Текст книги "Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя"

Алтан был третьим, младшим сыном покойного Хутулы-хана. Братья его, Джучи и Гирмау, хоть и были старше его – один на три, другой на два года – будучи медлительны и умами и языками, далеко уступали своему последышу. Алтан же еще в детстве выделялся своим задиристым нравом, а когда вырос, он словно взял старшинство среди родных братьев. Имея ум коварный и хитрый, он рано научился склонять их на свою сторону, и те привыкли слушать его.

С самого раннего детства дети Хутулы держались особняком среди двоюродных и троюродных братьев. Среди мальчишек рода их выделяло то, что отец их был ханом. Родственники и соседи, многочисленные тетушки да старухи баловали подарками, наперебой расхваливали перед родителями, отмечая разные их достоинства. Податливые на ласку детские души скоро привыкли к лести и подношениям. Умер Хутула, исчезли сладкие улыбки тетушек, смолкли подобострастные их голоса. Но осталась в сердцах подростков неистребимая страсть к почестям и поклонам, где-то там, глубоко внутри засело сознание особенного своего положения.

Повзрослев и став нойонами, они и думать не могли о том, чтобы место их отца занял кто-то из их сверстников. Лучше быть среди равных, говорили они между собой, чем кланяться кому-то из своих же двоюродных братьев. Когда дед Тодоен на последнем пиру высказался за то, чтобы выдвигать Есугея на ханство, Алтан поклялся не дать ему сесть на отцовский трон.

– Если уж нельзя без хана, – говорил он после пира, уединившись с братьями в своей юрте, – пусть это будет кто-то постарше, пусть хоть Таргудай, но не этот заносчивый выскочка.

– Очень правильно говоришь, младший брат, – сразу же согласился с ним Джучи. – Не дадим ему помыкать нами, как малыми детьми.

– Да и спокойнее будет при Таргудае, – поддакнул Гирмау, – мы от него далеко, пока нет войны, не сильно будет докучать, а этот, если станет ханом, ведь не даст нам спокойной жизни. К Таргудаю надо прислоняться.

К Есугею братья испытывали давнюю неприязнь. Однажды, еще во времена детских игр, ребятишки куреня выбирали между собой хана на десять дней. Уже все были согласны избрать Джучи как старшего сына Хутулы. Но тут против встал Есугей:

– Где вы слышали, чтобы хан хуже всех метал копье и не умел бороться?

Джучи, хоть и был младше Есугея на два года, будучи ханским сыном, не мог стерпеть оскорбления и вызвал его на борьбу. Есугей одним рывком уронил Джучи на спину. Даже не повозился для приличия, а просто бросил как новорожденного ягненка, вызвав злорадный смех в толпе куренных мальчишек. Ханом избрали Хутугту как старшего по возрасту. Впервые они, ханские дети, были открыто оттеснены от власти среди сверстников и такого позора не могли простить Есугею.

Когда они выросли, во время татарской войны Есугей собрал трехтысячное войско, и всех младших братьев вместе с нукерами отдали ему в подчинение. Есугей, казалось, нарочно старался унизить их, детей Хутулы, принародно давая им задания наравне с простыми сотниками. Зубы свои искрошил Алтан, стоя каждое утро в строю и выслушивая его приказы. И когда после победы борджигины делили добычу, Есугею дали втрое больше, чем им, детям Хутулы, только за то, что тот собрал под свое знамя три тысячи человек разного отребья из рабов да бродячих охотников. Позже, когда Есугей пригнал из кереитского похода огромные табуны коней и верблюдов, он не поделился ни с кем из тех, кто не пошел с ним. А после смерти двух своих старших братьев Есугей завладел таким улусом и войском, что стал одним из первых в племени монголов.

– Все у Есугея есть, – истекая завистью и злобой, говорили между собой дети Хутулы. – Но ему мало этого, еще в ханы лезет!

– На наши головы он лезет, – пояснял братьям Алтан. – Вот когда залезет и усядется, тогда и поймем мы все, как хорошо было жить вольными нойонами.

