Текст книги "Медвежья пасть. Адвокатские истории"

Когда-то Слава считал себя хорошим человеком, настоящим мужчиной, баловнем судьбы, но оказалось, что он был таковым только благодаря жене. Слава был сильным, только когда Марина стояла у него за спиной. А без нее он никто, пустое место. И своим признанием он собственноручно подписал смертный приговор. При этом наивно полагал, что поступает правильно. Он всегда считал себя честным и правдивым и только сейчас осознал, как заблуждался. Правда оказалась отнюдь не так хороша, мало того, выяснилось, что правда иногда убивает. К сожалению, понял это он слишком поздно.

С женщинами он больше не встречался. Иногда он думал: «Может, я давно уже импотент?» Хотел проверить это на практике, но как только позволял себе даже подумать о другой женщине, в памяти возникали одни и те же слова: «Я умираю из-за тебя!»

Смутное время
^{(историческая повесть)}

Прекрасным солнечным январским утром 1914 года высокий, статный, мануфактур-советник Алексей Викулович Морозов, выглядевший словно персонаж с обложки модного французского журнала, подъехал в изысканной английской карете к детской городской больнице на Мытной. Волосы его были нафабрены, усы искусно закручены, руки ухожены, а на брюках не было ни единой морщинки.

Прекрасная соболиная шуба подчеркивала высокий статус прибывшего. У ворот его встречал главный врач и друг Тимофей Петрович Краснобаев в длинном белоснежном халате и пальто с горностаем, небрежно наброшенном на плечи. Товарищи обнялись. Дружба их зародилась десять лет назад, когда хозяин Орехово-Зуевской мануфактуры подыскивал опытного врача для организации детской больницы. Тимофей Петрович, прекрасный детский хирург, показался промышленнику человеком смышленым и расторопным. Краснобаев воспринял идею бесплатной детской больницы на ура и сразу включился в дело. Врачебных нюансов и медицинских потребностей строящейся больницы Морозов не знал, поэтому главным советником архитекторов и строителей с первого дня стал Тимофей Петрович. Деньги – огромную сумму в 400 000 рублей на строительство клиники – завещал Алексею отец, Викула Саввович. Еще в 1904 году Алексей Викулович обратился к московскому городскому голове с просьбой о строительстве бесплатной больницы: «Имею честь просить Ваше Сиятельство довести до сведения городской думы, что из сумм, завещанных родителем моим, мануфактур-советником Викулой Саввовичем Морозовым на благотворительные дела, я имею пожертвовать капитал в размере 400 000 рублей серебром на устройство в г. Москве новой детской больницы на следующих главнейших основаниях: больница должна носить имя моего покойного родителя, половина жертвуемого капитала в 200 000 рублей предназначается для возведения зданий и оборудования больницы, другая половина капитала должна идти на содержание коек. Вольница должна служить удовлетворению нужд бедных жителей города Москвы, и потому лечение в ней должно быть бесплатным. На должность главного врача детской больницы назначается старший врач больницы св. Владимира – Тимофей Петрович Краснобаев».

Поскольку начинание было хорошее, городская дума среагировала скоро, и пожертвование было принято. Архитектором назначили известного зодчего, Иллариона Шица, а Тимофея Петровича отправили в Европу изучать оснащение детских клиник. Посетил Краснобаев итальянских, швейцарских и немецких детских врачей, изучил их опыт. С самого начала строительных работ Краснобаев и Морозов много дней проводили на стройке и сдружились. В Москве лютовали корь, коклюш и дифтерит. Детская смертность от инфекций была огромная. Рабочие трудились в три смены, и в 1908 году были открыты первые инфекционные корпуса. Вольных деток прямо от ворот дежурный фельдшер разводил по разным корпусам и изолировал в боксах. В 1910 году Алексей Викулович с помощью брата Сергея, который выделил десять карет с лошадьми, создал отделение детской неотложной помощи. Первую бесплатную скорую помощь в России. Их сестра Наденька организовала службу сестер милосердия, которые бесплатно дежурили по ночам с тяжело больными детьми.

