Текст книги "Медвежья пасть. Адвокатские истории"

– Василий Филиппович, вы не представляете, какая у меня красивая невеста! Она очень веселая, умная и скромная. Советуется во всем.

– А где вы с ней познакомились, Александр?

– Ее семья живет с нами в одном доме на Покровке. Мы три года знакомы. Теперь решили пожениться. Женькин отец настаивает на свадьбе с раввином.

– Еврейская свадьба, говорят, красивая.

– Да, это все здорово, но совсем нет денег. На кольца копим. Раввин тоже денег попросит. Нам кроме талонов и карточек больше ничего не дают. Где деньги заработать – не знаю.

– Может, талонами на мясо и сахар рассчитаться?

– Да, я думал об этом. Жить все равно негде. Мы хотим с первого дня отдельно, хоть в общежитии, только не с родителями. Женька говорит, что с родителями жить нельзя, на кухне должна быть одна хозяйка. А с раввином надо поговорить, вы правы, Василий Филиппович.

– Невеста ваша работает? Может, ей на работе чем помогут?

– Нет, она учится на третьем курсе консерватории. На фортепиано играет. У них в помещении холодно, света и воды нет, а они занимаются… Так что рассчитываю только на себя.

– А зачем консерватория в такое время работает? Не до музыки сейчас.

– У них директором назначили мичмана-краснофлотца. Они его сначала в штыки приняли, малограмотный. Потом, ничего, привыкли. Музыку он, конечно, не понимает, но многих ребят от голода спас. Этой зимой мороз лютовал, так директор приказ вывесил, чтобы топить буржуйки реквизированными в Москве инструментами. Варварство, конечно, роялями топить, но Женька рассказывала, что он много отмороженных рук обогрел. После зимы этого моряка все уважать стали: и студенты, и профессора.

– А кто же преподает в консерватории? Как можно учиться в таких условиях?

– Женька посещала класс Александра Гедике. После его смерти перешла к профессору Киппу Карлу Августовичу. Стойкий мужик, голодный и больной ходит, немецкий погром в 1916 году пережил. Говорят, что он – знаменитый во всем мире музыкант, студенты его «чародеем» зовут.

– Все образуется Александр, вы молоды, значит все у вас с Евгенией впереди.

– Василий Филиппович, впереди-то впереди, а кольца где купить обручальные? Мы ходили с Женькой на Кузнецкий мост, в ювелирный. Керенки не берут, новые деньги тоже не берут. Просят золотые червонцы или серебром… Ну вот скажите, где нам брать червонцы, если их нет? Не знаю я. Родительские кольца мы брать не хотим, да и деньги тоже. Сами как-нибудь.

Во время очередного чаепития с карамельками Егоров предложил студенту комнату в своей квартире на первом этаже особняка Алексея Морозова. Он спланировал все верно. Уплотнения было не избежать. Комендант районной управы наведывался уже дважды, а комиссия «по разгрузке Москвы» настойчиво вызывала к себе Алексея Викуловича. Егоров решил самоуплотниться и пустить в дом молодую семью, дабы избежать более жесткого развития событий.

* * *

Во дворе усадьбы Морозова находились многочисленные конюшни с лошадьми. Располагались они за садами и выходили к Садовому кольцу в районе Курского вокзала. Лошадей разводил Сергей Викулович. Его скакуны принимали участие в бегах и радовали хозяина призами московского ипподрома. Лошадей новая власть реквизировала и передала в транспортный отдел Центрального района Москвы. Когда работникам транспорта становилось совсем невмоготу от голода, они списывали одну-две лошадки. Транспортникам шел дополнительный паек, а бывшим владельцам конюшен перепадали жалкие, но жизненно необходимые остатки. Кониной Морозовы были обеспечены, это их и спасло.

