Текст книги "Тэмуджин. Книга 4"

На душе было пусто. «И это все? – с изумлением спрашивал он себя, глядя на одиноко удаляющегося к юртам Таргудая. И разочарованно размышлял над происшедшим: – Вот и все дело, пустое и никчемное, а я все эти годы дрожал от страха перед ним. И кого я боялся? Ничтожества, трусливого пса, поджимающего хвост перед тем, кто посильнее… Но ведь не я один, его все боялись, и до сих пор многие живут под его властью. Как же так, почему власть оказывается в руках у какого-то никчемного человека, ни умом, ни духом не выше других, наоборот, даже хуже, ниже, и он помыкает остальными, а эти и не видят его ничтожества, и мысли не появится у них прогнать его? Неужели люди так глупы, ведь даже животные избирают себе вожаков из самых достойных. Кто людям на ухо шепчет: вот этот пусть будет тем, перед кем вы будете преклоняться, пусть он помыкает вами, а вы должны его терпеть?.. И что же тогда это такое – власть, из чего она состоит? Неужели она как волшебная плеть, кто первым догадается схватить ее, тот и будет помыкать остальными?»

* * *

Под вечер Тэмуджин вместе с братьями и с полуторасотенной охраной под началом Джэлмэ поехал в обратную сторону, к киятским куреням. Остальные восемь тысяч под началом Мэнлига отправились собирать табуны и подданных Есугея, разбросанных по разным урочищам тайчиутских владений.

Перед тем они долго вели переговоры с нукерами Таргудая, подсчитывая, сколько всего табунов и стад, подданных и рабов покойного Есугея должно находиться в тайчиутском улусе. Мэнлиг, последние несколько лет перед смертью Есугея находившийся рядом с ним, да и после какое-то время присматривавший за его наследством, хорошо знал, какие владения были взяты Таргудаем. И теперь он уверенно называл количество всего, считая поголовье взятых ими три года назад лошадей, коров, овец и коз из разных табунов и стад, не давая нукерам Таргудая хитрить, пресекая все их попытки обмануть и запутать. Те, видимо, поначалу рассчитывавшие на этом деле поживиться, оставить для себя лишних коней или коров, заспорили было, называя разные приниженные числа, но, видя, что старый нукер Есугея хорошо все знает и уступать им не собирается, ослабили напор, но все еще пытались хитрить в мелочах.

Тэмуджин, помалкивавший при этом, глядя на спорящих, под конец сказал:

– Пусть никто не пытается перехитрить друг друга, раз дело улаживается миром, ведь говорят: украсть – один грех, а сказать ложь – одиннадцать грехов. Вы укажите все так, как есть, а я вам за это выделю долю. Никто в обиде не останется.

Этим он и положил конец спору, немало удивив своим поведением тайчиутских нукеров. Те согласились показать все до последней головы, без обмана.

Возвращались к киятским куреням все той же дорогой, через сопку, что проходили днем. Земля была испещрена множеством конских следов, оставленных его войском.

Едва угадываемое за бледными облаками солнце уходило за гору. В вечерней тишине отчетливо слышался перестук следовавшего позади отряда.

Тэмуджин ехал усталый и опустошенный, словно после тяжелой работы – как будто целый день он таскал воду в больших бурдюках или корзины с аргалом. Однако, несмотря на усталость, на душе у него было спокойно, ласкало чувство освобождения от тяжелого волнения, охватывавшего его все это время, вплоть до самой встречи с Таргудаем, и теперь он равнодушно, будто издали, смотрел на все пережитое.

«Вот я и восстановил отцовский улус! – держал он главную мысль. – Три года шел к этому, сколько горя и страха перенес, и наконец-то достиг того, к чему стремился… Вот и все, что мне было нужно».

Он с радостью думал о том, что состоялось окончательное выяснение отношений его семьи со всем тайчиутским родом, начавшееся еще при его родителе, Есугее-нойоне. Наконец как будто закончились соперничество и вражда, и все завершилось миром, без войны, без кровопролития.

