Текст книги "Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя"

VII

Наутро Есугей приторочил к седлу пеструю бухарскую суму с подарками и шагом направил коня в айл дяди Тодоена. Тот встретил его хмуро, едва ответив на приветствие, молча указал ему на место у очага. Зная дядю с детства, Есугей видел, что у того сейчас внутри все кипит от ярости, и догадался, что взъярился он так от негодования на тайчиутских воров. Только лишь мягким обращением можно было успокоить его, и Есугей, смиренно приложив правую руку к груди, поклонился ему.

Пока раздавал подарки – дяде искусно отделанный хамниганский костяной гарпун на рыбу, старой Мухай покрывшийся зеленой плесенью тяжелый ком китайского чая, особенно ценившегося среди старух, – шли посторонние разговоры. Неторопливо выпивая за духов братьев Тодоена, отца и дядей Есугея, говорили о том, как хорошо им живется на небе, во владениях хана Хабула, и как они, должно быть, дивятся глупости нынешних земных людей.

Выждав приличное время, Есугей сказал:

– Дядя Тодоен, я пришел рассказать о неподобающем поведении Таргудая.

Тот пренебрежительно махнул рукой.

– Весь курень с утра до вечера говорит об этой краже, а дядя твой еще не совсем оглох от старости.

– Нет, я говорю о других его происках.

Есугей рассказал о том, что узнал от своего тысячника Сагана.

– Это хуже, – оживившийся было от выпитого Тодоен снова нахмурил брови. – Я не думал, что он так далеко зашел. Как твои люди ответили ему?

– Отказались.

– Все отказались?

– Все.

– Не иначе, сам Хабул-хан с неба научил тебя выбирать себе людей, – Тодоен сбоку, покачивая седой головой, смотрел на него. – Чтобы у нойона нукеры все до одного оказались такими верными, нынче такого, пожалуй, больше ни у кого не увидишь. Тебе только и надо быть ханом у монголов.

«Не такие уж и верные оказались они на самом деле», – усмехнулся про себя Есугей, а сам спросил:

– Подскажите мне, дядя Тодоен, как мне теперь быть, что делать?

Тодоен долго молчал. Есугей наливал себе айрак, пробовал пенки, кедровые орехи. Извечно суровая старуха Мухай, бывало, больно хлеставшая его березовыми прутьями за озорство, сидела на своей половине, ушивала старую доху из волчьей шкуры, изредка бросая хмурые взгляды на мужчин.

– Тебе сейчас нужно женить своего старшего сына, – наконец, сказал Тодоен.

Есугей долго перебирал в голове мысли, пытаясь найти смысл услышанных слов.

«Может быть, хочет на свадьбу пригласить старейшин племени?… – думал он, неподвижно глядя перед собой. – Нет, он и без свадьбы может всех собрать. Или хочет помирить нас с Таргудаем? И этого не может быть, еще не было драки, нечего и мирить…»

Наконец, Есугей в недоумении посмотрел на старика. Хмурой улыбкой одобряя его выдержку, Тодоен сказал:

– Я уже разговаривал с тайчиутскими старейшинами. Они хорошо отзываются о тебе, но считают, что слишком молод для хана. Больше ничего против тебя не имеют.

Есугей задумался.

– Когда будешь иметь внука, – негромко покашливая в рукав, неторопливо продолжал Тодоен, – ты сможешь отпустить бороду, и уже никто не скажет, что ты молод.

Есугей оценил мудрость своего дяди, но все же, подумав, усомнился:

– Ведь Таргудай не будет ждать, он еще что-нибудь сделает.

– Таргудай теперь может делать только мелкие пакости, – презрительно сказал Тодоен. – Этими двумя своими поступками он закрыл себе дорогу на ханский войлок. То, что он украл твоих коней, ни от кого уже не скроешь. Искра упала, дым понемногу пойдет. Люди сами разберут, что откуда идет, и не пойдут за тем, кто ворует у своих, и еще подданных за спинами у нойонов переманивает. А ты живи так, как будто ничего не случилось. Это люди оценят. Есугей, скажут, не хочет свары в родном племени. Никто не подумает, что ты побоялся, силу и отвагу твою все знают. А ты оставь все обиды и займись сватовством. Люди и про это скажут: смотрите, Есугей мирным делом занялся, он остепенился и возмужал. Понимаешь ты это?…

Есугей вышел от дяди, словно окрыленный. Все стало ясно и просто.

