Текст книги "Здравствуй, Франция!"

Алексей Кочетков
Здравствуй, Франция!

Пятая часть повести

«Иду к тебе. 1936–1945»

Редакторы: Инна Кравченко и Татьяна Губина

Общая редакция и примечания Владимира Кочеткова

Переводы с немецкого Марка Циприна

Жорж Шибанов

Встречу устроил Воскериджан – старый парижский знакомый-возвращенец[1]1
  Член Союза возвращения на Родину.


[Закрыть]. Молодой, тонкий, болезненный. Он подвел меня к Жоржу Шибанову, вяло пожал нам руки и побрел дальше.

Встрече сильно обрадовались. Еще бы! После стольких лет, со времен Гюрса и «странной войны». Которая сейчас вовсе не шуточная, но наша берет. Долго тискали друг друга, долго хлопали друг друга по спинам, долго восторгались друг другом и осторожно приглядывались. Ведь время-то необычное.

И чинно ходили по чопорным тихим улочкам аристократического Пасси, доходили до плас де л’Этуаль[2]2
  Плас де л’Этуаль – площадь Звезды. В 1970 г. переименована в площадь Шарля де Голля. Находится в западной части 8-го округа Парижа. От нее расходятся лучами 12 проспектов. Ее центром является Триумфальная арка, под которой расположена могила Неизвестного солдата.


[Закрыть] с Триумфальной аркой, возвращались обратно и все беседовали, все вспоминали прошлое и все зондировали друг друга. Время-то жестокое. Не перекрасился ли кто-нибудь из нас?

Зондировал, конечно, больше Жорж, чем я Жоржа. Потому что Жорж здесь местный, хозяин, а я, вроде, как бы опять приезжий.

Конечно, Жоржа не интересовала моя биография. Он ее великолепно знал. Мне не надо было, как Отто, объяснять, как и почему я попал во Францию. Нет. Жоржа интересовало другое – мое, так сказать, юридическое положение. Состоял ли я эти годы в организации? Платил ли членские взносы? А главное, что я мог там, в Берлине, делать по партийной линии? Ведь у нас встреча не просто так, а с продолжением.

Нет, взносов у нас не платили («Странно», – отметил Жорж). Пожертвования – да. Да, делал взносы и с других собирал. И рисковал еще добровольно жизнью, ежедневно, ежечасно. А конкретно? Но что я мог конкретно сказать Жоржу о берлинских подпольщиках, немецких коммунистах. О затравленном Герберте и об Отто, который меня ждал. Кто меня уполномочивал на такие рассказы? Время-то ведь нешуточное. Имел ли я право говорить? И я молчал.

И Жоржу была неприятна моя скрытность. Ну, хорошо, попал из Верне на работы в Германию, работал там, как все, зарабатывал на пропитание. Это понятно. Годовой ренты ведь ни у кого из наших нет. Все это можно понять и простить. Но к чему хитрить? К чему эти полунамеки на организацию.

Какая там, к черту, организация у бошей? В треклятом гитлеровском рейхе! Организация – резистанс[3]3
  Движение Сопротивления.


[Закрыть] – это здесь, во Франции! Знамя этой организации, этого движения подняли здесь, в Париже сотрудники Музея человека[4]4
  Музей человека – антропологический филиал парижского Музея естествознания.


[Закрыть] – ученые, писатели, интеллигенция. И наш соотечественник Борис Вильде – ученый-этнограф, борец, антифашист – первый дал имя этому движению противостояния врагу – резистанс. Они погибли героями, первые сопротивленцы. Борис Вильде, Анатолий Левицкий – он тоже русский, другие. Их расстреляли боши, как многих после них. Но резистанс не умерло. Оно живет, растет, набирается сил…

Вот на счету у Жоржа Шибанова (я узнал это позже) сожженный склад хлопка военно-морских сил вермахта, листовки, нелегальная «Юма[5]5
  Газета «Юманите».


[Закрыть]» и «Ла ви увриер»! А что у меня? Что на моем счету?

Жорж свирепел. Как это мог я – испанец[6]6
  Участник Гражданской войны в Испании.


[Закрыть] и вернетовец[7]7
  Заключенный лагеря Верне д’Арьеж.


[Закрыть] – отсиживаться?

– Никаких поездок в Берлин, обратно, слышишь, Алекс! А то с партией все. Останешься здесь. Перейдешь на нелегальное. Занятие подыщем. Согласен или нет?

– Согласен.

– Ну, так я и знал, Алеша. А о Германии… давай забудем. Неприятный вообще-то разговор между старыми друзьями… Тебе когда из отеля уходить?

– На днях.