«И все увидят, что я за мир в племени, – размышлял он. – Но и свое не отдам. Как бы там ни было, а теперь мой вес в племени не ниже, чем у любого из больших нойонов. Теперь я с кем бы то ни было могу говорить на равных, раз смог заставить Таргудая вернуть долг. Кажется, в последние годы еще никто не мог это сделать. Это возвысит меня в глазах людей…»

Гордый, в полной мере осознавая свое значение, которое он заимел теперь, отъезжал Тэмуджин от тайчиутского куреня.

При спуске с сопки вновь показались курени дядей. С вершины хорошо были видны оба селения: ниже по речке – Алтана; выше – Даритая и Бури Бухэ. Тэмуджин с первого взгляда заметил, как они сократились размерами по сравнению с тем, что были утром. По их внешним краям виднелись многие следы от снятых юрт с черными точками очагов посередине – видно было, что джелаирские семейства уже снялись с них и откочевали.

Приблизившись к куреням, Тэмуджин с удивлением осматривался вокруг: нигде не было видно двух его тысяч, оставленных здесь. И лишь спустившись ниже, под крутым склоном сопки он увидел край толпы всадников. Заполнив длинный извилистый яр, укрывшись в нем от посторонних глаз, они сторожили киятские курени. Тэмуджин направил коня к ним.

Издали, приглядевшись, он увидел рядом со своими тысячниками дядей Алтана и Даритая. Вдвоем, без нукеров, они неуверенно сутулились в седлах. Бури Бухэ с ними не было.

«От обиды не захотел встречаться со мной, а может, и спит пьяный, до сих пор не знает о случившемся, – равнодушно подумал о нем Тэмуджин. – Ну и хорошо, что его нет, меньше будет шума».

Он еще заранее, продумывая все мелочи предстоящего похода, учитывал возможность встречи с дядьями и был готов к этому.

Завидев его, те шагом тронули коней в его сторону.

– Что же это такое?! – еще не доезжая шагов сорока, возмущенно вскрикнул Даритай, придержав поводьями кобылу рыжей масти. – Племянник грабит братьев своего отца. В каком это обычае, в каком законе сказано? Уж на что был силен твой отец, он никогда не трогал сородичей. Думаешь, он одобрит тебя? А что дед Тодоен скажет? Думаешь, я не пожалуюсь им?..

Даритай причитал и ругался, весь надувшись, покраснев лицом, взмахивал плетью в правой руке под длинным рукавом овчинного дэгэла. Под ним пугливо перебирала ногами рыжая кобыла. Алтан, зло поджав губы, с едва скрытой ненавистью смотрел на Тэмуджина.

Тэмуджин, не отвечая, будто он вовсе и не видел их, проехал мимо и приблизился к своим тысячникам. Те стояли, выдвинувшись от своих отрядов шагов на десять. Воины их теснились в складках глубокого оврага, растянувшись вдаль, по невидимым извилинам яра.

– Ну, как у вас тут все прошло? – спросил Тэмуджин, переводя взгляд с одного на другого.

– Ничего особенного не случилось, – скучающе махнул рукой Дохолху. – Джелаиры спокойно снялись из обоих куреней и ушли в нашу сторону.

– Давно они ушли?

– Недавно последние скрылись вон за тем дальним холмом, – ответил Хадан, вождь третьей тысячи, указывая на темнеющий вдали, под низкой серой тучей, гребень.

– А эти не пытались их остановить?

– Даже из куреня не высунулись, – с усмешкой сказал Дохолху. – Но мы решили посторожить, а то вдруг еще в погоню кинутся.

– Джелаирские воины хотели к нам присоединиться, – добавил Хадан. – Сотни три их, все на добрых лошадях, с хорошим оружием, но мы сказали им, чтобы свое кочевье охраняли.

– Хорошо. – Тэмуджин, подумав, спросил: – А не мало охраны будет для них? Ведь дорога не близкая.

– Думаем, что хватит, – сказал Дохолху, – в ту сторону борджигинских куреней нет, а войска нам еще тут могут пригодиться. – Он ласково погладил шею своей лошади и насмешливо улыбнулся: – Вдруг еще Таргудай напьется с горя и вздумает ударить нам в спину.

– Хорошо.

Поговорив с тысячниками, Тэмуджин оглянулся на своих дядей. Те стояли, зло насупившись, с понурыми лицами дожидались его. Он тронул коня к ним.

