Текст книги "Тэмуджин. Книга 4"

XV

После полудня Тэмуджин вместе с Джэлмэ и с десятком парней из нового отряда прибыл на место учений.

С утра небо было чисто, вернувшееся после заморозков тепло все еще держалось, хотя сильная поначалу жара заметно спала. Солнце, понемногу уплывая к западу, время от времени скрывалось за набредавшими из-за хэнтэйских гор небольшими темными облаками, и тогда поддувал прохладный ветерок, пошевеливал верхушки редкого, иссохшего ковыля.

Учения шли на том же месте. Выехав на увал, они издали увидели, как от лесистого склона горы большой отряд всадников понесся в степь, где темнело в походной колонне другое войско.

– …Ура-аа… ааа… – с ветром доносились оттуда далекие, невнятные отголоски.

На холме небольшой кучкой стояли тысячники. Неподалеку толпились их посыльные с лошадьми в поводу. То один, то другой из этой толпы садился на коня и стремглав летел вниз по откосу, чтобы передать сотникам приказы тысячников.

Подъехав к ним сзади, Тэмуджин поздоровался и отозвал в сторону Мэнлига. Они отъехали шагов на семьдесят.

– Хочу пойти с войском на Онон…

Тэмуджин коротко рассказал ему о последних событиях и о том, что в их улус просятся джелаиры.

– Дело тут не только в моих дядьях, – говорил он, – когда мы заберем у них джелаиров, они тут же побегут жаловаться Таргудаю, а тот сам должен нам, с того нам тоже нужно потребовать старый долг. А раз так, надо и решить все дело одним разом. Что ты об этом скажешь, Мэнлиг-аха?

Тот долго молчал, раздумывая.

– Что молчишь, или тебе это не нравится?

– То, что народ потянулся к тебе, это очень хорошо, значит, люди поверили в тебя. – Мэнлиг медленно поглаживал усы, глядя вдаль, будто задумавшись о чем-то. – Все это хорошо, и пока что все у тебя одно к одному идет… Вот и учения ты затеял, воины думали, что сейчас они ни к чему, а теперь втянулись и делают все как надо, понимают, что нужное дело…

– Ну, а что тебя смущает? – нетерпеливо сказал Тэмуджин. – Я ведь вижу, ты что-то не договариваешь.

Мэнлиг подумал, с трудом подбирая слова.

– Может быть, сейчас и хорошо бы потребовать долг у Таргудая… Но, видишь ли, тут может быть помеха… – Он примолк и покосился на тысячников.

– Ну, говори!

– Наши тысячники, думаю, будут недовольны этим, они не захотят сейчас идти против Таргудая. Хорошо, что хоть на учения вышли, а в поход на Онон… Там ведь Таргудай не один, с ним и другие роды стоят. А этим на своих же борджигинов идти не так просто, понимаешь?

– Ты думаешь, что тысячники откажутся идти со мной в поход? За то, чтобы вернуть законное владение улуса? – Тэмуджин взволнованно перевел дух. – Как же так, они ведь поклялись мне в верности! И я веду их не для грабежа соплеменников, не для пустой прихоти.

– Ты потише говори, услышат… Все верно, но, может быть, мы оставим это дело до весны? А тем джелаирам скажем, чтобы подождали.

– Нет уж. – Тэмуджин упрямо двинул головой. – Я обещал им, что приду и поддержу их, а потому я не могу отступать.

Мэнлиг пристально посмотрел на него, будто пытаясь проникнуть в его мысли. И, словно убедившись в чем-то, сказал:

– Ну что ж, тогда огласи приказ, но будь готов ко всему.

Тэмуджин глубоко вздохнул и молча повернул коня. Сердце в груди у него громко колотилось.

Подъехав к тысячникам, едва сдерживая переполнявшие его чувства, он почти злобно оглядел их. Те, внешне равнодушные, с выжидающими лицами смотрели на него.

Он громко сказал:

– Готовьтесь к походу. Идем на курень Таргудая.

Тысячники молча переглянулись, опустили взоры. Тэмуджин, медленно переводя взгляд с одного на другого, продолжал:

– Пришла пора забрать у него старый долг, табуны и подданных моего отца.

