Текст книги "Тэмуджин. Книга 4"

– Помню, как же мне не помнить тот разговор, ведь тогда впервые в мою черную юрту зашел человек белой кости и мы говорили о нашей жизни, – улыбнулся старик, шевеля морщинами на лбу, смягчая суровый взгляд. – Такая честь не каждому выпадает, и я еще не выжил из ума, чтобы забыть такое. А ведь я еще тогда видел, что из тебя будет настоящий вожак – умный, бесстрашный, весь в деда.

Старик, казалось, не изменился за эти годы, был такой же древний, но все еще крепкий и твердый в движениях.

– Очень я рад, что дожил до возвращения в свой улус, – блестя все еще крепкими зубами, улыбался он. – Да и не я один, а весь народ от радости опомниться не может. У Таргудая в эти годы жили, можно сказать, на положении собак – всегда были на последнем месте. Получали все самое худшее: и пастбища, и доли на облавах, и места на празднествах. Истосковались все по прежней жизни в родном улусе. Но между собой жили дружно, не давались в обиду людям Таргудая, да и те как будто опасались нас слишком задирать, знают ведь, что за люди – подданные Есугея-нойона. А как услышали, что восстановился наш старый улус, так и встрепенулись все, воспрянули духом. Все ждали, когда ты их призовешь, и оружие готовили, сабли точили, стрелами запасались, чтобы пробиваться к тебе по первому зову… И сейчас они всю дорогу веселились, пока с Ононских урочищ ехали сюда… А ну-ка, дай я погляжу на знамя. – Повернувшись, он любовно оглядел пышно расчесанный конский хвост на древке копья в руках у Бэлгутэя. – Вот наша святыня, наш онгон, ведь под ним я проходил всю свою жизнь. Это ведь знамя Бартана, твоего деда, а моего нойона. Только древко и хвост заменил твой отец, а само копье старое, в древние времена выкованное, еще тогда никто не мог сказать, кто и когда его ковал… Боялся я, что не дождусь, когда ты его поднимешь, ведь тринадцать лет тебе только этой осенью исполнится. Но ты опередил свое время – а это повадка настоящего вождя, и я все время говорил своим внукам: только Тэмуджину вы будете служить, и больше никому. Ну, теперь уж я спокоен, и помру под старым знаменем, и внуков под ним оставлю.

В течение трех-четырех дней все бывшее владение Есугея-нойона перешло с Онона на верховье Керулена, разместилось на новых пастбищах, пополнив улус Тэмуджина. Перемежаясь с войсковыми тысячами, встали новые курени и стойбища, новые табуны и стада потеснили старые, заполняя пастбища.

Часть подданных расположилась при стадах и табунах. Другая часть разместилась в главном курене, заменив в нем тысячу Сагана, проживавшую здесь временно. Как только пришли из улуса Таргудая последние кочевья, Саган по приказу Тэмуджина увел свою тысячу вместе с семьями и скотом на северо-восток и встал отдельным куренем у небольшого озера Нуур, охраняя границу.

XIX

Для киятских нойонов грозный приход Тэмуджина со своим тумэном и увод подвластных им джелаиров стали ошеломляющим потрясением. Хотя и без того понимали они, как усилился их племянник, а все же не ожидали от него такого решительного и опасного хода.

Тэмуджин ушел так же неожиданно, как и пришел, а дядья его вдруг разом прочувствовали всю ненадежность своего нынешнего положения – на поверку оно оказалось более шатким, чем они представляли себе и чем было когда-либо прежде. Если до этого их притеснял Таргудай, держал в черном теле, он все же был старшим над всеми борджигинами и имел на это право, ведь ему так же подчинялись все остальные. Зато все были защищены в общем кругу, а круг этот держал Таргудай. И киятов никто со стороны не мог тронуть, не задев этим самого Таргудая, и поэтому они чувствовали себя при нем хоть и не в большой чести, но в безопасности.

