Текст книги "По ту сторону Пиренеев"

На Уэску!

Война разгоралась. Она разгоралась далеко от нас. О падении Ируна[33]33
  Франкисты захватили Ирун 5 сентября 1936 г.


[Закрыть] мало кто знал, а если и знал, то не придавал большого значения.

Мы шли тушить последние искры пожара… Уэска окружена[34]34
  1 сентября 1936 г. газеты объявили о завершении окружения Уэски. Но ни тогда, ни позже этого не произошло.


[Закрыть]… Народный фронт торжествует. Мы шли распространять Республику на еще занятые врагом территории. Шли тушить, но не убивать, этому нас не обучали.

Мы наивно думали: победа придет сама собой, восторжествует наш дух, наша вера, идеалы… Солдаты (регулярес[35]35
  Здесь и далее имеются в виду солдаты регулярной испанской армии, воевавшие на стороне мятежников.


[Закрыть]) – братья по классу… У АЧЕ ПЭ[36]36
  Аббревиатура лозунга «Братья пролетарии, объединяйтесь!»


[Закрыть] – единство братьев-пролетариев. Вас обманули буржуи… Не стреляйте. Мы не пришли вас убивать… У АЧЕ ПЭ… Переходите к нам!

Начинались наши будни. Обычные трудовые будни революционеров. Праздник – веселый, яркий, всенародный, в Париже и Барселоне – это все уже в прошлом. Но мы знали: он еще вернется, он будет. После нашего победного марша-похода будет счастливая, безмятежная пора. Пора стремительного развития, расцвета Республики.

Только уж очень медленный этот марш-поход. Пешком, не спеша.

Транспорта у колонны нет. Мы – бедные родственники в этой богатой Каталонии, где первенствуют анархисты.

Лерида в 1937 г.^*25

Лерида в 2011 г.^*26

По железной дороге нас подвезли только до Лериды. Здесь мост через Сегре оказался неисправным. Все были не прочь поразмять ноги после бессонной ночи, проведенной в поезде. И мы бодро промаршировали через весь город к другой станции, где нас якобы ждал состав. Мы шли не особенно длинной колонной, широкими рядами, по три в ряд, старательно размахивая левой рукой и распевая песни.

Последний крупный каталонский город провожал нас на фронт восторженными криками.

Однако вагонов для нас на станции не оказалось. Мы долго ждали, а потом, после страстных речей и горячих споров, уже с меньшим энтузиазмом и по страшной жаре зашагали пешком по шоссе – на Барбастро.

– Ай карретера[37]37
  Дорога.


[Закрыть]… карретера, – подбирает слова Пако.

Дорога. Яркое многоцветье Каталонии сменили унылые монотонные плоскогорья. Бурые, выжженные солнцем склоны. Развалины рыцарских замков. Когда-то здесь шумели дубовые рощи. Их давно вырубили, и теперь Верхний Арагон похож на полупустыню.

Дорога и редкие селения. Там, у воды – в глубоких цветущих долинах, в оливковых садах – нас радушно встречают темные от загара, крепко скроенные, кряжистые, одетые во все черное крестьяне-арагонцы.

– Салуд и виктория – неумело по ротфронтовски кулаки вверх.

– У аче пэ! На Уэску, на Сарагосу!

Селения здесь пепельного, землистого цвета. Посредине огромным серым скорпионом торчит церковь.

– Вы заметили, – объясняют нам, – чем богаче церковь, тем беднее деревушка.

* * *

Сегодняшний дневной переход – последний, и кажется мне самым тяжелым. Мы забираемся в предгорья Пиренеев, в самое пекло.

Освобождение Сиетамо от франкистов (сентябрь 1936 г.).^*27

Единственно, чего хочется, это пить и пить. Но наши фляги – кантимплоры пусты. Их мы наполнили в таинственном, словно вымершем, Сиетамо, недавно отбитом у мятежников. Подкрасили воду вином, чтобы не потеть, как утверждает крохотный тулузец Мариус – пулеметчик нашего расчета. Где их теперь наполним? Я обливаюсь потом, таща на плечах помимо всего прочего еще этот неудобный, громоздкий треножник пулемета «Гочкис»[38]38
  «Гочкис» – французский пулемет, принятый на вооружение в 1897 г. В 1900 г. появился новый вариант со стальным радиатором и треногой, с механизмами горизонтального и вертикального наведения, а также с регулятором темпа стрельбы.


[Закрыть].