Те все так же помалкивали, неподвижно застыв в седлах, и один лишь Муху, вождь девятой тысячи, высказался открыто:

– Я не думаю, что есть нужда идти в поход прямо сейчас. Надо переждать хотя бы эту зиму. Пусть люди отдохнут, а там, может быть, все повернется по-другому… К чему такая спешка, куда эти табуны и люди денутся?

Тэмуджин чувствовал, как медленно похолодело у него в груди, будто у него онемело все тело. В голове мельком пронеслось: «Так и есть, тысячники против похода, а один уже отказывается мне повиноваться».

Он вспомнил, что в меркитском походе, безлунной ночью, когда они захватили опустевшую ставку врага и надо было искать Бортэ, этот же тысячник отказывался идти вперед, говоря, что опасно наступать в темноте.

Тэмуджин оглядел остальных. Те, потупив внешне равнодушные взгляды, выжидающе смотрели в землю. Казалось, они были согласны с Муху.

– Кто еще так думает? – сухо спросил Тэмуджин.

Чувствуя в его голосе скрытую угрозу, остальные промолчали. Выждав, Тэмуджин посмотрел на Муху.

– Позови сюда своих сотников.

Тот недоуменно вскинул на него свой неприязненный взгляд, заподозрив неладное, и резко оглянулся на других тысячников, словно требуя у них поддержки. Те остались неподвижны, однако с испытующими взглядами посматривали на Тэмуджина, выжидая, как он поступит.

Муху вновь повернулся к Тэмуджину и хотел что-то сказать, но тот уже двинул коня вперед, приблизившись с правой стороны, взялся за рукоять своей сабли.

– Позови своих сотников.

Муху покосился на его руку, крепко сжимающую саблю. Рука Тэмуджина двинулась, и показался блестящий, остро отточенный клинок… Муху вздохнул и разом сник. Слабым взмахом он подозвал своего посыльного, осевшим голосом приказал:

– Пусть сотники подъедут сюда.

Молодой воин с испуганными глазами повернул коня и ускакал вниз по склону. Наступила тишина. Тэмуджин, все так же ощущая, как громко стучит в груди сердце, ждал: в это время окончательно решалась сила его власти над войском.

Вскоре на холм стремительной рысью один за другим поднялись десять всадников, встали перед Тэмуджином плотным рядом и преданно склонили головы в островерхих железных шлемах, прижав руки к груди.

– Кто из вас может принять тысячу? – спросил Тэмуджин, покосившись на Муху. Тот угрюмо смотрел в землю. – Кто из вас больше знает в деле войны? Вы знаете друг друга, поэтому хорошенько подумайте и скажите мне.

Сотники, уразумев, в чем дело, растерянно водили взглядами, косились друг на друга. Снова на короткое время повисла тишина.

– Старше всех нас Тулай, нойон четвертой сотни, – наконец высказался один. – Он больше всех войн прошел, да и раньше всех стал сотником.

Тэмуджин посмотрел на пожилого воина, лет за тридцать, тот суровым взглядом смотрел перед собой. Тэмуджин указал ему плетью, знаком веля выехать вперед. Тот тронул беспокойного чалого жеребца, выдвинулся из строя на три шага.

– Можешь взять в свои руки тысячу?

– Могу, – ответил он и, покосившись на прежнего тысячника, спросил: – Можно ли узнать, почему Муху перестал быть тысячником?

– Он оглядывается назад в то время, когда надо смотреть вперед, – нарочито громко, чтобы слышали все, сказал Тэмуджин.

Тулай подумал и понимающе кивнул, опустив взгляд.

Тэмуджин коротко взглянул на Муху:

– А ты встань на место сотника.

Тот с недоуменным лицом, будто все еще не веря в то, что происходит, встал в строй. Тэмуджин приказал сотникам:

– Поезжайте по своим отрядам и готовьте воинов к походу.

Те, еще раз поклонившись, отъехали.