Тогда, наутро после праздничного пира, дети Хутулы поехали к Таргудаю. Тот принял их настороженно, будто ждал какого-то подвоха. Младшая его жена налила им по чашке холодного архи, выставила угощение – сушеные пенки и вышла. Но когда Таргудай по сбивчивым их намекам понял, с какой целью они приехали, он резко изменил лицо. Несмотря на жару и тучность свою, не поленился своими руками зарезать барана, приказал своим домочадцам накрывать стол. За едой и питьем расспрашивал о жизни их после смерти отца, советовал, куда перегонять стада в зимние бураны. После долгого разговора, окончательно выяснив, кто главный среди братьев, Таргудай отправил старших отдохнуть в другую юрту, а его попросил остаться, будто бы для того, чтобы выторговать у него коня.

– Хороший у тебя конь, поговорим о цене, – с ленивой усталостью говорил он, глядя в спину удаляющимся братьям. Когда за ними опустился полог, он повернул к Алтану протрезвевшее лицо. – Ты, младший сын Хутулы, оказался самым умным среди всех киятов и принял верное решение. Есугей не годится в ханы. Горяч, непоседлив, много неразумного может натворить и народ расшатает. Только ведь народ глуп, как овечье стадо, может и ошибиться на выборах. Что мы тут можем сделать? Как ты думаешь? – Таргудай выпуклыми своими глазами испытующе покосился на него.

– Не знаю, – после долгого молчания пожал плечами Алтан. – Ведь мы приехали к вам за советом.

Таргудай высоко поднял указательный палец:

– Если народ не знает, какое решение следует принять, нойоны сами должны направить дело в нужное русло.

– А как это сделать? – Алтан с готовностью привстал на месте. – Скажите, дядя Таргудай, я все сделаю, всех уговорю, подкуплю, ничего не пожалею.

– Я скажу тебе в нужное время, – Таргудай одобрительно смотрел на него. – Главное, держись за меня и тогда высоко сядешь. А теперь поезжай с братьями домой и посматривай за Есугеем, узнавай, что он собирается делать. Пронюхаешь что-то, сразу же сообщай мне. А там мы с тобой решим, что делать.

На следующий же день жена Алтана выведала у Сочигэл, что Есугей собирается к войскам. Алтан в ночь выехал к Таргудаю и пьянствовал у него три дня. Когда он узнал, что люди Таргудая угнали у Есугея двадцать с лишним лошадей, то поначалу сильно удивился: зачем? Но поразмыслив, решил, что, пожалуй, правильно: пусть Есугей знает, что и против него есть сила.

Ездил он к Таргудаю со срочной вестью и тогда, когда узнал, что Есугей со старшим сыном поехал на Керулен. Таргудай тогда обрадованно посмотрел на него и хищно сузил глаза, скрипнув зубами.

– Это хорошо, – тихо проговорил он. – Это очень хорошо.

Что хорошего в том, Алтан тогда так и не понял и, чтобы не вызывать подозрений у своих, сразу же выехал домой.

На следующий день после расставания с Дэй Сэсэном Есугей подъезжал к горе Улан. Холодный ручей, протекающий под восточным его склоном, в этой пересыхающей степи был единственным местом для остановки путников: здесь пересекались летние тропы, ведущие с верхнего Онона на средний Керулен.

В ранних сумерках приближаясь к ручью, Есугей еще издали увидел нескольких путников, расположившихся на отдых. Остановив коня в трех перестрелах от них, он насчитал девятерых мужчин, рассевшихся вокруг маленького костерка.

«Наши, ононские, – равнодушно подумал он, тронув коня и глядя на приближающийся табор. – Или керуленские… Если будет по пути, дальше можно будет поехать и с ними…»

Когда он подъехал на половину перестрела, люди у костра заметили его, зашевелились, всматриваясь, прикрывшись руками от огня. Крайний, юноша лет двенадцати, вскочил, видно, по приказу старших, подошел к сложенным в кучу переметным сумам, стал рыться в них, доставая туески и чаши.

Когда Есугей был в полусотне шагах от них, люди встали со своих мест и вышли к нему навстречу.

«Как будто уже знают, кого встречают – усмехнулся он про себя. – А это, может, разбойник без рода, без племени…»

Юноша, достававший из сумов туески, услужливо подскочил и принял поводья.

– Благополучен ли ваш путь? – поклонился старший, одного с ним возраста мужчина, и Есугей сразу узнал хорошо знакомый, шепелявый татарский выговор.