В марте 1918 года спокойствие закончилось. Особняк захватили вооруженные латышские анархисты «Лесна». Самостийные экспроприаторы нанесли много вреда коллекции: разбили много фарфора, погубили миниатюры и часть икон, уничтожили личный архив Морозова. Алексей Викулович остался жив чудом. Он прошел через многочисленные допросы «с пристрастием», которые заканчивались инсценировками расстрела. Но удача повернулась лицом к великому собирателю. Его зять, Матвей Кузнецов, когда-то учился в гимназии с революционером Мураловым. Иван Муралов, по просьбе Матвея и спас Алексея Викуловича, прислав три грузовика с вооруженными чекистами. Оперативники разоружили анархистов, арестовали главарей и освободили Морозова. Остальных обитателей усадьбы бандиты не трогали.

После погрома в декабре 1918 года дом во Введенском реквизировали, а поредевшую коллекцию национализировали. В Морозовском особняке открыли музей фарфора и древнерусской живописи. Вывшему хозяину Наркомат просвещения оставил две комнаты на первом этаже. В июле 1919 года хранителем музея новые власти назначили скульптора Сергея Мограчева, а помощником – Алексея Викуловича. Отношения у красного скульптора и бывшего дворянина не сложились, но Морозов получил долгожданные продовольственные карточки, что было жизненно важно.

* * *

В 1919 году в особняке появились новые жильцы. Коллегия райсовета и комиссия «по разгрузке Москвы» приняли решение о принудительном уплотнении комнат первого этажа. В кабинет управляющего заселили семью железнодорожного служащего Лукаша Потоцкого. Лукаш со своей прелестной женой Ядвигой, как и все жильцы особняка, были приглашены Егоровым столоваться в складчину.

В начале двадцатых годов за этим скромным столом собирались домочадцы реквизированного особняка Морозовых. Хозяйкой стола была Серафима Петровна Егорова, супруга бывшего управляющего имением; помимо нее, за столом присутствовали: Василий Егоров, безмерно преданный семье Морозовых человек, кормилец семьи, получатель продовольственных карточек с января 1918 года; Алексей Викулович Морозов, помощник смотрителя собственного музея; Сергей Викулович Морозов; молодая супружеская пара студентов – Женечка и Александр Вольфсоны – и поляки Ядвига и Лукаш Потоцкие.

Это были далеко не прежние шикарные застолья с осетрами и черной икрой. Однако общение таких разных людей в шикарном, голодном и холодном особняке скрашивало всем нищету и уныние революционных лет. Двадцатилетняя Женечка то и дело садилась к белому роялю и играла веселые мазурки и польки. По субботам Женя и Ядвига играли в четыре руки. На ура шли ноктюрны и вальсы Фредерика Шопена, особенно «собачий вальс». Участники вечеринки превращались в лицедеев. Все включались в шуточную театральную импровизацию, копировали звуки различных животных и в такт музыке весело лаяли.

Сергей Викулович, обычно пребывавший в сумрачном настроении, оживал. Во время ужинов и субботних вечеров он не отводил влюбленный взор от Ядвиги Потоцкой. Сергей был в ударе. Он, в меру привирая, рассказывал о своих «триумфальных» победах на охоте и рыбалке. Находясь в лирическом настроении, братья подпевали музицировавшим дамам прекрасными баритонами. Василий Егоров представлял комические сценки из жизни театра, где он трудился в молодости:

– Однажды маститый режиссер спросил у старой уборщицы театра, какие постановки она больше любит, балетные либо оперные?

– Балетные, – твердо ответила женщина.

– Почему? – поинтересовался режиссер.

– На операх мужчины пьют больше коньяка в буфете, а потом гадят в туалетах. Убирать-то мне приходится, – не задумываясь, ответила уборщица.

Во время рассказа Егоров изображал обоих персонажей, меняя при этом позы, голос и мимику лица.

Расходились гости по своим комнатам ночью с улыбками и в приподнятом настроении.

* * *

Сергей Викулович Морозов влюбился без ума в Ядвигу Потоцкую. После недолгих ухаживаний сделал ей предложение. Они стали жить вместе в одной из комнат одноэтажного дома Сергея Викуловича. Остальные помещения реквизировала комиссия «по разгрузке Москвы» и отдала детскому приюту имени Луначарского. Лукаш остался жить в особняке, в квартире Егорова.