Тэмуджин, скрывая не отпускавшее его волнение и всем видом показывая, что ничего необычного не произошло, ровным голосом обратился к тысячникам:

– В поход на Таргудая мы должны пойти сейчас. Если не пойдем, а будем выжидать лучших времен, то покажем ему свою слабость. А это не тот человек, перед кем можно расслабляться, ему надо показывать железную силу, чтобы он не вздумал строить козни. На нас ведь и другие смотрят, как мы поступим теперь: потребуем возвращения долга или будем молча стоять в сторонке? Они сейчас гадают: разгромили меркитов с помощью кереитского хана, а сами-то стоят чего-нибудь или нет? Вот о чем все думают, глядя на нас, и в это время мы не должны предаваться лени или боязни. Все должны увидеть, что мы не слабы и силой, и духом. Только тогда на нас никто не позарится. Разве вы не знаете этого?

Тысячники пристыженно смотрели в землю. Саган с нарочитой улыбкой сказал:

– Ну, мы всегда готовы выполнить приказ нойона, на то и клятву давали. А тут ведь просто усомнились, надо ли прямо сейчас начинать это дело. Но вы разом поставили нам головы на места, и все стало ясно. Да и если подумать, какой у нас ум? Мы ведь лишь воины, отцы наши харачу. А нойонский ум от предков, от ханов идет… Куда же нам с вами равняться?

Тэмуджин оглядел других тысячников. Те улыбались, смущенно переглядываясь, будто пойманные на чем-то постыдном, толкали друг друга локтями.

– Тогда будем думать о деле, – сказал Тэмуджин, все так же с усилием выдерживая строгое выражение на лице. – Что нам нужно для похода, на сколько дней хватит еды войску?

Те переглянулись.

– Дня на два осталось, – сказал Асалху. – Когда выезжали, на большее время не рассчитывали.

– Сейчас же распустите войско по домам. Пусть все сменят лошадей и запасутся всем, что нужно, на десять дней. Послезавтра до восхода солнца весь тумэн должен стоять у куреня десятой тысячи. Оттуда прямая дорога на Онон. А сами мы отсюда же поедем туда, отдохнем перед походом и заодно хорошенько обдумаем, как будем действовать. Поняли?

– Поняли.

– Отправляйте войско.

Те, склонив головы и прижав руки к груди, разъехались по своим тысячам.

Только теперь Тэмуджин вздохнул глубоко и облегченно. Войско оказалось послушно ему, стало ясно, что любое его повеление отныне будет исполнено беспрекословно.

Тэмуджин огляделся вокруг. Рядом оставались Мэнлиг, Хасар с Джэлмэ, да поодаль толпились всадники охраны.

– Ну, что, покажем теперь этому Таргудаю, что мы ему не малые дети? – нарочито весело сказал Тэмуджин.

– Да-а, ты-то уж истинно не малое дите, я до сих пор смотрю на тебя и удивляюсь, – с улыбкой покачал головой Мэнлиг. – Как ты управился с этим Муху и приструнил их всех. Какие бы норовистые ни были, и то все хвосты прижали.

Хасар, с изумленным восторгом смотревший на брата, спросил:

– А ты и вправду хотел зарубить его? И зарубил бы, если он не послушался?

– Не хотел, но зарубил бы, потому что нужно было, – тут же похолодел взором Тэмуджин. – Ну, хватит об этом, давайте поговорим о другом.

Он обратился к Джэлмэ:

– Ты сегодня же пошли кого-нибудь из своих парней за Боорчи. Он ведь не знает ничего, надо его предупредить.

– Уже послал двоих, еще утром, перед выездом.

– Ну, тогда все хорошо. Теперь можно и отдохнуть перед походом. Что-то я проголодался. Давайте спустимся вон к тому озеру, подстрелим несколько птиц и поджарим на огне.

XVI

В предрассветных сумерках тысячи Тэмуджина собрались в ровной степи к северу от куреня. Под зычные окрики сотников и десятников они разбирались по местам, выравнивали ряды.

Наконец войско выстроилось тысячными отрядами – десятью ровными колоннами в один ряд, оставив между собой расстояние в половину перестрела. Когда тишину прорезал тонкий свист сигнальной стрелы, войско двинулось вперед – на северо-восток, беря направление в сторону Хурха.

Тронувшись шагом, отряды скоро перешли на легкую побежку, все убыстряясь, и уже скоро шли вольной походной рысью, покрывая все вокруг тяжелым, грозным гулом.