* * *

Основатель династии Морозовых, крепостной крестьянин помещика Рюмина Савва Васильевич Морозов, накопив необходимую сумму, выкупил себя в начале XIX века. Став свободным человеком, дед Алексея Викуловича взял в аренду у своего бывшего помещика часть земли на правом берегу Клязьмы в местечке Никольское, где впоследствии обосновал знаменитую мануфактуру. Савва Васильевич задался целью освободить страну от господства иностранцев в производстве хлопчатобумажных тканей.

Англичане и немцы работали на своих ткацких машинах и из американского хлопка делали текстиль, завладев всем рынком России. Савва Васильевич решил освободиться в первую очередь от монополии на сырье. Будучи мудрым и расторопным купцом, он посетил Хиву и Бухару. Теплый климат этих мест вполне подходил для разведения хлопка. Морозов раздобыл семена и уже вторично прибыл к ханам на поклон. Заранее выкупив весь урожай, Савва уговорил их сеять хлопок. Первые кипы с хлопком сырцом и коконами Савва Васильевич с сыновьями на собственных плечах таскали до караванных троп. Далее сопровождали арбы с лошадьми и верблюжьи караваны до железной дороги в Саратове или до порта Астрахани. Морозовы начали переработку хлопка на своей первой ручной ткацкой фабрике. Все договоры с англичанами и немцами были расторгнуты. Дело пошло.

* * *

Морозным октябрем 1917 года к ювелирному салону на Беднарской улице в центре Варшавы подъехал двухместный экипаж. Из экипажа вышел элегантный мужчина в черном, с объемным свертком в руках. Вслед за ним появилась изящная пани с черной вуалью на лице. Пара быстро поднялась по ступенькам и скрылась за дверьми ювелирного салона. Вечерними посетителями ювелирного салона были Лукаш Потоцкий с женой Ядвигой, прекрасной блондинкой лет тридцати, с задумчивыми голубыми глазами. Небольшой прямой носик украшал улыбающееся милое лицо, которое источало только положительные эмоции. Черная бархатная приталенная шубка на кроличьем меху с песцовой накидкой подчеркивала стройную фигуру. Неповторимая женщина. Лукаш был сер и невзрачен, на его застывшем лице, имевшем плутоватое выражение, беспрестанно бегали живые маленькие глазки, а поднятые к вискам короткие брови словно предупреждали о властолюбии их владельца.

Потоцкий подошел к прилавку и, не спуская взгляд с Марка, ювелира, развернул свою поклажу. Под многочисленными веревками и лоскутами синего бархата оказались изящные каминные часы «Луи Бреге» из серого мрамора с голубыми прожилками. На вынесенном на циферблат анкере находились два каратных рубина. Переднюю стенку часов под циферблатом украшал четырехкаратный темно-вишневый рубин в золотой оправе. Лукаш приступил к длительному и нудному рассказу о судьбе старых часов и об уникальных рубинах из далекой Бирмы. Марк остановил красноречивого посетителя и предложил испить китайский чай со всевозможными заморскими сладостями. Пока помощники ювелира колдовали с заваркой чая, Ядвига повернулась лицом к старинному, много видевшему на своем веку трельяжу, достала из сумочки пудреницу и занялась своим макияжем.

Ювелир словно прилип к часам. Похоже, на все разговоры визитеров он не обращал никакого внимания, вооружившись толстой лупой и неотрывно изучая рубины.

– Часы придется оставить на два дня, – безапелляционно произнес Марк и продолжил, – вещь дорогая, требует экспертной оценки. Без заключения часовщиков и геммолога я не смогу продать ваши часики с уникальным камнем.

Потоцкий театрально изобразил на лице гримасу неудовольствия. Он молча достал из переднего кармана сюртука свою личную карточку и заводной ключ от часов и передал их ювелиру. После чего супруги раскланялись и вышли из магазина. Лукаш пришел в себя только на улице, он был утомлен и зол. Беспокойство его росло. Неудавшийся коробейник нервно зевнул, размял запястья рук и быстро пошел вперед, убедившись, что экипаж ожидает на том же месте.