Присмотревшись к обступившим его людям, он запоздало понял, какую допустил оплошность. Из-под войлочных шапок у них торчали по-татарски подвязанные косы. По узковатым лицам с косо посаженными щелочками глаз, похожими на хамниганские, еще издали можно было бы узнать татар, если присмотреться вовремя. Но теперь отступать было поздно: убегающему в спину пускают стрелу. Да и повода для бегства пока не было. Еще будут потом говорить, что, мол, борджигинский Есугей вдруг без причины побежал от мирных татар. Дело малое, а разговоров хватит на обе долины.

– Слава западным богам, – громко ответил Есугей, сойдя с коня. – Хорош ли ваш путь?

– Небо не забывает нас, – старший татарин казался приветливым, но остальные с холодным молчанием смотрели на него. – Присядем к нашему огню.

Посадив его на северную сторону, старший сел рядом и сразу взялся за бурдюк с вином. Другие медленно, будто с неохотой, расселись вокруг.

«Кажется, не узнают меня, – принимая чашу, подумал Есугей. – Если бы узнали, не такая была бы встреча… Видно, что не рады, да монголы и татары никогда не бывали рады друг другу».

– Пусть поменьше будет войн между племенами, пусть боги на небе решают наши споры, – Есугей сорвал кисточку сухого ковыля и, макая ею в крепкую хорзу, побрызгав на восемь сторон, выпил до дна. Вино показалось чересчур горьким, будто настоянным на полыни.

– Истинные слова! – воскликнул татарин, восторженно расширив глаза, оглядываясь на других. – За такие слова выпить, значит, десять грехов снять с души… А из какого вы рода?

– Я из рода бугунод, зовут меня Онгудай, служу нукером у Сэмгэту-нойона, – сказал Есугей, чувствуя, как хорзо, резко ударив в голову, начинает туманить сознание. – Еду с Керулена по поручению нойона. А вы кто будете?

– Да и мы люди простые, – с неуловимой усмешкой под вислыми усами сказал татарин. – Из буирнурских татар. Едем сватать невесту старшему сыну… вот этому парню, – он показал на юношу, разносившего чаши по кругу, успевая расставлять еду на развернутом куске замши.

Есугей уловил усмешку, насторожился, искоса посмотрел на него. Тот с невозмутимым видом продолжал наливать в чаши хорзу, осторожно, стараясь не пролить, держал кожаный бурдюк. Другие, выжидающе уперев взгляды в землю, молчали.

– К олхонутам едем, – говорил татарин. – У них, говорят, самые лучшие девушки, некоторые рода только у них и берут невест, наверно, вы это хорошо знаете…

«К олхонутам… старшего сына женить… хорошо знаете… – перебирая в мыслях его слова, Есугей почувствовал запоздалую тревогу. – Неспроста болтает татарин. Они знают про меня. И не случайно они здесь… Знают, куда я ездил, и здесь ждали меня… Но откуда знают? Кто их известил?…»

Незаметно, скользящими взглядами ощупывая сидящих вокруг мужчин, он отмечал про себя: оружие у всех добротное, сами крепкие, молчат, в разговор не встревают, видно, нукеры отборные, обученные…

– Надо напоить коня да пора ложиться отдыхать. – Есугей неторопливо встал, преодолевая хмельную слабость в теле, подошел к привязанному к кустику жеребцу.

Лук в хоромго и колчан со стрелами висели на седле. Отвязав повод, неспешным шагом повел коня в темноту, на звук журчащей воды. У ручья встал вполоборота и, пока конь, жадно припав к воде, пил, украдкой посмотрел в сторону костра. Все сидели на месте. Есугей одним рывком подтянул подпругу и, не взнуздывая, вскочив в седло, хлестнул коня. Оглянувшись на полном скаку, он с удивлением увидел, что татары не двинулись с места.

«Неужели поленились вставать? – неуверенно гадал он, переведя коня на рысь. – Но на ленивых они не похожи… Может, и вправду мирные люди, а я заподозрил?…»

Не находя ответа, Есугей все дальше удалялся во тьме от костра. После долгих раздумий он окончательно решил: правильно сделал, что ушел, татары – это татары, надеяться на них нельзя, и ночью все могло случиться. Успокоившись, Есугей остановил жеребца на гребне холма и напоследок посмотрел на далекие тени при свете одинокого ночного костра.