Республиканские бойцы у водоема в Сиетамо (август – декабрь 1936 г.).^*28

Та же площадь в 2011 г.^*29

Республиканские бойцы в Сиетамо (сентябрь – декабрь 1936 г.).^*30

Сиетамо в 2011 г.^*31

– А ты делай, как я, – советует бредущий рядом Балковенко. Он перехватывает другой рукой тяжеленный продолговатый ящик из жести с пластинками («шоколадом») пулеметных патронов и вынимает изо рта обсосанную гальку.

Я следую его примеру. Неизвестно, когда еще удастся наполнить флягу, а жарища сегодня прямо страшная. Иногда мне чудится, что крутые, покрытые колючим кустарником отроги, пылают. А галька – тут же, под ногами, на дне пересохшей речушки, которую «вброд» переходят наши центурии, забираясь по узкой извилистой тропе все ввысь, куда-то в горы, как говорят – в обход Уэски.

Но вот и привал. Лейтенант в форме артиллериста, ведущий нашу колонну, слезает с мула. Все разбредаются в поисках тени.

– Кабронес (мерзавцы), – ругается андалузец Пако. – Могли бы хоть мула достать пулеметчикам.

Смуглый стройный весельчак Пако все время идет налегке – винтовка, небрежная скатка, патронташ, ну и гитара, естественно. «Барахло к чему, вот без гитары – нельзя». По шоссе Барбастро – Уэска, где под ноги не лезут эти проклятые камни и с которого мы давно уже свернули по тропинке вправо, он по-прежнему напевал свои импровизации, перебирая струны: протяжно и грустно ай карретера-а-а, и все, что приходило на ум. Но сейчас не до песен. Молчит, но нас ему больше жалко, чем себя.

Барбастро. Кафедральный собор в Барбастро.^*32

…Из лабиринта тенистых улочек Барбастро, забитых милисьянами, грузовиками, автобусами, санитарными машинами, мы выбрались сегодня чуть свет.

Мы вышли обновленными – по-новому организованными и с пулеметами. Здесь, в этом городке, последнем перед Уэской, состоялся тот короткий разговор, которого мы ожидали еще в Порт Боу, но которого не дождались и в Барселоне.

– Все, кто проходил военную службу, пять шагов вперед!

Это – по-испански и по-французски. Призывно и властно. Каждой выстроившейся на пустыре сотне – и нашей, считавшей себя превосходной во всех отношениях, сороковой.

Я торопливо зашагал, боясь отстать… Все правильно! Вот с этого и надо было начинать. Я тоже кадровый, обученный… эх, зря тогда там на курсы заместителей офицеров не пошел (все из-за технократов)… антимилитаризм, пацифизм – к черту… война расширяется… мы – кадры… мы – младшие командиры – сархентос[39]39
  Сержанты.


[Закрыть], проводники дисциплины, железной, сознательной – почище той, что в нас вкладывали в той Двинской крепости…

– Равняйсь! – это для нас, шагнувших вперед, это мы умеем. Это наш знак внимания к нашему хефе – высокому, плечистому, в синем комбинезоне гуардии де асалто[40]40
  Гуардия де асалто – городская жандармерия, созданная в 1931 г. Она сыграла ключевую роль в подавлении мятежа в Барселоне в июле 1936 г.


[Закрыть] (штурмовой гвардии) капитану Сапатеро. Он поведет нас в бой. Он примчался за нами оттуда.

Но здесь моя карьера сержанта и оборвалась.

– Кто знает пулемет «Гочкис», – спросил хефе, – еще пять шагов вперед.

Я не шелохнулся. Обманывать – нечестно. Патшаутене (легкий пулемет по-латышски), «Льюис»[41]41
  «Льюис» – пулемет английского и американского производства.


[Закрыть] или «Виккерс»[42]42
  «Виккерс» – английский пулемет на основе «Максима».


[Закрыть] – пожалуйста, с закрытыми глазами умел разбирать и собирать, но «Гочкис»…

Учебная стрельба из пулемета «Льюис».^*33

– Шагай, – неожиданно вмешался Жоро – высокий грузный Жоро – наш спутник из Тулузы, – я, Мариус, ты – в один расчет! Пулемет наш, французский, за полчаса обучу. – Я потянул за собой Балковенко – не стоит расставаться, друг-возвращенец.

Пулемет оказался далеко не новым, и мы долго по-хозяйски, придираясь к каждой мелочи, возились с ним тут же на пустыре, возились, пока не привели в порядок.

