Текст книги "Вилы"

Горнозаводский рейдер

Воскресенский завод породил двух вождей: крестьянского трибуна Григория Туманова и горнозаводского рейдера Ивана Грязнова. Рейдера в военном смысле, а не в криминальном.

Грязнов был купцом из Симбирска. Ему не повезло: он проторговался в пух и прах. Оставив дома семью, он подался за удачей в Башкирию, но и здесь тоже не пофартило. Толстосумы-компанейщики из милости приняли земляка приказчиком на свой Воскресенский завод. Иван Грязнов встретил пугачёвщину 48-летним лузером с бородой и плешью. В бунт и вскипела гневом его оскорблённая душа.

Едва с рудников Каргалы на заводы речки Тор нагрянули восставшие рудокопы, Грязнов воодушевился, быстро собрал на Воскресенке и Верхоторе отряд лиходеев и ринулся в свой первый рейд – по другим медным заводам компанейщиков. Мстить благодетелям за успех.

Крепость Табынск прикрывала Богоявленский завод, а крепость Зилаир – Преображенский. Но Грязнов взбунтовал заводских крестьян и бесстрашно взял заводы, а казачьи крепости, прижавшись к земле, отлежались за горами, не ввязываясь в драку. Первый рейд Грязнова переполошил все заводы в Башкирии. После пугачёвщины следователь Савва Маврин заключит, что приписные крестьяне, «как услышали жадную для них милость, сами, раззоряя многия помещиков своих заводы, явились к самозванцу и всё нужное, касающееся до артиллерии, привезли». Разбирая причины бунта, власть перевесит вину с себя-любимой на хозяев-кровопийц. Князь Голицын, спаситель Оренбурга, укажет в доношении: «жестокость, употребляемая заводчиками с крестьянами, возбудила их к ненависти против господ».

Восставшие крестьяне, овладевая ненавистными заводами, гасили огонь в печах, сжигали конторы, грузили в телеги пушки и везли их под Оренбург, где Пугачёв щедро ляпал печатью по листам указов, производя вожаков в полковники. От лапотных полковников Емельян и узнал о неистовом рейдере Грязнове и послал письмо мятежному конторщику Туманову на Воскресенку.

Устроив разгром на Богоявленском и Преображенском заводах, Грязнов отправился назад на Воскресенку и по пути взял пристань Стерлитамак, откуда, теряя треуголки, сбежали в Уфу два секунд-майора. На пристани рейдера перехватил Григорий Туманов. Он сообщил Грязнову, что государь призывает его пред свои светлые очи в Бёрды. Грязнов поехал под Оренбург.

В Бёрдах Пётр Фёдорыч поцеловал Ивана Грязнова, одарил офицерским камзолом, почти новым, лишь маненько простреленным в грудях, и подчинил Чике, Ваньке Зарубину. С Чикой Грязнов отправился под Уфу. Дорога от Оренбурга до Уфы проходила через Воскресенку, и Грязнов забрал с собой конторщика Туманова, своего товарища, и своих мужиков-лиходеев.

Заводские крестьяне шли за Грязновым, потому что верили, будто Пугачёв – царь. Крестьяне – не казаки, они на службу не ездили, в столицах не бывали. В их представлении царь – тот же мужик, только ему больше дано: за один присест съедает поросёнка, парится в бане цельный день. А Пугачёв на аппетит и здоровье не жаловался. Начальство говорило, что Пугачёв – клеймёный вор, а Пугачёв в ответ на это снимал шапку и, хохоча, показывал народу лицо: чистое, без клейма. Значит, врёт начальство. А Грязнов говорит правду и зовёт к воле от заводов.

Однако под Уфой Грязнову особенного дела не нашлось, и в декабре Чика послал рейдера на Челябу. Вместе с Тумановым Грязнов вышел в свой второй рейд. Сатка, Златоуст и два Кыштымских завода были уже в смятении. Они ждали самозванца и остановили работу. Дымы не мутили небес, охваченных холодными вишнёвыми зорями. Грязнов по-хозяйски забирал на заводах пушки и казну, вешал приказчиков и уходил дальше.

