Текст книги "От любви до ненависти"

– Тону, – только и смогла вымолвить Ягодка.

– Это не новость, – вспыхнул парень. – Ты мне лучше объясни кто ты, и чего тебе в моем лесу понадобилось? И говори быстрее, а то совсем утоплю.

– Меня Ягодкой кличут. Изгой я. Мне в деревню возврату нет, вот я и пошла куда глаза глядят, да в болото забрела. Помоги мне, добрый человек, спаси от смертушки.

– Хм, хорошо хоть не врешь, – чуть спокойнее сказал парень. – Только я не человек и совсем не добрый, и спасать тебя не стану. Вот ежели жить хочется выкарабкивайся сама.

Ягодка ошалело посмотрела на парня. Ситуация казалась нереальной: она тонет, болото засосало ее уже по грудь, а этот с зелеными ушами преспокойно ведет непонятные беседы. Парень видимо что-то смекнул, добавил:

– Здесь твердо, хватайся и вылезай. А если совсем обессилила, так в болото тебе и дорога, тони на здоровье.

Ягодка вскинула руки и действительно уперлась ими во что-то твердое, жадно ухватилась, подтянулась, дернулась, что есть силы.

– Слабовато, – хмыкнул парень. – Придется тебе, видать, русалкой стать. Представляю себе…

Ягодка не слушала, она тянулась к берегу, если это был берег, изо всех сил. Наконец трясина сдалась и начала потихоньку отпускать девушку.

– А может, и выберешься, – заинтересованно лопотал парень. – Может… А жаль, русалка бы из тебя вышла очень даже ничего. Хотя так тоже не плохо. Надо же, вылезла все-таки, видать жить хотца.

Ягодка стояла на коленях, вся перемазанная зловонной жижей, обессиленная, но все же на твердом и живая. Парень подошел ближе, состроил брезгливую рожу, но руку все-таки протянул:

– Поднимайся, – Ягодка молча, сил говорить уже не было, оперлась на крепкую широкую ладонь, поднялась. Парень зашагал прочь, не оборачиваясь, буркнул: – Иди за мной, не отставай.

Ягодка похромала следом, глядя по сторонам широко раскрытыми глазами. Лес изменился, стал светлым, чистым, привычным, почти родным. Болота как не бывало. А еще шагов через двадцать они вышли на поляну. Парень сел на шелковистую траву, посмотрел на Ягодку и первый раз за все время улыбнулся, даже подмигнул. Ягодка села рядом, ей хотелось сказать, спросить что-то, но слов почему-то не было. Парень тоже молчал и улыбался, потом вскинул руки и выхватил из воздуха зерцало. Ягодка ахнула, как она могла забыть про единственную ценную вещь – вещь, что досталась ей от матери.

– Держи, – парень протянул Ягодке зерцало. – И в другой раз не разбрасывай свои вещи посреди болота, я не нанимался их оттуда вытаскивать.

– Спасибо, – Ягодка схватила волшебный круг и прижала к груди. – А вы?..

– Леший я. И лес это мой, и поляна, и все, все в лесу.

– А болото? – заинтересовалась Ягодка.

– Не, болото не мое, – досадливо вздохнул молодой леший. – но завести в него и утопить я могу, тем паче, что хозяин сейчас в спячку ушел.

– А жить-то в твоем лесу можно? – спросила Ягодка.

Леший уже собирался сказать что-то резкое, но посмотрел на девушку и слова застряли в глотке. Ягодка сидела мокрая, грязная после купания в болоте, глаза ее лучились надеждой, лицо и вовсе приняло умоляющее выражение. Девушка закусила губку и жалостливо посмотрела на лешего огромными, полными мольбы глазами.

– Ладно, – сдался леший. – Живи. Только, чур, зверя и птицу не обижать, из дома не выгонять. А свободного дупла, или берлоги нет, так что…

– Не беда, – обрадовалась Ягодка. – Дом я себе сама сделаю. Можно на этой поляне?

– Это какой? – не понял леший. – Как крот дырку в земле прокопаешь?

Ягодка молча погладила зерцало, зашептала что-то. Зеркальная гладь озарилась серебристым светом, будто луна дорожкой пробежала по ночному лесному озеру, и волшебный круг показал картинку.