– Ладно, спокойно вешай ключ на доску. Говори портье, что уезжаешь в Германию… На первый планк (нелегальную квартиру) проведет Верочка Тимофеева. Ее найдешь вечерком у Бренстедтов. Помнишь?

– Еще бы! Рю де Бюси – Союз возвращения на Родину!

– На планке посидишь, пока не устроим документы…

…Вот, милый Отто, я же говорил тебе, что так в Париже и получится. Другой монастырь – другой устав. Другое ведомство.

В Стране шахтеров

Перед совместной поездкой на Север Андрэ[8]8
  Псевдоним Георгия Шибанова во французском Сопротивлении.


[Закрыть] представил меня Гастону Ларошу (Борису Матлину) – респонсаблю – ответственному, выделенному партией для руководства нашей секцией иностранцев, являющихся членами французской компартии (секцией ФТП-МОИ[9]9
  Иммигрантская секция коммунистического партизанского движения.


[Закрыть])

Гастон – прямая противоположность Отто. Рыжеватый, рыхлый, толстый, носит очки, словоохотлив, рассеянный до опасного. Наставляя или объясняя что-нибудь, забывает все на свете. Познакомившись, ходили втроем по тихим улочкам Исси ле Мулино. И мне хотелось хоть глазом взглянуть на один серый дом… Разговор шел по-французски, хотя Гастон неплохо говорит по-русски… а я все искал глазами тот дом… Говорили о лагерях советских военнопленных и гражданских лиц при шахтах Севера, об общем положении и новых задачах. Обстановка стремительно развивалась в нашу пользу, и Гастон настойчиво требовал эффективных действий.

Обстановка обстановкой… вот уж не люблю общих фраз. Приедем на Север – узнаем эту обстановку на месте.

И я искал глазами знакомый серый дом, к которому с трепетом душевным, ожидая откровения, подходил девять лет тому назад. Искал, уже зная от Левы Савинкова – от храброго интербригадовца-подрывника, а ныне велотаксиста-рикши, поэта и литератора, – что нет в этом доме кратковременного властелина моих дум, его отчима – красного князя, инициатора Пореволюционного клуба и оборонческого движения, князя Юрия Алексеевича Ширинского-Шихматова[10]10
  С 11 ноября 1940 г. и до депортации в Аушвиц (Освенцим) 6 июля 1942 г. он жил в 16 округе Парижа по адресу рю Буа ле Вон 22.


[Закрыть]… «Отчим арестован, гестапо». И прислушиваясь к разговору, думал о том, как все-таки неспокоен характер русских людей, которых влечет какая-то сила всюду, где борьба с несправедливостью, угнетением. Опасный для всех угнетателей характер. Ты им опасен, уважаемый княже. Это я давно знал. И еще сказал бы про себя тогда, если бы знал. Да, ваш последний в жизни поступок благороден. Да, плюнуть в лицо эсэсовцу, дать себя растерзать концлагерными псами, но заступиться за друга – это на вас похоже, уважаемый княже. Это по-настоящему благородно.

Исси ле Мулино.

Правая половина этого здания стоит на месте дома по адресу 29, рю Барбес, Исси ле Мулино, в котором до войны жил Ю. А. Ширинский-Шихматов.*1

Донесение директору Генеральной службы сбора информации от 20 декабря 1939 г. от комиссара полиции Тюрпо об «опасном иностранце (русском беженце) Ширинском», в котором в частности говорится: «Как мне сообщил г-н Верьер, директор французской компании, чья служба сбора информации очень хорошо организована, Ширинский принадлежал к коммунистической ячейке и руководил ею, и его жена тоже была ярой активисткой. Он никогда не откажется от своей давней симпатии к III Интернационалу.»*2

…Мы прибыли в Лилль за час до назначенной встречи, удачно проскочили на лилльском вокзале облаву на угольных спекулянтов-мешочников и засели в приличном ресторанчике. Но я не мог спокойно съесть и куска, все боялся опоздать на встречу с респонсаблем по департаменту Нор, от которого теперь зависел успех моей работы в русском секторе этого и соседнего с ним департамента Па де Кале.

Я все косился на дородного, высокого, как все северяне, с холодным породистым лицом француза, который расправлялся с таким же, как у нас бифстек сеньян[11]11
  Бифштекс с кровью.


[Закрыть], за столиком напротив, и толкал Жоржа ногой под столом, предупреждая об опасности.

Но Жорж опасности не замечал и добродушно отшучивался:

– Остынет твой бифстек. Не уйдет от нас твой Габи.

А подозрительный верзила (я уже был уверен, что это шпик), все жевал и жевал и делал, мерзавец, индифферентное лицо. Потом расплатился – небрежно, по-барски (ого, сколько на чай!), аккуратно сложил салфетку и направился к выходу.