Крепости Чебаркуль и Коелга, а с ними и Кундравинская слобода, пошумели и сдались Ивану Грязнову, вздёрнув офицеров на виселицах. Грязнов осадил крепость Челябу. Однако Челяба не хотела сдаваться. Чтобы не терять времени в осаде, рейдер Грязнов двинулся в свой третий рейд – на север, к Екатеринбургу, на заводы Щелкунской дороги. И третий рейд оказался бесславным.

На Щелкунской дороге

Дорога из Кыштымских заводов в Екатеринбург в старину называлась Щелкунской, потому что проходила мимо весёлого озера Щелкун. На этой дороге стоял – и ныне стоит – Сысертский завод, а неподалёку от него – Полевской и Северский заводы.

Через полтора века после бунта их осветит волшебное зелёное солнце сказов Бажова, и станет ясно: эти заводы – сердце горнозаводского Урала. Что они скажут об Урале – то есть истина, аминь. Пугачёвщине эти заводы сказали «нет!».

Алексей Турчанинов, хозяин заводов, загодя велел приготовиться к обороне. Заводские лазутчики, напялив лисьи малахаи, шныряли по башкирским аулам, вызнавая новости. Рабочим запретили покидать посёлки, и смотрители трижды в день обходили все дома. Двери кабаков заколотили досками крест-накрест. Ненадёжных мужиков вызвали в конторы, где на них набросились дюжие молодцы, заковали в кандалы и запихали в подвалы. Надёжным мужикам раздали сабли. Приказчики руководили возведением защитных ледяных валов и установкой рогаток. Наконец, в январе заснеженные горы качнулись от гула: это на прудах взорвали лёд, огородив заводы полыньями. Всё было не зря.

4 февраля 1774 года по берегу сысертского пруда восемь сотен повстанцев Грязнова с криками и пальбой побежали в атаку и полезли на ледяные валы заводских укреплений. Три сотни рабочих отбивались врукопашную: кололи длинными пиками, сбрасывая врагов с ледяных скатов, отражали удары штыков ржавыми саблями. И приступ захлебнулся.

Вечером на затихшие валы слетелись снегири, они клевали капли крови, принимая их за осыпанную стрельбой рябину. Вьюжным утром Иван Грязнов увёл своё войско обратно под крепость Челябу. 8 февраля Челяба сдалась. Грязнов отгулял победу, опохмелился и снова пошёл на Сысерть.

По пути он свернул на Полевской и Северский заводы, которые сидели рядышком, словно два птенца в гнезде рудника Гумёшки. Рудник медной рудой питал Полевской завод, а железной рудой – Северский завод. Рабочие обоих заводов сбились в Петропавловском храме Полевского завода. Они решали, что им делать. Ведь мятежники погубят предприятия и оставят заводчан без хлеба. Стрелять в бунтовщиков? Но бунтовщики – братья. Такие же подневольные люди. В церкви гремел молебен. Литургия взывала к низкому февральскому небу: господи, надоумь, как быть?

Горнозаводская держава Урала, конечно, никогда не объявляла о своей независимости от крестьянской России. Но разная природа этих социумов впервые была высвечена огнём пугачёвских бомбардировок, и святые на Никольской горе обеспечили легитимность этой разницы

И тут с колокольни грянул набат. Люди ринулись из храма. С его паперти был виден взорванный заводской пруд. За прудом виднелась плоская гора. А на вершине горы до облаков стоял столб света, и в нём сияли три старца: апостолы Пётр и Павел, которым и был посвящён заводской храм, и сам Никола Угодник. Святые сошли с небес, чтобы сказать рабочим: коли, ребяты, ваше дело – работа, обороняйте свой завод.

Заводчане истолковали чудо именно так – и выкатили пушки на валы заводской крепости. Залпы картечи из колотого чугуна отбросили мятежников Грязнова назад на Щелкунскую дорогу. Крепостные рабочие стреляли по крепостным крестьянам, потому что заводы и пашни оказались разными мирами. Их разность для рабочих утвердило явление святых на горе, которая с тех пор называется Никольской.