«Как хорошо иметь мудрого человека рядом! – размягченный от выпитого и от хорошего разговора, он с благодарностью думал о дяде. – Еще только этим утром в душе было мутно, как в прогнившем болоте, все было зыбким и шатким, а теперь меня будто взяли за оба крыла и вознесли на горную вершину…»

Едва Есугей отъехал от юрт Тодоена, возле айла Ехэ Цэрэна ему встретился Алтан. Тот ехал наперерез ему, с южной стороны, и видно было, что издалека. К седлу его саврасого коня были приторочены набитые дополна переметные сумы, поясной ремень оттягивали полный колчан стрел и хоромго с роговым луком.

Опустив голову на грудь, будто в глубокой задумчивости, Алтан не сразу заметил его. Приблизившись, он тяжело поднял голову в железном шлеме, и Есугей увидел пьяные, полусонные глаза Алтана. Тот вздрогнул от неожиданности, несколько мгновений лицо его металось в растерянном недоумении и, наконец, обретая какую-то осмысленность, сложилось в слабую улыбку.

– А, это ты, брат…

Недовольный встречей, Есугей промолчал.

– Хорошо ли живешь, брат?

– С помощью неба, – чтобы не показывать излишнего пренебрежения к нему, Есугей остановил коня. – А ты откуда едешь?

– Я в табунах своих побывал, посмотрел, как люди живут, кое-кому дал встряску, чтобы не спали…

– Пастбища твои на севере, а ты ведь с юга едешь.

Лицо Алтана чуть заметно напряглось, но тут же расслабилось, и он заговорил, дерзко глядя ему в глаза:

– Степные просторы широки, брат мой. На север ли, на юг мне ехать, у кого я должен спрашивать? Или ты думаешь, что я буду тебе выкладывать, где был, что делал?

Есугей неприязненно оглядел его.

– Кому ты нужен, пьяный бродяга? Езжай домой да проспись, а то одним видом своим позоришь наш род перед людьми.

– А ты мне не указывай, брат Есугей, – повысил голос Алтан. – Пока еще не выбрали тебя ханом. И еще неизвестно, кто им будет. Пощипал тебя Таргудай, смотри, как бы совсем не придавил…

Охваченный внезапным бешенством, Есугей потянулся к нему через луку седла, схватил за ворот косульей рубахи и сдернул его с лошади. Алтан тяжело упал под ноги коню. Есугей быстро сошел на землю, рывком приподнял его, поставив на ноги.

– Таргудай пощипал, говоришь? – И с силой ударил его в грудь.

У Алтана побурело лицо, он захрипел, хватая ртом воздух.

– Как бы не придавил, говоришь? – Есугей снова ударил его. – Еще что-нибудь, может, хочешь сказать?

Тот отрицательно замотал головой, глядя перед собой помертвевшими глазами.

– Запомни, младший брат, – Есугей держал увесистый коричневый кулак перед лицом подавленного Алтана. – Буду я ханом или нет, не знаю, но старшим братом над тобой останусь навсегда.

– Прости, брат, за глупый язык, – протрезвевшим голосом бормотал Алтан. – Вино в голову ударило.

– Смотри, не забывай, а то будешь получать у меня, как в детстве получал. Помнишь эти мои руки?

– Помню, брат.

– И никогда не забывай.

Есугей неторопливо сел на коня и, не оглядываясь, поехал домой.

«Зачем я с ним связался? – с запоздалым сожалением он усмехнулся про себя. – Ну, теперь уж больше ни с кем не буду ругаться. Дядя наказал жить мирно, я согласился, а сам не отъехал сотни шагов, как Алтана побил, хоть и за дело. Дядя услышит, не одобрит…»

Алтан, подняв с земли поводья коня, ненавидящим взглядом смотрел ему в спину, шепча угрозы сквозь белые острые зубы.

За юртами, не смея выглядывать, шушукались люди. У кого-то из юношей сорвался короткий смешок и тут же умолк.

В бессильной злобе Алтан сел на коня и, не глядя по сторонам, двинулся дальше.