На окраине леса стоял маленький, ладный домик, стены были выложены из бревен, проткнуты мхом. Сверху деревянная же крыша, с красиво вырезанной головой невиданного зверя на коньке. Дверь домика распахнулась, по ступенькам скатился мужичок. Не молодой, виски посеребрила седина, да и фигура чуть обрюзгла, хотя мужик по-прежнему крепок.

Ягодка посмотрела, как мужик схватил топор и скрылся из виду, и показала зерцало лешему:

– Вот такой домик. Можно?

Леший заглянул в зерцало, провел пальцем по картинке, посмотрел на Ягодку. Уши молодого хозяина леса настороженно поднялись торчком:

– Ты что, колдунья? – подозрительно спросил он. – Ну ладно, давай колдуй, только не очень, а то бывает какой колдун разойдется, так сами боги его останавливают. А мне с богами проблем не надобно.

Ягодка отложила в сторону зерцало и собралась с мыслями. Легко сказать “колдуй”. А как? Она хоть и научилась многому, и видывала многое, но таких заклинаний отродясь не пробовала. Ну да ничего. Надо только представить себе, да слова нужные подобрать. Слова Ягодка подбирала долго, а когда подобрала, солнце уже склонялось к виднокраю. Ягодка собралась произнести заклинание, но не успела. Раньше нее подал голос ее желудок.

– Предупреждаю, – услышав протест Ягодкиного живота, сообщил леший. – зверей да птиц в обиду не дам. Ешь, что хочешь, но никакой охоты.

Ягодка кивнула, уж еду-то наколдовать пустяшное дело, только б с избушкой получилось. Она представила себе избушку, но голод взял свое и на образ деревянного сруба наложился образ запеченной курицы. Ягодка отмахнулась от видения и снова собралась с силами. Но как она не старалась, а истекающая соком курица из головы не выходила. Она представлялась то жаренной, то запеченной, то с хрустящей корочкой, то поворачивалась одним боком, то другим, то начинала подергивать торчащими в разные стороны лапами. Ягодка почувствовала, как рот наполняется слюной, представила, как накинется на эту курицу, как вопьется в нее белыми крепкими молодыми зубами, как затрещат кости, как брызнет сок и жир потечет по рукам.

Ягодка разозлилась и замотала головой, курица рассеялась в воздухе, а перед внутренним взором, наконец, встала желанная избушка. Ягодка торопливо забормотала нужные слова, сдерживая вновь появляющийся образ курицы. Грохнуло, вспыхнуло, поляну заволокло едким дымом. Ягодка закашлялась, замахала руками, отгоняя едкую пелену. Когда дым рассеялся, на поляне стояла избушка, точь-в-точь, как та, что показало зерцало. Только на коньке вместо головы диковинного зверя красовалась голова куриная.

– А это зачем? – поинтересовался леший, ткнув пальцем в куриную голову.

– Чтоб красиво было, – пробормотала Ягодка.

– А-а-а, – понимающе протянул леший, он хотел еще что-то добавить, но не успел.

Избушка заскрипела, покосилась, грозя развалиться, раскатиться по бревнышку, но не раскатилась, а с диким скрипом оторвалась от земли и поднялась, встала на две здоровенные птичьи лапы. Ягодка замерла в полном недоумении, да так и осталась стоять с широко раскрытым ртом. Леший видно тоже был поражен:

– Странное у тебя понимание красоты, – донесся до Ягодки его сдавленный голос.

На глаза ведуньи снова навернулись слезы, застилая мир мутной пеленой. Стоило только вспомнить родителей, детство, родную деревню, как сразу становилось горько и обидно до слез. А не вспоминать тоже не получалось, ведь она жила здесь в лесу совсем одна, ну разве что леший иногда заходил, да зверье гуляло не страшась нарваться на охотника.

Ягодка смахнула слезинку и решила отвлечься. Эту забаву она придумала, когда учиться магии, наблюдая за магами через зерцало стало скучно и не интересно. Да и нечему ей было уже у них учиться, другое дело забавляться. Ягодка находила тайники и сокровищницы магов и волхвов, выискивала там магические предметы и легко придумывая заклинание переносила понравившийся артефакт в свою избушку. Коллекция у нее была довольно богатой, в ней встречались предметы, значение которых она сама порой не могла осмыслить, но магией от них перло за версту. А уж что касаемо всяких скатертей-самобранок, простыней-самостилок (вот уж совсем ненужная вещь), сапогов-скороходов, шапок-невидимок, путеводных клубков и прочей ерунды – так этого добра у нее хватило бы на дюжину магов.