Ядвига быстро сориентировалась и, будучи дамой с жестким хватом, прибрала к рукам все остатки некогда бесценного имущества Сергея Викуловича. Ограбив его дочиста, она бросила Морозова и вернулась к Лукашу. Гражданские браки в то время были популярны, поэтому никаких проблем с законом у супругов не возникло. Лукаш, провернувший очередную аферу, потирал руки от удовольствия.

Сергей Викулович не смог пережить второго предательства любимых женщин. Осенью 1921 года он бросился с крыши особняка на булыжную мостовую.

* * *

Прошел НЭП со своими яркими прилавками и шумными ресторанами. Восстановились лучшие магазины. Засверкал позолотой Елисеевский на Тверской. Его оборудовали американскими подъемниками и блестящими кассовыми аппаратами, хрустальные люстры и нежные китайские вазы создавали домашнюю атмосферу. Восстановленные подвалы в несколько этажей были забиты фруктами, сырами и мясом. Продукты появились во всех магазинах Москвы. Заработали бесплатные детские и взрослые столовые. Засверкали огнями рестораны «Метрополь», «Эрмитаж» и «Рига». Перестали умирать от истощения пациенты больниц и приютов. На московских окраинах торговцы выстроили огромные склады для товаров и провизии. На улицах появились лоточные рынки, всюду сновали коробейники.

Наступило время нехватки особняков для заселения огромного советского хозяйства. Все министерства и ведомства переехали в белокаменную, а размещать их было негде. Особняк с музеем фарфора оказался лакомым кусочком и предназначался под курсы марксизма-ленинизма Российской коммунистической партии. Алексею Викуловичу стало ясно, что музею и частным жильцам там не быть. Особняк Морозова был предназначен к выселению. Произошло это событие летом 1929 года. Комиссия «по разгрузке» Москвы выделила уже старому, одинокому Алексею Викуловичу десятиметровую пустующую комнату с окнами в коридор в коммунальной квартире на Покровке в доме 27. Морозова уволили с должности помощника смотрителя музея, и в 73 года он опять остался без средств к существованию.

Коллекцию Алексея Викуловича уполномоченные московских властей погрузили на три грузовика и отвезли в заброшенную церковь усадьбы Кусково. Охрану власти не выставили, а ключи от бывшего храма выдали Морозову. Несмотря на преклонный возраст, Морозов ежедневно посещал и охранял свое собрание. Кропотливо и настойчиво он пытался восстановить утраченные каталоги.

В квартире на Покровке жильцы приняли старика с любовью. Из вещей Морозов перевез лишь старый французский чемодан из прошлой жизни. Обустройством жилища Алексея Викуловича занялись соседи. Столовая посуда, кухонные принадлежности, примус, фитильная машина «Греу», шведская мясорубка, постельное белье с новыми полотенцами, занавески, люстра на пять рожков, ковер, кровать с тумбой, стол и старинный шкаф преобразили комнату. Жилище стало теплым и уютным. Общими усилиями была водружена буржуйка и выведена на улицу труба. По поводу заселения нового жильца в огромном коридоре коммуналки накрыли праздничный стол. Алексей Викулович расплакался и поблагодарил соседей за спасение.

Оставшийся без пропитания, загнанный в угол Морозов обратился к Луначарскому о назначении пенсии. Совершенно неожиданно почтальон принес положительный ответ: Алексею Викуловичу выделили минимальную пенсию советского служащего в 25 рублей. В знак уважения к великому собирателю ему торжественно вручили постоянный пропуск в Дом ученых, где бесплатно подавали чай. Этим знаком внимания Морозов очень гордился.

После многочисленных обращений Морозова в Кремль в американской оранжерее усадьбы Кусково в 1932 году, наконец-то открыли Государственный музей фарфора. Все экспозиции из временного хранилища в храме перенесли в оранжерею. Алексей Викулович вместе с сотрудниками музея с увлечением занялся изготовлением витрин и размещением фарфора. Собранию каждого завода-изготовителя отвели отдельный зал.

6 декабря 1934 года Москва провожала в последний путь урну с прахом Сергея Мироновича Кирова. Транспорт не работал. 77-летний Алексей Викулович, так и не дождавшись трамвая, пошел пешком из усадьбы Кусково на Покровку. Путь был долгий, и он простудился, тяжело заболел и тихо скончался на руках своих соседей. «Моя судьба неразрывно связана с моими собраниями, я ими жил, в них был смысл моего существования…», – написал Алексей Викулович Морозов в своем дневнике.