VIII

О том, что произошло в табуне между Тэмуджином и Бэктэром, из домашних знал один Хасар. Побаиваясь гнева старшего брата, он помалкивал об этом, выжидая, что будет дальше, исподтишка наблюдая за обоими. В себе он уже давно держал злобу на наглого Бэктэра, который не упускал того, чтобы пристукнуть его незаметно от других. Прошлой зимой он до крови избил его за утерянную в сугробах стрелу, и Хасар не забывал обиды. А после драки между братьями, зная, что Тэмуджин не оставит выходку Бэктэра без отместки, он терпеливо ждал случая, чтобы присоединиться к брату и вместе с ним отомстить своему обидчику.

Тэмуджин, обдумывая происшедшее в табуне, все больше осознавал, каким опасным врагом становится Бэктэр, и это оседало в его мыслях вязкой, неотстающей тревогой.

«А не он ли меня предаст, как говорили шаманы? – втайне размышлял он. – Если у него уже сейчас такие выходки, что от него ждать во взрослые годы? И колдовать на брата не могу, предки не одобрят. Да и шаманы запретили».

Бэктэр в первое время после драки замкнулся в себе, затаился, ожидая отцовского наказания, но увидев, что ни Тэмуджин, ни Хасар не собираются разглашать это дело, воспрянул духом. Обрадовавшись, что показал брату зубы и все обошлось удачно, он осмелел и теперь смотрел на Тэмуджина с новой, едва скрываемой усмешкой в своих хищных рысьих глазах.

Внешне ни один, ни другой не изменили своего поведения, при взрослых по-прежнему перебрасывались двумя-тремя словами, но оба твердо знали: дружбы между ними уже никогда не будет. Оба знали, что пока они во власти взрослых и живут в одном айле, вынуждены уживаться, но как только повзрослеют, то разделят отцовское наследство и разойдутся по разным сторонам. И тогда, кто знает, может быть, и мечи им придется скрестить между собой.

– Давай, брат, убьем Бэктэра, – как-то вдруг нарушил его мысли Хасар, когда они вдвоем гнали коров из степи к вечерней дойке. – Я уже придумал как: заманим его в степь, подальше от людей, будто на охоту, и нападем с обеих сторон.

Коровы, тяжело нагрузившиеся за день, сами вышагивали по знакомому пути, и братья медленно ехали рядом, соприкасаясь стременами. Тэмуджин взялся было за плетку, чтобы заставить брата замолчать, но, взглянув на него, понял, что тот говорит не попусту.

– За тебя, брат, я вот этой рукой любому человеку вырву сердце, – растопырив перед ним грязные пальцы с длинными черными ногтями, он поднял взгляд к небу и громко произнес клятву: – Пусть Ясал Сагаан Тэнгэри пронижет меня огненной стрелой, если я вру!

Засунув плетку обратно за голенище, Тэмуджин внимательно, будто впервые, разглядывал Хасара. «За что я так сержусь на него? – подумал он. – За то, что посмел думать, что я один не справлюсь с Бэктэром? А ведь он уже вырос и стоит за меня, а когда повзрослеет, пожалуй, силой не уступит Бэктэру…»

– Пока не нужно, – коротко сказал Тэмуджин. – Посмотрим, что он еще покажет нам.

И сразу почувствовал облегчение, обрел обычную свою уверенность. С того дня он по-новому стал смотреть на Хасара: вот кто будет его опорой против недругов. «Уж он-то меня не предаст, – глядя на него, думал Тэмуджин. – Через несколько лет он всем будет внушать страх, раз уже сейчас такие дерзкие мысли в голове своей носит. Нужно его возвысить, и никакой Бэктэр не будет помехой».

IX

Тэмуджин вошел в юрту и сразу почувствовал что-то неладное. Мать, со своей стороны очага, отрешенно смотревшая перед собой, коротко взглянула на него и снова отвела взор. Отец с хоймора оглядел его исподлобья и движением головы приказал сесть рядом.

Долго стояла тишина. Мать сдержанно вздыхала и время от времени пристально посматривала на него.

«Про драку с Бэктэром узнали, – решил Тэмуджин и, сделав бесстрастное лицо, быстро обдумывал, как отвечать на вопросы. – Если накажут, то обоих… Сониды все живы… Больше ничего не было».

Нудно тянулось время. Большая черная муха, залетев в дымоход, злобно вызванивая, металась по юрте, ища выхода. В айле Даритая время от времени протяжно ржал молодой жеребец, которого еще в полдень Тэмуджин видел у новой коновязи.