Даритай снова было запричитал:

– И как это понимать…

Но Тэмуджин холодно прервал его:

– Не говорите лишнего, дядя. Давайте лучше присядем втроем и обсудим наше дело.

– Чего теперь обсуждать, разве ты вернешь людей, когда уже угнал?.. И что это за порядки, тогда Таргудай у нас отобрал подданных и до сих пор не возвращает, а теперь – родной племянник… Или ты, может быть, все-таки вернешь? – Даритай, прищурив глаза, выжидающе посмотрел на него. – Что ты хочешь за это от нас?

– Ничего мне от вас не нужно, но и вернуть вам этих джелаиров не могу, потому что это не ваши люди. Но вы, мои дядья, должны знать, чего я хочу и чего вам от меня ждать. Ведь вы и сами, думаю, не просто так вышли ко мне, а хотите послушать меня и узнать мои намерения. Так?

Те промолчали, угрюмо глядя в сторону.

Тэмуджин решил держаться перед ними вежливо, но твердо. Он видел, что дядья признавали его силу, вели себя перед ним, несмотря на нарочитое возмущение, опасливо и сдержанно.

Он первым сошел с коня, и те, помедлив, последовали за ним.

– Разведите огонь и оставьте нас втроем, – коротко приказал Тэмуджин нукерам.

Джэлмэ повелительно двинул головой в высоком меркитском шлеме, и несколько воинов быстро сошли с коней, принялись за дело. Остальные отъехали в сторону.

Дождавшись, когда костер из наскоро собранных прутьев и сухого аргала загорелся, они сели вокруг. Даритай, уже высказав все, что он приготовил, поник лицом, опустил плечи.

Алтан, не произнесший ни слова, выжидая, пока выговорится Даритай, наконец зло улыбнулся:

– Племянник, слышал я, будто ты призываешь людей к справедливости и порядку, объясняешь всем, что есть хорошо, а что плохо, как надо всем жить, но сейчас что я вижу? Ты воспользовался тем, что сила на твоей стороне, увидел, что тут можно поживиться, и ограбил нас. Какой это порядок, где же тут справедливость?

Тэмуджин неприязненно посмотрел на него.

– Оставьте, дядя Алтан, вы не сможете меня обвинить ни в чем, слова ваши пустые. А вот вы когда начали думать о справедливости?.. Когда самих ухватили за хвост? Вы бы перед тем, как меня обвинять, лучше подумали: разве по закону находились у вас эти джелаиры? Как они попали к вам? Вы прошлой зимой напали на своих же соплеменников, пользуясь тем, что они не могли оказать сопротивления, убили многих, остальных ограбили и захватили. В каком законе говорится, что со своими соплеменниками можно так поступать?

Даритай быстро опустил взгляд и отвернул лицо. Алтан, видно, собиравшийся вступить с ним в спор и сказать что-то значительное, заранее приготовив слова, сник, стиснул зубы и замолчал.

– Вы сами во всем виноваты, сами пошли по дурному пути, забрели в такие дебри, что теперь стоите и не знаете, как дальше жить, – сдерживая нахлынувшее волнение, говорил Тэмуджин. – Три года назад вы испугались этого пьяного безумца и пошли у него на поводу, сдали ему весь наш киятский род. Все эти годы вы были в подручных у него, и сколько бед вы вместе принесли нашему племени? Вы чуть до гибели не довели свой народ! Разве не так? Давайте вспомним, с чего все началось. По какому праву этот Таргудай забрал улус моего отца? Кто ему дал право преследовать меня, ловить как зверя и держать в плену, с кангой на шее? По чьей вине напали на наше племя онгуты с чжурчженями и татарами? И разве вы не видели все это беззаконие, когда стояли рядом и во всем соглашались с ним? А вы, дядя Даритай, после того как дед Тодоен завещал, чтобы мне оставили отцовское знамя, пытались отобрать его у меня – это разве было законно? Он был старейший среди киятов, он распоряжался всем в нашем роду, пока был жив, и он велел оставить знамя в нашей семье. Потому я по закону взял отцовское знамя и ни в чем не был виноват. Вы, братья моего отца, разве не могли поддержать меня, малолетнего, и не дать Таргудаю ограбить нас? Если бы вы тогда держались друг друга, не поддавались ему, мы до сих пор были бы все вместе и не допустили беззакония в племени. Но вы все дрожали от страха перед ним, поддались его угрозам. Все это время вы вместе с ним творили беззакония, делили с ним награбленное, но тогда о каком законе и справедливости вы говорите сейчас?..