Всю ночь он крупной рысью продвигался на северо-запад, намечая путь по звездам. Незадолго перед утром вышел месяц, осветил степь до самого горизонта. Несколько раз Есугей останавливался, подолгу оглядывался назад. Спешившись, ложился на землю и, приложившись ухом к сухой шероховатой поверхности, вслушивался: не идут ли татары следом.

К рассвету Есугей подъехал к броду на реке Шуус. От воды поднимался белый туман. Сырой воздух резко обдал холодной утренней свежестью, и Есугей почувствовал легкий озноб. Холод легко проникал за ворот халата и в рукава, проходя мелкой дрожью по коже, заставляя вздрагивать.

Дождавшись, когда конь напьется, тронул его в воду. На середине реки вода едва не перекрыла туловище коню, пришлось встать на седло. Есугей с высоты смотрел на быстрые струи, с плеском обтекающие туловище его коня, перехлестывая через холку, и тут почувствовал, как закружилась голова и к горлу подступила тошнота. Ослабевшие ноги задрожали в коленях, и он с трудом дождался, когда конь выберется на берег, опустился в седло.

«Много выпил в последние дни, – устало подумал Есугей. – День за днем в седле. Надо отдохнуть».

В прибрежных кустах он выбрал укромное место, преодолевая слабость в теле, расседлал коня, привязал на длинный повод к ближнему стволу. Неподалеку под развесистыми ветвями постелил потник, под голову положил седло и, едва улегшись, провалился в тяжелый сон…

Проснулся он в липком поту. Кружилась голова, во рту и глотке чувствовалась колючая, шершавая сухость. Есугей попытался встать и тут же почувствовал боль во всем теле, потемнело в глазах. «Заболел! – Есугей, осознавая свою беспомощность, впервые за многие годы ощутил сильный страх. – Неужели от сырости?… – Повернув голову, увидел в нескольких шагах коня и немного успокоился. – Теперь не потерять сознание… Надо ехать к людям…»

Собрав последние силы, Есугей встал на четвереньки, пополз. Конь, будто понимая, с терпеливым ожиданием смотрел на него. Добравшись до ивового ствола, к которому он был привязан, Есугей одним рывком сорвал узел и, крепко сжимая повод, пополз обратно. Конь осторожно шагал за ним.

Вернувшись к седлу, Есугей заставил коня лечь, набросил потник. Отдышавшись, стоя на коленях, он с трудом оторвал от земли седло, ставшее вдруг неимоверно тяжелым, и, зажмурившись от напряжения, с хрипом бросил его на потник. Заставив коня встать, подтянул, как мог, подпруги. Снова заставил лечь. Долго прикреплял оружие к седельным ремням…

Выехав из-за кустов, Есугей шагом направил коня на север. Там, по речке Хуйтэн обычно в эту пору стояли некоторые айлы рода тохураун, и он надеялся застать их на старых местах. Отпустив поводья, Есугей тяжелым взглядом водил по сторонам, пытаясь разглядеть на земле какие-нибудь следы. Солнце дошло до зенита, лучи его жарили нестерпимо, отдаваясь в мозгу звенящей болью. Через силу поворачивая голову, Есугей оглядел небо. Не было ни облака. Не в силах больше напрягать шею, он уронил голову на грудь и закрыл глаза…

Забывшись, он не почувствовал, как конь резко изменил направление и пошел быстрыми, семенящими шагами. Чудилось ему, будто его догоняют татары, а впереди всех старший, тот, который наливал ему хорзо. Он и теперь держал на вытянутой руке переполненную чашу, расплескивая вино, кричал: «Есугей, ты выпьешь это и умрешь! Выпей, Есугей, и умри поскорее!»

Очнулся он от злобного лая собак. Прямо перед ним в двух перелетах стрелы стоял большой айл из десятка юрт. На лай вышли мужчины, всмотревшись в него, они отогнали свору. «Все, теперь не умру, – облегченно подумал Есугей, но тут ему вспомнился сон, татарин с чашей хорзы, и он вдруг все понял: – Отравили!» Он вспомнил горький вкус хорзы, поднесенной татарином, и его стошнило.