И Жорж сразу же расплатился, заторопился:

– Давай, пошли.

Но вместо того, чтобы улизнуть от шпика, мы пошли за ним шагах в двадцати.

Верзила долго нас водил по пыльным, скучным лилльским улочкам, на перекрестках незаметно оглядывался назад и, наконец, остановился. Мы подошли, и его лицо, вдруг потеряв надменное выражение, засветилось хорошей дружеской улыбкой.

И я коротко передал Габи суть моего задания как инструктора ЦК КПФ на севере Франции по работе среди русских и попросил его помочь.

А Жорж Шибанов – Андрэ – шел за нами шагах в двадцати и, очевидно, думал уже о других делах созданной им подпольной организации. И может быть о встречах-переговорах, о совместных действиях с красавицей Викой (княгиней В. А. Оболенской) из продеголевской ОСМ (Гражданской и Военной Организации), одной их основательниц которой, она являлась. О переговорах, окончившихся тогда вничью и прерванных вскоре арестом[12]12
  Ее арестовали 17 декабря 1943 г.


[Закрыть] княгини, которую после мужественного поведения на допросах и в тюрьмах казнили в Берлине в тюрьме для смертников за несколько дней[13]13
  В июле 1944 г., после высадки союзников в Нормандии, ее перевезли из Парижа в женскую тюрьму на Барнимштрассе в Берлине. 4 августа 1944 г. она была казнена в тюрьме Плётцензее на Хойвиг (с 1950 г. – Хюттигпфад).


[Закрыть] до освобождения Парижа. А может быть о других делах нашей организации, потому что лицо его было сурово и напряженно, и он только подмигивал мне, когда я к нему оборачивался.

Памятная плита Вики Оболенской на кладбище Сент Женевьев де Буа под Парижем и часовня, у основания которой она расположена.*3

Габи пообещал помочь связаться с лагерями гражданских лиц. «Поляки хвалят старшину цивильного[14]14
  Цивиль – гражданский.


[Закрыть] лагеря в Бомон ан Артуа. Немного строптив, грубоват этот Громовой[15]15
  Кличка Василия Порика.


[Закрыть] – лейтенант РККА[16]16
  Рабоче-крестьянская Красная армия.


[Закрыть], но с ним можно работать. …Есть у поляков связи и с лагерями военнопленных. У итальянцев – вряд ли». Мы договариваемся о следующей встрече, через неделю, уже без Жоржа, в Дуэ и расстаемся.

После встречи с Габи замелькали поездки на Север – в пеи нуар[17]17
  «Черная страна» – угледобывающий регион Франции.


[Закрыть], где на полях перед Амьеном уголь лежит, как бурты сахарной свеклы, а за Аррасом из окон вагона видны терриконы[18]18
  Террикон – искусственная насыпь из пустых пород, извлеченных при подземной разработке месторождений угля.


[Закрыть] шахт.

Поездки в Лилль, Туркуан и обратно: от младоросса Мигачева к возвращенцу Лисицину. По проторенной Жоржем дорожке и по новым нехоженным путям. В Тьерс Ла Гранж[19]19
  Тьерс Ла Гранж находится в 7 км на северо-восток от г. Валансьен.


[Закрыть] – в лагерь советских шахтеров (к Владимиру Постникову или Калиниченко). Из Тьерс Ла Гранж в Энен Льетар – в самую гущу шахт пеи нуар. А в Энен Льетаре сначала к лейтенанту Громовому – он же Васька Рыжий, а вообще-то Василий Порик – решительного вида, весь свитый из мускулов детина. Или к кому-нибудь другому из парткомитета бомоновского лагеря (Бомон ан Артуа) – крепкого красного лагеря, распропагандированного еще комиссаром[20]20
  Речь идет о Марке Яковлевиче Слободинском.


[Закрыть] (его привожу в Париж, сдаю Жоржу). От бомоновцев или на планк в Энен Льетар – в дом-магазин к приветливой говорунье француженке, а то, то в один, то в другой конец шахтерского края: автобусами, на местных узкоколейных рабочих поездах, а там пешком мимо унылых, почерневших от въедливой угольной пыли шахтерских поселков, мимо подозрительно посматривающих жандармов и валлонских охранников, по темной слякоти узких тропинок, от лагеря в лагерь, от встречи к встрече, с планка на планк. Весь дождливый ноябрь и холодный декабрь.