С нынешним приходом Тэмуджина они ясно увидели, что никакой защиты у них теперь нет: их племянник не только осмелился отобрать у них подданных, но открыто замахнулся на самого Таргудая и даже заставил того повиноваться. Этим Тэмуджин порушил то, на чем до этого держалась вся сила борджигинов, вся их защита от внешних посягательств и весь старый порядок на Ононе, – имя Таргудая как большого вождя, защитника своего круга было низложено. Если весной Тогорил-хан лишь словами ущемил грозного прежде властителя ононской долины, умерил его притязания, то теперь Тэмуджин окончательно низвел его и этим до основания разрушил прежний расклад сил в степи. После этого никто из борджигинов уже не чувствовал себя в безопасности рядом с Таргудаем.

Сам Тэмуджин для киятов прямой угрозы как будто не представлял – это они поняли после их разговора у костра. В случае большой нужды можно было даже помириться и воссоединиться с ним. Но для киятов это было бы жесточайшим унижением – идти на поклон к племяннику, которого они сами же бросили в одиночестве и опасности, предав тем своего старшего брата, Есугея-нойона. Тогда, три года назад, они были уверены, что семья брата погибнет и о ней скоро все забудут, но жестоко ошиблись. Сейчас они сами были ослаблены вконец, сначала будучи обобраны Таргудаем, а после раз за разом попадая вместе с ним в разные жестокие смуты и потери, и теперь влачили незавидную жизнь, в то время как Тэмуджин вдруг вознесся на немыслимую высоту, вернув себе и отборное отцовское войско, возобновив и отцовскую дружбу с кереитским ханом, да, кроме того, еще заимев анду – крупнейшего на юге владетеля, за которым стоят, как они думали, все остальные керуленские нойоны. Их совместный поход на меркитов показал всем, на что они втроем способны, – теперь, как бы там ни было, в монгольской степи им равных уже нет.

До прихода Тэмуджина киятские нойоны еще думали пожить рядом с Таргудаем. Они рассчитывали дождаться лучших времен и наконец получить от него то, что он обещал в начале прошлой зимы перед походом на южных монголов, – вернуть им хотя бы часть старых подданных, воинов с их семьями. Кроме того, оставалось обещание Таргудая наделить владениями молодых киятов, Сача Беки и Унгура, которым с началом предстоящей зимы исполнялось по тринадцать лет. Но теперь эти надежды окончательно порушились – сейчас самому Таргудаю стало впору искать себе покровителя.

На другой же день после ухода джелаиров Даритай и Бури Бухэ перекочевали всем своим куренем к Алтану, договорившись в это смутное время держаться вместе. Кроме того, они стянули к себе часть своих подданных, стоявших отдельными стойбищами при стадах и табунах, и теперь с виду их общий курень внешне как будто выглядел довольно прилично – за тысячу юрт. Впервые после смерти Есугея и Тодоена все оставшиеся кияты воссоединились в одном курене, но это были жалкие остатки былого их могущества. Не было с ними Хутугты, Ехэ-Цэрэна, Джочи с Гирмау, а большие части их улусов были присвоены Таргудаем.

В былые мирные времена даже и в таком состоянии объединенные кияты могли бы иметь в племени какой-то вес, если держались вместе, но сейчас положение было другое, и теперь, в пору разброда и междоусобиц, они не были защищены от внешних угроз. И жить рядом с Таргудаем дальше не было никакого смысла – тот и сам был бессилен перед крупными хищниками. Обдумывая свое положение, кияты сходились на том, что им нужно примкнуть к каким-нибудь другим нойонам, однако и подходящих друзей для них что-то не находилось.

Еще когда только пошли слухи о победе Тэмуджина с Джамухой и кереитским ханом над меркитами, некоторые борджигинские роды начали откочевывать от Таргудая – пока неявно, будто бы в поисках лучших пастбищ. Но самые дальновидные уже тогда начинали понимать, что жить рядом с тайчиутами стало опасно: Тэмуджин со своими могущественными друзьями, вернувшись с похода, мог тут же пойти войной на Таргудая, чтобы отомстить за грабеж отцовского улуса и за свой плен, да и Джамуха имел повод пойти с ним – отомстить за смерть отца, а за ними могли прийти и остальные южные монголы, чтобы посчитаться за недавние бесчинства борджигинов.

После же того, как Тэмуджин заставил Таргудая вернуть отцовское владение, имя тайчиутского вождя разом лишилось всякого значения. Теперь борджигинские роды открыто стали покидать его, уходя от него один за другим. Лишь тайчиуты да некоторые самые ближние пока еще оставались при нем.

