Текст книги "Переход"

– Верно, только понять, отчего художником стал офицер Толстой, а не иной, невозможно.

– Пожалуй да, – Саша подложил под щёку ладонь, поддерживая склонённую к плечу голову, враз обмякнув, словно механическая кукла, выполнившая заданную программу.

Черкасс покрутил пустую рюмку, вздохнул, заглянул на дно, опрокинул в рот последние капли, и предложил, не спеша начинать убирать со стола. Он включил в гостиной музыку. Гриша собирал со стола посуду, Саша мыл под струёй горячей воды, они переговаривались, и от движений, пьянели всё больше и больше, улыбаясь себе и друг другу. Они двигались и даже говорили в ритм музыке. Иногда один обрывал фразу на полуслове, молчанием призывая послушать любимый отрывок. В движениях работы ребята пританцовывали, кивали в такт барабанам, а однажды, Гриша положил тарелку на пол, Саша оставил воду биться в дно деревянной чаши, и они убежали в гостиную, включили на полную громкость музыку, и запрыгали, кивая головами, бренча у бедра на невидимых гитарах, выкрикивая припев. На кухне, когда вернулись, Гриша запел по-английски, Саша подхватил знакомый куплет, и они, глядя друг на друга и хохоча, пропели любимую песню. Наконец, убрав за собой на кухне, переговариваясь, о том кто как пьян, друзья оделись, спустились вниз. Осенним листом под холодным ветром друзья покружили по дворам, и подошли к школе.

В спортзале разминались для баскетбола будущие выпускники. Черкасс и Цветов, уважаемые за свой возраст и былые проказы, были радостно встречены. На команды пришлось ровно по пять человек. В прохладном воздухе с детства родного зала Гриша и Саша разделись до пояса, зябко растирали ладонями голые бицепсы. Саша взлетел за мячом, подброшенным над ним и соперником, отбросил его Грише, и они ворвались в борьбу: побежали, закричали, стали бросать мячи в кольцо, закрывать своё. И вдруг они ощутили, как плохо слушаются их руки, ноги, внешне трезвых тел. Они стали играть осторожно, боясь потерять мяч. Как больные, отвыкшие двигаться, учились точно бросать, закрывать мяч от чужих проворных рук, отдавать своему точно в ладони.

Друзья медленно трезвели, и им было радостно бежать, стуча мячом в пол, резко останавливаться, то быстрее, то медленнее отбивая на месте ритм, и неожиданно отбросить с силой мяч «своему», чтобы кинуться громадным шагом под щит за мячом при отскоке. Восхитительно было высоко подпрыгнуть, и в воздухе, пока не успел опуститься, выбросить мяч, и следить со всеми, как оранжевый шар точно опускается по дуге в кольцо, но вдруг цепляется за дужку, подпрыгивает, уже валится в сеть, но выскакивает, и его ловят чужие руки. Восхитительно с медленного шага стремительно сорваться к щиту, лихорадочно часто стуча мячом в пол, чтобы наверняка забросить оранжевый мяч из-под кольца; или вздрогнуть, когда ты один, перед чужим кольцом, у тебя две секунды, и никто уже не успеет помешать тебе бросить, ты прицеливаешься, бросаешь, – и – мимо! Тогда бросаешься под щит, чтобы первым подобрать мяч, пока он ничей, или отобрать, нарушив монотонность движений чужих рук, которые, потеряв цель, находят новую в стремлении вернуть оранжевый шар. Как хорошо, получив пас, бежать, отбивая ритм шагам мячом, высоко выпрыгнуть, и обмануть взлетевших перед тобой противников с поднятыми руками, словно они сдаются в плен, и неожиданным крюком откинуть мяч своему и увидеть, как он, один, спокойно, мягко, отправляет мяч через дужку кольца в верёвочную сеть без дна. А после снова бежать, кричать, падать, прыгать, глупо промазать, а потом, неожиданно для себя, забросить трёхочковый, и медленно, медленно догонять противника, уменьшить разрыв до четырёх, трёх, одного очка, вот, уже быть на очко впереди, и упорно бороться, когда никто не хочет уступать. Пережить короткий перерыв, когда все недолго сидят, повесив головы между ног, дышат в пол, устало переговариваются, ждут начала игры, и вновь сражаться в маленькой армии, где каждый солдат на счету и от каждого зависит, победят ли в сражении.