В данный момент внимание Ягодки занимал старинный свиток. Из тех, что написаны были самыми древними магами и действовали лишь раз. Этот свиток принадлежал одному восточному магу, которого Ягодка и видела-то в первый раз, но это мало занимало ведунью. Она склонилась над зерцалом, шепнула слово, и зеркальная гладь осветилась, показывая сокровищницу, что находилась в далекой башне. Свиток лежал там, где ему и положено было лежать – в небольшом резном ларчике. Ягодка довольно улыбнулась, зашептала заранее заготовленное заклинание. Ларчик по ту сторону зеркала распахнулся, Ягодка даже представила себе легкий щелчок, обнажил старинный свиток. Молодая ведунья азартно потерла руки и зашептала новое заклинание.

Свиток быстро начал терять очертания, расплываться неряшливым пятном. Ягодка закрыла глаза, зашептала быстрее, слова, как и свиток, потеряли четкость, слились в монотонное бормотание. Когда последние слово было произнесено, и ведунья раскрыла глаза, свиток вновь обрел четкие контуры и выпуклость. Ягодка протянула руку и взяла, переставший быть плоским свиток с поверхности зерцала.

Взгляд ее небрежно пробежался по зеркальной глади, за которой остался пустой ларец, зато появился его хозяин – безобразный карлик. Зеленый глаз карлика налился кровью, уставился на Ягодку. Ведунья, решив, что какой-то заморский маг не стоит ее внимания, махнула рукой и зерцало потухло, отразив только потолок избушки и прелестное личико своей молодой хозяйки. Свиток занимал ее сейчас куда больше.

До самого вечера девушка не могла насмотреться на свое приобретение, а потом сунула в сундук и потеряла всякий интерес. Однако свиток напомнил о себе и очень скоро.

Ягодка проснулась посреди ночи с непонятным ощущением. Ей казалось, хоть это было и невероятно, что в избушке кто-то есть. Не леший и не какая-то лесная птица или зверь, а кто-то посторонний. Ягодка спустилась с печи, осторожно ступила босыми ногами на студеный пол, тихо прошлепала до стола. В избушке естественно никого не было. Ягодка с облегчением вздохнула, взяла ковшик, зачерпнула из кадки водицы и напилась вдоволь. А потом повернулась, чтобы вернуться на печку и…

Ягодка вскрикнула. Между ней и печкой, посреди избушки стоял согнувшийся в три погибели старик. Сказать, что старик был страшен, значило бы не сказать ничего. Морщинистое лицо, скрюченный нос, кривые зубы, торчащие наружу. Старик развел руки в стороны, шепнул слово и над его головой вспыхнул огненный шар, осветив мага и середину избушки. В свете шара единственный глаз старика налился кровью.

– Кто вы? – еле слышно проговорила Ягодка.

Старик не ответил, только завертел своим кроваво-красным глазом и мерзенько захихикал. Продолжая похихикивать, маг прошел к стене и сел на лавку:

– Чай не признала? – ухмыльнулся он, показав страшные зубы.

– Не-е-е… – прошептала Ягодка и вдруг память воскресила недавно виденный образ. Маг оказался не карликом, просто горб согнул его пополам. И глаз теперь не источал злобы, скорее жестокость и холодный расчет.

– Признала, – сообщил горбун, не без удовольствия отметив замешательство девушки.

– Нет, – твердо ответила Ягодка, решившись на небольшую хитрость. – Ты кто?

– Ну-ну, – ядовито улыбнулся маг. – построй из себя невесть что. Ты прекрасно знаешь кто я, а имя? Я не такой дурак, чтобы представляться первому встречному-поперечному сведущему в магии и волшбе. Вот ты, например, ты же мне не представилась. Да и не очень-то важно мне знать, как тебя звать-величать. Важно другое: ты залезла в башню мага, более того в сокровищницу. И ладно бы еще залезла к кому другому, но ты залезла ко мне. А я не кто-то, я это я. Ты взяла у меня вещь, вещь довольно ценную…

– Я могу отдать, – прошептала Ягодка.

