелились тёмные деревья. Под балконом горела фонарная лампа, прикрытая железной миской. Ниже, рядом дрессированных собак лежали освещённые машины, расписанные иероглифами ветвей. На ветру было зябко. Казалось, из огромных луж всплывает, как облако песка, сырость. Растворёнными медузами туман липнет к стенам домов, каплями оседает на стеклах, тёмными пятнами на бетонном столбе фонаря.

Горячее лицо остыло, он вернулся в гостиную, где привычное тепло, непривычно ощутимо укутало тело, как горячая женщина.

По телевизору выступал солидный господин в дорогом костюме, объяснял как нужны знающие юристы, какие грубые ошибки допускаются дилетантами. Напротив сидела красивая ведущая, с репой микрофона на кулаке. Жёлтой головой со вздёрнутым носиком она кивала в такт паузам, ударениям и молчанию собеседника, а под фразу «некоторые представители профессии действительно, будем откровенны в освещении этого вопроса, сотрудничают с преступниками, иные всеми способами, в том числе мошенническим путём, выманивают деньги у клиентов, другие по ходу рассмотрения дела, продаются противоположной стороне и помогают лишить своих подзащитных имущества или даже свободы», – она удачно повернула голову и улыбнулась зрителям плотными ровными зубами. Экран погас.

Он постоял между светом и темнотой перед комнатой, слушая, как приближаются шаги мамы: – Ну, – прозвучало строго и бодро, – приготовила тетрадки? Сейчас проверим, как ты позанималась.

– Мне давно уже спать пора.

– Ничего страшного, проверим работу, ляжешь спать.

Гриша улыбнулся, закрыл дверь. Постоял в темноте. Прошёл две шага вперёд, включил свет в ледяном шлеме, вернулся к двери. Прислонился спиной к гардеробу, над поясницей, между позвонками упёрся ключ. Замелькали перед глазами разноцветные корешки: «Романтическая новелла девятнадцатого века», «Любовная лирика эпохи Возрождения», «Этические проблемы в русской философии», «Большие надежды» Диккенса, потянулись однотонными рядами многотомные сочинения Льва Толстого, Достоевского, Ивана Тургенева, Пушкина, Ги де Мопассана, Шекспира, Николая Гумилёва, Золя, Оскара Уайльда, Чехова, Михаила Булгакова, Бодлера. Прилипнув пальцами, он стёр своё отражение, вытащил стихотворный томик из собрания сочинений Лермонтова. Из книг, блеснув очками, вновь посмотрела голова с длинными волосами. Он задрал подбородок вверх, поводил из стороны в сторону, погладил ладонью горло, потёр пальцем под носом, кивнул отражению и вышел.

В ванной комнате Цветов снял очки, выдавил на ладонь розовый завиток крема, вспенил в ямке ладони, тремя пальцами размазал по волосатой коже. Под тёплой водой омыл липкие пальцы, обнял ствол бритвы с ребристой корой. Оснеженные щёки поворачивались из зеркала, то правый, то левый глаз скатывались в угол мешочка, отчего отражение лица напряжённо косилось. Бритва медленно скользила по упругой коже, стирая волосатую пену. Подушечка мизинца, словно крохотный зверёк, заметалась по плато щёк, по выступу подбородка, зацепилась за кустики под левой скулой. Бритва покорно подставила согнутую шею с широким ртом, как у рыбы-молота, под тёплый водопад из крана. Лезвие вычистило закоулки лица. Острый рельеф затопило на мгновение горячее озеро, затем ещё одно, заполняя мохнатые пещерки. Прижалось пёстрое мягкое полотенце, словно ковёр листвы покрыл гору. Холодным снегом на кожу лёг тонким слоем бальзам, морозцем пощипал лицо. На подбородке прыщик крови выступил осколком гранита.

В гостиной Гриша лёг на диван, включил телевизор. В будничном американском сериале шериф в чёрной шляпе вновь наводил порядок. Сначала грозными словами. Затем внушительными кулаками, от которых к дощатому потолку подлетали хулиганы. Наконец, когда зритель понимал, насколько ужасны злодеи, с помощью длинноствольного блестящего револьвера.

Гриша оглаживал правой ладонью щёки, придавив затылком левую.