Его рвало с кровью, и он блевал, обессиленно свесившись с седла. Нестерпимо жгло в горле. Он видел, как густые красные сгустки тяжело падают у ног коня. Жеребец его, будто почуяв смерть, беспокойно перебирал ушами и косил на него красный, налитый кровью глаз.

После рвоты стало немного легче, и Есугей поднял голову. Навстречу к нему бежали двое молодых мужчин.

– Что с вами? – заглядывая ему в лицо и двоясь в его глазах, спрашивал первый, взявшись за повод. – Вы ранены?

Второй, подбежав следом, запыхавшись, сердито сказал:

– Что ты спрашиваешь, будто не видишь, веди коня, а я придержу его, чтобы не упал.

У юрт их ждали мужчины постарше.

– Да ведь это Есугей-нойон, – удивленно промолвил один из них, с косым шрамом на темной щеке, и решительно приказал: – Несите его в юрту!

– В юрту нельзя, ему будет трудно дышать, – возразил какой-то старик, ковыляя к ним со стороны. – Лучше постелите ему в тени.

– Несите в тень!

Улегшись на мягкий войлок с высокими подушками в изголовье, Есугей подозвал к себе мужчину со шрамом.

– Ты кто? – слабым голосом спросил он, вглядываясь в его лицо, пытаясь вспомнить. – Какого племени?

– Меня зовут Буралдай, я из племени эхирес, рода чоно, мы все тут одного рода, держим пограничный караул у тайчиутов.

– А меня откуда знаешь?

– Мы с вами будем дальние родственники, от одних предков происходим.

– Ты что болтаешь? – Есугей тяжело дышал. – Откуда тебе знать моих предков?

– Ваш предок Бортэ Чоно родился на нашей земле, на западном берегу Байгала и вышел из нашего рода.

– А-а, верно… значит, мы родственники.

– А вас я знаю по татарской войне, мы, эхиресы, входили в тайчиутский тумэн… – увидев, что его затошнило, Буралдай приподнял его, подложив руку под голову, помог облегчиться в траву. – Э-э… кровь, это плохо, надо послать за шаманом-эмчи…

Он быстро встал и ушел к сидевшим неподалеку на земле мужчинам. Есугей закрыл глаза, медленно уходя в зыбкую полудрему.

Когда он очнулся, рядом с ним сидел какой-то старик и держал его руку на запястье. Из-за спины его выглядывало хмурое лицо Буралдая. Прикрыв глаза коричневыми веками, будто прислушиваясь к чему-то, старик еле заметно шевелил губами. В чем-то убедившись, старик отпустил его руку, склонился над ним и посмотрел сначала в левый, потом в правый глаз.

– Тебя отравили, – сказал он, выпрямившись. – Скоро ты умрешь.

– Когда? – спросил Есугей, как-то сразу смирившись с судьбой, привыкая к мысли о предстоящем пути в другой мир.

– Через несколько дней.

– Я должен ехать домой, – сказал Есугей.

– Он один не доедет, – старик оглянулся на Буралдая. – Его нужно отвезти. Сделайте зыбку из воловьей шкуры и везите ночами, дневную жару не выдержит. Я дам травы, сделайте отвар и пусть пьет в дороге, это немного продлит ему жизнь. Коней подберите с мягким ходом, лучше иноходцев, чтобы не трясло. Этой ночью трогайтесь. После захода солнца нужно принести восточным богам черную овцу. Позовите черного шамана, он все сделает.

С темнотой с десяток всадников выехали из айла и двинулись на северо-запад, по направлению к верховьям Онона. В середине маленькой колонны четверо бережно несли зыбку с лежащим на ней Есугеем.

Часто проваливаясь в забытье и снова приходя в себя, он полузакрытыми глазами смотрел на беспорядочно перемешавшиеся в небесной бездне звезды. Думал об одном: кто передал татарам о том, что он будет пересекать сухую степь между Керуленом и Ононом? Больше всех его смерть нужна Таргудаю, и по своим повадкам только он из всех борджигинских нойонов мог это сделать. Но он должен был от кого-то узнать о его поездке. В случайность Есугей не верил: слишком мало времени прошло с того дня, когда он огласил свое решение женить сына. Времени было только на то, чтобы кто-то сообщил Таргудаю и тот немедленно послал гонцов к татарам, а те, не жалея коней, примчались к ручью у горы Улан, где сходятся тропы между Ононом и Керуленом. А чаще всех к Таргудаю в последнее время ездил Алтан. Есугей снова вспомнил последнюю их встречу, слова его: «Пощипал тебя Таргудай, смотри, как бы совсем не придавил…»

Еще раз обдумав, Есугей окончательно решил: Алтан ему угрожал, а не пустыми словами бросался. И сказать так он мог, только если вступил в прямой сговор с Таргудаем.