– Да нет, можешь оставить себе, – отмахнулся маг. – Но за все надо платить. Знаешь, у тебя есть одна вещь, которая мне может сгодиться.

Ягодка чуть расслабилась, вздохнула с облегчением. Не было у нее такой вещи, какую было бы жалко отдать. Разве что зерцало, но вряд ли оно интересовало горбуна, подобные ценности есть у каждого уважающего себя мага, только у кого-то это зерцало, у кого-то золоченое яблочко катающееся по серебряному блюдечку, у кого-то шар, а иные обходятся просто заклинаниями, используя обычную воду в котле, а то и вовсе без воды на одном слове.

– Забирай, все что пожелаешь, – с достоинством ответила Ягодка.

– Заберу, – усмехнулся маг. – И хотя мне не нужно на то твое согласие, однако, слова твои делают тебе честь.

Старик поднялся с лавки и сделал несколько шагов к Ягодке. Девушка замерла, так и не поняв ужас ли сковал ее или магия: старик успел прошлепать что-то губами. Маг сделал еще несколько шагов, сверкнул глазом и расхохотался неожиданно сильным мощным голосом.

– За все надо платить, – отсмеявшись, вполне серьезно повторил он. – Ты заплатишь сейчас, – старик подошел вплотную к девушке, взял ее за руку, и молодая ведунья потеряла сознание.

Когда сознание вернулось, ужасного старика рядом не было. Ягодка лежала на лавке, а над ней склонился прелестный юноша, в голубых глазах которого застыла жалость и брезгливость.

– Бедная, – прошептал он. – Мне тебя даже жалко.

Ягодка сделала усилие, села. Юноша распрямился, отступил на два шага, улыбнулся:

– Прощай, ведунья! Больше мы с тобой не увидимся, – он взмахнул руками и начал растворяться в воздухе. – И помни: ЗА ВСЕ НАДО ПЛАТИТЬ!..

Голос растаял вместе с силуэтом. Ягодка поднялась с лавки силясь понять, что же здесь произошло. А может это и вовсе сон был? Надо проверить. Ведунья подошла к столу, взяла зерцало, заглянула в него и тут же с криком отбросила. Этого не могло быть, просто не могло быть. Зеркало врало самым мерзким образом. Ягодка собралась с силами, и еще раз осторожно заглянула в зерцало, не веря увиденному вскрикнула, выбежала из избушки, бросилась в ночь.

Всхлипывая, не видя дороги, ломилась она через кусты, ломала ветки и обдирала руки. Плача, прибежала к ручью, склонилась над водой и заглянула в поисках знакомого отражения, но не нашла его там. Подлый ручей показал тоже самое, что и мерзкое ненавистное зеркало. Ягодка заломила руки, завыла, давая волю слезам, вскочила уже в беспамятстве и бросилась в черноту ночного леса.

Ягодка пришла в себя только с восходом солнца. Она лежала ничком, зарывшись лицом в шелковистую траву поляны. Как она здесь оказалась, ведунья вспомнить не могла. Она встала, устало прихрамывая подошла к избушке, прошлепала по степеням, скрипнула дверью, а там повалилась на лавку и горько заплакала. Уже без истерики, осознав и жалея утрату.

Утро выдалось на редкость приятным, теплым и солнечным. Довольный собой леший подошел к избушке, весело прикрикнул, заставляя ту повернуться к нему дверью. Избушка скрипнула, повернулась и опустилась, давая лесному хозяину возможность войти. Леший воспользовался этим, стукнул пару раз кулаком в дверь, так, ради приличия и вошел.

Хозяйки дома не было, но вместо нее… Леший вздрогнул. На лавке у стола, подперев голову руками, сидела скрюченная в три погибели старуха. Леший подавил удивление и вежественно спросил:

– Ты кто, бабушка? А Ягодка где?

Старуха вздрогнула, подняла седую голову, посмотрев на лешего единственным ярко-зеленым глазом. Леший дернулся, узрев пустую глазницу, кривые зубы, глубокие морщины, искорежившие лицо, но во время остановился. Старуха, смахнула слезы, что, не переставая стекали по щеке, и страшно рассмеявшись, сказала хриплым каркающем голосом, в котором, тем не менее, сквозили до боли знакомые нотки:

– Нет больше Ягодки! Умерла Ягодка. И зови меня отныне Ягой-костяной ногой. Яга я и есть.