Дядья пристыженно молчали. Алтан в середине его речи дернулся было, не выдержав обвинений, порываясь встать и уйти, но не решился, остался на месте, лишь сильнее стиснув зубы.

– А эти джелаиры сами пришли ко мне и попросились в мой улус, – продолжал Тэмуджин, – и я согласился их взять. Потому что я стою за справедливость. Я за то, чтобы никто в нашем племени не мог быть ограблен и унижен, если ни в чем не виновен. Чем они виноваты, за что вы с ними так поступили?..

– Они ведь пустили врагов на нашу землю. – Даритай пожал плечами. – Они не воевали с пришельцами…

Тэмуджин, не выдержав, громко расхохотался.

– Неужели вы сами верите тому, что сейчас говорите, дядя Даритай? Вы, кажется, еще не совсем выжили из ума, чтобы не понимать того, что ясно каждому семилетнему подростку.

– Что тут смешного? – обиженно сказал тот. – Что ты меня так поносишь? Ведь все так говорят, и что, выходит, теперь все сумасшедшие, а один ты умный? И разве не так было?

– Все было не так, и вы сами это хорошо знаете, если у вас от старости память не отшибло. – Тэмуджин, перестав улыбаться, жестко смотрел на него. – С пришельцами никто из борджигинов не воевал – никто, кроме тумэна моего отца. Вы что, на самом деле забыли об этом? Я в это время был в кочевье Таргудая и все знаю. Все борджигины, как услышали о приходе врагов, побежали вниз по Онону. Никто из них и не думал давать отпор пришельцам. Все спасали свои шкуры. Когда тайчиуты отступали, они с горы увидели онгутское войско, которое нагоняло кочевье генигесов. Тайчиуты, вместо того чтобы помочь соплеменникам, побежали еще быстрее. Даже когда к Таргудаю приехали генигесские вожди и упрашивали помочь, он стал напоминать им о прошлых обидах и сказал: погибайте на этих холмах. А потом он говорил своим нойонам: оставим этих генигесов на съеденье врагу, мол, когда убегаешь от волков, надо бросить им кусок мяса, чтобы задержать их. И это говорил главный борджигинский вождь – ваш уважаемый Таргудай-нойон!.. Тайчиуты бежали как перепуганные косули, и от разгрома их спасли лишь подошедшие тысячи моего отца. Это они ударили навстречу врагам и отогнали их. И стояли там заслоном до тех пор, пока борджигинские роды не собрали свои разбежавшиеся войска. Потом борджигины стояли там целый месяц, но с врагами никто из них не воевал. Еще раз напоминаю вам: никто, кроме тумэна моего отца!.. Или, может быть, я ошибаюсь, может, из вас кто-то водил свои войска против пришельцев? – Тэмуджин насмешливо оглядел дядей. – Или вы знаете кого-то другого из борджигинов, кто воевал с ними? Так назовите!.. Нет, вы все вместе стояли там и ждали, когда враги уйдут. И вот когда они ушли, награбив скот со всей ононской степи, вот тогда-то вы вернулись и начали нападать на южных соплеменников, обвинив их, что они не воевали с пришельцами. А вся эта ложь пошла от Таргудая, он все это придумал, а другие с радостью подхватили. Он придумал это для того, чтобы отвести от себя вину в том, что позапрошлой весной он направил борджигинов в набег на онгутов и навлек их ответный набег. А вы все поддержали его ложь – знали, что это неправда, но поддержали – для того, чтобы ограбить южных соплеменников и пополнить свои табуны. Это я знаю потому, что в одну из ночей во время отступления я сидел под арбой и слышал, как Таргудай говорил своим ближним: не бросайте меня, поддержите сейчас, а я потом найду виноватых, обвиню, отберу у них имущество и раздам вам. Вот за это обещание вы, все борджигинские нойоны, согласились не винить его за то, что он вверг свое племя в это несчастье. Вам было выгодно обвинить невиновных – южных монголов, чтобы ограбить их, попользоваться сохранившимися их табунами и имуществом. Лишь для этого вы вместе с вашим Таргудаем начали войну против керуленских…