Шёл один из тех фильмов, где генерал плачет над погибшими солдатами и называет их по имени, офицеры всегда любезно согласны подвезти рядового, героя ранит только в левую руку, чтоб правой, из захваченного у противника автомата, он мог разить супостатов, солдаты в окопах улыбаются и разговаривают, когда над ними взрываются снаряды, а враги валятся очередью слева направо, вслед за движением пулемётного ствола.

В программе о финансах рассказали, как чуть-чуть понизился курс рубля.

Гриша рассматривал в углу потолка мелкие трещинки.

В красном кресле расположился модельер, по бокам две красивые девушки. Они улыбались всем его словам. Он прикладывал два пальца к брови, мысль била током, рука отскакивала, и слова лились, вращая кисть, словно мельничное колесо. «Понимаете, это было роскошно, шикарно», – шикарно на букве а провисло, разведя руки в стороны.

Под музыкальную фразу «ты-ты-тын/ – ты-ты тын/-ты-ты-тын/-бум/-бум/», – которая повторялась снова и снова, но каждый раз быстрее, по паркету побежали полосатые котята, с неба в миску посыпались сушёные головастики корма.

Где-то исчез бензин, застыли колонны машин, и только переполненные троллейбусы разъезжали вдоль заснеженных улиц провинциальной столицы.

Гриша свернулся калачиком, подложив под щёку сложенные ладони.

Солдат за издевательства застрелил двух сослуживцев и застрелился сам.

Гриша читает телевизионную программу на последние дни недели.

Лысый толстячок положил за щеку конфету. Мгновенно на его груди появилась тонкая рука с лиловыми ногтями, у плеча женское лицо, вытягивая губы пропело «обожаю», мужчина забормотал победную мелодию, и вдвоём они упали вниз экрана, а сверху конфетти посыпались конфеты.

Премьера спектакля по роману Галки «Обоснование приговора». Актёр в чёрных ботинках, чёрном пальто до пят бегает по дощатому помосту, воздев руки к небу.

Гриша сидит, сложив по-восточному ноги, покачиваясь, смотрит на сцену.

Молодая дама с блестящим лицом, рассказывает красным ртом, что «элегантный стиль, в котором выполнен образец, вас покорит, а глаз обрадует изящный оттенок, выполненный в классических цветовых тонах, и вы замрёте в предвкушении блаженства у себя в ванной комнате, где уже установлено специально для вас, это оборудование нового тысячелетия, всемирно известнейшей и наипопулярнейшей немецкой фирмы, совершенно безусловное достижение прогресса, обладающее обширным набором уникальных функций, в свою очередь позволяющих вам, лёгкими, непринуждёнными жестами рук, совершенно без усилий регулировать спускание воды».

В притон наркоманов под утро ворвались милиционеры; выстраивают вдоль стены дурных подростков.

Гриша мизинцем шевелит ноздрю.

Музыка. Женщина в облегающем платье гладит себя руками, ныряет лицом в экран, под подбородком повисают сосульками белые груди.

Под рассказ о падении самолёта, Гриша раскрыл над собой полог журнала с программой передач, прочитал анонс очередного эпизода сериала: «Энди возвращает Нику булавку. Ник сообщает Коре, что теперь она свободна. Бетси угрожает Лоуренсу, что в случае их развода, имя Эшли появится во всех бульварных газетах страны. Кора репетирует роль секретарши Ника. Ник занят поисками пуговицы. В этот момент Соня сообщает Коре, что Энди убили, а сама она сидит в полицейском участке. Кора отправляется в полицию выручать подружку, но выходя из дома случайно подслушивает, как её брат рассказывает Лоре, что хочет изменить пол».

Гриша сжимает пульт, на горизонте экрана бежит по мандариновым кочкам точка, собирая звук. Большой палец заметался по кнопкам пульта.

Президент с громадной улыбкой трясёт руку, из-за спины послушными куклами кивают приближённые. Из яркой бутылки жёлтая жидкость летит в стакан во весь экран, где бурлит и пузырится от растворения неподвижности. Солдат упал, прокатился по земле, стал на колено, из двух автоматов в вытянутых руках открыл огонь, на пыльной деревенской улице задёргались и стали плавно валиться узкоглазые солдаты. За хрустальным столиком, в плетёном шезлонге, расположилась стройная женщина в вечернем эбонитовом платье, – мужчина в кремовом костюме проговаривает текст, простукивая пальцами узорный бокал с шампанским. Над изумрудным газоном, в бирюзовом небе, повис жемчужный вертолёт. За белыми клетками полетел вратарь, вытянув руки, но юркий мяч вонзился в угол, и сеть экрана запрыгала, заглотнув жертву. «Сколько великолепных пословиц, – седой старичок взмахнул руками, – вдумайтесь, рефлексирует целый народ, вникните в афористичность мысли, вслушайтесь в звучность слов: „А как худ князь, так и в грязь!“, – многим властителям следует помнить эти слова».

