Текст книги "Принцип анекдота"

Принцип анекдота

Так весело,

Отчаянно

Шел к виселице он.

В последний час

В последний пляс

Пустился Макферсон.

Роберт Бернс.

Иногда на рыбалке бывает скучно. Особенно когда не клюет. От нечего делать мы с Сашкой идем в ближайшую лесополосу рядом с железнодорожным полотном. Наш расчет прост: если дармовая рыба не желает прельщаться худосочными червяками, нам не остается ничего другого кроме как сменить рыбалку на элементарное собирательство. Вчера прошел сильный дождь и вокруг буквально царит тяжелый, исходящий от земли грибной запах. Проплывающие по небу огромные облака бросают на землю причудливые тени, они постепенно сгущаются и уверенно захватывают пространство. Только что солнце приятно согревало щеку и вот его уже нет… Островки сценически яркого, солнечного света становятся все меньше и меньше.

– Дождь будет, – безразлично говорит Сашка.

Конечно, будет. Я поднимаю голову и долго смотрю на облака.

– Сашка, слышь…

– Что? – нехотя отзывается мой друг.

– Может быть, ну их, эти грибы, а?.. Поехали лучше домой.

– Дождичка испугался?

Сашка щелкает семечки и осматривается по сторонам. Ему явно скучно. Природа наградила моего друга веселым, общительным и, я бы даже сказал, немножко склочным характером. Разговор со мной уже порядком надоел Сашке и сейчас он с удовольствием принялся бы задирать кого-нибудь еще. Но вокруг никого нет…

Сашка вздыхает…

Мы выходим к железнодорожному полотну. Неожиданно Сашка толкает меня в бок. Я не спеша, оглядываюсь и … О, Боже! На рельсах, обхватив голову руками, лежит человек. То, что это самоубийца становится ясным сразу.

Сашка хватает меня за рукав и в корне пресекает мою, в общем-то, естественную попытку прийти на помощь гибнущей человеческой душе. Заметив в прищуренных Сашкиных глазах светлые и веселые, бесовские искры я невольно подчиняюсь.

Сашка молча тянет меня за собой. Стараясь не шуметь, мы взбираемся по не очень крутому склону железнодорожной насыпи. Пока я с болезненным любопытством рассматриваю самоубийцу, Сашка, как ни в чем ни бывало, присаживается рядом с ним на рельс.

Мужик тихо стонет… Оказывается, его руки не только прикрывают голову, но еще медленно, с усилием до набухания вен, рвут чуть тронутые сединой волосы.

Сашка сплевывает шелуху и громко кашляет. Но мужик ничего не слышит. Или не хочет слышать?.. Пылающая боль пожирает самоубийцу изнутри и он крепко прижимает свою голову к холодному рельсу.

Сашка осторожно кладет руку на подрагивающее плечо незнакомца.

– Слышь, мужик, – небрежно говорит он. – У тебя закурить есть?

Самоубийца поднимает голову. В его мутных, залитых слезами глазах нет ничего кроме боли и страшной, опустошающей скорби.

Он говорит вяло и тихо:

– Уйди… А то убью.

Человеку на рельсах уже нет никакого дела о того, что происходит на этом свете. Он хочет умереть. Он уже мертв… Самоубийца с тихим стуком кладет свою голову на рельс и замирает.

Сашка выбрасывает семечки. Я со страхом смотрю на своего друга. Сашка думает… Он вытирает губы широкой ладонью и строгим взглядом приказывает мне не лезть не в свое дело.

– А мы что, мешаем тебе, что ли? – спрашивает Сашка самоубийцу. – Ну, извини. Мы поезд подождем. Кажется, он должен здесь остановиться. Ты как считаешь?

Мужик больше не стонет. Хриплым и глухим голосом он еще раз обещает Сашке прихватить его с собой на тот свет.

– Да, ладно!.. – Сашка беспечно улыбается. – Тебе что, места на рельсах жалко?

Самоубийца встает. Он встает медленно, как смертельно усталый человек, но взмах его руки настолько быстр, что я едва успеваю заметить это движение. Кулак, со свистом прорезав воздух, едва не касается улыбающегося лица моего друга. Только кошачья быстрота, которая уже не раз уже спасала Сашку в, казалось бы, даже безвыходных ситуациях, позволяет ему избежать расправы и на этот раз.