А на ночь всегда в Энен Льетар. К пожилой говорунье лавочнице-партийке, которая всегда накормит и даст обсушиться и расскажет все местные новости, и об этом суровом трудовом шахтерском крае, где издавна рука об руку с французскими шахтерами трудились и мирно жили и вместе боролись за свои права шахтеры-иностранцы: поляки, итальянцы. И о солидарности рабочего люда с советскими пленниками и даже о помощи, которую оказывают советские товарищи из бомоновского лагеря престарелой матери Мориса Тореза.

А с уютного планка – снова на тропинки между терриконами или назад в Париж, в зависимости от графика явок.

В Париже – встречи, торопливые беседы, отчеты устные и письменные («О политическом положении в лагерях севера Франции, об огнестрельном оружии для парткома бомоновского лагеря») в адрес ЦК КПФ. Не ниже! (они, эти записки, перекочевав из архива Гастона Лароша, который еще ждет своих исследователей, осели в архиве ИМЛ[21]21
  Институт марксизма-ленинизма.


[Закрыть] в Москве). Встречи, отчеты и снова на Север. По заданиям руководящих товарищей Союза русских патриотов, а позже и ЦК советских военнопленных во Франции.

По двум, а вскоре по всем трем линиям работы нашей организации в один заезд. С хорошими новостями – наша берет! С инструкциями для северян на все случаи жизни: о лагерных и межлагерных комитетах советских патриотов и временными положениями для партийных и комсомольских организаций. И с литературой за пазухой.

Туда и обратно, взад и вперед…

Мне трудно и непривычно в этом, пустынном днем крае, между сменами. Я знаю, что мои документы при первой серьезной проверке меня подведут, даже если на мне ничего такого не будет.

…«Что же вы здесь среди шахт бродите, торговый агент Рудольф Вилкс? Ах, за продуктами приехали? Так это же не Бретань. Пройдемте». Но я стараюсь не думать об этом. Я бодр и деятелен. Меня окрыляет радость. Я знаю теперь твердо – будет жить Родина. Ее территория почти уже освобождена. Знаю, не будет Остляндии[22]22
  Остланд – созданное 17 июля 1941 г. административно-территориальное образование нацистской Германии, включавшее страны Прибалтики, западную Белоруссию (кроме Гродненского региона) и отдельные территории восточной Польши.


[Закрыть] – Огненной Земли. Придет конец, и очень скоро, рабовладельцам-агрессорам. Смерть им! Восстанет побежденная Франция, будет свободным Париж, который я тут же покину. Я горд за успехи нашей армии и несу эту радость моим соотечественникам, томящимся здесь в тылу «неприступного» Атлантического вала (к самому валу у меня нет доступа). Мужайтесь, организовывайтесь, час действия наступает!

На первых порах я за строгую централизацию. Лагерные комитеты советских патриотов, за создание которых в новых, неосвоенных лагерях (их всего четыре гражданских и пять-шесть из военнопленных) я ратую, должны завоевывать власть в лагерном самоуправлении (в гражданских лагерях) проводить саботаж, диверсии, выделять людей для военной работы и ждать сигнала к выступлению из Парижа. Я рьяно провожу эту линию, хотя и вижу, что советские подпольные организации в лагерях больше связаны с местными сопротивленцами. Связные ведут меня с планка на планк, от одного скрывающегося земляка к другому. С апломбом поговорив с ними от имени могущественного Центра и выяснив, что они собой представляют, передаю им и через них в их лагеря, а также через связных газеты-листовки и мои записочки, в которых требую действий, организованности и отчетов (численных). В погоне за новыми связями я ношусь по всему отведенному мне Северу, и меня даже заносит однажды в группку хмурых перепачканных партизан, вылезших на встречу с товарищем из Центра буквально из-под пола одинокого шахтерского домика, хотя спортсмены[23]23
  Партизаны.


[Закрыть] – другое ведомство, и мне не положено с ними общаться. А в другой раз я даже пробираюсь в лагерь военнопленных и стою рядом с лагерным переводчиком-сопротивленцем перед строем наших, не особенно соображая в тот момент, зачем это я делаю (уж не для того, конечно, чтобы крикнуть: «К оружию, братцы!». Оружия ведь нет.)

Но вскоре я склоняюсь к децентрализации. «Крепкое местное руководство на базе бомоновского парткома, – строчу я в докладной. – Связи с центром хрупкие. Как действовать, чтобы не дать себя увести немцам, когда те будут драпать, – на месте виднее». Устраиваю с помощью Владека совещание бомоновского парткома. Предложение принимается как должное, связи с другими лагерями у бомоновцев давнишние, но вот как быть, если немцы начнут угонять раньше. Оружия, хотя бы немного… опять строчу докладную – все в тот же адрес.

Докладную Гастон одобрил, а вот оружие предложил достать на месте. «Смешно, не возить же игрушки из Парижа». Да и где их взять? Припрятали оружие аттентисты-выжидатели. Есть у армян одна винтовка – так разве ее отдадут!

А где же на Севере? И я уже готовился прослыть среди советских северян Хлестаковым и Вральманом[24]24
  Одно из действующих лиц комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль», невежественный, малообразованный немец.


[Закрыть]. Эх, не надо было обещать! Потому что Владек (польский респонсабль по департаменту Нор), мой сан сиприеновский Владек, которому я так и не подарил мою козлиную тужурку, сначала наотрез отказал: «Самим нужно. Пусть пробуют динамит». Но счастье улыбнулось нам. Потому что кругом, во всех инстанциях подпольщиков, на всех ответственных постах, были свои – из тех, кто слушал или не слушал те последние лекции-инструктажи в Верне. И еще потому, что Владеку все же хотелось нам помочь. И он начал придумывать…

А придумав, заторопил… «Идем к связной… тебе, кажется, повезло! Жаклин…» Я весь превратился в слух, и мне сразу же вспомнилась другая моя Жаклин, времен довоенного Парижа, комсомола… «Жаклин как раз идет на свидание к итальянскому респонсаблю… попытайся у них».

Мне пришлось обождать одному в кромешной тьме на какой-то окраинной лилльской улочке – в сторону Туркуана – пока Владек ходил к связной. Очень недолго, впрочем, так, что я не успел разработать план атаки итальянского респонсабля и только подумал, что вот хорошо бы кого-нибудь из гюрсовских интербригадовцев-гарибальдийцев сейчас встретить и еще о той Жаклин, как они появились.

А Жаклин – это была она, все та же, прежняя, и еще в чем-то новая – заторопила: «Опаздываю, берите сумку, Алекс, берите меня под руку, смелее… в случае чего – мы только что встретились, ищем, где переспать».

И мы, молча, торопливо зашагали, не зажигая фонарика и напряженно прислушиваясь. Но все было спокойно. И только раз, где-то в центре, какой-то встречный осветил нас фонариком, и я привлек ее к себе, чего более естественного, заградив от света, и искал ее губ. И прохожий проворчал: «Нашли тоже время крутить любовь». Но при вспышке фонарика кто-то метнулся за нами и выбежал на мостовую. И это был он – итальянский респонсабль, И Жаклин не надо было нас знакомить. Потому что я первый его узнал:

– Белини, дружище, узнаешь переводчика?

– Карамба, конечно!

– Помнишь Каспе, старый сержант, Эбро, Лукача…

– Кто же это может забыть!

И я разжалобил бывшего завхоза штаба 45-й интербригадовской дивизии генерала Лукача. Достал-таки для Фомы неверующего Василия Порика пару лимонок и пистолет в придачу. И одну из лимонок Васька Рыжий тут же среди белого дня около лагеря опробовал. Скандал! Недисциплинированность! Рапорты. Что не помешало, впрочем, Василию позднее, в апреле, устроить такое сражение с немцами и их холуями-власовцами, что о нем долго говорили на всем Севере.

Открытка с надписью «Они погибли за Францию и славянские народы», выпущенная комитетом Союза славянских народов в помощь семьям расстрелянных. В левом верхнем углу – фотография Василия Порика.*4

Освобождение

Дотошный Марк (Марк Яковлевич Слободинский) – секретарь ЦК советских военнопленных во Франции – еще пытается всучить мне самое последнее поручение на Север, но я уже не говорю, как прежде: «Есть, будет сделано!», а неопределенно: «Учту, Марк, сделаю при первой возможности. Ну, конечно же, я буду бывать на Севере»…

У меня теперь другое задание. А у нас на Севере сейчас вместо меня Пьер (Петя Лисицин), а на Востоке – Иван Троян. Лучшие кадры возвращенцев и испанцев.

У меня новое задание, и Гастон уточняет его: «Десятки, сотни батальонов власовцев, какие-то казацкие части, национальные легионы, созданные насильно, из-под палки, под угрозой голодной смерти. И все это сейчас – во Франции, на Атлантическом валу, в вишистской зоне. Есть данные, – продолжает Гастон, – что власовцы очень недовольны. Надо будет тебе ими заняться. Создаем третий сектор: службу разложения власовцев – ТВ (травай парми ле волонтер[25]25
  Работа среди добровольцев.


[Закрыть]).

Перспективы огромные, у тебя впереди – целые партизанские армии из разложившихся власовцев, со своим оружием, обмундированием и военачальниками.

Первое время службе ТВ охотно помогает Андрэ – Жорж Шибанов, выделяет кадры из безотказного резерва Союза русских патриотов. И снова сутолока встреч с работниками службы сектора, начальством, друзьями и новыми знакомыми. Весь оставшийся нам до освобождения срок – всю зиму, весну и лето сорок четвертого заполнили разъезды и встречи, беседы и инструкции, листовки и устная агитация – попытки что-то наладить, как-то ускорить ход событий: разложить хорошо охраняемую и трудно досягаемую армию предателя Власова.

И первые аресты в секции, первый холодный душ. В феврале сорок четвертого у меня на глазах схватывают секретаря нашей парторганизации Павлика Пелехина вместе с представителем шербургских власовцев, которого Сафроныч[26]26
  Ф. Сафронов.


[Закрыть] прислал к Верочке Тимофеевой. А в результате все, связанные с этим представителем – Вера Тимофеева, Михаил Бренстедт, Вероника Шпенглер и николаевский солдат Белокуров, и в первую очередь Сафроныч, там, у себя в Шербурге – все возвращенцы и патриоты[27]27
  Члены Союза русских патриотов.


[Закрыть] – все пошли вверх, как сказали бы берлинские подпольщики-антифашисты.

Освобождение приближалось. Мы уже только вчетвером (в Париже – я и Жорж Гегелия) все еще увивались вокруг моего коварного войска, не зная, как к нему подступиться: распространяли листовку-газету «Путь к Родине», агитировали, пытались что-то наладить, но все это не давало нужного эффекта.

1-я страница подпольной газеты «Советский патриот» (апрель 1944 г.).*5

Наши акции стали падать. И вдруг нам неожиданно повезло: через Воскериджана и Мелине Манушян я связался с советскими подпольщиками, работавшими, как и наша служба, в той же области, но с большим успехом среди армянского, азербайджанского и других легионов вермахта. И у меня снова вспыхнула надежда принести пользу делу.

– Товарищ Гастон, – осаждал я Лароша, – армяне Ашот Савадов, Арам Хачатурян, азербайджанец Джушмуд Мамедов – на наш взгляд, люди серьезные – бывшие военнослужащие РККА. У них целая организация. Сложилась давно, еще в сорок третьем в Берлине. Листовки самодельные они тоже в Берлине расклеивали. У них свои люди везде и в легионах. Они пишут в ЦК: «Дайте нам связь с Родиной, дайте, на худой конец, связь с маки́, ФТПФ[28]28
  Коммунистическое партизанское движение.


[Закрыть], в районе Марселя, Манд на Юге (в не оккупированной зоне), укажите, куда, – и мы переведем к партизанам весь легион…»

Но Гастон неприступен. «Нельзя так сразу доверять. Мы вот имели дело с одним делегатом от шербургских власовцев. Сам видел, чем это кончилось. Пелехин, редакция «Русского патриота». Вот проверим их заявления, биографии, тогда и будем разговаривать. А пока тяни волынку. Не говори ни да, ни нет. А больше выспрашивай». И я тянул волынку.

…Пробегая как-то через Восточный вокзал на пригородный поезд, я увидел в последний раз Ивана Трояна. Он одиноко стоял у касс в сторонке, смотрел себе под ноги и, очевидно, кого-то ждал, долго ждал. Его мясистое волевое лицо было напряженным, густые черные брови хмурились. Троян, наш гюрсовский шахматный чемпион, испанец и возвращенец, отправлялся в свой последний рейс в Нанси. Он был на востоке Франции тем, чем я был на Севере до работы в ТВ. В июне сорок четвертого в Тиле[29]29
  Тиль находится в 55 км на север от Меца.


[Закрыть] Трояна схватили, при нем нашли какую-то инструкцию. Его пытали, но он никого не выдал.

* * *

А тем временем Сопротивление нарастало. Нарастало и там, в непосредственной близи с войсками союзников переходило в Освобождение.

А Париж, растерянно прислушиваясь к приближавшемуся военному шквалу, все еще ждал своего часа. На пустынных в обеденное время улицах окраин я видел проходивших молодых людей. Они смеялись, может быть, впервые за все время оккупации и сопротивления. А в том, что они тоже сопротивленцы, я не сомневался. Кто же, кроме нас, мог расхаживать по этим улицам в обеденный час, когда все нормальные парижане сидят себе в ресторанчиках или на работе и подкрепляются.

И еще я видел первое шаю[30]30
  Шум, гам, галдеж.


[Закрыть]. Первый слабый взрыв молодежного веселья. Нет, куда такому шаю до довоенного! Я только что добрался до Парижа из Бордо, спешил на явку и чуть не налетел на цепочку молодых людей, зигзагами бороздивших широкий тротуар. Юноши шли, держа правые руки на плече друг друга, а левыми двигали, подражая ходу поршня паровоза, и всхрапывали. А всхрапнув негромко, с опаской озираясь вокруг, скандировали: «Час Аш[31]31
  От первой буквы слова heure (фр.) – час.