До полудня шли, не замедляясь. Стремились сократить время пути. Вокруг стелилась безлюдная, буро-коричневая степь. В небе слетались вороньи стаи, завидев движение большого войска, почуяв поживу. Все увеличиваясь в числе, они роем кружили высоко, издавая сварливый птичий шум, косяками следовали за войском, дерясь между собой, будто заранее деля ожидаемую добычу.

В полдень, в том месте, где к низине с обеих сторон подступают длинные гряды высоких сопок, стали на короткий отдых. Подкрепились из запасов в переметных сумах, разнуздав лошадей и держа их на длинном поводу, дали им подкормиться и вскоре двинулись дальше по широкому проходу между сопками.

День стоял ясный, и было отчетливо видно, как походные колонны на расстоянии половины перестрела друг от друга, прямо пересекая бугры и овраги, несутся вперед. Издали казалось, что это тени от туч, ветром гонимых по небу, скользят по поверхности земли.

Тэмуджин ехал в середине, между пятой и шестой тысячами. Рядом с ним рысили Хасар и Бэлгутэй (они по очереди держали знамя), Мэнлиг с несколькими старыми отцовскими нукерами и Джэлмэ во главе нового отряда, следовавшего позади. Прежнюю охрану – сотню из тысячи Сагана – Тэмуджин перед походом вернул обратно.

В предыдущий день в курене девятой тысячи Тэмуджин совещался с Мэнлигом и другими вождями. Уединившись в одной из юрт, они тщательно обдумали предстоящий поход. Сразу все сошлись на том, что сначала нужно обратиться к Таргудаю мирно, вежливо донести ему свои требования. И лишь в том случае, если он откажется отдавать долг, пустить войско на его курень, сильным ударом проникнуть внутрь, поймать его самого и заставить признать вину.

Долго прикидывали примерные силы у тайчиутов, обсуждали, как расставить свое войско. Выслушав мнения всех и обдумав их про себя, Тэмуджин решил по прибытии на Онон разделить тумэн на три части: две тысячи поставить у киятских куреней и прикрывать ими отход джелаиров, силами пяти тысяч обложить курень Таргудая, чтобы сковать его, не дать развернуться, а остальными тремя тысячами прикрыться от других борджигинских родов – на случай, если кто-то из них попытается прийти на помощь к Таргудаю.

Тысячники, с самого начала не очень обрадованные этому походу, теперь же, когда пути назад не было, втянулись в дело, воодушевились. Глядя на них, Тэмуджин догадывался, что они загорелись возможностью, как обычно в походе, под шумок отхватить себе какую-нибудь добычу, угнать кое-что из многочисленного тайчиутского скота. Да и пополнить свои отряды старыми подданными Есугея-нойона для каждого из них было не лишним.

На совете тысячники сидели веселые, возбужденные, хотя и не пили архи (Тэмуджин призвал всех воздержаться от питья крепкого). И, к удивлению Тэмуджина, все они теперь были уверены в благополучном исходе дела. Когда он рассказал им о своей задумке три тысячи поставить заслоном от возможного вмешательства других борджигинских родов, они дружно возражали ему, убеждая, что никакого прикрытия от других родов не требуется, что никто из старых подручных Таргудая не решится вмешиваться, что все силы нужно направить на него одного.

– Они знают, что мы теперь не одни, – с усмешкой говорил Асалху, разводя руками, оглядываясь на других. – Знают, с кем мы ходили в поход на меркитское племя. Потому против нас они и не будут показывать прыти.

– Да и всем известно, что Таргудай имеет долг перед вашей семьей, – приводил свои доводы Мэхэлху, вождь десятой тысячи. – Знают, как он после смерти Есугея-нойона забирал ваших подданных, угонял табуны. Так что же они, за его долг будут свои головы подставлять? Нет уж, мы-то их хорошо знаем: когда безопасно, они все тут, все готовы добычей поживиться, а как настоящая угроза, никого рядом не увидишь, все разбегутся и замрут по норам.

– А вот самому Таргудаю с его тайчиутами деваться будет некуда, – задумчиво щурясь на огонь, говорил Дохолху. – Вот они-то и могут с перепугу броситься на нас, их надо обложить покрепче.