Несколько раз звонил телефон, но он угадывал, что не ему. Но однажды отец позвал Гришу. Цветов встал, на левую ногу наполз тапочек, а в правый ступня не пролезала. Он шевелил пальцами, открывая вход в пещерку, затем швырнул его к стене, хромая подбежал к телефону. Неожиданно подумалось, что сегодня возвращается Кристина. Трубка забилась в руках, выпрыгнула, ударила в пол, подтянулась на шнуре, и легла во влажную ладонь. Хрипнув, Гриша спросил: – Алло? – Привет, я ненадолго, у меня дела, – сказал Жора. – Чем занят? – Так, ничем, ужинал. – Понятно-о. Ты не помнишь, – весь долгий и неинтересный разговор Гриша не знал, о чём они разговаривают. Мимо прошла Лена, попрощалась перед сном, довольно улыбаясь правильным решениям уроков. Отец высунул голову, попросил освободить телефон. Гриша быстро попрощался. На кухне приготовил бутерброд, и вновь замелькали картинки, заговорили, запели совершенные в реализме лживые образы, и вновь Цветов, увлекаясь происходящим, оказался в состоянии покоя.

Он выключил телевизор, перебросился с отцом парой фраз о новостях спорта, запустил стиральную машину, посмотрелся в зеркало, выискивая волоски в отражении, вернулся на диван, включил телевизор.

Опять побежали кошки, пролился напиток, задымилась сигарета, блестящие зубы сломали печенье, отстиралось бельё под музыку, известную каждым тактом, каждым движением мелодии, точно отсчитанными мгновениями тишины, после которых, Гриша вместе с голосом, общей интонацией, проговорил заученные слова. Отвращение сморщило лицо в маску сатира, персонаж комедии масок, вечно плаксивый и брезгливый. Он погасил экран, отвернулся лицом в диван. В ушах ещё звучала ежедневная музыка, в сознании жили лживые картинки, обманывая лживой цепью следствий от причины товара, правдивые лишь зримостью вещи. Однообразие ежедневной программы утомляло. Но полежав, он вновь потянулся к пульту. И отдёрнул руку.

Цветов смотрел на серый экран в анабиозе, и ему было приятно, что он не принимает вид занятого человека, не притворяется, как Жора, но честно признаёт, что живёт скучно, уныло. Но мгновение гордости сменила тоскливая мысль, что у других жизнь полна событий; кто-то работает, кто-то уходит гулять, кто-то встречается с девушкой, кто-то путешествует, добивается любви, а его время проходит, силы бесцельно источаются. Он переходит из комнаты в комнату, смотрит глупый телевизор.

Гриша не выдержал молчаливого соседства, спокойного сосуществования с его дремлющим экраном, жизни без его бормотания, поглощавшего избыточные силы, и убежал в комнату.

Лёг на кровать, головой прижал к стене подушку. Под боком, под рукой, чёрным жуком лёг магнитофон. Запела грустная песня, с которой можно сидеть, ни о чём не думать, задумчиво ударять себя кончиком карандаша в подбородок и шептать лучшие слова. Через мгновения тишины запрыгали быстрые звуки, от которых хотелось кричать, бежать, бросаться. Гриша медленно прокрутил колесо настройки, помехи густо заштриховали звук. Он очистил новую мелодию, но песню оборвал бодрый голос, сменился шипением помех, грохотом марша, частыми иностранными словами, побежали клавиши пианино, забубнили барабаны, приёмник захрипел, как перед смертью, – агония хвороста под ногами, – мелькнула длинная нота, женский голос, – Гриша вздрогнул, – и вернулась бессловесная музыка, забормотал женский голос, тихий, словно бессильный. Через минуту умерли последние печальные звуки, сменились разговором, и колесо настройки медленно покатилось по мусору дальше, в поисках печали.