– Милая, мы рискуем, нам лучше уехать и уехать сейчас же. Есть ночные поезда в Брест-Литовск и Москву. Мне этот Марк совсем не понравился…

– Лукашенька, нам надо подумать о сне, а не о бегстве. Ты мнителен, родной. Все нормально. В Бресте и уж тем более в Москве без денег делать нечего. Поедем домой, любимый. Тебя мучают угрызения совести еще до получения денег. Ты так удручен, будто ты не часы с камнем привез ювелиру, а пару изуродованных трупов. Успокойся, если эксперты и пронюхают истину, то нам вернут часы с извинениями. Вот и все.

Экипаж растворился в темноте варшавских улиц.

На другой день в семь часов утра сон супругов прервали агрессивные удары в дверь. Потоцкий проснулся и, не надевая халата, медленно в полной прострации поплелся ко входу. Ядвига обогнала мужа, добежала до двери и, не произнеся ни слова, открыла ее.

В квартиру медленно, словно нехотя, вошли тучный полицмейстер, участковый пристав и два унтер офицера корпуса жандармов. Начался обыск. Лицо Ядвиги Владиславовны стало бледное как мел, она судорожно передвигалась из комнаты в комнату, помогая жандармам укладывать коробки с изъятыми вещами. В конце следственного действия Потоцких усадили в кресла с рекомендацией с них не вставать без острой необходимости.

Далее последовали малоприятные допросы в участке и очная ставка с ювелиром. Супругов обвиняли в умышленном мошенничестве с драгоценными камнями. В частности, за попытку выдать поделочный камень шпинель за драгоценные и дорогостоящие рубины из Бирмы.

Лукаш и Ядвига приготовились к аресту. Но супругам повезло. Участковому приставу, проводящему дознание, совершенно не хотелось связываться в это революционное время с арестантами. Кормить их было нечем, а платить из своего кармана он не собирался. Да и не до мошенников было в октябре 1917 года. С Потоцких получили отпечатки пальцев, избрали им меру пресечения – подписку о невыезде из Варшавы – и отпустили на все четыре стороны.

Обезумевшие от неожиданной удачи, супруги рванули на вокзал и в этот же день уехали в Москву. В Москве Лукаш без особого труда устроился на работу в подотдел грузовых перевозок Московской железной дороги. Супругам выделили комнату в семейном общежитии недалеко от Белорусского вокзала. Потоцкая с подачи мужа скупала у проводников западных направлений польскую помаду и пудру. Ядвига оказалась шустрой торгашкой. Женский туалет на углу Кузнецкого моста и Неглинной превратился в бойкую торговую точку.

* * *

После февральской революции Москва бурлила. Война с ее заботами неумолимо захватывала город, а многочисленные немецкие и еврейские погромы спокойствия жителям не добавляли. Даже внешний вид москвичей к октябрю 1917 года резко изменился. У мужчин появился неотъемлемый френч «а-ля Керенский», бриджи «а-ля Фош» и фуражки с гербами. Дамы расхаживали в модных черных платьях сестер милосердия с фантастически богатыми аксессуарами и украшениями. Пальцы «сестер» сверкали многочисленными кольцами с бриллиантами, а запястья – золотыми браслетами с разноцветными камнями. На груди красовались рубиновые кресты на платиновых цепочках. Среди публики, бездельно фланирующей по Кузнецком мосту и Петровке, встречались нищие студенты и гимназисты старших классов.

Время было тревожное. Ни одна подвода с продовольствием не могла безопасно проехать по Москве, грабежи и разбои стали обычным делом. Огромные очереди у магазинов шумели, а успокаивать их было некому. На заводах и фабриках бузили рабочие, требующие свободу, зарплату и пропитание. Забастовки с революционными манифестами добивали и без того худое московское хозяйство. Бесперебойно работали только театры: Художественный, Большой, Незлобенский (Центральный детский), Частная опера Мамонтова, которые ежедневно давали спектакли с аншлагами. В Театре Зимина (Театре оперетты) как ни в чем не бывало выступал кумир москвичей – Федор Иванович Шаляпин, а в Благородном собрании (Доме Союзов) шли турниры по французской борьбе.