Дядья сидели как под судом, опустив головы под жестким взглядом Тэмуджина, а он продолжал:

– Так вот, мои дядья, знайте: я, Тэмуджин, сын вашего брата Есугея и правнук вашего деда, Хабул-хана, против таких войн в своем племени, против грабежа невиновных. Потому я и забрал у вас этих джелаиров. В нашем племени я всегда буду стоять против беззакония, буду заступаться за пострадавших безвинно. Я и за вас заступлюсь, если кто-нибудь вас неправедно ограбит и вы попросите у меня помощи. Только для этого вы сами должны начать жить праведно, перестать водиться с такими, как Таргудай. Можете и ко мне прикочевать, будем жить вместе, как в старое время, будем снова сильны и недоступны врагам. Подумайте, дядья мои, над моими словами: если захотите прийти и жить рядом со мною праведно, по закону, вы всегда можете положиться на меня.

Дядья хмуро смотрели на огонь и молчали. По непримиримому их взгляду он понял, что те не пойдут к нему.

– Ну, я вам все сказал, что должен был, – сказал Тэмуджин и, встав, отходя к своему коню, бросил напоследок: – А вы подумайте.

XVII

Сразу после встречи с дядьями Тэмуджин послал вторую и третью тысячи на помощь остальным войскам, а сам с охранным отрядом вернулся на Керулен. Следом за ним, почти настигая его, прибыл Боорчи с небольшой ватагой всадников. К тому времени, когда посланные за ним гонцы догнали его в аруладском курене и сообщили о выступлении Тэмуджина на Онон, он успел собрать всего лишь около полутора десятка из своих старых друзей.

Он прискакал в родной курень, настроенный решительно, рассчитывая набрать не меньше полусотни отборных парней, с которыми водился раньше, однако его ждало разочарование. Далеко не все друзья последовали за ним. Многие стали колебаться, не спешили давать согласие – видно, слишком неожиданно было его появление, да и времени на раздумье он не давал, спеша поскорее вернуться назад.

Отец Боорчи, умный и расчетливый Нагу Баян, посоветовал ему на людей не давить.

– Кто же гнет палку, не дав ей хорошенько размочиться? – укорил он его, когда Боорчи поздним вечером вернулся к родительскому очагу и поведал ему о своей неудаче. – Ты бы хоть заранее весть подал, предупредил людей, чтобы они успели подумать, решить свои дела. А сейчас ты прискакал, шум поднял, взбудоражил весь курень, будто на нас татары или онгуты напали… Вот вы, молодые, все хотите сделать разом, наскоком, а ведь так не делается, так можно все дело испортить. Даже те, кто хотел идти, глядя на тебя, могут передумать.

Узнав о походе Тэмуджина на Онон, Боорчи не стал дожидаться ответа от остальных друзей. С теми немногими, кто согласился идти с ним, он устремился на Хурх. Не застав там Тэмуджина, по его следу он вернулся на Керулен.

XVIII

В течение нескольких дней после этого с Онона на верхний Керулен непрерывным потоком тянулись табуны и кочевья старых подданных Есугея. Больше семнадцати тысяч лошадей, девять с половиной тысяч коров и быков, тридцать тысяч овец и коз, около двухсот восьмидесяти верблюдов прошли косяками, оглашая дорогу топотом, мыком и ржанием. Четыре тысячи шестьсот восемнадцать айлов бывших табунщиков, коровьих и овечьих пастухов, дойщиков кобыл, рабов покойного Есугея-нойона возвращались в восстановленный улус, под старое знамя. С радостным шумом проезжал весь этот народ по степи – с обильными возлияниями, со смехом и песнями, разносившимися с набитых людьми арб и в толпах разнаряженных всадников – будто шли какие-то свадебные поездки, а не простые кочевья. Войсковые тысячи охраняли их, идя следом, осматривая окрестности дальними и ближними разъездами.