* * *

Послесловие.

– Морозовская детская клиническая больница работает по сей день и продолжает лечить детей.

– Дом № 21 Алексея Морозова по Подсосенскому переулку жив и поныне, реставрирован и находится в отличном состоянии. Балкон второго этажа поддерживают статуи атлантов. Под сводом крыши виден герб Морозовых. Потрясает своей изысканностью внутреннее убранство, созданное Михаилом Врубелем.

– Во дворе сохранился одноэтажный дом Сергея Морозова. Он бездарно надстроен тремя этажами и находится в упадке. В трех комнатах первого этажа работает детская художественная студия. Старообрядческая молельня, пристроенная к дому слева, заброшена. Огромный сад, конюшни и другие постройки усадьбы не сохранились. В январе 1922 года Введенский переулок, названный в честь действующего храма Введения в Барантах, переименован в Подсосенский.

– Коллекция фарфора Алексея Викуловича Морозова, одна из лучших в мире, экспонируется в Государственном музее фарфора в Кусково. Каталоги Морозова изданы советскими издательствами и доступны читателю.

– Собрание икон хранится в Оружейной палате Кремля.

– Полотна Врубеля, украшавшие особняк Морозова, выставлены в Третьяковской галерее.

– Квартира № 28 по улице Покровке, д. 27 (дом Дмитрия Боткина), где провел последние годы жизни Морозов, добротно отреставрирована в 1990-х годах. Сохранилась парадная лестница из белого мрамора. В квартире расположен Культурный центр с камерным залом, книжным магазином и китайской чайной.

P.S. Большое спасибо авторам дневников и научных статей о семье Морозовых, которыми я постоянно пользовался во время написания повести.

Отдельная благодарность сотрудникам:

– Фонда ветеранов армии и флота (особняк Алексея Викуловича Морозова в Подсосенском переулке, д. 21);

– музея фарфора в Кусково.

– Культурного центра на Покровке, д. 27;

– музея Абрамцево;

– детской художественной студии (особняк Сергея Викуловича Морозова в Подсосенском переулке, д. 21).

Рассказы

Веники

Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

Русская пословица

Марк вылез из жгучей сауны, прыгнул в прохладную воду и замахнулся на сто метров брассом. Плавать Марк не умел. Он купался. Но, как и все плохие пловцы, признаваться себе в этом не желал и считал свой стиль идеальным. Водные процедуры прервала дежурная по бассейну, вызвав адвоката к телефону. Марк пробурчал что-то невнятное и стал карабкаться по скользкой, неудобной лестнице.

– Марк Аркадьевич, добрый вечер. Это Матвеев, помните такого?

Звонок был некстати. Стоять в шлепанцах у стойки администратора было холодно и мокро, а с носа предательски капало в трубку телефонного аппарата.

– Да, да, слушаю вас, что-то срочное?

Марк вспомнил министерского мужика в серьезных чинах, которому помогал в свое время. Нюансы забылись, но Матвеев остался на свободе и при должности. Это в памяти осталось.

– Марк, у меня всегда все срочное и очень важное. Я часто не беспокою. Как у вас дела?

– У меня с носа капает, Валерий Сергеевич, прямо в трубку.

– Имя отчество помните, чертовски приятно. Насморк? Будем лечить. Вы нам нужны здоровенький.

– Я не шучу, вы меня из воды вытащили.

– Не из сауны, это уже хорошо.

– Нет, из бассейна, но если телефон заглохнет, знайте, это по вашей вине.

– Марк, я вам гарантирую полную компенсацию и за испорченный телефон, и за потерянное время… У моего товарища проходит обыск. Без вас он не отобьется, сломается. Жена его звонила, кричала, что муж на грани, может сорваться. Надо его успокоить и помочь чем сможете.

– Натворил-то что ваш товарищ?

– Это боевой товарищ… Вы понимаете меня?

– Да, это уже теплее. Так что же натворил ваш боевой?

– Веники, Марк Аркадьевич, веники!