Уэска. Кафедральный собор Уэски.^*34

…Солнце заметно продвинулось к закату, скалы причудливой формы отбрасывают длинные тени. После привала мы снова бредем. По-прежнему впереди цепочки маячит фигура лейтенанта. Он – командир нашей сотни. Так повелел начальник колумны[43]43
  Колумна – колонна.


[Закрыть] Сапатеро. Лишь изредка там, где тропа расширяется, он останавливается и, молча, пропускает вперед часть колонны. Тогда я ловлю на себе его украдкой брошенный тревожный и мрачный взгляд. Волевой командир, ничего не скажешь.

Ущелье, наконец, кончается. Тропа сбегает к проторенной дороге, идущей по склону горной извилистой долины. Дальше долина становится шире. За поворотом каменная россыпь склона переходит в сложенную из камней ограду. Приземистые дома – из тех же валунов.

Колонна втягивается в прилепившийся к склону горный поселок.

Здесь надо прибавить шаг. На площади поселка, перед замшелой церковью с массивной четырехугольной колокольней, – родник, облицованный камнем. Вода родника стекает в продолговатый цементированный резервуар.

Перед источником влаги уже давка. Хорошо еще, что плечистые, рослые гвардейцы штурмовой гвардии, все в синих форменных комбинезонах с черными патронташами на блестящих ремнях, уже набрали воду в бидоны. Набрали и грузят их в большие плетеные корзины для сбора винограда на флегматичных вислоухих низкорослых осликах. И мы беспрепятственно осаждаем источник долгожданной влаги. Вскоре не без труда выбираюсь из гущи потных, с наслаждением пьющих, освежающихся друзей. В кантимплоре снова булькает прохладная вкусная родниковая вода.

А за поселком где-то близко фронт. По всему видно. За склоном что-то изредка бухает, свистит. Сумрачны, неприветливы лица крестьян – наверно, их виноградники где-то там, между позициями. Липкой глиной перепачканы полосатые одеяла, на которых тут же на площади, вдоль стен домов сидят или спят милисьянос. Зачем их столько здесь? Другие, обросшие, в выгоревших и помятых комбинезонах, бродят по площади, небрежно перекинув одеяло через плечо. Старики-ветераны. Почему они здесь, а не там? А перед домом с бело-красным флажком Красного креста молодой паренек с азартом рассказывает, как его ранили. Показывает свежезабинтованную руку в лубке. Машет здоровой рукой в сторону фронта. Что же там будет?

В поселке колонна разделяется. Мы идем вниз к Уэске, оказывается, на смену отряда, который уже в деревне. Опять впереди маячит лейтенант, опять по обочине дороги растянулась цепочка. Дорога уходит вниз, скалы обрываются, и мы на равнине.

Указатели «Опасность», «К фронту» вблизи Уэски (ноябрь – декабрь 1936 г.).^*35

Выложенная щебенкой дорога стрелой уходит к небольшому хутору. Белые стены его построек видны среди гущи деревьев. Нам туда!

«Пак… ум» – доносится эхо выстрела. Первого выстрела.

– Вперед, пулемет, вот этот, половина людей – вперед, – командует спешившийся лейтенант. Он уводит другой расчет и остаток центурии куда-то вправо.

– Держись кювета, дорога под обстрелом, – кричит бегущий с хутора навстречу боец, видя, что мы зашагали прямо по дороге. Рой пуль, просвистевший над головами, сбрасывает нас в кювет. Согнувшись, обливаясь потом, бежим к каменной изгороди хуторка.

Здесь кроме нас никого нет. Пристраиваемся за изгородью, переводим дух, посматриваем друг на друга. Нет, каково? Прикидываем, куда бы лучше установить пулемет.

– Давай на ту горку, – решает Жоро, осмотрев неубранное пшеничное поле, вплотную подступившее к ограде. – Она над хутором. Займут ее те, тогда здесь всем крышка.

С десяток барселонцев и Пако присоединяются к нам. С опаской перетягиваем грузы. На вершине горушки, присев за камень, который, как голова сфинкса, возвышается над обрывом, отдыхаем. Что же дальше? Пако первый увидел Уэску: «Смотрите, вот она!» Но сколько ни всматриваемся в наступающие сумерки, ничего кроме двух-трех домиков в садах между грядами длинных холмов не различаем.