С продовольствием в революционной Москве становилось все хуже и хуже. Гарантированная норма хлеба по рабочим карточкам составляла 150 граммов в день на человека, служащим полагалось 100 граммов. По сахарным талонам получали повидло и карамель, да и то крайне редко. Вместо мяса выдавали солонину, ту самую, из-за которой матросы на броненосце «Потемкин» начали заваруху. Хозяйки мечтали о подсолнечном масле. Наступили страшные, голодные годы.

* * *

Мир Алексея Викуловича был пестр и многогранен. Светские развлечения он предпочитал шумному кутежу. Заядлый балетоман, поклонник театра и живописи, меценат. Ну а страсть, которой была подчинена вся его жизнь, – это коллекционирование фарфора и икон. К началу двадцатого века сорокалетний Морозов охладел к семейному бизнесу и после долгих раздумий и терзаний решил отойти от текстильных мануфактур. Имея в распоряжении огромное наследство, он с энергией и свойственным ему упорством начал заниматься собирательством. Любимая сестра Надежда так описывала брата: «…Это человек культурный, тонкого ума, острослов, любивший женское общество, хотя сам неженатый. Алексей очень любил исследовательскую работу, больше чем занятия коммерцией…»

Родовой дом Морозова во Введенском переулке с любовью и талантом создал Франц-Альберт Шехтель. Главным украшением дома стали атланты, поддерживающие балкон второго этажа и вензель с витиеватой буквой «М» под сводами крыши. Морозов долго подыскивал архитектора. Авангардный Шехтель пугал заказчика. Алексей Викулович предложил маэстро выполнить заказ в классическом стиле, но Франц настаивал на английской неоготике. Сразу договориться не удалось. Через пару недель все успокоились, страсти улеглись и мужчины поладили.

Ни одному зодчему не удавалось создать столько домов в белокаменной. Удивительный немец построил свою «маленькую» Москву. Усадьбы Рябушинского, Кузнецова, Ярославский вокзал, МХАТ – это лишь несколько ярких творений архитектора.

Дождливым июньским днем карета Михаила Врубеля подъехала к воротам усадьбы. Морозов давно дружил с легендарным «творцом русского модерна». Раньше, во время совместного посещения оперы, он попросил Михаила провести внутреннюю отделку особняка во Введенском переулке.

– Мишель, я так рад, так рад, давно жду… Самовар уже два раза грели. Как самочувствие?

– Спасибо, Алеша. Выли осложнения, но сейчас все нормально. Я справился. Теперь работать приехал, тебя навестить.

– Ты сразу к делу, узнаю хватку Врубеля. Давай чайку сначала изопьем. Проходи в столовую, дорогой гость. Все давно накрыто.

– Спасибо, дружище, работу предложил. Что затеял? Зачем позвал? Не чай же с пампушками пить?

– Михаил Александрович, хочу все переделать во внутреннем убранстве дома. Не по мне все. Коллекция фарфора разрослась, выставлять ее негде, да и глазу скучно. Гостиные, столовые и коридоры радовать должны.

– Как тебя развеселить, Алеша? Ты только намекни, все для тебя сделаю.

– Я знаю, Мишель, что тебя всегда интересовала тема Фауста, ты мне много раз рассказывал о Гете. Панно, нет… создашь два больших панно на эту тему и расположишь их в интерьере первого этажа.