Первыми отпали от Таргудая бугуноды с бэлгунодами, за ними ушли дорбены, потом хатагины, салчжиуты, а в последнее время стали бросать его и более близкие: баруласы, ноерхины, буданы, оронары, сониды, бесуды… Все они откочевывали подальше и объединялись между собой небольшими союзами, ставя свои курени неподалеку друг от друга.

До киятских нойонов дошли слухи, что на востоке, в верховьях Улзы, составился такой союз из бугунодов и бэлгунодов с примкнувшими к ним салчжиутами и хатагинами. Эти роды и в прежние годы держались обособленно, не особенно стремясь сблизиться с остальными борджигинами. Составив один большой курень, укрепляясь вместе, они готовились зимовать. К ним-то на третий день после встречи с Тэмуджином и отправились киятские нойоны, покрыв двухдневный переход, однако те отказались принять их к себе, отговорившись, что зима ожидается снежная и им самим может не хватить пастбищ.

На обратном пути кияты заехали к дорбенам с буданами и ноерхинами в низовье Шууса, также составившими свой союз, и также получили отказ, с той же отговоркой, что пастбищ будет недостаточно. Однако истинной причиной отказа тех и других, как хорошо понимали кияты, было то, что они не хотели с ними связываться, считая их врагами усилившегося Тэмуджина и боясь его – никому не было доподлинно известно, что у того на уме.

Вернувшись на шатающихся после шестидневной непрерывной скачки лошадях, едва выспавшись и насытив желудки, кияты собрались на свой совет. Собрались они в большой юрте Алтана.

Приказав принести побольше архи, выпроводив всех домашних и не позвав бродивших поблизости племянников, изнывающих в жажде узнать от них новости, Алтан начал совет.

– Таргудай и остальные борджигины теперь нам чужие, это ясно, – говорил он, оглядывая лица растерянного Даритая и зло нахмуренного Бури Бухэ. – Но унывать не нужно, я найду для нас дорогу. Пока на нас никто не нападает, ни Тэмуджин, ни керуленские, поэтому близкой опасности нет, и выход для человека с головой, а не с болотной кочкой на плечах, всегда найдется.

– Куда же мы пойдем? – тоскливо протянул Даритай. – Нет нам пути, никто не хочет с нами связываться.

– Да пусть они все идут, куда хотят! – кричал Бури Бухэ, широко махая рукой. – А мы можем и вовсе в сторону откочевать. Я давно вам говорю: нет ничего лучше, чем жить одним, своей головой. А вы все друзей ищете, кланяетесь кому попало.

Даритай раздраженно оглянулся на него, вскрикнул:

– Опять ты свою песню завел! Ты что, забыл, как уходили вы с Ехэ-Цэрэном и что у вас вышло?

– Ну, было такое, тогда мы немного промахнулись, – оправдывался Бури Бухэ. – И хватит уже напоминать мне одно и то же. А это все он, Ехэ-Цэрэн, виноват. Он тогда напоил меня и давай подзуживать: мол, можно поживиться у меркитов… Жадность его довела. Но теперь-то мы будем сидеть тихо, как медведи в берлогах. Главное, перезимовать, а там видно будет.

Алтан неприязненно посмотрел на него.

– Ты лучше забудь об этом. Сейчас не то время, чтобы одним кочевать по степи. В те годы еще можно было где-то отсидеться, когда борджигины были сильны. Чуть что – было к кому прибежать. Тогда нас боялись, да и пора была мирная. А сейчас что ни год – война, да и в племени разброд. Когда вас с Ехэ-Цэрэном разгромили меркиты, ты ведь прибежал к Таргудаю. А сейчас к кому мы побежим, если нападут? Не к кому, потому и нельзя жить одним, надо заранее искать друзей.

– А к кому же нам теперь? – воскликнул Бури Бухэ, разводя руками, злобно глядя на него. – Или, может, сразу под землю уйдем, с духами подружимся?

– Подожди, под землю мы еще успеем. – Алтан по давней привычке к тайным заговорам оглянулся на дверь, понизил голос. – Я тут подумал и, кажется, нашел один выход. Есть нам куда идти.

– Куда? – сбоку на него уставился Даритай. – Говори.