Суд

1.

Молоточек трижды опустился с лакированно-деревянным стуком.

– Встать, суд идет!

В зале возникло шевеление. Загрохали лавки, стулья. Зашелестели ноги по деревянному полу. Мелькнули, вскинувшись, как вороньи крылья, черные мантии, замельтешили мелово-белые парики.

Когда зал постепенно осел, на возвышении стали видны важно рассевшиеся присяжные, судья, адвокат с прокурором. Чуть в стороне, закованный в цепи сидел невысокий человек. От зала его отделяла решетка, создавалось впечатление, что, он посажен здесь для развлечения толпы, как мартышка в зверинце иного вельможи.

На обезьяну, тем не менее, человек не походил. Полу он был мужеского, росту, как уже было сказано, невысокого. Лицо, не смотря на морщины, сохранило молодость и подвижность, особенную живость придавали ему глаза задорные и печальные одновременно. Подбородок пестрел неровной щетиной, на высокий лоб свешивались вьющиеся седые локоны.

– Итак, – загундосил все тот же голос. – Сегодня мы рассматриваем дело Петера Уолли Перста. Означенный Перст обвиняется в пособничестве дьяволу. А так же вершении богомерзких магических, алхимических и прочих опытов. А так же продажи души. А так же, – гундосый не нашелся, что еще сказать, но, не сменяя темпа, совершенно без пауз закончил. – А, впрочем, вышеперечисленного вполне достаточно, в связи, с чем прошу высказываться. Господин прокурор, сэр.

Подсудимый звякнул цепями. Поднялся прокурор. Толстый красномордый потеющий дядька. Он постоял картинно перед залом, собираясь с мыслями, после чего махнул рукой и выдавил:

– Заслушаимти свидетеля. Вот.

– Слушается свидетель от обвинения, – провозгласил гундосый. – Антониан Аврель по прозвищу Гнутый. Горшечник.

Горшечник поднялся на возвышение, повернулся вполоборота к залу и так же к суду.

– Мое почтение.

– По существу, – пискнул прокурор, усаживаясь на место.

– По существу, – кивнул Гнутый. – Вот захожу я шестого дня к этому, – он ткнул корявым пальцем в сторону Перста. – Захожу так… так… так просто мимо шел, отчего не зайтить. А он мене за грудки хватаить и волочет в подвал. А там у него всякие склянки, дымиться что-то, булькаить. Вооот…

– По существу, – прогундосил знакомый голос.

– Будьте-нате, – выставил вперед ладонью руку Антониан Аврель. – Так этот вот богохуйник…

– Богохульник, – поправил гнусавый.

– Нам однохульственно, – растекся в кривой улыбке Гнутый. – Так он мне и говорит…

Горшечник запнулся и посмотрел на судью, тот перевел взгляд на прокурора. Прокурор в свою очередь потупился и исподлобья стрельнул глазками в Гнутого.

– Стало быть, и говорит, – поймав взгляд прокурора, затараторил горшечник. – Давай я тебе золото делать буду. Я спросил чего взамен, а он потребовал мою душу.

2.

– Петер! – вопль мог поднять и мертвого. – Пеееетеееер!

Перст оторвался от реторты. И выглянул в щель между ставнями. Внизу под окнами надрывался горшечник Тони, которого неизвестно за что прозвали Гнутым. Судя по тому сивушному духу, который доходил до окон второго этажа, Тони еще не протрезвел, а похмелье, которым начинал мучиться, пробилось с позавчерашнего вечера.

– Пееее… кхе… кхе-кхе… теее… кхе… Растудыть твою обратно и во все иные прочие вместе со всей фамилией.

– Добрый день, – благосклонно выглянул в окно Перст.

– Петер, доро… кхе… гой друг, – заворковал Тони так, словно бы Перст был его женой или на худой конец веселой соседской вдовушкой. – А не найдется ли у тебя капли чудодейственного бальзама, который позволяет излечить утренний недуг и развеять вечернюю меланхолию.

– Капли? – переспросил Перст весело.