– Алеша, это интересно. Коридоры, гостиную и прихожую предлагаю погрузить в тайну и старину. Все исполню в дереве. Резную лестницу сделаем из мореного дуба, а фигуры демонов из красного дерева разбросаем по всему дому. Рядом с лестницей – камин с изразцами. Изразцы вылеплю сам, рисунок – что-то с райскими птицами, цвет – кобальт. Синий с белым на печах хорошо играет. Интерьеры коридоров будем делать в загадочном египетском стиле. Все эскизы пришлю через две недели, а потом начну работать. Не обижайся, если не угожу, я свои работы не переделываю – ты знаешь.

– Мишель, ты такую красоту в Абрамцеве сотворил, что меня все устаивает заранее. Ты талант, ну а кто же с гениями спорит? Нам надо подумать о коллекции фарфора. Ты же знаешь, я собиратель. Фарфор притягивает меня с молодости. Теперь у меня тысячи предметов.

– Я слышал, Алеша, что у твоей сестры Наденьки муж тоже фарфором занимается? Это что у вас, семейное увлечение?

– Да, мой зять Матвей Кузнецов – фарфоровый король. Но он не коллекционер, он промышленник. Уже давно владеет Дулевским фарфоровым заводом. Недавно расширился и выкупил фабрику Гарднера у последней владелицы вместе с фабричными моделями, формами и образцами рисунков. Я ему очень обязан, Матвей – мой первый помощник в приобретении русского фарфора.

На втором этаже, Мишель, я хочу выстроить большие витрины красного дерева и в них разместить собрание. На отдельных стеллажах поставлю русский фарфор со времен Елизаветы Петровны и до сегодняшнего, Императорского.

Нужно что-то решать со светом. Внутренняя поверхность сервизов и ваз Императорского завода покрыта сусальным золотом, это выглядит празднично, если правильно осветить. Луч можно направить сверху. Боковая подсветка важна для сюжетной росписи посуды фабрики Гарднера.

Подносы, чаши и вазы Попова изобилуют талантливыми портретами царских особ – здесь нужен яркий, фронтальный свет. Это всего лишь мои мечты, Михаил Александрович, а их воплощение – в твоих талантливых руках.

– Да, Алеша, я все понял и записал. Проекты витрин я за неделю, другую набросаю, а в работу отдам Павлу Шмидту – он лучший краснодеревщик в Москве, поставляет мебель двору его Императорского Величества.

– Свои пожелания, Мишель, я высказал, больше добавлять ничего не буду.

– Завтра же начинаю искать помощников, Алеша, и со следующей недели – к работе.

– Мишель, хочу с тобой поделиться своим секретом. Мечтаю создать музей фарфора. Посему в этом доме все будет подчинено интересам коллекции, ее пополнению и лучшему размещению. Я перееду на первый этаж, в квартиру Егорова, все равно там столуюсь. Да, чуть не забыл, у меня есть интересные иконы, от отца и деда достались. Размести их, пожалуйста, в моих комнатах – мне с ними уютно и тепло.

Алексей Морозов стал известен в России прежде всего своим уникальным собранием русского фарфора и икон. Каждый предмет этой коллекции приобретался осмысленно и хранился с любовью.

* * *

Усадьба Абрамцево, принадлежащая покровителю искусств Савве Ивановичу Мамонтову, встречала гостей разлапистыми ивами и прудом, заросшим камышом. Многочисленные постройки, разбросанные по всей территории, проектировались постояльцами Абрамцево: мастером русского пейзажа Василием Поленовым и признанным былинным живописцем Виктором Васнецовым. Скромные гостиные усадебных домов украшали жанровые фигуры известного еврейского скульптора Марка Антокольского. На всех стенах особняка были вывешены картины друзей хозяина усадьбы – прославленного русского портретиста Валентина Серова и знаменитого реалиста Ильи Репина.

Лето входило в свои права, светило солнце, едва пробившаяся трава уже создала изумрудный газон. Мамонтов, владелец Частной русской оперы, давал у себя в усадьбе предпремьерный показ балета «Сольвейг». Зрителей собралось много. Публика прогуливалась по парку в ожидании постановщика, модного балетмейстера Павла Петрова. На изящной лавочке из фигурного чугуна и ореха беседовали Михаил Врубель, художник представления, и Алексей Морозов. Они прибыли вместе. Предметом их бурного общения были чудесные декорации к спектаклю, выставленные здесь же в парке на импровизированной сцене. Высокий, стройный, с орлиным профилем Врубель выглядел усталым. Его эмоциональное напряжение напоминало о недавно пережитой душевной болезни.