Отец неторопливо допил хурунгу и со стуком поставил бронзовую чашу вверх дном.

– Ну, сын мой, – повернувшись к нему, он посмотрел ему в лицо. – Ты уже большой. Пора тебе жениться и завести детей.

Тэмуджин застыл с приподнятой рукой, забыв почесать вдруг зазудивший висок, и молча переводил взгляд с отца на мать.

– Правда, по годам немного рановато для женитьбы, – отец положил тяжелую руку ему на плечо. – Но надо постараться: нам нужен внук. Год поживешь в племени олхонутов, у сородичей матери. Они тебе не чужие люди. Понимаешь меня?

– Понимаю, – еще не осознав до конца услышанного, сказал Тэмуджин.

– Этот вечер побудь с друзьями, а завтра мы с тобой тронемся в путь.

Тэмуджин вышел из юрты. Сквозь закрывшийся сзади полог доносился невнятный, недовольный голос матери.

Солнце склонилось над западными горами. Недоуменно оглядывая, будто впервые видел, юрты своего айла, он теперь ощущал, как внутри у него тяжелым комом разрастается неприятное, навязчивое чувство тоски.

Расставание со своим племенем и отъезд к чуждому народу, так неожиданно представшие перед ним, означали для него конец вольному детству и беззаботной жизни. Теперь ему предстояло шагнуть в суровую взрослую жизнь и дальше самому выверять каждый свой шаг, обдумывать каждое слово перед чужими людьми, не имея перед собой ни отцовской спины, ни защиты сородичей, в одиночку отстаивать свое имя и честь.

Тэмуджин и раньше знал, что когда-то потом это будет – когда он вырастет и войдет в силу – но теперь, когда расставание со своими предстало перед ним так внезапно, он словно оказался перед сплошным туманом, закрывшим ему путь. Вся прошлая жизнь как-то сразу отдалилась, дорога назад оказалась отрезанной, и от него сейчас требовалось одно – без раздумий войти в эту пучину, не зная, что его ждет там, впереди.

Друзей он нашел у реки. Еще не видя их из-за высокого берега, он шагал на их голоса по мягкой, посвежевшей после дождя траве и старался подавить в себе тревожное чувство.

Приблизившись, чтобы достойно предстать перед братьями, как подобает жениху, он насильно растянул губы в улыбку и, подбадривая себя, беспечно похлопал руками по бедрам, как борец перед схваткой. Но, подойдя к примолкшей при виде его толпе, он опустил глаза в землю и, неожиданно шмыгнув носом, растерянно сказал:

– Меня женят.

– Как женят? – раскрыл рот Тайчу. – На ком?

– Откуда мне знать? – голос Тэмуджина дрогнул, и он, чувствуя, как предательски наворачиваются на глаза слезы, отвернулся. – К олхонутам поедем… завтра.

– Уже? – выпучил глаза Сача Беки и, обернувшись к галдящим в прибрежной отмели малышам, обозленно прикрикнул: – Эй, тихо вы там!..

– А мы как без тебя? – вырвалось у Хучара.

– А я без вас как? – с тоской выдавил Тэмуджин сквозь подступивший к горлу комок.

Нависла тишина. Парни хмуро смотрели на стоявшего спиной к ним Тэмуджина. На них испуганно таращили глаза примолкшие в воде малыши. С криком пролетела над водой одинокая чайка.

– Надо пир делать, – сказал Хучар. – Без прощального пира нельзя.

– Верно! – враз заговорили братья, будто в этом было спасение от навалившейся вдруг напасти.

– Все так делают…

– А мы чем хуже других?

– Жених должен на прощание угостить друзей! – громко сказал Сача Беки. – Иди и попроси для нас барана!

– Пошли! – решительно сказал Тэмуджин и, оглянувшись, первым зашагал в сторону разбредавшейся по склону холма небольшой отары овец. За ним, наспех натягивая рубахи, кучей двинулись остальные.

Приблизившись, Тэмуджин остановился.

– Возьмите отсюда трех лучших валухов.

– Трех? – засомневался Унгур. – А дядя Есугей потом не накажет нас?

– Не накажет. Сегодня мое право.

Перед сумерками на берегу толпилось уже с полусотни ровесников Тэмуджина, позже подошли и парни постарше. Наспех устанавливали котлы, раздували огонь. Тут же, навалившись по двое-трое, разделывали шестерых крупных валухов.