[Закрыть] … час Аш…» Намек был понятен. Час «Аш» – это условный час восстания. Оно приурочивалось к высадке союзников. Час «Аш» проспали.

А еще в августе было парижское восстание[32]32
  Парижское восстание началось 19 августа 1944 г.


[Закрыть]. Шумное, всенародное, дружное. Но без излишнего кровопускания и в меру умеренное, и в пору своевременное, когда боши ушли, но еще не совсем. И не без закулисных интриг между сторонниками и противниками решительных действий, и с интермедиями между форте фортиссимо[33]33
  Очень громко.


[Закрыть] и пьяно пианиссимо[34]34
  Очень тихо.


[Закрыть], с перемириями и отказами от них. Со стрельбой с крыш из револьверов по танкам и постройкой баррикад. И все это – при общем ералаше и всеобщем энтузиазме.

И в памяти оживают отдельные сценки.

Вот я покидаю мой последний планк у кладбища Пер Лашез. Дом – впритирку к стене кладбища и по крыше в случае чего можно улизнуть к покойникам. Очень удобно.

Некоторые улицы 20-го округа Парижа упираются в кладбище Пер Лашез.

С крыш крайних домов кое-где можно попасть на кладбище.*6

Покидаю мой планк, не прячась. Наоборот, я хочу повидать консьержку, поблагодарить ее. Сейчас это можно. С опозданием, но час «Аш» все же пробил:

– Я благодарю вас, мадам, от имени резистанс.

– Не за что, месье…

– Вы, конечно, знали, что я у вас здесь иногда ночевал?

– А как же, месье. Консьержки обязаны все знать!

– Значит, вы меня не выдали и этим спасли мне жизнь?

– Ола-ла! Вы были все же осторожны, месье. Это не бросалось в глаза другим жильцам.

– Я старался, мадам…

– О! Это было в ваших интересах.

– И в ваших сейчас, мадам.

– Конечно (бьен сюр)!

– Еще раз, мадам, мерси!

– Не за что. Вы вернетесь сегодня?

– Несомненно. Я только схожу на нашу баррикаду.

И я зигзагами пересекаю Париж, мне надо через Сену – в Латинский квартал. Там наша баррикада. Иду по бульвару Менилмонтан. У алжирцев в их кварталах – в тесноте кривых улочек направо от бульвара – строительство в полном разгаре. Все строят баррикады. Со вчерашнего дня. Мелькают броские белые кресты – «круа де Лорен[35]35
  Круа де Лорен – лотарингский крест, символ Свободной Франции.


[Закрыть]» – на спинах плащей командиров баррикад. Бульвар сегодня пустынен, но здесь может появиться ТАНК. Приземистый, затурканный, пыльный, с отчаянно задранной вверх пушкой. Танк? Где же я его видел?.. Да, у Северного вокзала.

Ходу от него – и поскорее. Что я ему, пальцем, что ли, буду грозить? Обегаю, вспотев, мэрию, на ней уже полощется долгожданный трехцветный французский флаг. За мэрией в узенькой улочке набились восставшие граждане.

– Месье, пссс!

– В чем дело?

– Где танк?

– Ушел к Северному вокзалу.

– Вы абсолютно уверены?

– Я его видел.

Граждане поднимаются, идут опять занимать мэрию.

Бульвар Менилмонтан.

Северный вокзал.

Мэрия.*7

Где-то дальше меня перехватывают знакомые итальянцы.

– Идем атаковать редакцию фашистской итальянской газеты!

– Так мне же надо к своим!

– Успеешь!

Несемся гурьбой по пустынной улице. Все ближе молчащее белое здание и бумагами, как снегом, засыпанный подъезд. Несемся – у кого револьвер, у кого палка. Врываемся. Никого. Минут пятнадцать брожу по распотрошенным комнатам. Потом раскланиваюсь: «Ну, я пошел к своим…»

Не тут-то было.

– Пошли, выпьем на радостях!

Рассаживаемся в кафе на бульваре. Вспотели после беготни: «Гарсон[36]36
  Официант.


[Закрыть], кофе с коньяком!». Какое блаженство! Париж, милый Париж, ты опять наш!

Нет, еще не совсем. Кофе становится опять невкусным. У кафе останавливаются две легковые машины. Из передней выскакивают эсэсовцы с автоматами и рассыпаются веером вокруг кафе. Из задней вылезают франтоватый генерал и две дамы – поблекшие, испуганные: «Кафе о ле (с молоком) и круассаны! Да поскорее!»… Последний завтрак в Париже. С опаской и злорадством поглядываю на них. Скорее бы убрались. Скатертью дорога!