Тэмуджин пробыл дома лишь одну ночь. Лежа рядом с Бортэ, он почти до утра не мог заснуть: его охватывало волнение перед возвращением отцовских подданных, мешанина разных мыслей накатывала со всех сторон. С трудом верилось, что наконец-то он смог полностью собрать отцовские владения.

Несколько раз за ночь он вставал, выходил из юрты, ходил босиком по холодной траве и подолгу стоял у коновязи, глубоко вдыхая прохладный ночной воздух, глядя на звезды. Думал об отце, чувствуя, что тот все так же наблюдает за ним, зная, что отец доволен им. И, удовлетворенный осознанием того, что все, что до сих пор он делал, было верно, что, как бы ни было ему трудно, он не оступился, не совершил ошибки и в конце концов исполнил то, что временами казалось неисполнимым, он шел обратно в юрту и ложился, но долго еще ворочался и вздыхал.

Лишь под утро он забылся коротким, мгновением промелькнувшим сном.

Наутро он облачился в новые, покрытые тонкими железными пластинами доспехи, надел отцовский, с пышной белой кистью из лошадиной гривы, шлем, подпоясался отцовским же боевым ремнем.

Ему заседлали отцовского черного жеребца, который незадолго до его последней поездки был отпущен на попас и все эти годы содержался у тысячника Сагана в войсковом табуне.

В дорогу вместе с ним собирались четверо младших братьев – на семейном совете решили, что народ должен увидеть всех наследников Есугея-нойона.

Хасару Тэмуджин отдал те доспехи, которые еще весной подарил ему хан Тогорил – вместе со шлемом, которые уже становились ему тесны (так он вырос за минувшее лето). Видно было, как Хасар обрадовался подарку, хотя и старался не слишком показывать это. Улыбчиво хмуря лицо, он нарядился в доспехи и шлем, повернулся перед младшими братьями, коротко спросил у Бэлгутэя:

– Ну, как они на мне?

– Как будто на тебя сделаны. – Тот восхищенно цокнул языком. – Ты как нойон смотришься в них.

Сопровождаемые новым охранным отрядом во главе с Джэлмэ и Боорчи, они выехали из куреня на северо-восточную сторону. Вслед им кропили молоком мать и Бортэ, да два ветхих старика (бывшие ближние нукеры деда Бартана) брызгали арзой и хорзой духам их предков – хану Хабулу, тому же Бартану, Есугею-нойону.

Вез с собой Тэмуджин отцовский онгон, который был бережно уложен в черную бархатную суму и приторочен к седлу.

К вечеру они прибыли на место. Севернее от того места, откуда недавно выдвигалось войско Тэмуджина на Онон, под склоном сопки стали походным станом, натянув старый, знакомый всем подданным отцовский шатер. У маленькой степной речки в сухом ивняке воины наломали сучьев, натаскали к той стороне, откуда должны были подойти прибывающие кочевья, и сложили их в две кучи – для костров, чтобы между ними могли пройти подданные и очиститься огнем, прежде чем подойти к знамени и онгону Есугея.

Знамя по очереди держали Хасар и Бэлгутэй. Рядом врыли столб выше человеческого роста и прикрепили на нем отцовский онгон. Двое старых его нукеров с копьями стояли рядом, неся охрану. Тэмуджин вместе с нукерами посиживал у костра в ожидании встречи со своим народом.

На другое утро подошло первое кочевье в сопровождении трех сотен шестой тысячи. Бэлгутэй, стоявший со знаменем и неотрывно смотревший вдаль, первым заметил поднимающуюся за холмом серую тучу пыли, медленно относимую в сторону.

– Идут! – громко вскрикнул он, вскинув вперед руку.

Тэмуджин, отрываясь от своих мыслей, всмотрелся.

Скоро из-за холма показался табун лошадей, гонимый всадниками, и стал спускаться в низину. За ним шли коровы, овцы… Позже показались смешанные толпы всадников, бычьи арбы, на которых сидели люди.

Лошадей и скот тут же завернули в сторону, к недалекому броду с многочисленными копытными следами по берегам, а повозки и всадники направились к задымившимся кострам. Пройдя между кострами и приблизившись, люди останавливали повозки, сходили с лошадей и гурьбой направлялись к месту, где сидел под отцовским онгоном Тэмуджин. Шагов за десять они по примеру своих старейшин снимали шапки, падали на колени и трижды кланялись, прикладываясь лбами к земле.