– Валерий Сергеевич, я вас уважаю, но вениками не занимаюсь, уже давно перешел на пылесос, – пытался отшутиться адвокат.

– Веники, товарищ адвокат, посерьезнее будут, чем любые штучки-дрючки, но разговор не о том. Гонорар ваш я помню и его удваиваю. Адрес будете записывать?

– Диктуйте, Валерий Сергеевич.

* * *

Обыск был в самом разгаре. Поговорить с подозреваемым и прояснить ситуацию не удавалось. Не зная фабулы, войти в дело невозможно. Улучив момент, когда следователя на кухне не было, Марк подошел к хозяину квартиры:

– Я адвокат, Марк Сорин. Меня просил подъехать Матвеев.

– Да, да, я все уже понял, спасибо, а то мне, знаете ли, совсем неуютно одному. Зовут меня Семен, Семен Борисович Липко, хотя знакомиться предпочел бы в другом месте.

– Коротко, фабулу, что вам инкриминируют? Что от вас хотят услышать? Выл ли допрос? Что вы успели сказать? Что ищут, и чем нам грозит находка?

– С утра приехали на завод, я там начальником АХО[8]8
  Административно-хозяйственный отдел.


[Закрыть] работаю, вскрыли холодные амбары на территории и стали пересчитывать веники…

– Я думал, Матвеев шутит…

– Не шутит ваш Матвеев, потом объясню, если дадут. Короче, вениками началось, похоже, ими и закончится. Нам надо поговорить, товарищ адвокат, иначе вы не сможете оценить ситуацию.

– Хорошо, вас понял… вызываем скорую. Минут через 15 у вас начинается приступ. Немного прижало…

– Товарищ следователь, прошу принять срочные меры, моему клиенту плохо! – Марк повысил голос.

Бригада скорой прибыла минут через сорок. Появилась возможность поговорить обстоятельно.

– Марк, трагизм в том, что я жулик и к великому сожалению крупный. Но я ни секунды не собираюсь сидеть, вы это должны усечь с первого дня нашего знакомства…

– Семен Борисович, пользуясь вашей терминологией, я усек. Но бросаться на амбразуру не всегда хорошо, успокойтесь, иногда надо поискать выход и ключ. Давайте к делу. Из-за чего сыр бор?

– Года три назад к нам на завод «Маяк» загнали по разнарядке из министерства штук пятьсот веников. Пять вязанок по сто штук. Их сгрузили в ангар, и уборщицы цехов и отделов стали их разбирать. Веники я сразу списал, чего на них любоваться, веники и веники. Где-то через недельку, поздравляя главбуха с днем рождения и визируя документы, я обнаружил, что веников по накладным было не пятьсот, а пятнадцать тысяч! Бухгалтерия даже не икнула и все проплатила. Для них это не сумма. Расходный материал прибыл и был списан, что шум поднимать? Веник он и в Африке веник! Меня никто бы и не понял. Ну, видел какие-то бумажки! Как видел, так и забыл…

– В какую цену веники тогда были?

– Как и сейчас, два рубля с копейками за штуку. После очередного совещания в министерстве Матвеев попросил меня задержаться. Сказал пару дежурных фраз и всучил толстый конверт. Мол, премия тебе, Семен, за ратный труд. Премия, так премия, взял с превеликим удовольствием. Вот и все. Простая схема, товарищ адвокат.

– Больше конвертов не было?

– Как не было? Дальше – больше. Это со схемой все, а злоключения продолжались. Шло по нарастающей. Каждый квартал поступало ко мне от пятнадцати до двадцати пяти тысяч веников, которые я и в глаза не видел.

– Их совсем не привозили?

– Привозили вязанок по пять, семь в год, но кто их считал? Кому охота веники перебирать, да к тому же списанные с бухучета?

– Вы один получали премиальные?

– Нет, конечно, Матвеев договорился со многими хозяйственниками на предприятиях, всех я не знаю, но человек пятнадцать в моей записной книжке есть. Мы на переподготовке в подмосковном доме отдыха перезнакомились, там и Матвеев был, речь толкал… Что-то про победу социалистической собственности над капиталом.