– К Джамухе.

– К Джамухе? Да он же анда Тэмуджина. – Даритай недоуменно расширил глаза. – Куда один, туда и другой, да и чужой он нам, керуленский. И кто знает, не от нашей ли стрелы погиб его отец. Тамгу[4]4
  Тамга – родовой герб, отличительный знак, который ставился на всем имуществе рода, в том числе на стрелах. В период Золотой Орды от этого слова в русском языке появилось слово «таможня» – учреждение, где прибывшие в город купцы уплачивали налоги и получали бумагу с тамгой, дававшей право на торговлю.


[Закрыть] нашу все знают. Думаешь, после этого он с нами разговаривать будет?

– Даритай правильно говорит. – Бури Бухэ напряженно нахмурил лоб, глядя на Алтана. – После этой войны мы для южных самые злые враги на земле.

Тот насмешливо оглядел обоих.

– Вы что, забыли: мать Джамухи – младшая сестра нашего Ехэ-Цэрэна. И мы для него тоже не дальние люди. Если считать по древнему обычаю, даже самые близкие – дядья по матери ближе, чем дядья по отцу. Вот через мать мы и будем сближаться с Джамухой. А он ведь молодой, не сможет с ходу прогнать своих родственников, обычай ему не позволит. Так и будем давить на него: мы братья твоей матери. Будем вспоминать, как в детстве с Хуриган-эгэшэ жили вместе, играли в бабки. А ты, Бури Бухэ, ведь с его младшим братом в последнее время рядом был. Расскажешь сестре про него, как вы жили с ним, как он погиб, да покрасивее сочини, не жалей слов, ну, я тебе еще подскажу, что говорить. Вот и оттает она, а там и Джамуха признает нас за своих. Вся сила сейчас у него и у Тэмуджина – за ними кереитский хан. У них и безопаснее всего нам будет. Через Джамуху мы, как пройдет время, и с Тэмуджином поладим, а он отходчивый парень, забудет все плохое. Понимаете вы, что я говорю?

До тех как будто стала доходить мысль Алтана.

– Да, было бы неплохо, если так, – задумчиво промолвил Даритай, с просветлевшим лицом поглядывая на Бури Бухэ. – Если помиримся с ними, тогда и бояться нам будет нечего…

– А ты как? – Алтан посмотрел на Бури Бухэ. – Согласен?

– Делайте, как хотите, – тот махнул рукой, – теперь мне все равно, куда идти. Лучше, чем Таргудаю кланяться. Видеть его не могу, – вдруг разозлившись, он скрипнул зубами. – Взял бы да и свернул ему шею…

– А вот Таргудаю мы отомстим напоследок, – сузив глаза, с тонкой улыбкой сказал Алтан. – Надолго он запомнит нашу месть.

– Как? – удивленно уставились на него братья. – Ну-ка, скажи нам…

Вновь наставив уши, они склонились к нему.

– А вот как. – Алтан насмешливо посмотрел на них. – Мы поедем к нему в гости. Сейчас он ослаб, многие его покинули, и друзей без разбору отталкивать не станет. А мы ему скажем: дядя Таргудай, вы уже давно огласили свое решение вернуть нам наших воинов и даже число назвали, кому сколько отдадите, – мне пятьсот воинов с семьями, вам двоим по триста, да и племянникам нашим обещали выделить из того, что взяли от улусов Хутугты и Ехэ-Цэрэна. Отдайте нам обещанное, и мы вас не покинем. Никуда он не денется, отдаст, чтобы не сделать нас врагами, а мы получим свое и, ни дня не задерживаясь, уйдем от него к Джамухе.

– А если Таргудай погонится за нами? – опасливо взглянул на него Даритай. – Беда может быть!

– Ни за кем он не погонится! – обрезал его Алтан. – Ты что, забыл, что мы сородичи Тэмуджина? Он будет думать, что мы к нему уходим. Побоится, проглотит все и будет сидеть, как тарбаган в своей норе.

– Да пусть и погонится, я не боюсь его! – гулко стукнул себя по груди Бури Бухэ. – Я бы встретился с ним в степи.

– Не погонится, говорю я вам, – повторил Алтан. – Да и кого он пошлет за нами, кто сейчас захочет воевать за него? От него последние отшатнутся, если снова начнет гнать их на войну.