Тэмуджин молча смотрел на них, изредка узнавая по лицам кого-то из стариков, мужчин и подростков, которых он прежде видел в старом курене, а многих и не узнавая. Старейшины подходили к нему, почтительно здоровались, именуя его «Тэмуджин-нойон», и представлялись, называли свои имена. Многие из них были десятниками или сотниками в войсках его деда Бартана и даже прадеда, Хабул-хана. Остальные, пятясь, не смея поворачиваться спиной, шли назад, к повозкам и лошадям и, сворачивая в сторону, проезжали дальше. Люди Тэмуджина вели их дальше – на свободные, еще не заселенные земли улуса.

И тут, когда старейшины, представившись и поприветствовав его, отошли, приблизились рабы Таргудая – те, с которыми он жил в плену. В тот раз, когда Тэмуджин, поговорив с Таргудаем, попросил отдать ему этих рабов, он, не имея времени дожидаться, отъехал, приказав Мэнлигу: «Приведут рабов Таргудая, посади их на коней и пристрой с кем-нибудь из подданных, чтобы добрались до нашего куреня».

И теперь они, прибыв с первым же кочевьем, дождались, когда пройдут старейшины, чтобы подойти к нему.

Впереди шли старый найман Мэрдэг, хоринский Тэгшэ и меркитский Халзан, за ними, скрываясь за их спинами, шла молодая татарка Хун, жениха которой Таргудай принес в жертву восточным богам перед облавной охотой.

Приблизившись и не доходя шагов пятнадцати до него, они пали на колени, склонили головы к земле. Тэмуджин, с радостью узнавая, вскочил и подошел к ним, беря за руку старика Мэрдэга.

– Эй, вы что, не узнали меня? Вставайте! – по-свойски шутливо говорил он им. – Поклонились – и хватит, вы не должны так стоять передо мной, я вам не Таргудай. А ну, Халзан, Тэгшэ, встаньте…

Те поднялись на ноги, смущенно и радостно глядя на него.

– А почему вы вчетвером? Где Хулгана, где Сулэ?

– Хулгану Таргудай убил, еще в прошлом году, – печально ответил Тэгшэ. – Ударил чем-то в голову, то ли каменным светильником, то ли медным кувшином, никто этого не видел, а видели только, что пробил ей череп. Пьяный был, чего-то потребовал, а она не то подала… ну, ты ведь знаешь его. А Сулэ побоялся встречаться с тобой. Когда нам сказали, что мы переходим к тебе, мы все чуть с ума не сошли от счастья, прыгали и ревели от радости, а Сулэ, наоборот, испугался. Смотрим на него, а он весь изменился в лице, дрожит. Потом он пал на колени перед нукером, завопил, мол, скажите Таргудаю-нойону, что хочу у него остаться. Так и остался. Ведь он виноват перед тобой, вот и побоялся встречи.

«У каждого своя доля, – подумал Тэмуджин. – Дважды была у него возможность уйти из рабства, но не захотел… Глупый человек, думал, что я ему отомщу. Да и хорошо, что не пришел. Такие люди мне не нужны».

– Ну что ж, жалко Хулгану, хорошая была она, я бы здесь ее и замуж выдал. Пойдемте, присядем вместе и поговорим.

Он подвел их к своему месту, они сели вокруг костра. Хун села чуть в сторонке. Вся красная от смущения, она опустила взгляд в землю, не осмеливаясь прямо взглянуть на Тэмуджина.

– Вот что я скажу вам. – Тэмуджин оглядел их выжидающие лица. – Судьба крепко связала нас, вы мне помогли выжить в плену и теперь для меня как родные. Отныне вы не рабы, а вольные люди. В моем улусе будете жить как мои лучшие друзья, у вас ни в чем не будет нужды. Но раз вы вольные люди, можете уехать в свои племена. В дорогу я дам все, что нужно: коня, оружие, одежду, еду… Ну, теперь решайте, останетесь у меня или поедете?

Те помолчали, переглядываясь между собой, собираясь с мыслями.