Стемнело. К сцене потянулись музыканты и дирижер. Зажгли светильники, началось действо. Алексей Викулович наслаждался пластичными движениями танцовщиц. Его взгляд то и дело соскальзывал на изящную, улыбчивую балерину в голубом парике. Девушка танцевала в образе принцессы. Казалось, одно легкое движение руки – и она вспорхнет над сценой. Воздушное, облегающее платье добавляло ярких красок ее обворожительному телу. Морозов не мог оторвать глаз от танцовщицы. После спектакля немного сконфуженный Алексей Викулович попросил хозяина усадьбы представить его блистательной солистке. Обычно спокойные, потухшие глаза Морозова сверкали. Алексей Викулович влюбился.

* * *

Танцовщица Ирочка Аркадьева уже час находилась в гостях в московском особняке Алексея Морозова. Девушка сидела притихшая и немного обескураженная. Картины Врубеля в огромных дубовых рамах давили на нее. Хозяин кружил вокруг своей гостьи и все рассказывал, рассказывал…

В конце концов Морозов успокоился и пригласил девушку к столу. Алексей Викулович никак не мог налюбоваться на юную танцовщицу. Как ухаживать за дамами, он основательно подзабыл. Высокий, красивый и очень тактичный Морозов не мог не понравиться Ирочке. Она протянула ему руку. Алексей подошел к ней и с несвойственной ему пылкостью поцеловал возлюбленную.

Чувство оказалось взаимным. Теперь они всегда были вместе. Спектакли с ее участием Морозов от начала до конца выстаивал в кулисе и любовался своей «принцессой». Ирочка переехала в дом во Введенском переулке.

В свободные от репетиций и представлений дни Морозов и его спутница направлялись в Абрамцево. Их вдохновляли эти места. По дороге заехали в Хотьково. Хотьковский женский монастырь расположился на высоком холме и издали выделялся кобальтовыми куполами. Глубокие зеленые глаза неожиданно молодой матушки настоятельницы глядели живо и приветливо. Надвратная церковь с золотой луковкой и мозаичной иконой над входом была бесподобна. Белокаменная кирпичная кладка сводов трапезной освещалась узкими арочными окнами с изумительными витражными узорами. Ледяной шестиметровый подклет под трапезной обдавал прихожан холодом и мраком.

Начитанный Алексей Викулович за обедом рассказывал об истории края. Ирочка смотрела на него с восхищением. В стенах монастыря ощущались умиротворение и радость бытия.

Следующая остановка – подземный Гефсиманский-Черниговский скит, расположенный в пяти верстах от Хотькова. Сначала появился хор. Затем гостей окружили монахи и проводили в подземные молельные залы. Дрожащий свет лампад, падающий на древние иконы, потеки на стенах, старые захоронения навевали тоску и уныние. Морозова здесь привечали. Он пару раз заезжал в это загадочное место, делал пожертвования монахам на строительство купели и оборудование святого источника. Жители окрестных сел круглый год набирали воду из местного родника и верили в его чудотворную силу.

Купив в монастырской лавке медовуху и квас, влюбленные сели в английскую карету с Морозовским вензелем и направились в Абрамцево.

При въезде в усадьбу на скамейке из разноцветных изразцов собственного производства восседал Михаил Врубель.

– Обживаешь свое творение, Мишель?

– Алеша, рад вас видеть. Надеюсь, вы остановитесь в моем доме. Без гостей дни текут удивительно однообразно. Савва Иванович не дождался вас и уехал в управление железной дороги. Все обитатели нашей «берлоги» завтра дают в вашу честь костюмированный бал с танцами и шампанским. Надеюсь, твоя спутница поразит всех своей грацией.