Марк судорожно начал складывать и умножать. Цифры прыгали в голове, наскакивая одна на другую. Даже прикидочные результаты настораживали, сумма хищения вырисовывалась в полтора миллиона рублей в год. А за три года и считать не хотелось[9]9
  Новый автомобиль «Жигули» (ВАЗ 21011) в годы развитого социализма стоил 5300 рублей, а проезд в трамвае – три копейки.


[Закрыть].

От «высшей» математики у дотошного адвоката свело правое плечо и шею. Цифры зашкаливали[10]10
  Хищение на сумму свыше 10 000 рублей считалось в те годы особо крупным.


[Закрыть].

– Марк, что с вами? – Семен поднял брови.

– Занимался криминальной арифметикой.

– И как результаты?

– Да… сбился со счета, – ушел от ответа адвокат.

Ложь во спасение была необходима: Липко должен быть вменяем и по возможности уравновешен.

– Семен Борисович, где ваша записная книжка? Ее нашли, изъяли?

– Книжка в кармане. Меня не обыскивали.

– Вырвите странички с телефонами коллег из дома отдыха… Все до одной. Что вы успели сказать следователям?

– Нес всякую чушь, может, что и сболтнул лишнего. Но допроса не было, так что отказаться не сложно.

Разговор адвоката и клиента проходил полушепотом в присутствии бригады скорой. Доктора, разинув рты, слушали двух странных мужиков и пытались хоть как-то обследовать больного. В эту секунду на кухне появилась жена Липко. Улучшив момент, она неспешно, с достоинством подошла к столу и положила увесистый конверт в черный чехол врачебного тонометра. Медики как по команде отвернулись и стали собираться.

– А укольчик? – пошутил Семен.

Врачи остроты не поняли и потянулись к сумке с красным крестом.

– Семен Борисович, поговорить нам в ближайшее время будет сложно, посему вырабатываем тактику зашиты. Когда и сколько привозили веников на предприятие, вы точно не помните. Ни с кем о поставках не договаривались. Расходный инвентарь присылали по разнарядке. Веников для работы хватало, претензий к поставщикам не было. На заводе у вас много других вопросов, и вениками вы занимались постольку-поскольку. Если очная ставка с Матвеевым, то никаких личных договоренностей с ним не было. Точка. Денег ни у кого никогда не брали, да никто и не предлагал. Точка. Это инструктаж на день, два, потом я подтянусь. Сегодня, завтра могут не пустить к вам под разными предлогами. Давление будет жестким – держитесь!

Семена увезли к следователю. Марк поехал следом, но на допрос его не пустили.

* * *

– Валерий Сергеевич, почему встреча с адвокатом в министерстве? Огласки не боитесь?

– Уважаемый Марк Аркадьевич, мне прятаться не от кого. Весь на виду, открыт для людей. Мы патриоты, причем честные и неподкупные. Ведь так?

– Ну… в целом, так.

– Именно так! На том и стоим, а вы… огласка! Какая огласка? Мне нечего скрывать от народа и партии!

– Валерий Сергеевич, давайте закончим официальную часть и покурим где-нибудь в коридоре.

Они вышли из кабинета и спустились в столовую на первом этаже. Матвеев перешел на громкий шепот:

– Хрен им, мой дорогой адвокат, хрен и все! – он задрал манжет и показал увесистый кукиш.

– Вы о ком?

– Сами знаете о ком. Пусть сами живут на эту зарплату, а мы не будем…

– К чему эти выпады, Валерий Сергеевич?

– К тому что у них ни-че-го на нас нет! Веники – пустое место, нелепица, вздор! Никто ничего ни у кого не крал. Стерлись венички и все… Ис-тре-па-лись!

– Валерий Сергеевич, тактику защиты я понял, согласен с ней полностью. Но ее надо довести до логического конца. Много свидетелей, много предприятий, и на каждом, как я понял, есть ваш «боевой» товарищ. Всех нужно услышать. Слова нужные сказать. Поддержат ли они ваш оптимизм? Задержать кого-то могут, а в изоляции думается по-другому. Не переведут ли стрелки на вас?

– Марк, вы же серьезный человек. С друзьями, как понимаете, я встречаться сейчас не могу, вся надежда на вас!