Малыши сновали по прибрежному кустарнику, собирая сухие дрова, таскали из степи аргал. Девочки, согнанные из куреня, торопливо носили воду из реки, промывали кишки, наполняя их кровью и рваными кусочками внутреннего жира.

Поодаль разгорались новые костры, и молодежь, взявшись за руки, крепко притаптывая гутулами объеденную телятами траву, хором выкрикивала слова древних охотничьих и боевых песен.

А дома, в молочной юрте, с разрешения Оэлун, ровесницы Тэмуджина один за другим ставили котлы для перегонки свежего вина. Как и подобает, были приглашены и старшие юноши куреня.

Тэмуджин, выпив архи, сидел под развесистой ивой в кругу старших, женатых парней. Те, кто успел пожить в зятьях, в чужом племени, учили его:

– Поначалу себя не выказывай и не говори много.

– В свары не вступай, больше смотри и слушай.

– Если уж оскорбит кто-то, тогда уж не жди и себя не жалей… – говорил подвыпивший Хуса, толстый парень лет на пять старше его, этой весной вернувшийся из куреня джелаиров с молодой женой. – Бейся до последнего и бей до смерти. Ты у них зять, и никто не сможет тебя обвинить, если ты прав.

– Отпрыск кият-борджигинов должен знать, как за себя ответить, – соглашались с ним другие.

– Борджигинов все знают, и имя свое надо высоко держать…

«Вам хорошо говорить, – тоскливо думал Тэмуджин, слушая их, – когда у вас все позади, а сейчас ведь мне предстоит жить у чужих людей».

X

– Тэмуджин, вставай!

В кругу дымохода было еще темно, и на камнях очага горели три маленьких светильника.

Тэмуджин приподнял голову над жесткой кожаной подушкой и тут же почувствовал тупую боль в висках и в затылке. Было плохо. Будто сыромятным ремнем стянуло голову, к горлу подступала тошнота. Нестерпимо хотелось привалиться щекой к подушке, чтобы больше не подниматься, но голос на этот раз был отцовский. Суровый, негромкий звук его все еще оставался в полумраке юрты, не уходил, будто ждал исполнения приказа. Тэмуджин сделал усилие и оттолкнулся рукой от войлочной подстилки, сел.

За столом сидел отец, на женской стороне с разложенным ворохом одежды возилась мать.

Тэмуджин из-под тяжелых век повел глазами по сторонам, ища свою рубаху и гутулы.

– Садись сюда.

На подрагивающих ногах он подошел к очагу.

– Скоро прибудут твои дядья, – отец из бурдюка наполнил свою большую синюю чашу пенистым айраком. – Выпей это, разом полегчает.

Крепкий айрак освежил горло и внутренности, в животе приятно зажгло.

– Ну как, лучше? – отец насмешливо оглядел его и обернулся к младшим, разметавшимся на толстом войлоке: – Просыпайтесь все! Надо посидеть с братом перед разлукой.

Трехлетний Тэмугэ не хотел просыпаться, хныкал под назойливыми тычками Хачиуна, и по слову матери его оставили в покое.

Хасар и Хачиун присели рядом с Тэмуджином. Хасар еще со вчерашнего вечера, когда узнал о женитьбе брата, ходил с хмурым лицом. Отец, заметив это, усмехнулся:

– Что, не хочешь с братом расставаться?

Тот засопел, отвернул лицо в сторону.

«Хасару будет тяжело без меня, – подумал Тэмуджин, вспомнив о Бэктэре. – Ну, ничего, как-нибудь проживет, мне у далеких олхонутов будет не легче».

Молча жевали пенки, черпали сливки, размешивая с засохшим вчерашним творогом.

Снаружи донеслись голоса.

– Ну, одевайтесь! – махнул рукой отец. – Наши уже пришли.

Вошел дед Тодоен, оглядел юрту.

– Ну что, собрались? – принимая от Оэлун чашу с айраком, поторопил: – Пора ехать, не задерживайтесь.

Брызгая онгонам, духам предков, а затем духам огня – хозяевам очага, произнес короткую молитву, отпил и решительно сказал:

– Ну, все, выходите!

Сквозь рваные тучи серело предрассветное небо. С восточных гор промозгло надувал стылый ветерок.

У коновязи в нарядных шапках из белого войлока, в ремнях с медными и бронзовыми бляхами стояли дядья Даритай и Бури Бухэ. За ними, позвякивая удилами, переминались подседланные кони.