– Спасибо, наше дорогое талантище, ты даже из лавки умудрился сотворить произведение искусства.

– Алеша, приглашаю вас утром в гончарную мастерскую. Леплю изразцы для камина… все покажу, ничего не утаю.

Вечер был необыкновенный. Листья могучих каштанов и вязов застыли в воздухе. В безоблачном небе звезды горели алмазами. Через коротко подстриженные кусты боярышника был виден белый настил сцены, на котором расположились музыканты. Раздались первые звуки оркестра.

Вал удался на славу. Все было устроено на лужайке перед дачей Поленовых. Лица гостей скрывали незамысловатые маски зверей и птиц. Ирочка Аркадьева оказалась в центре внимания. Всех очаровала пластика балерины. Движение руки начиналось с мягкой волны в плече, которая через локоть плавно скользила к запястью и с необыкновенным изяществом проходила через каждую фалангу пальцев. После каждого танца общество устраивало ей овации. Морозов был горд за возлюбленную и, скрываясь за маской тигра, млел от удовольствия.

Судьба впервые вмешалась в его сердечные дела. Алексей Викулович любил Ирочку, но с предложением медлил. Он боялся… боялся всех и всего. Что он мог предложить женщине в это смутное, нестабильное время? Морозов отчетливо понимал, что в любой момент может оказаться на улице без средств к существованию. И это в лучшем случае. Иметь на руках семью он позволить себе не мог. Ответственность за будущее давила на него.

Ирочка, не дождавшись предложения, в скором времени вышла замуж за известного антрепренера, а Морозов загрустил и засел за каталоги.

* * *

Во дворе усадьбы в Введенском переулке стоял одноэтажный дом брата Алексея Морозова – Сергея Викуловича Морозова – с пристроенной старообрядческой молельней. От семейного дела он был далек, а в обществе скучал. Сергей Викулович увлекался лошадьми, охотой и рыбалкой в своем подмосковном имении Желябино. Беззаботную жизнь Сергея обеспечивали проценты с отцовского наследства. Так и жили два брата холостяка в соседних домах богатой городской усадьбы.

Свахи уже давно проложили тропку к домам братьев. Алексея сводницы растормошить не смогли – слишком тот был увлечен своей коллекцией. А вот Сергей Викулович клюнул и согласился на знакомство с юной 17-летней девицей Зинаидой Григорьевной Зиминой, дочерью богородского купца второй гильдии, старообрядца. Морозовы тоже блюли устои старой веры: носили большие бороды, ели только своими ложками и никогда не курили. Сергею понравилась скромная девушка-ребенок.

Зина была небольшого роста, ее обольстительная фигура с тонкой талией и не по годам округлыми бедрами завораживала мужчин. Девушка в черном кружевном платье с белой лентой на поясе выглядела празднично. Приятное, загорелое лицо с приподнятыми бровями и чуть вздернутым носиком выражало удивление. Кроткий взгляд огромных серых глаз говорил о скромности и послушании. Коса, туго сплетенная из шелковистых коричневых волос, смотрелась нарядно. Радостная улыбка то и дело появлялась на ее пухлых, влажных губах.

Семья Морозовых не одобряла всей этой любовной сумятицы. Приняли Зину плохо, считали ее «безродной разводкой», что впоследствии сыграло свою печальную роль в супружестве. Зина невзлюбила Сергея, который не вступился за нее, и уже через год ушла из дома. Да не просто ушла, а вышла замуж за дядьку Сергея Викуловича – Савву Тимофеевича Морозова.

Савва еще год назад на венчании племянника приметил чудесную девочку. Одновременно со своими коммерческими победами он одержал скандальную победу и на любовном фронте. В те времена развод в России православием не одобрялся, а для старообрядцев это была и вовсе беда. Однако Савва пошел на скандал и громкий судебный процесс. Не испугался семейного позора и материнского проклятья. Свадьба состоялась. Молодая жена перессорила всех Морозовых. В семье старообрядцев такие события не приветствовались. Москва начала двадцатого века долго судачила по этому поводу. Оскорбленный Сергей Викулович уехал на всю зиму в свое подмосковное имение.