Закончив фразу на подъеме, Матвеев пододвинул к краю стола красную папку с толстым конвертом внутри. После чего в один присест выпил стакан компота из сухофруктов, в котором сиротливо плавала сушеная груша.

– Валерий Сергеевич, сейчас обговорим тактику вашего поведения на допросе, затем я начну беседовать с каждым из ваших «боевых» друзей. Мне нужны их телефоны и машина с водителем. Это сегодня. Завтра – хороший товаровед по хозяйственным расходным материалам. Через три дня – толковый бухгалтер и небольшая съемная квартира в центре, лучше на 1-м этаже.

Матвеев внимательно выслушал и, как послушный школьник, все скрупулезно записал. Встал, пожал Сорину руку и вышел. Адвокат остался изучать пустой граненый стакан, на дне которого лежала скрюченная никому не нужная груша.

* * *

На черной блестящей волге Марк Аркадьевич Сорин подъезжал к драному бетонному забору на юге Москвы. Одна из многочисленных дыр в заборе оказалась проходной фабрики «Вымпел». Директор с журналом «Огонек» в руке стоял у входа по стойке смирно. При появлении адвоката он согнулся и пошел винтом, то обгоняя, то пропуская его вперед, всем своим видом выказывая учтивость и почтение гостю. Движение закончилось у длинного производственного корпуса, из разбитых окон которого валил дым. Покружив по узким и грязным коридорам, они, наконец, добрались до шикарной резной двери из мореного дуба. Директор пригласил Марка в кабинет.

Стол прогибался от яств и ярких бутылок. Готовился пир.

– Я вас вынужден разочаровать, Бернард Сильвестрович, вы не угадали. Ни пить, ни есть мы не будем. За стол спасибо. Через час я должен уехать. И беседовать мы будем не здесь. Я видел уличную курилку для рабочих. Мы можем там поговорить часок? Без посторонних… Возьмите с собой карандаш и блокнот.

Радушный хозяин выпрямился, нежно погладил запотевшую бутылку «посольской» водки и пулей выскочил на улицу.

– Бернард, вы уже в курсе событий? – Сорин боялся вторично не выговорить отчества клиента.

Директор сглотнул слюну и кивнул.

– Вас могут вызвать на допрос, возможны очные ставки. Мы должны определиться с вашим поведением на следствии.

Бернард мотнул головой и резко вскочил.

– Присаживайтесь, так удобнее, – предложил Марк.

Клиент присел, взял шариковую ручку, занес ее как дамоклов меч над полем битвы и приготовился писать.

– Адвоката на допрос свидетеля не пустят. Отбиваться будете один. Лучше меньше говорить и больше слушать. На вопросы постарайтесь отвечать уклончиво, мол, не помню. Расходные материалы не отслеживаю, на то они и расходные. Веники никогда не считал, много их очень. Как приходили на склад, так и уходили на производство. Скажете считать, буду считать, мы люди маленькие. И ошибиться можем. А если какие инструкции нарушил, извините, не по злому умыслу. Жестко отвечать только в двух случаях: никогда ни с Матвеевым, ни с кем другим о поставках веников не договаривался и денег ни у кого никогда не брал! – Марк сделал акцент на последней фразе. – Вы получаете зарплату в кассе фабрики два раза в месяц. Аванс и расчет. Все! Вы поняли меня?

Бернард, не проронив ни слова, поднялся со стула и вытер грубой, шершавой ладонью пот со лба.

– На вас могут давить, пугать… держитесь! Никто вам ничего плохого не сделает. Попугают и отпустят. Вы – свидетель.

Молчаливый директор впервые улыбнулся и недвусмысленно потянулся к бумажнику.

– Нет, нет, спасибо, все накладные расходы оплачены. Все нормально. Но реакция у вас, Бернард, правильная. После допроса позвоните мне, пожалуйста.