Мятежники ушли к Сысертскому заводу и вновь осадили его 16 февраля. По глубоким сугробам они втащили орудия на Караульную гору, что взгорбилась прямо над заводской крепостью, и открыли огонь. Караульная гора колотила по заводу ядрами. Гранаты лопались на рудничных дворах, дырявили кровли над водобойными молотами, крушили деревянные колёса, раскачивали кирпичные туши печей. Завод дымил в бою, словно в работе.

Но пока Грязнов ходил в Челябу, из Екатеринбурга в Сысерть прибыла команда поручика Томилова – двадцать солдат. Рабочие, оборонявшие завод в одиночку, укрепились духом. Отбомбив завод, мятежники покатились со склона Караульной горы в атаку. Из амбразур бревенчатых куртин и бастионов заводской крепости вылезли железные дула мушкетов. Треща ружьями, солдаты и рабочие повалили ряды атакующих в снег. Грязнов был отбит. Три упрямых завода отстрелялись от бунта. А награду за стойкость потом получил тот, кто сбежал с поля боя, – заводчик Алексей Турчанинов.

Разозлённый Иван Грязнов по Щелкунской дороге ушёл из Сысерти в Челябу ни с чем. Он ещё вернётся к Пугачёву: в марте Пугачёв потребует, чтобы его рейдер приехал в Бёрды. Вместе с Емельяном Иванычем Грязнов пройдёт полдержавы – от оренбургского разгрома до казанского. И под Казанью он бесследно потеряется в круговерти сражения на Арском поле.

Меж двух цариц

Алексей Турчанинов стал богатым и знаменитым, хотя должен был носить суму нищеброда. Сейчас Турчанинова назвали бы гением пиара.

Всё началось на ярмарке в Иркутске. Соликамскому промышленнику Михаилу Турчанинову подвернулся беспризорник Алёшка Васильев. У малолетнего босяка было пять секунд, пока богач ищет в кошеле копейку на милостыню. И смышлёный мальчишка успел понравиться богачу. Это была главная пиар-победа, изменившая судьбу беспризорника.

Турчанинов увёз Алёшку с собой в Соликамск и пристроил бойкого мальца к делу. Алёшка рос летами и карьерой и к двадцати годам стал при благодетеле приказчиком. А у благодетеля была единственная дочь, давно засидевшаяся в девках. Михаил Турчанинов скоро умер, и приказчик Алексей женился на его дочери. На венчании он почтительно принял фамилию тестя – Турчанинов.

Алексей Турчанинов стал хозяином Троицкого медного завода на Каме. Однако превзойти пушками Демидовых, Строгановых и компанейщиков ему не светило. Тогда он пригласил заморских мастеров и открыл посудную фабрику, в XVIII веке это был очень выгодный бизнес. Тарелки Турчанинова, медные и модные, добрались до дворца. Они стали пиаром заводчика перед весёлой царицей Елизаветой, которую тарелки интересовали больше мортир. И когда государыня взялась раздаривать Урал, Турчанинов получил три казённых завода: Полевской, Северский и Сысертский.

Приватизации народ нашёл понятное объяснение. Ещё Татищев заложил на заводе Сысерть храм Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы. А народ зашептал, что царица Анна Иоанновна от своего полюбовника Бирона родила сынка Семёна. Злые вельможи хотели сгубить младенца, и царица укрыла его – отдала верному Турчанинову, и «на кормление» младенца подарила три завода. Но хилый царевич помер и был погребён в Сысерти у храма.

В легенде Турчанинов попал меж двух цариц, между Анной и Елизаветой, потому что обе они проводили приватизации заводов. Народ не понимал смысла приватизаций и придумывал сказочные объяснения. Сказка о тайном царевиче Турчанинова была из того же разряда, что и сказка о пистолетах, которые Демидов сладил царю Петру и за это получил Невьянский завод. Царю Петру – мужицкая причина для подарка: оружье. Царице Анне – бабская причина: дитё.