Тэмуджин внутренне был обрадован тому, что говорили ему тысячники, – выходило, что он зря опасался большой войны с борджигинами, однако от решения оставить трехтысячный заслон он не отказался. Он хотел быть уверенным, что в спину нежданно никто не ударит, а в нападении на тайчиутский курень полагался на то, что Таргудай сейчас его не ждет и не успеет ничего предпринять. Он знал, что больше двух-трех тысяч воинов в мирное время у него под рукой не будет.

И еще один замысел имел Тэмуджин, не вняв совету своих тысячников: он хотел показать им, что в войне, как и в мирное время, его решения не будут зависеть от их советов, что он сам будет распоряжаться войсками, а их дело – исполнять его приказы. Но, принимая решения, незаметно поглядывал на Мэнлига: пока тот помалкивал и лицо его было спокойно, он был уверен, что делает все верно.

Однако внутренне он все-таки с тяжелым сердцем готовился к развязке с тайчиутским вождем. Думая о предстоящем столкновении, он вновь никак не мог отделаться от привычки прежних лет – нудного, похожего на страх, тревожного чувства по отношению к нему. Чувство это не отпускало его все время, пока они приближались к долине Онона. С волнением вспоминал он прежние встречи с могущественным нойоном. Особенно отчетливо, будто это было лишь вчера, вспомнилось, как тот приехал свататься к матери Оэлун. В тот день они стояли с остатками своих подданных на месте прежнего куреня, откуда уже откочевали сородичи, бросив их одних. Словно высеченное, всплыло в памяти разъяренное лицо тайчиутского властителя, когда тот носился со своими нукерами между юртами… Вспоминал, как потом они, приговоренные всей семьей к уничтожению, скрывались от него, заметали следы, и о том, как после он жил у него в плену, мучительно ожидая конца, то и дело ловя на себе его мстительный взгляд. Вспомнилось и то, как на облавной охоте на него упало подпиленное дерево, и после он шел с дрожащим сердцем – шел к Таргудаю, не имея другого пути для спасения… И то, как он дрожал от ледяного холода в заводи Онона, бежав из плена, и как сжималось от страха сердце, когда он прятался под ворохом овечьей шерсти у юрты Сорхона, а по куреню рыскали в поисках его нукеры Таргудая…

Теперь же он ехал к нему во главе большого войска требовать возвращения законного имущества. Однако, ощущая свою слишком раннюю молодость, не совсем еще изжитое детское чувство бесправности, не освободившись от впитавшейся привычки смотреть на взрослого нойона с должным почтением, сейчас он то и дело с досадой чувствовал предательскую неуверенность в себе, будто собирался замахнуться на что-то высокое, недоступное.

Переночевав у небольшой извилистой речки, подкормив коней, на второй день после полудня они подошли к среднему течению Хурха, где все еще на летних пастбищах стоял маленький курень двух киятских нойонов – Даритая и Бури Бухэ.

Погода в последний день испортилась, и небо было хмуро. Солнце еще с утра занесло мутной серой пеленой, и с низовья, со стороны Онона, поддувал порывистый, холодный ветерок. Около трехсот с лишним юрт, прижавшись к обрывистой излучине реки, темнели под низко плывущими сероватыми тучами.

Тэмуджин видел, как в левом крыле его войска вторая тысяча отстала от общего строя, рысью обогнула холм, стоящий впереди, и встала напротив куреня, рассыпаясь сотнями, обложив его волчьей стаей. Остальные, не останавливаясь, пронеслись дальше.

Ниже по реке показался курень Алтана. Состоящий, кроме владения самого Алтана, из наследства его покойных братьев Джочи и Гирмау, да обросший частью пригнанных с юга джелаиров, курень выглядел довольно внушительно – около семисот с лишним юрт стояло в нем.

Войско все так же, не задерживаясь, прорысило мимо, сотрясая гулом землю, и на этот раз третья тысяча, приотстав, направилась в сторону куреня.

Тэмуджин вел остальное войско к длинной пологой сопке, высившейся над степью справа.