– Несколько капель, – жадно сглотнул горшечник. – Накапай полстаканчика.

– Заходи, дверь открыта, – кивнул Перст и поспешил вниз навстречу гостю.

Тони Гнутый сидел в кресле и смаковал уже четвертый накапанный стаканчик. Уходить он явно не собирался.

– Так вот она мне и говорит, – горшечник с обидой продолжал невнятный монолог. – Мол, иди отсюда Тони Гнутый, а то позову Блудилу, он тебя и разогнет. А Блудила это такой у нее в таверне есть. Делать ничего не умеет, но дерется больно, а за это добрейшая хозяюшка кормит его и поит, и… не важно. Я говорю: “Позвольте, откуда деньги?” И знаешь, добрейший Петер, что она мне сказала? Она сказала, чтоб я шел горшки лепить, раз я горшечник, продавать их шел, тогда и деньги будут. Это ли по-божески?

– Это по-человечески, – пожал плечами Перст.

– Какие могут быть горшки без доброй кружки вина? Или хотя бы без стаканчика? Горшок слепить это не отцу Павлу на ботинок плюнуть. Это творение. Горшки из глины лепят. Знаешь что такое глина? Петер, да Господь наш Бог весь мир из глины создал и человеков из глины. Глина – это… это…

Горшечник поднял стакан, вытряс на язык последние капли и жалобно посмотрел на хозяина. Перст поднял кувшин и наполнил стакан гостя.

– У глины своя философия, у каждого горшка своя философия. А она говорит, слепи. Тут надобно вдохновение. А какое вдохновение без вина? Я ей так и сказал, Петер. Говорю, Матерь Божья, мать ее так, что ж за издевательство над творческим человеком… А она назвала меня старым богохульником и мерзким пьяницей. А еще Блудилу позвала. Ну, я человек воспитанный, особого приглашения с членовредительством ждать не стал, пришлось уйти.

Петер слушал внимательно, кивал не то Тони, не то своим мыслям. Опустевший стакан гостя, однако, не пропустил, наполнил, прежде чем горшечник успел намекнуть, что неплохо бы еще по стаканчику.

– Вот скажи мне, Петер, – продолжал горшечник. – Как это можно делать дело и не думать о хлебе насущном? Вот я хочу творить горшки, а мне приходится думать о том, где взять деньги на вино и на кусок хлеба. И горшки получаются скучными, как эти мысли. Это хорошо, если вообще получаются. А для философии, для творчества нужна чистая голова, оторванная от всяких пустяков. Вот ты, философ, и у тебя достаточно денег, чтобы заниматься любимым делом. Я тоже так хочу, ан нет. Почему такая несправедливость в мире?

Перст вскинулся от раздумий, на лице его проскользнуло некоторое колебание, потом он резко встал:

– Идем.

На втором этаже, куда Антониан по прозванию Гнутый поднялся вслед за Петером Уолли, все было чудно. Не по-людски как-то. Горшечник оглядел, столы, верстак. В глаза бросились колбы с жидкостями всех цветов радуги. Затем взгляд уцепился за реторты, спирали, дымящиеся и парующиеся отвары, рассыпанные в беспорядке минералы, книги и свитки. Тони пришел к выводу, что не стоит задумываться о природе этого странного места, которое Перст, походя, обозвал лабораторией.

Петер тем временем открыл дверцу одного из шкафчиков, вытащил оттуда кожаный мешочек и вернулся к гостю. Пальцы хозяина легко распутали тесемку, из мешочка на стол посыпались золотые самородки размером с грецкий орех. Гнутый отшатнулся, моментально протрезвев, потом глаза его загорелись:

– Это что, золото? – прошептал горшечник. – Настоящее?

– Самое настоящее, – кивнул Петер Уолли. – Скажи мне, добрый горшечник, хватит тебе этого золота, чтобы спокойно заниматься любимым делом и не отвлекаться на пустяки?

Тони открыл было рот, но из перехваченного горла вырвался лишь хрипяще-сипящий звук. В голове горшечника пронеслась вереница мыслей, половину которых он порастерял, так как неслись они слишком быстро для его способностей соображать.

– Ну, если только на первое время, – пробормотал он, наконец.

Перст кивнул, подошел к шкафу и достал еще один такой же мешочек, протянул оба Антониану:

– Вот тебе: на первое время и на второе.