Черкасс и Цветов, довольные, усталые, натягивали на потные тела холодные футболки, свитера, улыбались красными лицами, почёсывали пальцами мокрые волосы, щипавшие кожу головы, и спорили с соперниками, что неверно дали Грише пробежку, когда он забросил мяч, а фола в нападении у Саши не было. Чуть просохнув, они вышли в вечер, на площадку над каменной лестницей, пронизываемую острым ветром. На площадке освещённой двумя овалами фонарей, размытыми с краёв, они поговорили, вглядываясь в темноту школьного двора, в высокую башню в тёмном небе, заполненную клетками света, попрощались, и пошли навестить знакомых.

Через арку они прошли во двор, окружённый стенами серых зданий. Стены одного дома стояли скобой, здание напротив ровной стеной. Во двор можно было попасть через арку дома-скобы или обойдя с флангов сплошную стену напротив. В центре крепости находилась детская площадка. С двух сторон земляного квадрата, друг напротив друга, ярко светили два фонаря. Похожие на тощих циклопов, они вытянули друг к другу на рахитичных шеях овальные головы, озарившие единственными глазами оранжевые полукруги штрафной. В полутьме между пятнами света, на двух скамьях, одна против другой, сидели они. Узнав друзей, они закричали, засмеялись, кто-то поднялся им навстречу. К общим знакомым Гриша пошёл быстрее, а Саша замедлил шаг, остановился, повернулся вокруг себя, осмотрел стены, темноту под аркой, и мирок представился ему средневековым замковым двором, провонявшим лошадиным навозом, озарённым мерцанием факелов, капающих горящими искрами, окружённым крепостными стенами, за которыми пустыри, крестьянские хижины с соломенными крышами, сильный ветер гнёт к земле яблони, а наверху, такое же чёрное беззвёздное небо. И только представив картину, он подошёл к людям, что ждали его. Гриша говорил за двоих и оглядывался на Черкасса.

Черкасс громко поздоровался, голосом, которым торжествующий родитель объявляет о подарке. Правая сторона лица его скривилась, усмешка открыла треугольник зубов: – Да вы пьянствуете! Какая неожиданность, кто бы мог подумать! Мало что меняется со временем, иногда ничего не меняется.

Ему предложили выпить водки. Перевернув стаканчик вверх дном и утирая губы, он продолжил: – Каждый вечер здесь проводите? Молодцы! Держать тем же курсом, только так, рассматривая каждый день одни и те же лица, крепится настоящая дружба. Даже не ожидал застать такой полный состав, – никто не выпал! Судя по всему у всех всё отлично? Фёдор, ещё не успел покинуть институт с приказом об отчислении? Ну надо же… Если не выгнали, то всё. Будешь надеждой нашей науки. Спрашиваешь, отчего такой весёлый? Водочки выпил, мы с Гришенькой ещё с утра начали, вас встретили, зная, что у вас обязательно добавим. Ооо! Серёга! Как же тебя сразу не заметил. Извини. Вот молодчина, берите с него пример, – Черкасс показал пальцем, – сумел не только напиться, но прийти в любимую школу, подраться, даже дверь сломать. Надо брать с Сержа пример. Ты спрашиваешь как моя учёба? Спасибо Машенька, всё пока успешно. И почитать и погулять время остаётся, – говорил он голосом, каким ребёнку отвечают на вопрос. – А ты как поживаешь, спрошу я в свою очередь. Прочитала «Анну Каренину» Не понравилось? Затянуто и часто скучно. Понятно. Конечно, «Пылающие холмики» гораздо лучше. Что не читала «Пылающие холмики»? Ты много потеряла. Советую. Роскошное произведение. Не впадай в депрессию, прочитаешь в другой раз. Нравится мне у вас, друзья. Вот вы действительно берёте от жизни всё. Каждый день собираетесь в этом освещённом прекрасным светом фонарей дворе, пьёте водку в любую погоду.

Гриша стал быстро прощаться, но Саша закричал плаксивым голосом, – Гриша, постой. Давай останемся, здесь шикарно.

– Нет, мы пойдём, – Гриша молча попрощался, под причитания Саши, сожалевшего о расставании.

Молча они вышли на проспект.

– Саша, как ты мог так с ними разговаривать?

– Как, как, так и смог.

– Ведь это наши друзья.

– Друзья?!

– Хорошие знакомые, одноклассники. Думаешь, они не заметили твоих насмешек?