На самом же деле подаренные заводы разорились и прокормить хозяина уже не могли. Турчанинов перевёл на них своих мастеров с Камы, вложил деньги и возродил производство. Медную и железную руду поставлял рудник Гумёшки на Медной горе. Это там царила прекрасная и грозная Хозяйка, там цвёл дивный Каменный цветок. На заводах Турчанинов, гений пиара, опять угодил меж двух цариц: между земной Екатериной Великой и подземной Хозяйкой Медной горы.

Турчанинов первым понял, что малахит – не просто медная руда, а прекрасный поделочный камень, и на Северском заводе появилась камнерезная фабрика: это при ней в сказах Бажова работал Данила-мастер. Неведомый зелёный самоцвет заводчик привёз в столицу. Новая пиар-кампания Турчанинова сделала малахит главным самоцветом империи.

Рабочим Сысертских заводов было, за что ненавидеть хозяина. Ведь это их двужильный труд превращал медное самоварное золото в золото настоящее. Но было, и за что ценить. Поэтому в бунт рабочие заняли оборону, упрямо отбивая атаки мятежников Ивана Грязнова. Но рабочие спасали заводы, а не заводчика. Турчанинова с ними не было: он отсиделся на Троицком заводе. Однако после разгрома Пугачёва он в последний раз провёл пиар-кампанию, превознося себя как воина. И государыня за борьбу с пугачёвцами отблагодарила род Алексея Турчанинова дворянством. Гербом стала цапля, которая в одной лапе цепко держит камень.

Турчанинов упокоится в 1787 году в некрополе Александро-Невской лавры. Его надгробие с бюстом, плакальщицей и крылатым Хароном изваяет скульптор Иван Мартос – тот самый, что на Красной площади поставит памятник князю Пожарскому и гражданину Минину.

Дубинщина

В середине января отряды Ивана Грязнова стояли в крепости Чебаркуль. Сюда пришли два одичавших мужика в одёже из звериных шкур. Они пересекли завьюженные лесостепи на лыжах, подбитых бобрами. Это были крестьяне Лобов и Жернаков, вожаки Дубинщины – давнего уже бунта крестьян Далматовского монастыря. Десять лет беглые вожаки прятались от властей по урманам.

К середине XVIII века по всей державе от гнёта работ и поборов озверели и монастырские крестьяне, и заводские. Пётр III понял, что его пахари готовы жечь и заводы, и обители, и освободил мужиков от горнозаводской и монастырской барщины. Но Екатерина единым махом отменила все реформы супруга.

На Урале монастыри стали главными помещиками, а Далматовский оказался богаче всех. На обиду от Екатерины его крестьяне ответили «великим буйством». Рядом с обителью находилось большое село Николаевское. Зимой 1763 года здешние мужики схватили дубины и взашей прогнали хозяев-монахов. В селе мятежники учредили своё правительство: мирскую избу. Тут сели «выборные». Потом такой принцип самоуправления будет внедрять Пугачёв, организуя станичные избы в захваченных им селениях. Но это не казачий эксклюзив – это общий порядок организации общин, что казачьих, что крестьянских.

Коварные монахи призвали «выборных» на переговоры в обитель, а там скрутили руки, устроили «пристрастие» кнутами и бросили пленников в «запорные чуланы». Тогда вокруг Николаевского восстали все окрестные сёла. Но Далматовский монастырь умел драться. За 130 лет жизни он отбил немало башкирских приступов. Ещё в 1713 году, после пожаров, братия решила строить каменную цитадель «от огненного запаления». Строили её сорок лет – до 1754 года. Получился гибрид древнерусского кремля с Петропавловской крепостью-ретраншементом.

Над рекой Исеть поднялись две громады гранёных шатровых башен-столпов, как строили двести лет назад. А на другой стороне, полевой, вместо башен возвели два пятиугольных бастиона «с отверстиями по бокам» – с амбразурами. В одной крепости сошлись разные градостроительные эпохи. От «бунташного века» – зубцы «ласточкин хвост» и мрачные арки-печуры для «подошвенного боя», от эпохи «транжементов» – ворота посередине приземистых стен-куртин, а не в проездных башнях.

Дубинщина полгода держала монастырскую твердыню в осаде. Рядом с обителью стояли остроги с гарнизонами – Катайский, Шадринский, Колчеданский, – но офицеры побоялись вывести солдат на бой. Всю зиму обитель одиноко стыла на морозе, отстреливаясь из пушек, а вокруг горели костры бунтовщиков. Весной, когда просохли дороги, к монастырю прискакали драгуны Азовского полка и разметали отряды и караулы мятежников. Полторы сотни смутьянов угодили под кнуты. А вожаки Лобов и Жернаков, спасаясь от плахи, ушли в леса.

Забвение и пренебрежение хуже Дубинщины и пугачёвщины. В обители старца Далмата обрушились купола храмов, покосились сторожевые башни, осыпались «ласточкины хвосты» зубцов. Даже река ушла в сторону. Но крепость ещё держит оборону. Ещё можно успеть на подмогу. Было бы кому

Через десять лет вожаки Дубинщины услышали, что государь Пётр III воскрес, и заводские крестьяне захватывают заводы. Значит, Дубинщина продолжается. Вожаки выбрались из укрытия и в Чебаркуле отыскали атамана Грязнова. Атаман выслушал их и направил к Далматовскому монастырю отряд есаула Пестерева. Пушек для Прохора Пестерева у Ивана Грязнова не имелось. Грязнов велел есаулу за пушками заглянуть на Каменский завод, что находился неподалёку от Далматова.

Сто лет назад на речке Каменке рудознатцы Далматовской обители нашли руду. В 1682 году задымил домницами Железянский заводик монастыря. Монахи ковали себе косы и гвозди, а ещё меняли железо на пушнину у сибирских татар. Когда государь Пётр I приказал строить большие заводы, тобольский воевода не знал, с чего начать, и попросту отнял у обители рудоносную речку Каменку. На старом и надёжном месте, на готовой базе Железянского заводика, воевода заложил новый Каменский завод – первый из всех, что были на Урале.

Есаул Пестерев отправил на завод атамана Чира. Завод не работал, рабочие попрятались. Самоуверенный Чир велел своим крестьянам раздувать печи и лить пушки. Обжигаясь и матерясь, мужики с грехом пополам за две недели отлили для есаула 11 орудий. Получилось, что Каменский завод поднял руку на родителя.

Стены обители

Далматова обитель поняла: Дубинщина возвращается пугачёвщиной. Едва дошёл слух, что мятежники двинулись на монастырь, настоятель – архимандрит Иакинф – упал в санки и, свистя полозьями, улетел в Шадринский острог. Он бежал из каменной крепости обители в деревянную крепость острога, потому что, видно, верил не в бога и не в братию, а в начальство. Но шадринский комендант Кених свёл иерея со своего крыльца под локоток, любезно усадил в те же санки и отослал обратно. Однако Иакинф всё равно уехал из обители в Тобольск.

8 февраля 1774 года генерал Деколонг сдал Челябу полковнику Грязнову и отступил в Сибирь по Шадринской дороге. 11 февраля есаул Пестерев подошёл к Далматовской обители. У есаула был шанс разломать твердыню, пока Деколонг прорывается сквозь мятежи на дороге. Есаул начал крушить боевой дух монахов.

За стены монастыря полетели указы и манифесты самозванца. Мятежники кричали, что их полторы тысячи при 15 пушках. Кричали, что царь Пётр Фёдорыч уже взял Оренбург и Казань, Нижний Новгород и Москву, что вся Расея встала за государя, который дарует «крест и бороду». Будет и вам милость от царя, кричали мятежники монахам, если сдадитесь.