– Что я должен делать? – быстро спросил Гнутый.

– Ничего, – пожал плечами Перст.

– За это золото ты хочешь мою душу? Ты слуга нечистого?

– Я слуга науки, – грустно заметил Петер. – Это мой подарок тебе. За него ты никому ничего не должен. Иди, друг горшечник, и занимайся любимым делом. Философская глина ждет тебя.

От Перста Гнутый вышел, пошатываясь с плотной завесой тумана в голове, словно бы его шарахнули пыльным мешком по темени. И, конечно же, он отправился заниматься любимым делом: пошел в кабак и надрался до положенья риз.

Через две недели он снова заглянул к Персту, и Петер снова одарил горшечника. Когда же Антониан приперся за золотом в четвертый раз, вконец расстроенный ученый вежливо попросил горшечника покинуть его дом.

3.

– Итак, – провозгласил прокурор. – На лицо пособничество Дьяволу. Подсудимый явно продал душу.

– Из чего вы делаете такой вывод? – скучным голосом поинтересовался гнусавый.

– Откуда же у честного ученого такие деньги? – поразился толстый прокурор. – Не иначе, как от нечистого.

– Принято. Господин защитник, вам есть, что сказать на это?

Резко, будто собираясь горячо заступаться за честь и отстаивать истину, подскочил адвокат. Высокий, худощавый с голодным лицом и горящими глазами.

– Нет, – бойко отчеканил он, и с чувством выполненного долга сел обратно.

– Слово обвинению.

– Вызываю свидетеля от обвинения Анну Мари Лакьердо, хозяйку таверны “Пятнадцать капель", – провозгласил прокурор, и сам казалось, удивился столь длинной и витиеватой фразе.

Толстушка Анна Мари выбежала к суду с неожиданной прытью. На лице хозяйки таверны было скорбно-плаксивое выражение:

– Ваши чести, – обратила она заплаканный взгляд к черным мантиям и белым парикам. – Взываю к справедливости вашей, этот человек… Я не могу…

Свидетельница обвинения разрыдалась. В зале зашумели. Судья нервно постучал молоточком.

– Свидетель, по существу.

– Хорошо, – всплакнув, успокоилась Анна Мари. – Этот человек погубил моего сына!

4.

– Петер, я прошу простить меня, что я к вам в столь поздний час, но…

Лакьердо потупилась. Перст отступил в сторону, сделал приглашающий жест:

– Проходите, Анна, на улице дождь. Кроме того, не думаю, что приличную женщину выгнало на улицу в столь поздний час в такую погоду что-то кроме большой нужды.

– Вы правы, Петер. Я пришла к вам за помощью. Дело в том, что я опять поругалась с мужем. Мой муж слаб как мужчина, а мне, ну вы понимаете, необходимо… Ну, вы понимаете. Я пришла к вам, потому что всем известно, что вы знахарь. А мой муж… Он застал меня с Блудилой сегодня и устроил скандал. Блудила ушел по доброте душевной, хотя уже не раз обещал побить моего несчастного мужа. Да и не нужен мне этот Блудила, таких блудил на каждом шагу… А только мой бедный муж, – она споткнулась на полуслове и принялась плакать.

Перст ласково взял женщину за плечи, провел в комнату и усадил в кресло.

– Я вернусь через минуту, подождите, – мягко сказал он и удалился.

Вернулся Петер Уолли значительно раньше. В руке держал какую-то склянку:

– Здесь отвар, давайте мужу и его мужские силы восстановятся.

– Поможет? – с надеждой в голосе спросила Анна Мари.

– Не было еще ни одного человека, которому не помогло бы это средство, – сказал Петер и проводил гостью до дверей.

– Дай вам бог здоровья, господин Перст. Надеюсь, мой сын не в отца и никогда не столкнется с такой бедой.

– Дай бог здоровья вашему сыну, – ответил Петер.

Закрыв дверь, он грустно вздохнул. Ее сын никогда не столкнется с такой бедой. Он знал ее сына и знал наверняка, что тому не прожить больше полугода. В голове у мальчика затаилась черным комочком зла страшная опухоль. И он ничего не мог сделать для ребенка.