«Ведь об этом я и раньше догадывался, – с досадой думал Есугей. – Все было видно и по делам Таргудая, и по словам Алтана. А теперь поздно…»

Есугея привезли домой на второе утро. В курене уже подоили коров и кобылиц, отгоняли стада в степь. Айлы пребывали в утренней суете, женщины спешили управиться с молочными работами, пока не прокисло, доливали в хурунгу, сбивали масло и перегоняли вино. Перед куренем мальчишки с криками отделяли телят от маток, гнали их в разные стороны.

Под изумленные взгляды куренных харачу, хлопотавших у юрт, конные с необычной ношей стремительно прорысили к середине куреня. Есугей, от сильного озноба укрытый тяжелой козьей дохой, лежал в беспамятстве. Смертная бледность уже тронула нос и обе щеки, лоб покрылся липкой испариной.

Ехавший впереди всех Буралдай резко остановил храпящего, запотевшего от скачки жеребца и спросил у прохожей женщины:

– Где стоит айл Есугея-нойона?

– Вот эти белые юрты, что стоят кругом, – вытянув руку в сторону, та с любопытством вытягивала шею, пытаясь разглядеть человека в зыбке. – А кто это с вами, раненый? Вы, кажется, эхиресы, по говору…

Конные молча повернули к айлу Есугея, шагом проехали внутрь и, остановившись у внешнего очага, осторожно опустили зыбку на землю.

Из большой юрты вышел Хасар. Оставшись старшим в доме, он теперь носил шапку из белого войлока и был перепоясан новым ремнем, с которого свисал кривой нож в кожаных ножнах. Он изумленно оглядел незнакомых людей и только потом посмотрел на лежащего в зыбке Есугея.

– Отец! – подбежав, падая на колени, он искривил в испуге лицо. – Отец, что с тобой?

– Что с ним, он ранен? – Оэлун, выбежавшая на голос сына, растерянно оглядывая лица незнакомцев, прошла вперед, опустилась на колени. – Жив?

– Жив, – устало сказал Буралдай, шапкой вытирая с лица пот и оглядывая детей, столпившихся перед ним. – Его отравили татары.

– Какие татары? – Оэлун подняла голову и непонимающе смотрела на него. – А где сын?

– Он был один. Ехал с востока и у Хуйтэна вышел на наш айл…

«Ехал один, с востока, значит, был на обратном пути… – немного успокоилась Оэлун. – Есугей сына не бросит».

Его занесли в юрту, уложили на кровать. Слуги побежали оповещать сородичей.

Старик-лекарь выпустил кровь. На немой вопрос Оэлун он отвел взгляд в сторону и отрицательно покачал головой.

– Когда? – сиплым от волнения голосом спросила Оэлун.

– Дня через два, – неуверенно ответил старик.

Через некоторое время Есугей пришел в себя.

Первым из братьев прибежал Даритай. Крадущимся шагом вошел в юрту, испуганно глядя на него, присел рядом. Есугей долго смотрел на него из-под пожелтевших век. Слабым, изменившимся голосом сказал:

– Остаешься один. Я ухожу к отцу.

– Да, брат, – Даритай всхлипнул, опустив голову, уронил слезу.

– Подожди, – остановил его Есугей. – Времени мало… пошли гонцов к моему тысячнику Сагану. Пусть поднимет свои сотни и расставит их здесь, рядом с куренем… – он помолчал, болезненно сморщив лоб, раздумывая. – Потом найди Мэнлига, пусть сейчас же придет ко мне…

После того, как вышел Даритай, почти сразу же пришли дед Тодоен, Хутугта и Бури Бухэ. Чуть позже подошел Ехэ Цэрэн. Молча расселись у кровати.

– Где дети Хутулы? – нетвердым взглядом кося по сторонам, спросил Есугей.

– Их нет дома, – тихо отозвалась Оэлун, наливавшая вино гостям. – Сказали, что уехали в табуны.