* * *

Завод «Знамя» жил своей размеренной производственной жизнью. Работа кипела в цехах и отделах. Рабочие и служащие с авоськами и пакетами тянулись в столовую за продовольственными наборами. На лавочках около гаража работал заводской «вещевой рынок». Возбужденные женщины в синих и белых рабочих халатах занимались обменом товаров, купленных по профкомовским талонам. При этом они, раскрасневшись, громко кричали и никакого внимания на прошедшего мимо главного инженера не обращали. Талоны на покупку вещей во времена дефицита были делом серьезным. Брали все подряд и без разбора. После чего, срывая голос, две-три недели обменивались друг с другом, доводя себя и товарок до полуобморочного состояния.

В своем кабинете главный инженер познакомил Марка с начальником АХО. Распорядился подать две чашки чая и демонстративно вышел. Хозяйственник, здоровенный мужик под два метра, поставил стул напротив Марка и уселся, расставив широко ноги.

– Говорят, вы вениками интересуетесь, господин хороший? Несолидно как-то. Может че надо? Так мы мигом…

– Вы, верно, не поняли, я не следователь. Я адвокат. Помочь приехал, допросы…

– Мы мужики простые, нам че следователь, че не следователь – все одно. Помощи не надо, сами с усами. А венички, че венички… вон берите, сколько хотите. У нас и березовые есть… для баньки. Или вас только для мусора интересуют, пол мести… Нас не трожь, зачем людёв пугать, пуганые мы.

Клиент прервал разговор на полуслове и, громко топая, вышел в коридор.

* * *

К комбинату «Звезда» на Мстиславке Сорин подъехал после обеда. Солнце жарило нещадно. Толстые зеленые мухи облюбовали скульптурную группу из чугуна, выставленную у проходной. На мощной бетонной основе два парня с распростертыми объятьями встречали девушку в воздушном платье. Она с лучезарной улыбкой неслась им навстречу, держа в вытянутой руке крупную птицу. Какое отношение эта чугунная тройка имела к комбинату сухих смесей можно было только гадать.

На проходной Марка никто не встречал, но пропуск был заказан. Адвокат позвонил пару раз по внутреннему телефону, висящему на исписанной стене, и вышел на свежий воздух. Путь лежал мимо двух производственных корпусов, котельной и стенда передовиков соцсоревнования.

– Я ничего не знаю, я и вас не знаю и никого не знаю… я контуженный!

– Вы Сергей Петрович? – Успел вставить Сорин.

– Сергей – я, но больше ничего не помню, контузия… контузия, поэтому уходите, вы наверно ошиблись дверью… справка есть из диспансера!

– Сергей Петрович, нет проблем, я ухожу, ухожу. Но прежде чем я закрою дверь, должен сообщить, что у вас отличный способ защиты. Тактика верная, вот так, точно так себя и ведите на допросе. До свидания!

– Что ж мы тут совсем лохи? Не переживайте, так и будет. Матвееву привет… А справка? Справка есть, настоящая, вы не сомневайтесь.

* * *

НПО «Факел» встретило нас колонной автобусов, выстроившихся вдоль забора. Детишек увозили в пионерлагерь. Пересменок.

– Здорово, – подумал Марк, разглядывая озабоченные лица молодых, красивых мамочек, – мне бы своего двоечника засунуть в такой лагерь на пару смен. Надо Матвеева попросить.

Рядом с плакатом первого пионерского отряда стоял холеный мужик лет пятидесяти в красном пионерском галстуке.

– Ребяток провожаю на вторую смену. Вы Сорин? Марк Аркадьевич? По номерам узнал, «Волга» из нашего гаража. Рад, очень рад.

Директор пригласил Марка в микроавтобус и устроил занятную экскурсию по огромной территории предприятия. Минут через 20 автобус притормозил у крохотного деревянного строения.

– Для народа, исключительно для трудового народа выстроили. Как там у Высоцкого: «Сажу, копоть смыл под душем, съел холодного язя…» Вот такая у нас банька. Я слышал, вы Высоцким увлекаетесь, так у нас и песенки его есть, включим, обязательно включим, и массажик…

– Борис Александрович, может, спутали меня с кем, я не ревизор, я адвокат по щекотливым вопросам…

– Да ничего мы не спутали, Марк Аркадьевич, друзья Матвеева – наши друзья. Да и дело хорошее делаете, нужное и ах какое полезное! Так что без вас никуда. Проходите, гостем будете.