Неизвестно подействовало ли средство, которое дал хозяйке таверны Петер Уолли Перст, а только через неделю из “Пятнадцати капель” был выгнан Блудила.

А еще через два месяца у Лакьердо умер сын.

5.

– Он сказал: “Дай бог здоровья твоему сыну” и посмотрел на меня так странно, и в глазах его бушевал дьявольский огонь. А вскоре мой мальчик умер.

– Из этого мы видим, что за небольшое чудо, которое с помощью Дьявола сотворил подсудимый, пришлось расплатиться душой невинного ребенка, – прокурор явно был в ударе, иначе, откуда бы взяться такому красноречию.

– У защиты есть что сказать? – прогнусавил судья.

– Нет, – бойко отозвался адвокат.

– Хорошо. Обвинение?

– Свидетель от обвинения отец Павел.

На возвышение взошел отец Павел монах с аскетическим лицом. Сказать про его фигуру ничего было нельзя, так как ее скрывала простая ряса.

– Именем Божиим, – густым голосом сообщил священник. – Перед лицом его клянусь говорить правду, одну только правду и ничего кроме правды.

– Что вы можете сказать по существу дела? – прогундосил судья.

– Я могу сказать, что этот человек виновен перед людьми и Богом, ибо совершил убийство.

В зале поднялся ропот, судья потер лоб, отчего парик съехал на затылок:

– О каком убийстве идет речь, святой отец?

– Об убийстве девицы Эстер, любви коей он домогался, и, которую удушил, получив отказ.

6.

Перст проснулся от сильного стука в дверь, накинул на себя что-то из одежды и спустился вниз. Была глубокая ночь, потому Петер Уолли поостерегся открывать не спросив:

– Кто там?

– Отвори, чернокнижник, – прогудел насыщенный голос из-за двери.

Он отпер. На пороге стоял отец Павел. На лице священника корчилась бесноватая гримаса боли страха и безумия.

– Помощи твоей пришел просить, чернокнижник, – произнес нараспев отец Павел и добавил. – Будь ты проклят со своими богомерзкими делами.

– Что вы хотели, святой отец? – спросил Перст, закрывая дверь.

– Я хотел исповеди, отпущения грехов и помощи.

– И за этим вы явились ко мне? – удивленно вскинул брови Перст.

– Погоди глумиться, сперва выслушай, – попросил священник.

– Слушаю, – кивнул Петер Уолли.

– Знаешь ли ты, чернокнижник, девицу Эстер, известную своим легким поведением? Даже если и не знаешь, это не важно. Эта девица заявилась ко мне на исповедь. Грязная шлюха! Своими речами она ввела меня во искушения. Я просил, я молил Господа, оградить меня от нее, но Господь был глух, а быть может нем. А возможно он просто посылал мне испытание. Не важно. Я молился, а девица являлась ко мне каждый день. И вот я не выдержал и восхотел ее столь сильно, что мысли мои затуманились, руки перестали слушаться, и я… не важно. Она стала противится моей любви, и вторгла меня в такое грехопадение, что я попытался взять силой. Завязалась борьба, и я не заметил, как удушил ее. Когда тело стало податливым, я удалил свою похоть и только тут Господь открыл мне глаза. И я раскаялся… не важно…

– Что же для вас важно? – мрачно спросил Перст.

– Важно избавиться от тела, – горячо затараторил священник. – Помоги мне, чернокнижник. Ты знаешься с Дьяволом, пусть же он заберет себе эту девицу. А я… я… не важно.

– Вы ошиблись дверью, святой отец, – ровным голосом ответил Петер, хотя внутри у него все дрожало. – Я далек от Дьявола на столько же, на сколько далек от Бога. Но я ближе вас к библейским заповедям. Идите, святой отец, я сохраню тайну вашей исповеди. Пусть ваш бог и ваша совесть будут вам Судьей.

Петер распахнул дверь и указал рукой на улицу.

7.

– Мне нечего сказать в защиту, – без напоминания сообщил адвокат.

– Чудовищно! – разговорился прокурор. – Но и это еще не все. Вызываю свидетеля от обвинения…

– Достаточно!

Голос прозвучал резко и властно. Петер Уолли Перст поднялся и добавил мягче:

– Хватит, я думаю.

– Подсудимый вам не давали слова, – прогундосил судья.