Сразу после второго замужества Зинаида резко переменилась. Из тихой девчушки она превратилась во властную, надменную, честолюбивую хозяйку дома Саввы Тимофеевича. Умная, но до крайности амбиционная женщина, она баловала свое тщеславие старым известным купеческим способом – обожала и приобретала предметы роскоши. Хваткая, с надменным взглядом, комплексующая из-за своего низкого происхождения, вся увешанная золотом и жемчугами, Зинаида Григорьевна блистала в обществе. Хозяйка дома из кожи вон лезла, пытаясь превратить свой особняк в модный московский салон. Один за другим она затевала вечера, балы и званные обеды. Морозов потворствовал всем ее прихотям. Повышенное внимание на приемах хозяйка уделяла молодому красавцу, офицеру генштаба Александру Рейнботу, за которого после смерти мужа вышла замуж в третий раз.

* * *

На момент Октябрьской революции шестидесятилетний холостяк Алексей Викулович Морозов проживал в особняке, заполненном фарфором и иконами. Сергей и Алексей продолжали заниматься своими делами и столоваться у любезнейшего управляющего Василия Егорова.

Отец Василия, Филипп Сергеевич Егоров, был купцом средней руки и прибыл в Москву с женой и сыном на заработки в середине XIX века. Егоровы имели суконную лавку на Хитровом рынке. Проживали рядом – на Яузских воротах, в доходном доме Валуевой.

Филипп Сергеевич, человек дальновидный, принял твердое решение дать сыну приличное образование. Мальчика отдали в четвертую мужскую гимназию на Покровке. Парень учился слабо, но учение закончил с аттестатом и похвальным листом. В старших классах Василий увлекся театром и не пропускал ни одной премьеры. Ночами приходилось дежурить в очередях за билетами на стоячие места в «райке». Актерских талантов у юноши не было, зато руки были золотые. Отцовская лавка держалась на нем. Все мастерил и ремонтировал качественно и скоро, а театр так и оставался пределом его мечтаний.

Как-то в городской газете, вывешенной в кинотеатре «Колизей», он увидел большое объявление. Искали рабочего сцены в Благородное собрание, расположенное недалеко от Кремля. Именно в этом зале и произошел казус, изменивший его дальнейшую жизнь.

После выступления известного итальянского тенора во время антракта в фойе затеяли фортепьянный дуэт на двух роялях. Концертмейстеры были готовы, а вот рояли стояли невпопад. Разноцветных красавцев стали сдвигать. У одного из инструментов сломалась задняя ножка, и он с грохотом рухнул на паркет. Это «громкое» происшествие вызвало живой интерес у чинно прогуливающейся, нарядной публики. Срочно вызвали рабочего театра, который не только проворно устранил все проблемы, но и мимоходом настроил рояль, подкрутив колки специальными щипцами. Невольным свидетелем театрального происшествия оказался Алексей Викулович, не пропускавший концертов заезжих знаменитостей. Расторопность и умение рабочего поразили его. Парень Морозову приглянулся. Через неделю Василий Егоров получил предложение и вышел на службу бригадиром-распорядителем усадьбы Морозовых во Введенском переулке.

* * *

Новым революционным властям было не до Морозовых. Видимо одолевали более важные проблемы. На особняк во Введенском никто не нападал и не грабил. Но в снабжении домочадцев продуктами и дровами произошли большие перемены. Продовольственные карточки Морозовым не выдали. Основным добытчиком в доме стал управляющий Егоров. Он вышел на работу в Московское топливное объединение и получил продовольственную карточку служащего с талонами на сахар.

Сослуживцем в МТО у Василия Егорова был молоденький студент Высшего технического училища Саша Вольфсон. Саша собирался жениться и вместо учебы зарабатывал на свадьбу и пропитание. Он прожужжал все уши коллеге про свою невесту: