Текст книги "восемнадцать плюс"

Алексей Кащеев
восемнадцать плюс

Авторские отчисления от продажи книги будут переданы

благотворительному фонду «Русь сидящая»

Книга издается в авторской редакции

Составитель Елена Яковлева

Оформление обложки minamilk

Вступительная заметка – ответственное дело, и, разумеется, одним-единственным просмотром рукописи я не ограничился. При первом беглом чтении с экрана компьютера книжка Алексея Кащеева произвела на меня отрадное впечатление, при повторном, с бумаги – тоже, но задним числом я обратил внимание, что страниц с моей карандашной пометкой «минус» и «плюс/минус» больше, чем однозначно «плюсовых».

В ответ на эту бухгалтерию всякий мало-мальски искушенный в поэзии читатель тотчас вспомнит несколько звонких поэтических имен со сходным раскладом удач и промахов. Но я не стану испытывать здравую скромность А. Кащеева, ставя его по названному признаку в какой-либо блистательный ряд, а повторю общеизвестное: обаяние удачного произведения подсвечивает и менее впечатляющие опусы того же автора, если, конечно, и во взлетах, и в падениях ощутима его поэтическая личность. Так, впрочем, и в человеческих отношениях с их чересполосицей. Просто искусство как полигон идеального менее терпимо к промахам, но это к слову.

Стихотворения Кащеева не лирическая эссенция, а пространное повествование в рифму и без. Такая, восходящая к Слуцкому, подчеркнуто прозаическая манера позволяет в шутку анонсировать эти баллады:

Зачем одному из любовников, в случае разрыва, все бросить и ехать в Париж, на 12-ю линию Пигаль («второй вагон из центра и налево…»)?

Почему такого беспросветного юмора исполнены позывные мобильного телефона у одра смерти?

Какие навязчивые сновидения одолевают лирического героя?

Бояться ли медики смерти, с которой они вроде бы изо дня в день накоротке?

Обо всем этом и многом другом читатель узнает из книжки «18 +».

(Лев Лосев рассказывал, что держал в руках американское пособие по русскому языку с разбором пастернаковской «Зимней ночи»: Когда «мело по все земле»? Что «стояло на столе»? И т. п.) Я почему-то уверен, что умный и остроумный Алексей Кащеев не обидится на мой тон. Он ведь и сам, будто передразнивая Ходасевича, несколько на свой лад трактует тему губительного счастья падения с высоты:

 
Не разобьешься а всего лишь
сломаешь ногу в трех местах
два месяца и будто новый
ты будешь бегать и плясать
 

Или пародирует киплинговские мотивы в балладе «Военно-полевая хирургия» – о свихнувшемся институтском преподавателе:

 
я спал и слышал каждый четверг
сквозь чуткий студенческий сон
как он возбуждался при слове «война»
и как сокрушался он…
. . .
и встав без будильника в пять утра
он принимал фенибут
вот кого мы предъявим врагу
если на нас нападут
 

Странно, что мне, версификационному педанту и чистюле, в небрежностях стихов Кащеева видится некий шарм и стильное разгильдяйство!

И это не единственная уступка, на которую я пошел. Вроде бы, я не вчера решил для себя, что верлибр это – не по моей читательской части. Но обезоруживающий лиризм такого вот высказывания заставляет забыть о собственном решении:

 
в детстве ко мне прилетал голубь
я представлял что он говорит
покорми меня
детектив Леша
капитан Леша
каратист Леша
кем я еще там себя представлял
я просил у мамы хлебные крошки
клал их на ржавый гнутый карниз
голубь клевал и потом улетал
голубь был рыжим
мне было пять
теперь все участники этих событий умерли
даже хлеб изменился
если голубь вновь прилетит как он меня узнает
я ведь не стал капитаном
не стал каратистом
что я ему скажу
 

Название «18 +», в числе прочего, дает знать, что перед нами стихи для взрослых. Жаль, если какие-нибудь простаки родители отнесутся к этому предостережению всерьез! Было бы совсем неплохо, если бы эта книжка попала в руки неглупых и незлых подростков. Матерной бранью нынешнее «младое племя» не удивишь, а с нравственностью в книжке все благополучно на зависть. Причем именно в самом обиходном и человечном смысле.

Вообще, человечность – вполне подходящий ключ к обаянию лирики Алексея Кащеева. Кроме того, пафосу его стихов, при всей их демонстративной безалаберности, присуща нешуточная внутренняя дисциплина, и даже можно разобрать слова не очень торжественной, будто наспех произнесенной присяги:

 
что у меня можно отнять
кроме любви и долга?
как хорошо что ничего не отнять…
 

И еще:

 
не знаю точно как любить друг друга
в стране воюющей от севера до юга
но видимо почаще целоваться
и не бояться…
 

Сергей Гандлевский

Алексей Кащеев создает стихи, построенные на двойной трансформации: порой ироническом, а чаще гротескном остранении бытового начала, а затем на трагическом преобразовании первичного снижения. Получается движение от нейтрального центра вниз, и сразу же высоко вверх. В этом смысле вспоминается Лидия Гинзбург, говорившая про Анну Ахматову: «Она думает, что Олейников – шутка, что вообще так шутят».

Опыт лирического (так и хочется назвать его трагифарсовым) героя Кащеева в немалой степени связан с одновременной принадлежностью субъекта говорения к миру и выключенности из него. Внешние реакции могут быть подобны общепринятым, затаенная же рефлексия заставляет видеть за кулисами выморочного мироздания грозное, не поддающееся формальной логике инобытие.

Данила Давыдов

Стихи Алексея Кащеева путешествуют по карте экстремальных человеческих эмоций – от внезапно накатывающей сентиментальности до убийственной иронии, от страха до восторга. Впрочем, в самый нужный момент Кащеев, нейрохирург по профессии, умеет психологически отстраниться и, пользуясь эмоциями как инструментами, «сделать» текст, придать ему завершенность. Вам понравятся эти стихи, если вас интересует человеческий характер в поэзии.

Лев Оборин

элегия

 
в тот вечер когда ты мне отдалась
шел мелкий снег
сосед с огромным лабрадором
гулял в снегу
хоккейная коробка
привычно освещалась фонарем
и женщина с почтамта
герань пошла выкидывать
герань
стояла около помойки
и умирала
вот и мы умрем, —
привычно мне подумалось а после
мы выпили вина и спали рядом
и с этих пор живем с тобой вдвоем
все эти ваши таинства любви
боюсь не существуют потому что
их слишком трудоемко объяснять
шел мелкий снег и превращался в грязь
мы шли домой я был слегка бухим
в тот вечер когда ты мне отдалась
Россия аннексировала Крым
той ночью был салют и мы с тобою
лежали рядом
будто бы салют
был в нашу честь
когда кругом стреляют
конечно холостыми это даже
влюбленным создает уют
мы толком и не слышали салют
с тех пор прошло три года если вкратце
не знаю точно как любить друг друга
в стране воюющей от севера до юга
но видимо почаще целоваться
и не бояться
 

«мой прадед был артиллеристом…»

Алексею Панову

 
мой прадед был артиллеристом
с крыши ныне снесенной гостиницы
его расчет сбивал неистово
самолеты бомбившие столицу
от прадеда остались игральные карты
десятки медалей и автографы тогдашних писателей
теперь я пользуюсь кредитной картой
одного из банков страны-неприятеля
 
 
мой прадед хотел погибнуть за Родину
он был характером строг десятка не робкого
так говорила прабабушка вроде бы
он умер от рака
кажется
левого легкого
 
 
с медалей Сталин щурится взглядом пижона
когда я лезу в сервант протирать пыль
как будто не Сталин убил сколько-то там миллионов
как будто не прадед мой а я победил
 
 
я боюсь смерти не знаю молитвы
в армию я не пойду упаси боже
кто сейчас помнит день Куликовской битвы
все победы забудут
и эту тоже
 
 
но когда в местах где по его желанию
стреляла в небо зенитка снарядом советской кройки
в тех местах где стояло могучее здание
а теперь леса бесконечной стройки
в тех местах проходя по грязным ступеням
я поднимаю голову в небо синее
 
 
потому что мой прадед выжил за это мгновение
потому что меня назвали его именем
 

клиника

 
Иванов говорит: «У меня ничего не болит»,
А вот Петров имеет зеленый вид,
Только Сидоров просто лежит. Молчит.
 
 
Иванова мы выпишем. Он поедет домой,
Подарит коньяк, обнимет детей с женой,
И пойдет работать в свой офис, счастливый такой.
 
 
А вот Петрова мы не выпишем, нет,
Дадим ему капель каких, чтобы жил сто лет.
Через неделю домой. Суета сует.
 
 
Только Сидоров нами теперь забыт.
Перед ним расступаются пробки, солнце горит.
Посмотри скорее, вон он свободный летит.
 

военно-полевая хирургия

 
если на нас нападут
мы развернем госпиталь
будем там ампутировать
руки и ноги бойцам
будем вскрывать черепа
и удалять гематомы
станем мы по кусочкам
кости лица собирать
 
 
если осколок внедрился
в полость брюшную солдата
или в грудную полость
или же в малый таз
на перевязочном пункте
его вынимать не вздумай
просто перевяжи
и по этапу отправь
 
 
если по нам стрельнут
ракетой «земля-земля»
мы достанем адреналин
и расчехлим скальпеля
будем работать по двадцать часов
ведь наш противник хитер
а в коротких паузах
будем ебать медсестер
 
 
помню была у меня одна
в городе Пенджикент
сиськи арбузы крепкий зад
муж выпивающий мент
помню как в госпитале полевом
скинув халат в траву
я покрывал ее как бык
кроет телку в хлеву
 
 
сестры думают лишь о бойцах
даже когда их ебут
вот чем мы ответим врагу
если на нас нападут
 
 
так говорил переживший Афган
Африку и Чечню
трижды контуженный препод наш
я спал на последнем ряду
я спал и слышал каждый четверг
сквозь чуткий студенческий сон
как он возбуждался при слове «война»
и как сокрушался он
 
 
что больше не нужен госпиталям
скальпель его старика
что если уж ебнут ракетой по нам
то сразу наверняка
 
 
а после приняв у студентов зачет
он с невозможной тоской
клал бутылку «Охоты» в карман
и отправлялся домой
 
 
снилось ему что несут опять
раненых в лазарет
снилась сисястая медсестра
и ее на гражданке мент
 
 
и встав без будильника в пять утра
он принимал фенибут
вот кого мы предъявим врагу
если на нас нападут
 

«в тот вечер мы кого-то победили…»

 
в тот вечер мы кого-то победили
кричали все кричал со всеми я
когда забили нашим я схватился
за голову как будто это мяч
шептал пиздец держался за макушку
но вот Аршавин вдарил по мячу
и два-один кричали мы с Митяем
 
 
ну а когда забили наши третий
я не кричал я встал как будто я
тостующий
торжествовал я молча
 
 
в тот вечер мы кого-то победили
гудели под окном автомобили
и я кричал «Россия! Рос-си-я!»
кричали все
кричал со всеми я
я выпил водки мне тогда казалось
что я люблю Россию я люблю
буквально каждую березку и травинку
и я кричал «Россия-чемпион!»
 
 
я в школе был ужасным футболистом
когда я мяч пытался отбивать
то все смеялись ставили в ворота
но и в воротах я стоять не мог
 
 
я пропускал в другой метался угол
не мог отбить и подавать не мог
когда играли с параллельным классом
то я сказал что ногу потянул
 
 
я в школе был убогим футболистом
но этой ночью я любил футбол
пускай спустя неделю нам с позором
пришлось покинуть тот чемпионат
 
 
потом мы шли с тобою мимо парка
мы шли домой и я тебя держал
за руку ты меня держала
поскольку я шатался так мы шли
мы встретили нетрезвого мужчину
в другой бы раз его я обошел
но был он с триколором не сдержавшись
я прокричал «Россия – чемпион!»
 
 
мы проходили по микрорайону
шумели листья пахло шашлыком
и я любил российскую команду
едва ли не сильнее чем тебя
 

«Я пил Главспирттрест я пил Смирнов…»

 
Я пил Главспирттрест я пил Смирнов.
В Твери наливался настойкой гадкой,
Я пил куда-то пропавший Тинькофф
И вечно зеленую «Балтику-девятку»,
Я пил граппу, вино и портвейн,
Я пил перцовку, закусывая салом,
Я пил с теми, с кем пил Евгений Рейн,
И с теми, кого уже не стало.
Я хлебал ракию, я тянул Малибу,
Я хлестал коктейль за семнадцать баксов,
Я ставил бутылку на ржавую трубу
Одной из улиц Красноярска,
Я наливался спиртом, разбавленным физраствором,
Я жрал неизвестный напиток на букву «бэ»,
Напившись виски, я пел сам с собою хором
(Лучше всего выходили песни «Любэ»),
Я пил в одиночестве, пил с пожарником,
Бухал с мрачным санитаром Димой,
Я пил с пограничником и с алтарником,
С любимой женщиной и с нелюбимой,
Я запивал соком, заедал салатом,
По утрам глотал холодную вкусную воду,
Я мучился тошнотой, воображая себя солдатом,
Боящимся тягот, но все же идущим в пехоту,
В пьяном виде я летал в самолете,
Писал стихи, разговаривал со своим котом,
Играл в бильярд, спал за столом на работе, —
Но ни разу, ни разу не думал о том,
Что, когда покинет душа моя бренное тело
И явится ангел с блокнотом, сквозь чьи-то всхлипы
Он спросит меня не о том, что я в жизни сделал,
А только о том, сколько и с кем я выпил.
 

«пока я таскал на себе свой нелегкий крест…»

Анне Цветковой

 
пока я таскал на себе свой нелегкий крест
глотал транквилизаторы и менял партнерш
катался по миру в поисках неизвестно каких чудес
мечтал утопиться сорваться с горы наткнуться на нож
 
 
так вот пока я тратил себя на это
видел в кошмарах покойников и диких зверей
один еврей-эмигрант с кафедры биохимии
Массачусетского университета
синтезировал в пробирке психически здоровых людей
 
 
эти бляди оказались устойчивы к стрессу
у них отсутствовали гены
обуславливающие душевную боль
они посещали крестный ход пятничную молитву и мессу
и без проблем метаболизировали алкоголь
 
 
у них оказались способности к стартапам
и получению взятки
им легко давали кредиты под шесть процентов годовых
ученые тщательно изучали их сексуальные повадки
и обнаружили полное отсутствие таковых
 
 
постепенно ситуация вышла из-под контроля
некоторые особи сбежали вырвавшись из оков
стали плодиться бесполым путем на воле
быстро создали политическую партию мудаков
 
 
их представители довели сумасшедших
до полной прострации
показав им нецелесообразность различной хуйни
путем перепоста картинок и тщательной дезинформации
им удалось убедить что в мире существуют только они
 
 
пока я мечтал что меня кто-то ждет и ищет
пока я игнорировал действительность и бухал
эти бляди ели исключительно здоровую пищу
и через день посещали спортивный зал
 
 
и вот теперь когда я смотрю в оба
когда я осознал где проблема а где хуйня
оказалось что этих блядей мало того что – много
так они еще и значительно лучше меня
 

«ох и боюсь я смерти ох и боюсь…»

 
ох и боюсь я смерти ох и боюсь
оттого я слежу за собой и хожу в бассейн
оттого из себя изгоняю всякую грусть
изгоняю лень
 
 
для того я к блядям не хожу и воздержан от
всеразличных шалостей разных опасных грехов
а когда я пью то на утро не пью и вот
оттого здоров
 
 
но она все равно караулит меня кругом
в самолете сажусь у прохода она у окна
прихожу в магазин за батоном и молоком
а на кассе она
 
 
обнимаю жену отвернувшуюся к стене
и предчувствую это совсем не моя жена
а когда перестраиваюсь на шоссе
в левом зеркале вижу она
 
 
перестань таиться баба ты или кто
выгни спинку намылься дай я тебе полью
повернись лицом я с тобою сто лет знаком
я тебя люблю
 

«здесь мы поссорились…»

 
здесь мы поссорились
я помню ты ушла
наверное поехала к отелю
а я остался вышел из музея
и стал бродить куда глаза глядели
 
 
так и сейчас
в Париже есть где сесть
но совершенно нечего поесть
гудят сирены негры отдыхают
и Сена мимо них проистекает
и я иду куда глаза глядят
 
 
в тот день мы были в Лувре посреди
очередной бессчетной галереи
висела неприметная картина
огромный лев старается сожрать
какого-то библейского героя
 
 
и этот лев был страшен пасть его
была наполнена десятками клыков
глаза его различные размером
на разном уровне торчали посреди
свирепой морды грива развевалась
и бицепсы и трицепсы на лапах
изображали дьявольскую силу
его всего от ярости своей
перекосило
 
 
художник восемнадцатого века
и человека плохо рисовал
не то что льва
 
 
вот так и я не знал как передать
свою тоску поэтому пошел
по длинной улице от центра удаляясь
я долго шел и наконец пришел
на эту запыленную площадку
где и теперь валяются собаки
и дети бегают и бабушки сидят
и воробьи воркуют по-французски
 
 
сегодня
когда ты моя жена
я говорю тебе не знаю точно
что с нами станет кто из нас кого
покинет первым
но пускай второй
сюда приедет если это я
то знаю адрес если это ты
то запиши чтоб сэкономить время
двенадцатая линия Пигаль
второй вагон из центра и налево
 

«говорят для того чтобы не фрустрировать…»

 
говорят для того чтобы не фрустрировать
нужно качественно мимикрировать
или уверенно симулировать
но лучше всего – эмигрировать
 
 
потому что уже совершенно ясно
 
 
лучше не расходовать сил напрасно
а уехать это быть непричастным
 
 
просто и сравнительно безопасно
 
 
проведем очень беглый опрос
 
 
та ли это страна? не она
тот ли это народ? не тот
 
 
хочешь тут жить до скончания лет? нет
чуешь, что скоро настанет пизда? да
 
 
так говорят самые достойные лица
с ними трудно не согласиться
 
 
история преподала нам много уроков
важно не где а как и зачем ты жил
помнишь что об этом сказал Набоков?
я тоже не помню но что-то же он говорил
 
 
вот и я беспокоюсь что завтра будет со мною
но гораздо сильнее меня беспокоит иное
 
 
с детства ко мне прилетает какая-то птица
то ли лазоревка то ли такая синица
с желтыми крыльями синим пятном на голове
летом она поджидает меня в траве
зимой сидит на веточке возле окна
я не могу понять для чего она
не поет не ищет себе подружки
не подлетает к кормушке
не стучит в окошко
не боится соседской кошки
не стареет хотя мне уже под тридцать
в общем ведет себя не так как положено птице
 
 
это не пошлый журавль с крыши сельпо
это не ворон Эдгара Аллана По
это что-то другое я точно знаю
меня беспокоит почему она прилетает
 
 
словом либо
я слишком сентиментален
к запаху цвету звуку
либо пока
недостаточно сильно
мне заломили руку
 

«в тот год мы жили очень бедно…»

 
в тот год мы жили очень бедно
едва сводя концы с концами
не ели мяса мы совсем
а помидоры с огурцами
соседка с дачи привозила
не то Любовь не то Людмила
 
 
теперь я много больше ем
 
 
теперь я ем такие штуки
не снились в девяносто первом
все эти стейки эти суши
и эта пицца
ты послушай
я думал «птица» а не «пицца»
о суши я совсем не знал
а ныне ем и то и это
и в ресторане
ты послушай
мне сливки мальчик подавал
и чаевые без проблем
я оставлял ему в стакане
 
 
теперь я много больше ем
жужжали мухи птицы пели
и оседлав свои качели
я ждал что мама принесет
ну да конечно принесет
душистой жесткой карамели
 
 
сосал я эту карамель
и грани кислые во рту
напоминали мне апрель
где я тебя похороню
 
 
я знал что это барбарис
и он растаявший во рту
символизировал все то
что я позднее обрету
 

«вошь платяная и вошь лобковая…»

 
вошь платяная и вошь лобковая
ждали меня в поликлинике детской
вошь платяная была суровая
лобковая вошь мне казалась мерзкой
 
 
мы приходили в начале девятого
не было в холле тогда ни души
было на стенках много плакатов
однако меня привлекали вши
 
 
тиф убивает гласили плакаты
Боже спаси нас сирых убогих
не столько от пули тюрьмы и разврата
сколько от этих членистоногих
 
 
лобковая вошь была толстая злая
я полагал что она беременна
также я видел что вошь платяная
в профиль напоминает Ленина
 
 
мама со лба вытирала пот
были медсестры со мною злы
докторша шпателем лазила в рот
слушала щупала лимфоузлы
 
 
все позабылось такая история
докторша вышла на пенсию вскоре
мамы не стало как десять лет
и поликлиники больше нет
 
 
жизнь позабылась такая-сякая
иммунитет победил смерть
тело росло и ангиной страдая
выросло и перестало болеть
 
 
но вместе со мною по жизни шагая
снятся и нынче в кошмарах моих
вошь лобковая вошь платяная
ангелы смерти несущие тиф
 

«четыре пятых моей жизни…»

 
четыре пятых моей жизни
прожито в забытьи
в основном я спал или ел
делал вид что читаю
или пишу статьи
 
 
детство я вовсе почти забыл
в четвертом классе мечтал о соседке по парте
ежегодно мечтал об июне в марте
в девятом классе помню сильно простыл
 
 
в самом деле
что нам движение зим и лет
в наших широтах Солнце живет в темнице
каждый день ожидаешь в пробке зеленый свет
скоро ли он загорится
 
 
он загорится ждать остается недолго
слышишь – сигналят опять и опять
что у меня можно отнять
кроме любви и долга?
как хорошо что ничего не отнять
 

«я заметил еще в конце января…»

 
я заметил еще в конце января
у соседки живущей снизу
близорукой женщины без бровей
за окном с прогнившим карнизом
 
 
непонятной женщины средних лет
неизвестно какого имени
носившей осенью красный плащ
а зимой пальто темно-синее
 
 
у этой женщины без бровей
молчаливой как рыбы и раки
как-то вдруг должно быть как раз в январе
перестали скулить собаки
 
 
ну а раньше выли скучали по ней
верещали пищали рыдали
колотили лапами по окну
а в конце зимы перестали
 
 
но сегодня когда возвращался домой
повстречал я соседа к счастью
и Валерий живущий как раз наверху
разведенный с женою Настей
 
 
регулярно бьющий родную мать
чуть прибавив радиоточку
и по звукам судя как минимум раз
изнасиловавший дочку
 
 
и Валерий поведал что бабу ту
ее ебарь послал и съехал
и она вернулась к мамаше жить
а квартиру сдала узбекам
 
 
и собак она увезла с собой
укатив на подержанной Мазде
вот теперь мне стало понятно все
и спокойнее стало гораздо
 

«иногда так хочешь говна поесть…»

 
иногда так хочешь говна поесть
что ни встать ни сесть ну ни встать ни сесть
вроде раньше не ел а вот все равно
притягательно ново оно
 
 
ну а что на кухне к примеру есть
ну а там лежит например мука
в холодильнике яйца пакет молока
можешь сделать из них например омлет
а говна как не было так и нет
 
 
и говна-то не у кого занять
все друзья ненадежные что с них взять
например один кандидат наук
психиатром второй работает друг
третий вовсе ведет популярный блог
а четвертый потомственный педагог
даже есть поэтесса и не одна
не займешь у подобных людей говна
 
 
между тем по радио мне говорят
в интернете наперебой говорят
и соседки на лавочке говорят
что едят же его едят
на работе едят в выходные едят
и в семейном кругу у экрана едят
и на Новый год и на Пасху едят
я читал в Государственной Думе едят
 
 
так пройдет моя жизнь я боюсь пройдет
пролетит как картон на ветру она
проживу всю жизнь я как идиот
не познав говна не познав говна