Проезжает машина с громкоговорителем… «Перемирие… комендант Парижа фон… (дальше неясно) обещает… ФФИ[37]37
  Объединенные силы Сопротивления.


[Закрыть] обязалось» (дальше совсем не ясно – машина уже далеко)… О чем договорились?»

Прибавляю шаг. Казарма за глухой высокой стеной. Ребята-французы, дурачась на стене, целятся в небо. И винтовок до черта. Откуда столько?

*8

Площадь Конкорд.*9

К площади Конкорд не пройти. Там отель Мёрис. Там осиное гнездо коменданта Парижа фон Холтица. И мимо Ситэ на тот берег – тоже. Там забаррикадировались блюстители порядка – парижская полиция. Надо левее, не доходя до Нотр-Дам. Но у моста, в узких улочках – затор. Не пускают люди с трехцветными нарукавными повязками. В чем дело?

– По мосту нельзя! Снайпер на той стороне. Слышишь, цокает.

Около моста на мостовой что-то сереет.

– Раненый?

– Нет, он готов. Давно лежит.

Наконец, с крыши на тот берег тарахтит наш автомат. Снайпер замолкает.

Восточная башня собора Нотр-Дам и мосты через Сену.*10

А за мостом в прохладе переполненной улочки, среди опрокинутых тележек с овощами за кем-то гоняются, а поймав, бьют основательно, в кровь: «Так, ему, коллаборационисту!»… Визжат девицы за распахнутыми окнами зеленого домика с желтыми фонариками. Их тоже бьют…

Ну, наконец-то Пантеон! Последняя штаб-квартира Коммуны, усыпальница великих просветителей. Вот оно, наше бунтарское левое кафе «Картье Латэн». Оно бурлит, как некогда в прошлом наше кафе. Здесь центр чего-то.

Проношусь мимо. А вот и наша баррикада. Из брусчатки мостовой, невысокая – по колено. А вот и вышедшие из подполья подпольщики из русской секции ФТП-МОИ – рыжеватый Гастон (ее руководитель), собиратель русских антифашистов краснощекий плотный Шибанов, нервный Качва (глава лионских возвращенцев, заменивший Журавлева в руководстве подпольным Союзом русских патриотов), бессменный техник-первопечатник Коля Роллер, еще кто-то. Все свои. Все, кроме Гастона, из тех же возвращенцев или испанцев.

Стоим у баррикады. Эх, жалко, фотографа нет – сфотографироваться бы на память! А бульмиш[38]38
  Бульвар Сан Мишель.


[Закрыть] – старина бульмиш, – он в двух шагах от нас уже празднует ОСВОБОЖДЕНИЕ. Прихорашивается. Окна домов, те, что к Люксембургскому саду фасадами развернулись, расцвечиваются долгожданными бело-сине-красными флагами Республики. Их с каждым часом все больше и больше…

Но они еще здесь, еще не ушли. Вот их колонна открытых вездеходов. Вот они, грозные гунны-завоеватели, организаторы гетто, погромов и лагерей смерти, поджигатели Рейхстага и двукратные зачинщики мировых боен.

Их вездеходы еще щетинятся тонкими палочками автоматов (это нам видно через лестничное окно). Их грязные лапы на спусковых курках. Но они не стреляют.

– Идем, – торопит Шибанов, – быстренько на рю де Галльера занимать помещение – штаб-квартиру Жеребкова, фюрера русской эмиграции…

В этом доме (4, рю Галльера) находилась штаб-квартира Жеребкова.*11

Бежим в обход мимо рю де Бюси и рю де Гренель, на которой Советское посольство (в котором я уже на следующих днях побываю узнать у консьержа, нет ли наших), мимо дез Инвалид – где покоится прах императора французов. Курносый партизан – здоровяк из военнопленных – неумело прячет свой автомат под плащ.

На расцвеченном флагами бульмише – первая, пока робкая, гулянка, а здесь, на площади Альма – посвист пуль, бравурные перебежки. И кто-то в берете набекрень, стоя за выступом подземного перехода, посылает длинные очереди из пляшущего в руках автомата вдоль пустынной улицы, куда-то вверх, куда попало.

Площадь Альма.*12

На площади стреляют, а неподалеку в киоске уже можно купить первый легальный номер «Юманите». Выше площади Альма встречают де Голля, и он, нескладный, высоченный, отвечая на приветствия, взмахивает обеими руками невпопад, как ошибающийся дирижер… А у площади Репюблик из-под развороченной танком баррикады вытаскивают убитых и раненых…