Наконец они выскакали на увал, и перед ними открылась долина другой, такой же небольшой речки. На низком сером берегу, на расстоянии трех перестрелов от них лежал обширный тайчиутский курень. Тэмуджин на короткое время придержал коня, вгляделся в раскинувшееся ровным кругом тайчиутское логово. На него тут же нахлынуло воспоминание о той нескончаемо долгой и тоскливой зиме, что он прожил в плену, среди этих юрт, которые он видел сейчас перед собой. Хотя курень тогда стоял в другом месте, вид его был все тот же: так же в середине его огромным кругом стояли белые юрты многочисленной родни Таргудая и вокруг неохватной полосой темнели жилища подданных.

Вглядевшись, у реки он увидел одинокую бычью арбу. Вспомнилось, как он сам когда-то возил воду в этом курене в нойонские айлы.

«А не Сулэ ли сейчас там стоит, наполняет бурдюки? – подумал он и горько усмехнулся. – Если бы я тогда не решился бежать, кто знает, может, и сейчас я был бы с ним и так же черпал воду… Канга свое сделает, – вспомнились слова Таргудая, – согнет и придавит к земле… И я на всю жизнь остался бы его рабом…»

От мыслей этих ему сделалось муторно, и он с усилием отбросил их, заставил себя думать о другом.

Восьмая, девятая и десятая тысячи, как было им приказано, отделились от правого крыла и поскакали в обход, в сторону дальней сопки, чтобы закрыть пути от остальных улусов, стоящих ниже по Онону. С оставшимися пятью тысячами Тэмуджин двинулся к тайчиутскому куреню.

Волнение, не дававшее ему покоя все это время, как он ни старался подавить его, теперь только усилилось. Чувствовалось неотвратимое приближение развязки. Хотя и знал он, и убеждал себя, что Таргудай уже не такой могущественный, как прежде, да и сам он теперь не прежний беглый подросток, а владелец большого войска, однако страх перед ним, прижившийся за многие годы, крепко сидел в душе.

По длинному пологому склону в окружении охранного отряда он спускался в низину. Приближаясь, видел, как неподалеку от куреня трое подростков на невзрачных лошадках, пасшие стадо телят, наперегонки поскакали к юртам, тонкими криками оглашая округу. В это же время выехавшие на восточную сторону двое взрослых всадников, видно, собиравшиеся куда-то в степь, спешно повернули коней и скрылись за юртами. Копошившиеся по окраине немногочисленные люди разом исчезли из вида. Курень замер в ожидании.

В двух перестрелах от крайних юрт Тэмуджин поднял правую руку и остановил коня. Рядом стала пятая тысяча, выровнявшись, замерла, пестрея поднятыми копьями.

Нукеры пустили в обе стороны свистящие стрелы. Остальные четыре тысячи, распавшись на два крыла, двинулись в охват куреня. Стремительной рысью передвигаясь по склонам, скоро они заняли свои места, со всех сторон обложив курень.

Тэмуджин, внимательно осмотрев притихшую тайчиутскую ставку, подумал некоторое время и обернулся к Джэлмэ.

– Тебя здесь все знают, и ты сможешь поговорить с ним достойно. Съезди и передай ему мои слова: «Дядя Таргудай, после смерти моего отца вы взяли наши табуны и подданных. Пусть будет считаться, что вы взяли их на сохранение. А теперь я пришел за своим имуществом. Если согласны отдать, выйдите ко мне мирно, и мы обговорим все, а если не признаете моих прав, выйдите со своим войском, и мы честно сразимся на этих холмах. Пусть боги с неба посмотрят и решат наш спор».

– Передам ему слово в слово. – Джэлмэ с готовностью тронул коня и, поддав поводьями, поскакал рысью.

Тэмуджин неотрывно смотрел ему вслед. Когда тот приблизился к куреню шагов на триста, из-за ближних юрт вышли несколько вооруженных людей в шлемах и доспехах. За ними, среди юрт, не высовываясь всей толпой, собирались другие; тут и там, поодиночке и небольшими кучками, они выезжали наружу, осматривали окрестности, заполненные войсками. Многие из них, видно, отпустив своих коней на пастбища, были пеши. Глядя на тех, Тэмуджин облегченно подумал: «Значит, они ничего не ожидали».