Из малой юрты вышли Бэктэр и Бэлгутэй, за ними, прижимая под локтем красный сверток, по-девичьи легко выскочила нарядная Сочигэл. Тэмуджин вздрогнул под резким порывом ветра, обдавшим холодком шею и грудь, застегнул верхнюю пуговицу.

– Ну, жених, подойди-ка сюда поближе, – с добродушной улыбкой обратился к нему Бури Бухэ. – Скажи-ка нам, своим дядьям, как будешь показывать повадки борджигинов перед чужими людьми?

– Пусть лучше молния пронзит меня, чем я уроню имя своего рода, – без раздумий сказал Тэмуджин.

– О-о, это слова настоящего мужчины, – засмеялся Даритай. – Смело взял на себя клятву!

– Ну, теперь смотри, Тэмуджин, небо услышало твою клятву, – толстым коричневым пальцем грозил ему Бури Бухэ. – Нарушишь, и тогда из-за каждого облака будешь ждать огненную стрелу. Всю жизнь в юрте не просидишь, когда-нибудь придется выйти и под открытое небо, ха-ха-ха, – оглядываясь на Даритая, захохотал он своим грохочущим смехом.

– Молния ведь и в юрте может достать, – со смешком в глазах возражал ему Даритай. – Один человек из племени бугунод, говорят, нарушил такую же клятву, так молния превратилась в летающий костер и настигла его спящего в постели. Половина юрты сгорела вместе с ним, говорили…

– Что ты говоришь! – Бури Бухэ изумленно уставился на него. – И юрта сгорела?

– От мужской половины одни обугленные решетки остались, а женская как стояла, так и осталась. Мне генигесский Гур рассказывал, а его брат в тот день мимо проезжал и своими глазами видел ту обгоревшую юрту.

– Вот видите, как справедливо воздают боги, – наставительно сказал молча слушавший их разговор Тодоен. – Они по делам наказали грешника, да и его оскверненную половину своим огнем уничтожили, а жену не тронули, и ее половина осталась целой, потому что она была чиста перед небом.

– Нет места на земле, где можно было бы спрятаться от небожителей, – широко открывая глаза, согласно кивал головой Бури Бухэ.

Слуги подвели подседланных коней. Тэмуджину достался молодой каурый мерин с белым пятном на лбу. «Жеребца оставили на развод, – подумал он, садясь в новое седло. – Не будут же такое доброе потомство отдавать чужим».

– Ну, все вышли? – Тодоен оглядывал столпившихся сородичей. – А где Алтан? Мне сказали, что он еще вчера приехал домой.

– Он спит, пьяный, как зимний медведь, – с улыбкой доложил Даритай. – Не смогли его разбудить.

– Никчемный человек, – поморщился Тодоен. – Воду мутить хорошо умеет, а когда родного племянника в зятья провожают, тут его нет… Ладно, где другие?

– Все по табунам.

– Ну, тогда нечего ждать, скоро взойдет солнце.

– Да, пора трогаться, – Есугей махнул рукой столпившимся у молочной юрты слугам. Те побежали вперед – сгонять с дороги женщин и ощененных сук.

Тэмуджин подобрал новые волосяные поводья, поправил на поясном ремне короткую кривую саблю, лук в хоромго, тяжелый саадак, дополна набитый толстыми и тонкими стрелами.

Оглядывая свой айл и родные юрты, столкнулся с грустным взглядом матери Оэлун. Та стояла у полога большой юрты, прижимая к груди спящую Тэмулун.

Подошла младшая мать Сочигэл, тонкими пальцами с раскрашенными красным китайским лаком ногтями дотронулась до гладких ноздрей коня.

– Я вышила шелковый халат с крылатыми драконами. Одевай, когда будешь с женой наедине, – Сочигэл улыбнулась одними глазами. – Ей должно понравиться.

Тэмуджин склонил голову в знак благодарности, сунул сверток в переметную суму с одеждой. Напоследок взглянул на свою мать и тронул коня.

По куреню ехали шагом. Тэмуджин отчужденно смотрел на знакомые юрты, в сумраке хмурого утра проносившиеся слева и справа, и равнодушно, как о чем-то уже далеком, думал о том, что на этом месте он видит их в последний раз. Курень без него укочует на осенние пастбища, потом – на зимние, а в какую сторону их род направится следующей весной (где будут хорошие травы) – знают одни небожители.