– Я уж поеду, – первым сказал найманский Мэрдэг. – Придет с той стороны какой-нибудь караван, или отсюда кто-то отправится, пристану к ним и поеду. Ты уж прости, Тэмуджин-нойон, мне часто стали сниться мои Алтайские горы, они зовут меня. А пока дождусь случая, могу и в твоем айле пригодиться.

– В моем айле тебе ничего не нужно делать, будешь жить как мой гость, – с улыбкой сказал Тэмуджин. – Перед дорогой отъешься, наберешься сил, ведь путь до Алтая не близок. Но раз ты решил поехать, то уж долго ждать нечего. Я скоро поеду к кереитскому хану, передам тебя ему и попрошу доставить до найманской границы, а там, наверно, не заблудишься.

– Вот и хорошо! – просияло у того лицо. – Что уж говорить, у нойонов длинные руки, не то что у нас. Мне бы только поскорее добраться до своих! Я даже надеюсь живыми застать своих родителей. Мне сорок четыре года, им нет шестидесяти, а ведь бывает, что люди доживают и до семидесяти…

– Ну, а ты как? – Тэмуджин посмотрел на сидевшего рядом с ним хоринского Тэгшэ.

– Я тоже поеду, – сказал тот. – Мне не так уж далеко. Если хорошо ехать, то дней за десять можно добраться. Моя душа тоже рвется к своим.

– А ты? – он повернулся к меркитскому Халзану.

– Я, пожалуй, останусь, – вздохнув, сказал тот. – Говорят, теперь в твоем улусе много моих соплеменников, может, и своих тут найду. Наверно, и мне найдется дело, раньше я неплохо делал стрелы, а Таргудаю не показывал этого, чтобы не заставил делать их ему.

– Оставайся, стрелочники мне нужны, все, что понадобится, я тебе дам… Ну, а ты, Хун, – обратился Тэмуджин к девушке, – поедешь к своим татарам или останешься?

– Не знаю, – та пожала плечами. – Как вы сами решите.

– Можешь остаться? Я тогда тебя выдам замуж.

Она пожала плечами, смущенно улыбнувшись. Видно было, что время залечило ее душевную рану, была теперь она прежней, какую знал Тэмуджин до смерти ее жениха, – улыбчивой, добродушной. Тэмуджин, глядя на нее, подумал: «Верно говорят, что у женщин живучий дух…»

Тут он услышал, как Джэлмэ, стоявший позади, выразительно кашлянул в кулак. Он оглянулся и увидел улыбку на его лице. Тэмуджин снова повернулся к Хун.

– Вот, за этого парня выдам. Пойдешь?.. Он хороший парень, мой нукер.

Она украдкой взглянула на Джэлмэ и, покраснев еще больше, вновь пожала плечами.

– Иди!

Она встала, все так же опустив голову, подошла к Джэлмэ и стала рядом. Тот взял ее за руку.

– Вот и нашла свое место наша Хун, – обрадованно засмеялся Тэгшэ. – Теперь уж мы не будем за нее беспокоиться.

– Да уж, не будем думать, как она там, не нуждается ли, не страдает ли…

– Вот и нашли вы все свою дорогу, – сказал Тэмуджин. – Теперь и мое сердце за вас спокойно. Отсюда вас доставят до моего куреня, пока поживете в моем айле, в юрте для гостей. – Тэмуджин повернулся к Джэлмэ, сказал: – Раз тебе досталась такая девушка, ты и займись этим. Прикажи, чтобы их хорошо устроили и дали все, что нужно.

Тот с благодарной улыбкой поклонился ему и, не отпуская руки девушки, повел их в сторону.

Почти сразу за первым подошло второе кочевье и так же прошло, очищаясь огнем, кланяясь знамени, онгону Есугея, самому Тэмуджину.

В третьем кочевье среди старейшин Тэмуджин увидел старого дедовского нукера Сарахая, которого три года назад ранил копьем Таргудай и с которым он беседовал, когда тот лежал в своей юрте. Тэмуджин вскочил со своего места, радостно подошел к старику, поднял его с земли и повел за руку к своему месту.

Усадив рядом, он с простой детской улыбкой обратился к нему:

– Дед Сарахай, помните, вы говорили, что восстановится наш улус, вот и сбылись ваши слова, народ вернулся к старому знамени!