Джэлмэ все той же размашистой рысью приблизился к юртам шагов на полтораста. Тэмуджин слышал, как он что-то крикнул тайчиутским воинам, и те дали ему дорогу. Придерживая коня, он шагом проехал к ним и скрылся за юртами.

Всадников и пеших воинов на краю куреня становилось все больше. Чернея шлемами и доспехами, они заполняли окраины. Пешие, выстраиваясь между внешними юртами, держали наготове луки.

Время тянулось томительно долго. Ветер с востока усиливался, порывами шумел в ушах, выбивая слезы из глаз. Тэмуджин сидел в седле, подавляя нетерпение, суженными глазами глядя на юрты, за которыми скрылся Джэлмэ.

«Теперь назад пути нет, и будет то, что будет, – неопределенно, как о постороннем, подумал он и прерывисто вздохнул, – или смертельная битва, кровь и гибель людей, или все обойдется миром…».

Он оглядел свое войско: оно стояло на склонах в сотенных колоннах, неподвижно примолкнув, выжидало исхода.

Джэлмэ все не показывался. «Таргудай медлителен, – думал Тэмуджин, рассчитывая время. – А если сейчас он пьян, до него не скоро дойдет то, что скажет ему Джэлмэ. Долго будет переспрашивать, допытываться. Пока он уразумеет, сообразит, что ответить, пройдет еще какое-то время… Как же на него подействуют мои слова? Взбесится от ярости? Будет ругаться и плеваться на всю юрту. Но на дархана не поднимет руку, на это он и пьяный не решится…»

Прошло еще много времени, когда наконец между юртами появился Джэлмэ. Рядом с ним, чуть приотстав, показался на черном коне другой всадник. Выехав, они пустили коней легкой рысью. Второй всадник по виду был пожилой, в синем дэгэле и коричневой войлочной шапке. Добротный жеребец под ним шел, послушно отзываясь на каждое шевеление поводьев, замедляя свой легкий бег, когда тот сдерживал его. «Таргудай кого-то на переговоры послал, – догадался Тэмуджин, успокаиваясь. – Видно, какого-то старейшину уговорил, значит, все обойдется миром. Но кто же это?»

Он пристально, до предела напрягая зрение, вглядывался в этого сгорбленного в седле старого человека, пытался узнать в нем кого-нибудь из знакомых, кого он раньше здесь, во время своего плена, видел, и не мог. Старик рядом с Джэлмэ рысил, покорно опустив плечи, всем видом показывая мирное намерение… И вдруг, когда они приблизились уже на перестрел, Тэмуджин с великим изумлением узнал во всаднике самого Таргудая. Он привстал на стременах, всматриваясь в него, и не мог поверить, что это сам тайчиутский властитель едет к нему и у него такой побитый, подавленный вид. Раньше, живя у него в плену, Тэмуджин видел его каждый день – и на ногах, и в седле, и сидящего за очагом – тот неизменно держал себя властно, осанисто выпятив живот, подбоченившись, злобным взглядом оглядывая все вокруг. Теперь же перед ним был неузнаваемо изменившийся – согнутый, сжавшийся, с опущенной головой – совсем другой Таргудай.

Приблизившись, Таргудай с потемневшим лицом и мутными глазами глядя на него, слез с коня и неуверенным, подрагивающим голосом обратился к нему:

– Тэмуджин, племянник мой, отойдем же в сторону, я хочу наедине поговорить с тобой.

Тэмуджин, ощущая теперь какое-то новое, смущенное чувство оттого, что грозный тайчиутский нойон первым сошел с коня и униженно просит его, как-то разом потерял свою прежнюю решимость и вражду. Он тоже сошел на землю, передав поводья Бэлгутэю, и, не глядя на Мэнлига, движением бровей пытавшегося дать ему какие-то знаки, пошел за Таргудаем. Тот вел своего коня в поводу.

Они отошли шагов на пятьдесят.