За крайними юртами тронули коней рысью. Тэмуджин с братьями ехал, приотстав от взрослых шагов на пятнадцать. По бокам его рысили Бэктэр и Хасар. У Хасара словно лук с колчаном отобрали: с лица не сходила обиженная мина. У Бэктэра на лице было пусто, будто и не случилось ничего, а едут они сейчас за убежавшими от куреня телятами.

«Радуется, что без меня будет вместо старшего, – гадал Тэмуджин, косо оглядывая его, – или, наоборот, оскорблен, что для него я стал еще выше?»

– Бэктэр с Хасаром, без меня живите дружно, – сказал Тэмуджин и тут же понял, что зря.

Хасар непримиримо сдвинул брови, отвернулся в сторону. Равнодушно мерцающие глаза Бэктэра все так же холодно смотрели перед собой.

– Мы дружно будем жить, брат! – из-за спины Хачиуна дрожащим от тряски голосом прокричал Тэмугэ, держась за заднюю луку седла.

– Ты чего в ухо орешь! – крикнул на него Хачиун. – Сейчас как спихну с коня, останешься здесь один, и лисы тебя съедят.

– Хаса-ар! – протяжно заплакал Тэмугэ. – Он хочет оставить меня лисам!

Смешливый Бэлгутэй с улыбкой посматривал на них сбоку.

– Вы что расшумелись! – зло обернулся Хасар. – Кнута давно не пробовали?

Тэмугэ виновато опустил голову, засопел под нос. И снова стало тихо.

«Мира между ними не будет, – думал Тэмуджин. – Может быть, отвести Бэктэра в сторону и пригрозить ему?… Нет, – он тут же отверг эту мысль. – Мстительный и коварный, еще хуже может получиться…»

На склоне высокой сопки взрослые остановили коней. Дед Тодоен, обернувшись в седле, взглядом нашел Тэмуджина.

– Достань из колчана стрелу!

Тэмуджин понял. Он знал обычай: мужчины, уходящие в дальний путь, пускают стрелы в сторону родного куреня, чтобы потом вернуться за ними.

Вдали перед тонко петляющими берегами Онона раскинулся их курень. Отсюда, с высоты сопки, тесно сдвинутые юрты куреня смотрелись как бараньи бабки, расставленные для игры. За ними на берегу реки стояла старая ива, уменьшенная расстоянием до размеров пучка травы – та самая, под которой вчерашним вечером веселилась молодежь, празднуя его отъезд.

Тэмуджин вгляделся в середину куреня, пытаясь среди серого скопления юрт найти свой айл, но тут же бросил: теперь уже все было далеко и чуждо. Он быстро приладил к луку стрелу-йори и до предела натянул тетиву. Протяжный свист унесся вдаль. Тэмуджин, проследив за полетом стрелы, напоследок окинул взглядом родные места и круто повернул коня.

До Амгаланту, тихой небольшой речки, извилистой чертой разделившей степь с запада на восток, ехали не останавливаясь. Торопились: восход солнца надо было встречать на родовом обо.

Рысью перешли неглубокий брод и, выбравшись на низкий берег, пустили коней по густой траве вскачь. Тодоен время от времени оборачивался на восток, на уже освещенные лучами гребни хребта, где скоро должно было показаться солнце.

Около двух перестрелов оставалось до невысокой горы, на склоне которой была сложена куча камней, подпиравших старинное бронзовое копье – обо кият-борджигинов, – когда по степи брызнул красноватый свет. На глазах у скачущих лучи солнца осветили вершину горы и, стремительно спустившись по каменистому склону, дошли до обо.

– Как же это я мог опоздать! – страдальчески искривив лицо и придержав коня, переводя его на малую рысь, Тодоен смотрел на освещенное солнцем обо. – Старый баран, видно, я уже ни на что не гожусь.

– Вы не виноваты, – сказал Есугей. – Это я поздно разбудил детей…

– Это восточные боги, должно быть, ускорили время, – начал убеждать их Бури Бухэ. – Ведь они и жить не могут без того, чтобы не навредить людям…

– Ты прижми свой пестрый язык! – схватившись за плетку и опасливо оглянувшись на небо, разъяренно прикрикнул на него Тодоен. – Если ума нет, лучше помалкивай… Еще не хватало нам сейчас гнева восточных небожителей.