– Ну, – окончательно успокоившись, Даритай облизнул сухие губы, – тогда это и вправду верное дело… А когда мы поедем к нему?

– Завтра утром, – решил Алтан. – С утра он будет трезвый, но слабый с похмелья – теперь, после встречи с Тэмуджином он, должно быть, пьет каждый день. Тогда и можно поговорить с ним.

Бури Бухэ, молча посматривавший на него, вдруг с размаху хлопнул его по спине, заставив сморщиться от боли, гулко расхохотался:

– Ну, ты и мудрец! Никогда не видел я такого умного человека, как ты! Даже дядя Тодоен не был таким умным, ха-ха-ха!

* * *

В это время молодые кияты уединились в малой юрте Даритая. Рассевшись вокруг очага, они с невеселыми, подавленными лицами смотрели на тлеющий огонь. Слабеющие язычки пламени, подмигивая, долизывали остатки кусков аргала. В юрте становилось темно, холод подбирался от прохудившихся войлочных покрытий, но пока что никто из братьев не шевельнулся, чтобы добавить топлива. Придавленные ленью, закутавшись по ноздри в овчинные полушубки, они посиживали, видно, выжидая, когда кто-нибудь из них не выдержит и принесет снаружи корзину с топливом.

Уход джелаиров привел их в уныние – они были огорчены, казалось, даже больше, чем их дядья. Год назад они были несказанно рады, когда дядья Алтан и Бури Бухэ пригнали с юга новых подвластных. Курени киятов тогда заметно пополнились. В будущем и им, молодым, должно было кое-что перепасть от этой прибыли. А пока они из джелаирских подростков отобрали себе нукеров, вдвое увеличив свой отряд, и полновластно распоряжались ими. Все лето они разъезжали с ними по соседним куреням, показывая борджигинским сверстникам, что они еще не совсем опустились, что еще могут подняться на ноги. А теперь в один день все их надежды на благополучное будущее обрушились, и порушил их ближайший сородич, их сверстник – Тэмуджин.

– Только что мы начали было оправляться, – жалующимся голосом сказал Тайчу, продолжая разговор, который велся между ними, – пополнились людьми, и тут же он нас ограбил.

– И это называется брат! – зло усмехнулся Хучар. – У самого целый тумэн в руках, чего еще не хватает? Нет, мало ему, он решил нашими людьми поживиться.

– Вы что, до сих пор ничего не поняли? – скосился в их сторону Сача Беки. – Это он нам за прошлое мстит.

– А что мы ему сделали? – взвился Хучар. – Оставили одних? Так он сам от своего рода отказался, не захотел жить с дядей Даритаем. Ведь все из-за этого было, он сам во всем виноват!

Сача Беки, не отвечая ему, посмотрел на Унгура.

– Одного я не могу понять, мы тут не знаем, как по полусотне айлов заполучить, чтобы было над кем отцовские знамена поднять, а ему сразу целый тумэн в руки достался. Разве это справедливо, как такое боги допустили?

Унгур, не отвечая, поднялся и, выйдя из юрты, принес в корзине несколько кусков аргала. Сев на место, разламывая куски, подбросил на краснеющие угольки. Огонь задымил, разгорелся, стало светлее.

– И как это получилось у него, – пожимая плечами, продолжал Хучар, – был нищий, ходил в рабах у Таргудая, и вдруг – такой улус, войско, власть! А теперь он и меркитов разгромил, оттуда, говорят, сто тысяч одних лошадей пригнали, потом у самого Таргудая табуны с подданными отобрал. А мы как жили, так и живем.

– Это каким он жадным оказался! – возмущенно воскликнул Тайчу. – Я раньше и не подумал бы, что он такой.

– Да не жадный он, что ты болтаешь! – вдруг раздраженно отмахнулся Унгур, неприязненно взглянув на него. – Здесь совсем другое.