Хотел бы чтоб заметили. Они же умные люди. Они могли бы учиться, интересно для себя же работать, могли бы расти, но спускают жизнь в однообразное воспоминание! За это их ненавижу, они сами себе мешают, чтоб завидовать другим и уповать на случай, который воплотит их желания. Главные преграды внутри человека, но они не хотят себя будить, использовать все силы, они живут вполсилы. Эти люди, с кем я прожил вместе десять лет, которые были прекрасными детьми, отличными друзьями, умными учениками, они обещали так много, а теперь ничего. Ведь некоторые из них люди красивой души. Они ещё способны прожить силу любви, силу трагедии. Но чем они живут?! Ещё несколько лет и их прекрасные в юности души предадут дружбу, обманутся в любви и даже не раскаются! Животворные артерии души сузятся, забьются тромбами, и они станут долго-долго, до самой смерти, бессмысленно умирать.

– Думаешь, от твоих слов они проснутся?

– Нет, но всё же я пьян, не сдержался. Теперь хоть возвращайся извиняться.

– Что будет совсем уж глупостью.

– Согласен.

Они прошлись по широкому тротуару проспекта, вспоминая школьные приключения. Под холодным ветром тело остывало, хотелось уже домой. Как всегда не было часов, они спросили время, и охнув от неожиданности, разошлись, довольные друг другом.

Глава тринадцатая

Утром Цветов быстро позавтракал, застелил стол листами, простроченными вопросами к экзамену, окружил номера тем, на которые имел ответы. Почти все цифры попали в окружение. Он стал ходить от окна к двери, шепча ответы, отмечая готовые летящими птичками. Споткнувшись о препятствие, бежал к столу, читал учебник, затем вновь рассказывал себе знания. Проговорив пять вопросов, он взглянул на часы, шлёпнул себя по бёдрам и выкрикнул: «Отлично! Отлично!», и ему казалось тогда, что он успеет к экзамену.

Гриша садился за стол, прочитывал незнание, кратко выписывал сущность, а с листа взлетали, взлетали галочками проговорённые вопросы, а кругом печатных строк вился синий рукописный орнамент.

Он прошёл на кухню, сложил хлеб и мясо в бутерброды, разбавил заварку кипятком, повторяя, повторяя, повторяя вновь и вновь про себя текст. Подошёл отец сказать, что наш теннисист выигрывает, но сын отгородился от отца ладонью со словами: «Не мешай! Не мешай! Не мешай!», – вскрикивая всё громче. С чашкой в одной руке, балансируя тарелкой с башней бутербродов в другой, он повторял сложное определение, сохранившееся в памяти обрывками предложений, в третий раз составляя из них последовательный смысл. А в комнате, перечитав печатный вариант, вскрикнул в бутерброд «чёрт, чёрт», и брызнул крошками на стол, забыв существенный признак.

Спускаясь вниз по ступеням вопросов в глубину предмета, он переписывал всё больше и больше неизвестных знаний. Он читал текст учебника, и чувствовал, как смысл всё сложнее извлекать из слов, а глаза щекотит усталость.

Обедал он, черпая ложкой борщ, и читая текст большой неизвестной темы, специально подобранной к первому и второму, чтобы с десертом компота, на мгновение останавливать еду, и читать на столешнице, обоях, окне, плите, сохранившиеся в памяти предложения.

К вечеру десятки вопросов вспорхнули с листа, но несколько ещё остались, пугающе медленно исчезая из плана, подгоняемые секундной стрелкой часов. Учебник уже охлаждался на подоконнике, бесполезный подробным многословием. Осталось лишь время читать конспект, и тут же повторять прочитанное. Гриша надеялся, что завтра вспомнит прочитанное ночью, хотя бы фундамент, на котором построит надстройку ответа. Глаза опухли, по стариковски слезились, и чтобы прочитать рукопись, он всматривался в строки, иногда касаясь кончиком длинного носа листа. Случалось, он просматривал глазами текст и не понимал, считая, во сколько сегодня удастся лечь, когда завтра проснуться, чтобы выспаться, но успеть к началу экзамена. И только поймав себя на незнакомом поле текста, он возвращался назад, к памятной вехе, чтоб понять прочитанное.

Уже поздней ночью, отпустив последний вопрос, он встал под душ. Круговыми движениями мочалки намыливал тело, и думал, что необходимо, пусть поверхностно, но прочитать все вопросы, не оставив экзаменатору лазейки для рокового удара, и ещё жалел усталые глаза.