В наступающих сумерках слышим крики и выстрелы позади нас, правее хуторка. Они привлекают наше внимание. Мы видим, как через поле в сторону противника, к кипарисовой роще, откуда в нашу сторону начинает тарахтеть пулемет, пригибаясь к гриве коня, скачет наш лейтенант, наш начальник – хефе. Он скрывается из виду, прежде чем мы, разобравшись, открываем стрельбу.

– Перебежал, предатель! – волнуется больше всех Пако. Мы предоставлены самим себе. У нас нет командира, который поведет нас завтра на Уэску.

– Да, – задумчиво тянет Жоро, навинчивая ствол пулемета на треножник, – теперь ночью жди его друзей в гости.

Потом хлынул страшный ливень. Первая фронтовая ночь! Гигантские молнии полосовали мрачное небо. С небольшими интервалами ливень бушевал всю ночь. И мы, нахлобучив капюшоны плащ-палаток, настороженно посматривая по сторонам, проторчали всю ночь на горке. На хуторке изредка постреливали.

Здесь и прервался наш поход. Стремительный, освободительный поход во имя народовластия, счастья народного. Здесь нас остановили залпы регулярес.

– Проклятые! Солдаты… братья по классу… мы…

Чимильяс в рассветном тумане.^*36

Но они нас не слышат, не слышат и не видят, а издали – с соседних холмов и из хуторка-деревушки Чимильяс шлют в нас свои пули, снаряды. От них изредка падает зазевавшийся боец, еще не привыкший во время обстрелов делить свои думы с сырой глинистой стенкой окопчика. Так падает и предсмертно хрипит Мариус. И мы обескуражены таким приемом. В нас накипает злость. И мы ждем.

* * *

Ширококрылый, немного пузатый, окрашенный в ярко-красный цвет бомбовоз абуэло (дедушка), как почтительно его величают, не спеша выплывает из-за темно-коричневых отрогов, которые полукругом охватили осажденную Уэску. Три спортивного типа авианетки, сопровождающие это небесный тихоход, никак не могут «приноровить свой шаг» к его степенному ходу и порхают вокруг него, как бабочки в утреннем небе.

– Нуэстрос (наши)!

Мы ненадолго оживаем, у нас вспыхивают надежды. Так или иначе, небольшая пауза. Пока не отбомбит абуэло – не тявкнет осточертелая фашистская пушчонка. Она откуда-то из пригородных садов долбит и долбит. Она долбит, а мы зарываемся в землю. Бомбовоз, говорят, еще недавно возил почту. И в красный цвет он покрашен для острастки. Но это все же авиация. Вся авиация нашего участка Арагонского фронта в полном составе. И мы приветствуем наших летчиков.

Республиканский самолет на аэродроме Сариньены.^*37

– Оле![44]44
  Оле – междометие арабского происхождения, которое используется для выражения поддержки и одобрения.


[Закрыть] – это слева. С соседних плоских холмов, покрытых оливковыми садами. Это кричат наши соседи – гвардейцы штурмовой гвардии. Где-то на окраине Уэски, после грохота взрывов поднимаются смерчи пыли.

– Оле, валиентес[45]45
  Храбрецы.


[Закрыть]! – несется снизу из хуторка, где расположена наша центурия. Хуторку больше, чем нам, достается от артиллерии и авиации противника.

– Всыпь этим кабронес, – восторженно вопят из нашего пехотного прикрытия. Бойцы выскакивают, размахивают одеялами, приветствуя летчиков.

Недолго стоит шум и грохот. Наши истребители из дедушкиной свиты – им там наверху нечего делать – поливают места бомбежек из пулеметов.

Мы ждем чуда, но его все нет и нет.

Отбомбив и пошумев, наши уходят. Наступает черед франкистской авиации. Мы находимся очень близко к единственной шоссейной дороге, связывающей Уэску с Сарагосой и Хакой. Мы потенциально опасны, мы можем начать наступление и перерезать артерию снабжения Уэски. Нас чаще бомбят и реже посыпают листовками, чтобы убить в нас веру: «Доблестная армия национальной Испании неудержимо идет вперед… Она уже в Мадриде». Мы мрачно посмеиваемся: брехня! Однако бумаге рады – ее постоянно не хватает.

Первое время, как только вдали, на горизонте показывались узкие черточки франкистских «Капрони», мы спешно устанавливали наш пулемет на высокий треножник и без всяких приборов, на глазок, постепенно задирая дуло вверх, посылали им навстречу очередь за очередью. Потом, когда они уже были над головой, обжигаясь о раскаленный ствол, волокли пулемет в укрытие.