– Тэмуджин, сынок мой! – остановившись, вдруг заплакал Таргудай. По морщинистым, опавшим щекам его текли слезы. – Прости меня за прошлое! Я ведь не хотел плохого, я только лишь пугал тебя, хотел, чтобы ты научился уважать старших. Ни убить я тебя не собирался, ни покалечить. Я бы и так вернул тебе потом все… ах, это глупая моя голова виновата, видно, совсем ослабла на старости лет… Но ты молод, душа у тебя чистая, и потому сможешь меня простить. Забудь все обиды, сынок мой Тэмуджин, и начнем все заново, будем дружить, как должны дружить соплеменники. Ведь кругом враги, вот и татары, я слышал, собираются на нас… Что думаешь, сынок мой Тэмуджин? Мы ведь одной крови, одних предков отпрыски. Неужели ты порушишь единство нашего племени, развяжешь войну?..

Не ожидавший такого оборота, Тэмуджин не находил слов для ответа. Он понимал, что слезы старого нойона лживы, что они выдавлены одним лишь страхом, когда ему деваться стало некуда. Но он искал в себе и почему-то не находил ни прежней ненависти к нему, ни желания отомстить. Он словно не помнил ни прежних гонений и унижения с его стороны, ни покушений на его жизнь, ни даже недавнего признания меркитского вождя о том, что это Таргудай натравил их. Забыл он и про то, как собирался обвинить его в подлом предательстве, когда ехал сюда, сказать ему в лицо все, что накопилось у него в душе против него.

Он лишь сухо сказал:

– Я пришел получить от вас имущество моего отца…

– Все отдам! – с готовностью ответил Таргудай и зачастил скороговоркой: – Отдам до последнего жеребенка и до последнего раба, ты только не будь мне врагом, обещай, что не будешь меня разорять, забирать последнее. Слышишь? Если ты это сделаешь, то погубишь весь тайчиутский род, а без меня все тут пойдет прахом, а ты не должен допустить этого, ведь предки у нас общие, они разгневаются…

Он вновь жалобным, просящим взглядом смотрел на него.

– Я не буду вам врагом, если вы не будете мне им, – сказал Тэмуджин.

– Да какой же я тебе враг, сынок мой Тэмуджин! – взвился тот. – Мы ведь от одного предка, славного Хайду происходим. Что нам делить? Степь широка, места всем хватит, лучше остаться нам добрыми друзьями, ведь верно? Мы еще пригодимся друг другу, ты сам подумай…

Тэмуджин слушал, все больше ощущая в себе отвращение и брезгливость к этому старому и жалкому человеку, потерявшему от страха всякий стыд, и теперь желал лишь поскорее отвязаться от него.

– Хорошо, только отдайте мне все, и я уйду.

– Сейчас же забирай все! Мои нукеры покажут, где, по каким урочищам ваши подданные… только, сын мой, прошу тебя, не позорь меня перед народом, скажи своим воинам, чтобы не отнимали лишнее, не грабили людей… От меня ведь последние разбегутся, если увидят, что не могу их защитить.

– Ваших людей не будут грабить, мои воины не разбойники. А у меня одна просьба к вам… – Тэмуджин вспомнил о тех, с кем он жил в плену, и о своей давней мечте когда-нибудь прийти и освободить их от рабства.

– Что? – живо спросил тот. – Что, Тэмуджин? Говори, я все для тебя сделаю!

– Отдайте мне тех рабов, с которыми я жил в вашем айле.

– Забирай их всех! – махнул рукой Таргудай. – От них я не разбогатею, не обеднею. Сейчас же пришлю их к тебе. Только ты скажи мне твердо, что отныне мы с тобой помирились, и между нами нет вражды.

– Хорошо, отныне мы не враги.

– Благодарю тебя, сын мой, – обрадованно заюлил Таргудай. – А я буду молить наших предков, чтобы помогали тебе…

Чувствуя какую-то нудную досаду и недовольство собой, осознавая, что он проявил слабость, не наказав своего врага, даже не обвинив его громогласно, как он хотел поначалу, Тэмуджин, не дожидаясь, когда тот кончит говорить, отвернулся и пошел к своим.

Таргудай умолк, глядя ему в спину и, взобравшись на своего коня, порысил в сторону куреня.

– Ну что? О чем договорились? – Мэнлиг и Джэлмэ с братьями ждали его, глядя вопросительно.

– Он пришлет своих нукеров, и те покажут нам, где отцовские владения. – Тэмуджин устало махнул рукой и, сев на коня, отъехал в сторону. Остальные, видя, что ему сейчас не до них, отстали.