– Ну, – Есугей помолчал, грустно улыбнулся. – Тогда выпейте за меня вы, а я свою долю в среднем мире уже выпил. Не ругайте за то, что рано ухожу от вас. Предки требуют меня к себе. Видно, зачем-то я им понадобился.

– Хорошие воины нужны везде, и здесь, и на небе, – вздохнул дед Тодоен, как-то сразу лишившийся своей властной уверенности, потерянно поникнув плечами, покачал головой и выпил до дна. За ним молча последовали другие.

– Поклонись Хабул-хану и всем братьям моим, – промолвил Тодоен, задумчиво глядя на дно пустой чашки. – Скоро и я предстану перед ними.

– Никто не знает, кто раньше, а кто позже уйдет из этого мира, – начал Ехэ Цэрэн. – Может быть, и из нас кто-нибудь опередит тебя, дядя Тодоен…

Слова его повисли в тишине. Даже многословный Бури Бухэ, ныне трезвый и хмурый, не поддерживая разговор, молча сопел под нос. Немного погодя Есугей выпроводил жену и братьев, чтобы остаться наедине с дядей.

– Тодоен-абга, меня предали Алтан и Таргудай, – приберегая силы, тихо заговорил он. – Они передали нашим врагам, что я еду на Керулен…

Есугей подробно рассказал про свою встречу с татарами.

– Да, это они, – горестно сдвинув брови, сказал Тодоен. – Но ты не говори об этом людям…

– Почему? – сухо прошелестел голос Есугея.

– Этим ничего уже не изменишь… Ты уходишь, а как будут жить твои братья? Если они после тебя рассорятся и разбредутся, то их уже больше никто не соберет. Пусть теперь Таргудай будет ханом, но кияты должны быть в одном табуне… Понимаешь?

– Понимаю.

– Так будет лучше. А когда придешь к Хутула-хану, все расскажи ему о сыновьях его… Пусть он потом сам накажет их… А о Таргудае расскажи Амбагай-хану.

– Ну, нет… – слабо улыбнулся Есугей. – Ябедой я никогда не был.

– Ну, решай сам, – быстро согласился тот. – Только о делах этих выродков на небе уже известно, я думаю. Ты сам будешь судить их, когда они придут туда.

Вскоре пришел Мэнлиг, и Тодоен засобирался.

– Еще поговорим, – сказал он перед уходом. – Я хочу с тобой кое-что передать братьям.

Мэнлиг присел рядом, сочувственно глядя ему в глаза. Есугей только сейчас вспомнил про свой долг.

– Таргудай украл твоих коней, – сказал он, с усилием шевеля сухим, немеющим языком. – Он хотел насолить мне, а не тебе. Возьмешь из моих табунов тридцать кобылиц и двух жеребцов.

– Да не нужно мне, – возмущенно отмахнулся Мэнлиг. – Кто сейчас об этом думает…

– Не спорь, – Есугей нетерпеливо шевельнул бровью. – Сам выберешь… самых лучших, я скажу Оэлун.

Мэнлиг склонил голову.

– Ты мой лучший нукер, – с трудом продолжал Есугей, подавляя изжогу в горле, сглатывая вязкую слюну. – Ты всегда был лучшим исполнителем моей воли.

Мэнлиг снова склонил голову, прижав руку к груди.

– Скажи прямо, исполнишь ли мой последний приказ?

– Что бы ни было, сделаю точно по вашему слову, – Мэнлиг поднял голову, твердо посмотрел ему в глаза.

– Я знал, что ты ответишь так.

Есугей помолчал, собираясь с мыслями.

– А дело вот какое… Я не верю своим братьям. Пройдет какое-то время после моей смерти, и кто-то из них, может быть, захочет разделить мой улус. Ты должен воспрепятствовать этому и держаться до тех пор, когда мой старший сын Тэмуджин сможет взять в руки мое знамя. Тысяча Сагана будет верна до конца. Он твой первый помощник. Остальные разбредутся, но потом вы должны собрать их в новый улус… улус моего сына… Сразу после похорон съезди к хонгиратам и верни его домой. Расти моего сына так, как вожак растит щенка, учи всему, что должен знать воин и вождь… Ты понял?

– Да.

– Теперь иди.

В полдень Есугей умер.