Республиканские бойцы в Уэрриос, в 3 км южнее Чимильяс. Огневая позиция пулемета «Гочкис». Сентябрь – декабрь 1936 г.^*38

Сейчас пулемет глубоко под землей, на бревнах наката толстый слой глины, и мы, завидев «Капрони», «Фиаты», привычно забираемся в убежище-спальню. Оно под большим валуном.

* * *

Давно обдумываю большое письмо Журавлеву. Он все еще в Барселоне. Пишет, что видел мельком ребят из Союза друзей и оборонцев. Но для письма другу нужны значительные события, хотя бы боевые эпизоды. А их нет и нет. Дни за днями, идет октябрь, сыро и холодно, а мы все сидим на том же, изрытом окопами, ходами сообщения, холме.

Монте Арагон.^*39

По-прежнему справа от нас полуразбитый хуторок, переполненный пехотой, а слева отряд штурмовой гвардии. Где-то еще левее, у Монте Арагон[46]46
  Монте Арагон – замок, основанный в 1085 г. и служивший в качестве монастыря с конца 11 века до первой половины 19 века.


[Закрыть], наша тяжелая батарея. Как прежде из Чимильяс и с прилегающих к ней холмов иногда трещат пулеметы, из-под Уэски тявкает пушка. Сидим, скучаем, вылавливаем паразитов (занятие так себе), рассуждаем, спорим о том, что такое капитал.

Иногда мы пытаемся агитировать регулярес, помня наш первоначальный план освобождения Испании.

– Ойган фасистас[47]47
  Слушайте, фашисты!


[Закрыть], – кричит молодой боец, вылезший на крышу крайнего домика хуторка. Рупор направлен в сторону врага. Долго и страстно говорит оратор, на свой собственный страх и риск.

– Рохос (красные) сволочи, – несется в ответ, и регулярес осипшими голосами заводят «Кукарачу»[48]48
  «Кукарача» – шуточная народная песня про таракана, под которым в разных версиях подразумевались разные социальные явления, политические силы или личности.


[Закрыть], обильно начиненную издевками и угрозами.

И мы мрачнеем. Нет, все это выглядит совсем не так, как мы представляли себе в Барселоне.

Иногда, кажется, что фронт, в конце концов, оживет, и мы наконец-то сдвинемся с горки. Пойдем вперед.

Как тогда… Вдруг среди бела дня, на гребне холма позади нас – знаменосец. Огромное черно-красное знамя. За ним к хуторку – густая ватага милисьянос.

– Смена!.. Нас сменяют! – обрадовались мы.

Артиллерия Уэски, конечно, не удержалась от соблазна и низко над ватагой, ускоряя ее продвижение, вспыхнули облачка шрапнельных разрывов. Потом все исчезли в соседней балке.

– Надо разузнать, в чем там дело, – объявил Пако, спускаясь с горушки. Он недолго мелькал там, около хутора, и вскоре со всеми подробностями расписывал нам план внезапного ночного захвата Уэски с двух сторон: от Алмудевара и из нашего хуторка.

Расположение войск вокруг Уэски (1937 г.).^*40

Вид на Уэску из траншей республиканцев (август 1936 г. – сентябрь 1937 г.).^*41

– Завтра к обеду они уже будут в Уэске.

– А мы как?

– Видел капитана. Он сказал, что приказа для нас нет. Это части не нашей колонны.

Пожар в Уэске, вызванный бомбардировкой республиканской авиацией (графическое приложение газеты «Ла Вангардия» от 29 сентября 1936 г.).

Наступление началось с опозданием. Брезжил рассвет, накрапывал назойливый мелкий осенний дождь, а атакующие еще только втягивались в обширные плодовые сады, лежавшие в ничейной земле. Время было явно упущено. Вблизи Уэски и с другой стороны горловины давно уже слышалась отчаянная пальба. Назад, опираясь на плечи друзей, уже брели раненые. Пологий холм, прикрывавший с нашей стороны дорогу Уэска – Сарагоса, на котором мы никогда не видели регулярес, оказался занятым, и с него во фланг атакующим строчили пулеметы.

Вскоре какая-то новая батарея из Уэски открыла огонь по садам. С каждым раненым в тыл уходило все больше бойцов. Потом отступление стало общим. Оно захватило наш хуторок и даже нашу горку. Нас вдруг осталось человек пять-шесть. Мы ждали погони, контратаки, но она не последовала. А к вечеру капитан, остававшийся почти один на хуторке, разыскал по ближайшим тылам и привел обратно остатки почему-то поредевшей центурии.