– Я говорю вам, он мстит! – снова сказал Сача Беки. – Вы посмотрите: пошел он со своим войском на Таргудая, тот сдался, не стал воевать, вот и ограбил бы этих тайчиутов до последнего ягненка, если имел с ними счеты. Нет, он там нажился выше горла, и свое вернул, да еще под шумок, наверно, лишнее прихватил, и тут еще наших увел – зачем, вы думаете, ему эти несколько айлов, они ведь для него что есть, что нет их, – а это только чтобы отомстить нам! Эти ведь сами побежали к нему, ясно, что они заранее сговорились. Я еще тогда замечал за этим Мухали с его дружками: все за юртами собирались, шептались о чем-то. И остальные все вели себя так, как будто недолго собирались с нами жить. Ясно, что снюхались. Тэмуджин давно свою месть приготовил… А ты говоришь – другое. Что тут еще другое может быть?

Унгур все так же задумчиво смотрел на огонь.

– А мы сами разве не виноваты перед ним? – помолчав, сказал он. – Как мы поступили с их семьей, когда умер дядя Есугей?

Трое братьев, изумленно расширив глаза, посмотрели на него.

– Да ты что! – Сача Беки, облокотившийся было на землю, рывком приподнялся, склонился в его сторону. – Чем это мы виноваты перед ним? Он ведь первый порвал с нами…

– Да не порывал он с нами, – махнул рукой Унгур, окончательно раздражаясь, – вот вы вбили себе в головы то, как вам выгодно говорить, и повторяете, как вороны, одно и то же. Вам лишь бы себя оправдать, сбросить вину на другого, а иначе вы и думать не умеете. А было все на самом деле так: дед Тодоен завещал, чтобы знамя оставили Тэмуджину, но наши дядья не послушались, решили забрать у него все вместе с улусом. Тэмуджин не поддался им, а те силой отобрать не решились: побоялись гнева Есугея, бросили его и ушли. А Тэмуджин имел право поступить так после слова деда Тодоена. Вот как все было! У Тэмуджина хватило решимости не подчиняться дядьям – вот в чем все дело, у него дух другой.

– Какой это другой? – насмешливо спросил Сача Беки. – У него что, не человеческий дух?

– Человеческий, но другой, потому он и поступил так. Вот вы все, что сделали бы на его месте? Вот ты, Хучар?

– Я бы подчинился дядьям, – пожал тот плечами. – Не стал бы из-за знамени ссориться с сородичами.

– Я бы тоже подчинился, – сказал Тайчу. – Они ведут нас, они и знают, что и как надо делать. Их и надо слушать.

Сача Беки, с недоумением глядя то на Унгура, то на остальных, молчал.

– А ты что сделал бы? – спросил у него Унгур.

– Я бы тоже отдал! – запальчиво крикнул он. – Чтобы не разрушать единства рода. Я бы и без знамени не остался голодным. А у него гордости слишком много…

– Единства уже тогда не стало, когда умер дед Тодоен, – сказал Унгур. – Он велел не трогать знамя, а те ослушались. Какое это единство? После этого Тэмуджин имел право не послушаться дядей.

Припертые прямыми словами Унгура, братья замолкли было, но Сача Беки вновь посмотрел на него, возмущенно расширил глаза:

– Ну, а ты ведь был с нами, а не с ним, и даже знамя после дяди Даритая к тебе должно было перейти. Тогда-то ты молчал, а теперь что-то по-другому заговорил, ну-ка, скажи нам, что произошло?

– Глупый я был, не понимал ничего, – честно признался Унгур. – А теперь я думаю, что раз Тэмуджин выжил со своим знаменем, да еще получил отцовское владение, тогда он и прав был. Оттого и боги помогли ему.

– И что, хочешь теперь сказать, что и ты знамя не отдал бы, будь на его месте? – насмешливо спросил Хучар.

– Нет, я честно скажу: я бы тоже отдал, – ответил он. – Духа у меня не хватило бы не подчиниться дядьям. А вот у Тэмуджина хватило. У него дух большой, оттого у него и большие права.

Сача Беки, сжав кулаки, поднял на него красные от злобы глаза.

– Тьфу! – отворачиваясь от очага, громко сплюнул он. – Нет у него никакого духа! Просто шальная удача к нему повернулась, и все! Если отец был андой кереитского хана, ему легко выставлять свои права. А для меня он всегда будет врагом, так и запомните все. Никогда не забуду, как он увел наших подданных, придет время, может быть, я с ним еще посчитаюсь.