В монастыре укрылись не только монахи, но и беглые крестьянские богатеи во главе со старостой Игнатием Степаниным. Оборону возглавил экономический казначей Иван Заворотков, бывший секунд-майор. Обитель имела артиллерию: 14 пушек и два фальконета; командовал батареями секунд-майор Алексей Ижевский, которые за какие-то грехи был сослан в монастырь на послушание. Вооружёнными монахами руководил чернец Потап Зайков. Всего же на стены обители встали четыре сотни защитников.

На манифесты пугачёвцев злоязыкие монахи ответили своим посланием – подлинным эпистолярным шедевром, достойным письма запорожских казаков турецкому султану. Монахи сообщали: милостями обитель и от царицы осыпана преизрядно, так что благодарствуем за предложеньице. Ворота братия, конешно, откроет, но тока на то нужен государев указ из Петербурга, и пущай он будет не каракулями на мятом листе, как нынеча, а печатный, с красивой подписью своеручной, «с подобающей честью и славою». А что до бороды, писали дерзкие монахи, то у них в обители «бороды природныя у всякаго по человечеству имеются, растущие на ней власы по своей воле кто стрижёт, а иной отпущает, в том принуждения нет».

В Петре Фёдоровиче монахи усомнились: «помыслить ужасно, что покойному государю прежде чаемого общего воскресения из мёртвых одному воскреснуть»! Но ежели такое чудо всё же сотворилось, то ведь «тем воскресшим не понадобится ни царю престола своего, ни богатому имения своего» – Бог-то всем воздаст по вере. И почему государь всея Руси «только в одну Оренбургскую губернию вкрался»? Не иначе, как «Пётр Фёдорович» – просто «гнусная чучела» Емелька Пугачёв.

Шатровые башни обители чётко рисовались на стылой желтизне заката. Над селом Николаевским вырос целый лес дымовых столбов: мятежники расположились в селе на постой. Всю долгую зимнюю ночь по созвездиям гулял гул колоколов: братия молилась о спасении. 383 человека в храме приняли вторичную присягу государыне. Морозным утром 14 февраля бунтовщики пошли на приступ.

Они атаковали с той стороны, где в длинной низкой стене между бастионами располагались деревянные Святые ворота. Загрохотали пушки. В небо взмыли клубы пороховых выхлопов. Ядра, звеня, лупили по стенам. В тучах снежной пыли повалились вниз сбитые двухвостые зубцы. С башен пластами осыпалась белая штукатурка. Обитель из стрельниц тарахтела ружейной пальбой, амбразуры и печуры в подножиях стен отхаркивались ответным огнём. Колокольня гремела набатом.

Пушки бунтовщиков раскрошили Святые ворота, открывая доступ в крепость. Но уже багровел закат, и есаул Пестерев отложил штурм до утра. А к рассвету в проломе вырос свежий вал из мороженой земли и ломаного кирпича. Есаул велел наводить дымовую завесу, чтобы идти на приступ, но монастырские канониры выстрелами разнесли в щепу все крестьянские сани с горящим сеном. Мятежники и защитники сшиблись на валу в проломе под ярким солнцем врукопашную.

Монастырь защищал не только свои богатые амбары и сусеки. Он защищал храмы и гробницу святого Далмата, где на стене висели кольчуга и шлем старца, защищал библиотеку-древлехранилище и школу, ремесленные мастерские и аптекарские огороды. Грудой тел монахи перегородили вход и не пропустили бунтовщиков в обитель. Потом, в память о всех павших на этом рубеже, здесь будет воздвигнут надвратный храм.

Мятежники отступили от кровавых развалин, потеряв двести человек. Пестерев обложил непокорную обитель осадой. Три недели крестьянские пикеты стерегли монахов, вымещая ярость в коротких схватках, когда осаждённые делали вылазки.

23 февраля 1774 года истрёпанный отряд генерала Деколонга добрался до Шадринского острога. Отогревшись в казармах, солдаты замотали раны тряпками и вновь вышли на мороз – спасать монахов Далматова. Есаул Прохор Пестерев не стал дожидаться солдат. 1 марта, бросив четыре лопнувшие пушки, Пестерев увёл свою армию в бунтующие слободы Зауралья.