Лёжа в кровати, предвкушая близкий сон, при свете ночника, ухватившего клювом выступ подоконника, он перечитывал ключевые определения, по опыту зная, что преподаватель может не спросить частности, но резко снизит балл, за незнание главного. А в темноте, погружаясь в сон, говорил себе, что завтра удачное пятое число, и что он посетил почти все лекции, и хорошо отвечал на семинарах, и значит, должно повезти, а экзаменатор может быть снисходителен.

В метро Григорий ехал бездумно, только иногда пробегали фразы определений, основные принципы, но он отгонял их, чтобы несколько ответов не засветили свежим явлением остальные знания, как лампа негативы. На дороге он удачно никого не встретил, и донёс настороженное, бездумное состояние до дверей кабинета, перед которыми в длинном коридоре с учебниками и тетрадями в руках построился курс, подпирая спинами стены.

Семён попросил конспект, но Цветов не дал, сказав, что сейчас пойдёт отвечать. Девушки стояли у дверей, Кристина с Леной пошли для успокоения курить, и первыми в кабинет вместе с Гришей зашли Иван, Жора, и две сокурсницы, создавшие очередь. В классе, блестящем солнечными пятнами на пустых партах, они разошлись по отдельным столам, но так, чтобы можно было перешёптываться. На его столе были рассыпаны колодой карт листки. Гриша подошёл, взгляд упал на один, перескочил к другому, но Цветов знал, что выбирая, получишь худший вопрос, и взял рукой первый. На месте он во второй раз прочитал билет, уже понимая содержание, а не лихорадочно-бездумно, как прочитал у стола преподавателя, с досадой принял, что вопросы могли бы быть лучше. Просидев минуту, он начал записывать тезисы ответа к третьему заданию, которое знал лучше всего. Последним отвечал на второй вопрос, выстраивая подробный, но шаткий ответ, на зыбком основании крохотного знания.

Он помнил, что необходимо подавлять экзаменатора взглядом, так же можно рассматривать его стол, свои ботинки, полосатый дом, но лишь иногда разрешается смотреть в услужливый текст, всем поведением настойчиво убеждая его в честности усвоенных знаний. Важно рассказывать подробно точно известное, не подводя преподавателя к вопросу в область незнания. Важно выглядеть спокойным, выдавая спокойствие за уверенность знания, но не провоцируя излишней самоуверенностью, на желание проучить заносчивость.

Так Цветов и отвечал, уверенный в своём внешнем спокойствии, не замечая, как бьётся ручка, украшая исписанный лист татуировкой, не замечая растянутого эээ, нервного заикания и нууу, с которым трогалась каждая новая мысль. Он возликовал, и на лицо на секунду выскочила, как болельщик на поле во время футбольного матча, счастливая улыбка, прежде чем он прогнал её, услышав в непредсказуемо коварном дополнительном вопросе знание ответа.

И когда он выводил в зачётной книжке отметку, Цветов не смотрел, почти уверенный в лучшем балле, выдерживая, как ему казалось, спокойствие на белоснежном лице с примёрзшей улыбкой.

За дверью Гриша стал добычей ожидавших очереди, заваливших вопросами: «как он?», «настроение нормальное?», «дополнительные вопросы задаёт?», «списать можно?», «он смотрит или читает?», «ты списывал?», «сдать можно?» Семён облегчили его рюкзак на тетрадь и учебник.

Позже, дождавшись отличной оценки Ивана, можно было идти домой, но он остался ждать ответа друзей, пребывая в усталом и радостном состоянии человека, перешедшего пропасть. Он снисходительно выслушивал вопросы тех, кому ещё предстояло войти в дверь. Слушал исповедь Кристины. Она не успела подготовиться и будет рада сдать экзамен с любой оценкой, и, конечно, родители не будут её отчитывать, даже за тройку, ведь она совсем не готовилась в Англии, даже не знала, что досрочно сдаёт экзамен.

А потом было кафе с пивом, разговоры, кто как сдавал, весёлая красивая Кристина, недовольная Катя, счастливая Пышка, как бы равнодушный, раскрасневшийся Жора. А Цветову казалось, что сваленный груз знаний был самым лёгким, следующий экзамен самый тяжёлый. Гриша просидел бы в кафе до усталости, но Иван спешил на работу, Жора «по важнейшему делу», и все обидно разошлись.