К обо подъехали шагом.

– Принесите каждый по камню! – приказал Тодоен, поправляя старую кучу, пробуя крепость почерневшего древка, торчащего из камней.

Все послушно разошлись по склону. Глядя на гневность старика, и взрослые, и дети потупленно молчали.

Тэмуджин невольно улыбнулся, увидев, как Тэмугэ схватил округлый коричневый камень больше своей головы и, прижимая к животу, пыхтя от натуги, мелкими шагами понес наверх.

– Мой камень самый большой! – крикнул он, придирчиво оглядывая ноши в руках братьев.

Бури Бухэ, встав на четвереньки, ошалело вытаращив глаза и смешно округляя мясистые щеки, стал раздувать огонь. Дед Тодоен отвязал от своего седла наполненный доверху увесистый мешок.

Склонившись над ним, вынул тяжелый березовый туес и подал Есугею:

– Открой.

С тугим звуком открылась деревянная крышка, сразу разнесся вокруг острый запах хорзы. Туесок с арзой взял Бури Бухэ. Даритаю, как младшему, досталось молоко.

Встали вокруг костра. Тодоен брызнул из чашки в огонь, облаком вспыхнуло синее пламя.

– Арзу с десяти перегонок, хорзу с двадцати перегонок, из чистых котлов, беспорочных, подносят потомки Хабула… Подноси! – недовольно оглянулся Тодоен на замешкавшегося Бури Бухэ.

Тот заторопился, наливая из туеска, часть пролил на землю и выплеснул на огонь полчашки арзы; пламя с сердитым треском взметнулось вверх. Тодоен разъяренным взглядом посмотрел на него. Даритай осторожно лил молоко. Тэмуджин с братьями бросали в огонь масло, куски мяса, творога, арсы…

Тодоен просил богов принять подношение, дать хорошую дорогу и удачный исход. Долго и униженно просил прощения за опоздание.

Закончив с жертвоприношениями, сели пировать.

Бури Бухэ, ослабевший за праздничные дни, на этот раз быстро опьянел. Он пустился в рассуждения о делах племени и вдруг вспомнил о краже коней.

– Я так ничего и не понял, – встрепенувшись, он возмущенно посмотрел на поникшего Даритая. – Вчера я просыпаюсь к вечеру, а мне говорят, будто у Мэнлига коней угнали, а ты отпустил воров. Это правду люди болтают?

– Я их не догнал, – глухо проговорил тот, побурев лицом. – Темно было.

Тэмуджин удивленно посмотрел на него; о том, что дядя Даритай не лучший в роду мужчина, он знал давно, но чтобы нойон врал так открыто и жалко, как могут только малые дети или худшие из харачу, он видел впервые. Он посмотрел на отца: тот, отвернувшись, отрешенным взглядом смотрел куда-то вдаль.

– Меня не было! – кричал Бури Бухэ, сжав поднятые руки – Уж от этих моих рук они никуда не ушли бы… А когда мы поедем требовать анзу? – уже заплетающимся языком спрашивал он у Есугея. – Ведь это тайчиуты были? Меня с собой возьми, брат, я там под шумок двоим-троим сверну шейные позвонки, пусть знают, каково воровать у киятов.

– Бэктэр с Хасаром, – дед Тодоен, не выдержав, сердито обернулся к младшим. – Уведите своего дядю спать.

Бури Бухэ с третьей попытки тяжелым рывком поднялся на ноги и, ведомый племянниками, поплелся в низину. Войдя в густую траву, он повалился на спину, широко раскинув руки и ноги.

– Кони уже обсохли, – Есугей оглянулся на сыновей. – Расседлайте и пустите их попастись.

Подождав, когда те отошли, он спросил у Даритая:

– Ты не знаешь, откуда вчера приехал Алтан?

– От Таргудая, наверно, – тот беспечно махнул рукой. – В последнее время, кажется, к нему только и ездит.

– Откуда тебе это известно? – подозрительно оглядывая его, спросил Тодоен.

– Это моя жена каждый его шаг выслеживает, – с невинной улыбкой сказал тот. – Придет от них и начинает один и тот же разговор: Алтан к Таргудаю уехал, опять к нему поехал, снова поехал, пьяный приехал… Рот закрывает только, когда плетку в моих руках увидит. А что?