* * *

Грохот и шум налета фашистской авиации стихают. Можно вылезти из убежища. Ничего особенного, еще несколько воронок. Но беленький домик хуторка цел, значит, обед будет. Чья очередь идти за кашей? И мы нанизываем на жердь котелки. Близится священный час комиды – обеда, у нас и у тех он строго соблюдается.

* * *

О чем писать Борису? О том, что мы уже окопные старожилы, но не забыли мирной жизни. И что к вечеру несколько ребят обязательно будут прихорашиваться, как после работы, для прогулки. Сегодня их черед погулять в хуторке. Там допоздна, укрытый от фашистов, горит костер, бренчат гитары, кто-то длинно и протяжно выводит «Лос де Арагон»[49]49
  «Лос де Арагон» – популярная песня 30-х гг.


[Закрыть] и слышится задорный девичий смех.

Но к полуночи все должны опять быть здесь. Таков уговор. Это после того, как однажды чуть не потеряли горку. Из-за привычки спускаться вниз в хуторок, на сеновал.

А что писать о ночной тьме? Не каждая ночь проходит спокойно. Когда перед позициями по листве неубранного виноградника накрапывает ночью дождь, молодому часовому порой чудятся шаги… Выстрел… другой… третий. Стрельба в кромешной тьме перекидывается на другие позиции. Потом бухают ручные гранаты.

Наконец с хуторка к нам доносится знакомый грудной бас. Команда прекратить пальбу следует после витиеватого многоэтажного ругательства, в котором изрядно достается всем местным церквям и соборам, святым дарам и чашам. Наш капитан – арагонец, и мы уважаем его за храбрость и заботу о нас.

В общем, письмо Журавлеву я дописал месяцем позже в Граньен. Пришлось сообщить Борису о смерти Жоро, нашего спутника по экспрессу Париж – Порт Боу. Она была легкой, мгновенной. Пуля фашиста, засевшего в развалинах домика около горки, прошла через глаз. И мы в суматохе ночного боя не сразу поняли, почему Жоро, припав к пулемету, так долго целится.

Я описал тогда Борису и неожиданную встречу с нашим степенным и всеми уважаемым возвращенческим регентом и поваром Глиноедским. Это произошло вскоре после той удачно отбитой, атаки, во время которой погиб Жоро. Сначала до нас дошел слух, что на фронт прибыла русская воинская часть, которая-де, как это и полагается Красной армии, в два счета возьмет Уэску. И как потом не менее восторженные разговоры пошли у нас вокруг «русского генерала», уже прибывшего в нашу колонну: «О, у него действительно стоящий план захвата Уэски!». Было решено, что нас представят ему как отличных пулеметчиков, его земляков: это обрадует.

Но все обошлось проще.

Я, за мною Балковенко, по раскисшим, загаженным ходам сообщения бросились навстречу так посвежевшему здесь, в Испании, высокому, уже тронутому сединой, улыбавшемуся нам колонелю – полковнику – две пары толстых серебряных шпал над позолоченным козырьком офицерской фуражки. И я, больно прижавшись к его биноклю, все же обнял Владимира Константиновича. И мы, к немалому удивлению всей горки и сопровождавших колонеля Хименеса[50]50
  Хулио Хименес Орхе – псевдоним Глиноедского в Испании.


[Закрыть] командиров, по-русски трехкратно расцеловались.

– А мы Вас разыскивали в Барселоне!

– Да какая там Барселона! Разве вырвешься!

Он постоял на нашей горке, посмотрел в бинокль на Уэску. Рассказал тогда немного – он торопился, – о недавнем декрете правительства, реорганизующем народное ополчение в народную армию[51]51
  Декрет был опубликован 16 октября 1936 г.


[Закрыть]. Наша колонна Сапатеро превращалась теперь в батальон имени Сталина[52]52
  В конце ноября 1936 г. он вошел в состав 27-й дивизии.


[Закрыть].

Владимир Константинович Глиноедский на Арагонском фронте («La Vanguardia», Suplemento, 31 diciembre 1936, p. 3).

Он тут же распорядился откомандировать нас в штаб 27-й дивизии: создадим свою русскую батарею! А вскоре, снабженные пропусками, испещренными печатями и подписями, мы пробирались через Барбастро в Граньен.

Граньен.^*42