Цветов, представив однообразие вечера, поехал в библиотеку. В дороге кружили голову мысли победы, после которой он не отдыхает, но будет заниматься ещё, значит, день насыщен работой, прожит с пользой.

От входной двери стояла очередь вдоль голубой стены, изогнувшись кулаком влево под ударом полуколонны, и прямо входила в киоск гардероба. Гардероб был переполнен одеждой, очередь двигалась медленно, но Гриша с удовольствием представлял, как преодолев докучные препятствия, продлит трудовой день. Он рассматривал очередь, выделив в толпе студентов, старших школьников, группу пожилых. Определил заметных новичков, которые то перешёптывались, то громко хохотали, то замолкали, бледнели, и выдавали смущение быстрыми взглядами на соседей.

Отдав пальто, предъявив пропуск, он поднялся по мраморной лестнице. Цветов раскрыл дверь девушке, завалившей тело стопкой книг, на которой подбородком стояло измождённое лицо в узких очках, и вошёл на её место. В квадратной комнате со светлым столом посредине, у напольных шкафов вдоль стен корчились читатели, выбирая в ящиках карточки нужных книг. В тишине с шипением выползали ящики, ворковала голубем библиотекарь, зашуршал и затих потревоженный лист, упали один за другим Гришины шаги. Пахло бумагой старой книги, забытой годами на пыльной полке.

По красной ковровой дорожке по обочинам шитой зелёными треугольниками Гриша прошёл в длинный зал; в окнах до потолка голубое небо, голые чёрные ветви, в зебре света и тени. Между окнами и противоположной стеной с картинами рядами столы, словно в грядках овощи, читатели.

Гриша поставил на стол избранное: «Медицинский словарь», «Банковское право», «Литературное мастерство». Осмотрев три тома, не решившись на выбор, он взглянул перед собой. Огромный человек в лохматой кофте, как шкуре бурого медведя, спал, положив голову на стол. Лоб рядом отдыхал на стопке книг. Впереди горбились спины: худые, широкие, толстые, узкие, горбатые, вязаные, шитые цветами, пропечатанные буквами, жёлтые, розовые пушистые, чёрные: в поле спин цветами белели и краснели лица, разноцветные затылки. Две девушки, зажав рты, кивали друг другу, глотали смех, но он прыскал сквозь скрещенные ладони в тишину высокой залы. Но серая спина в геометрических линиях уже распрямлялась, уже поднималась голова с блестящими чёрными волосами, пятипало протянувшимися по шее жирными косичками, и как молния небо, голос расколол тишину под белым потолком: «Мешаете здесь всем! Здесь люди работать пришли!».

Рядом с Гришей старик с худыми щеками, треснувшими морщинами, ездил длинным носом по газетному листу, а толстые стёкла очков круглили и выкатывали глаза, делая их набухшими, словно перезрелые ягоды. Гриша взглянул на седую щетину на морщинистых щеках, и мысль, с брезгливой начинкой, что он может быть таким же в старости, отравила.

Цветов спрятался в страницах учебника. Он стал быстро читать, но через несколько минут текст распался. Он возвратился к прочитанным предложениям, ресницы, словно смазанные клеем, стали слипаться, рука, как после тяжёлой работы, непослушно двигалась, а смысл прятался в словах. Гриша ругал себя за снотворное пива, но заставлял понимать каждую фразу, и через несколько минут сонливость растворилась. Он прочитал главу в учебнике банковского права, которым интересовался особо, прочитал интересное в медицинском словаре, так и не раскрыл литературное исследование.

Цветов читал медицинский словарь, и чувствовал, как под сердцем лежится тоска. Тоска не шумела, позволяла выписывать данные, работать, мечтать о Пскове, думать о Кристине, но только стало больно жить.

Возвращаясь же вечером домой, в почти пустом вагоне, пропитанном терпкой вонью нищего, развалившегося мусорной кучей на сиденье напротив, он вспоминал, как хладнокровно отвечал, какой привёл сложный пример, спровоцировав преподавателя на вопрос, попавший в заготовленный силок ответа. Вспомнилось, как Кристина радовалась тройке, как хорошо они сидели в кафе, как хорошо, что он может быть среди книг, и ему не нужно спешить на работу. Он точно представил, как его встретит мама, как его поздравят с пятёркой, как Лена обрадуется больше его, и как усталый, но довольный, он раньше ляжет спать.