Живой труп поворачивается в мою сторону.

– А тебе какого хрена здесь надо?! – кричит он.

Встретившись взглядом с затуманенными болью глазами незнакомца, я цепенею. На какое-то мгновение мне кажется, что ледяной, могильный холод касается чего-то теплого и запретного в моей груди от чего это теплое нечто вдруг превращается в мягкий, беззащитный и дрожащий от ужаса комочек. Я ничего не успеваю ответить. Мужик с силой толкает меня обоими руками в грудь. Какое-то мгновение мне удается сохранять равновесие. Затем я падаю на грудь и съезжаю по насыпи вниз. Откуда-то сверху до меня доносятся возмущенная Сашкина ругня и хриплый, злой голос незнакомца.

Я быстро карабкаюсь наверх. Еще мокрая после недавнего дождя трава скользит под ногами и когда мне, наконец, удается взобраться на прежнее место, все уже кончено. Самоубийца в прежнем положении лежит на рельсах, а присевший невдалеке от него Сашка раскуривает сигарету.

Взглянув на меня, Сашка усмехается.

– Не поймал! – громко говорит он.

Я осторожно, не отрывая взгляда от самоубийцы, подхожу ближе и натыкаюсь на Сашкину руку с пачкой сигарет.

– На, кури, – говорит Сашка. – У нас пока перекур в аттракционе.

Несколько минут мы молча курим, изредка посматривая на мужика. Он лежит тихо.

– Леха, анекдот хочешь? – Сашка щурится на огонек сигареты и чему-то улыбается. – Новый, кстати говоря… Вчера в автобусе услышал.

Я ничего не понимаю.

– Какой анекдот? – переспрашиваю я шепотом.

– Ты еще «бэ-э-э» скажи!.. – тихо шипит в ответ Сашка и тут же громко добавляет. – Анекдот, спрашиваю, хочешь?

– Ну, хочу…

– А без ну?

– Это самое… Хочу, в общем.

Я по-прежнему ничего не понимаю. Ничего!.. Даже окружающая природа вдруг начинает терять свои реальные очертания: набежавшие тучи почти полностью закрыли солнце и только один его луч, до неестественности яркий и сияющий, озаряет крохотный пятачок земли вокруг нас, отчего сгущающиеся, предгрозовые сумерки кажутся все более темными и пугающими.

Первая капля дождя скользит по моей щеке. Я машинально тру щеку… Что ни говори, а мой друг выбрал довольно удачное время для рассказа своих многочисленных, веселых историй!.. Что же касается публики, то и этот выбор выше всяких похвал. Нет, я не спорю, что по части рассказывания анекдотов Сашка – талант. Маленькая история, время изложения которой в лучшем случае занимает несколько десятков секунд, оживает в пересказе Сашки самым удивительным образом. Двумя-тремя словами, мимикой лица, жестом он настолько точно может передать… как бы это получше выразиться?.. даже не характеры, нет, а их динамику, движение, эмоциональный настрой, что, честное слово, по-моему, просто нет и не может быть человека, который бы не поверил, что все, о чем рассказывает Сашка, не случилось на самом деле. И черт меня возьми, если анекдот в Сашкином изложении не приобретает совсем другого звучания, чем у кого-то еще!

Сашка выбрасывает окурок.

– Мужик, – обращается он к самоубийце. – Ты анекдоты любишь?..

Самоубийца молчит.

Сашка начинает:

– Значит, беседуют три роковые женщины. Одна хвастается: «Слушайте, бабы, я отбила мужей у трех жен!» Вторая говорит: «Ха!.. А вот я у пяти!..» Третья немного помолчала и спрашивает: «Вы скульптуру Веры Мухиной «Рабочий и колхозница» когда-нибудь видели?» – «Видели, а что?» – «Ну, так вот, вчера я отбила от нее рабочего…»

Никакой реакции. Но тотчас на нас обрушивается целая лавина анекдотов.

– … «Если бы ты только видела, сваха, как они дерутся!» – «Может быть, ребята нанюхались чего-нибудь?» – «Да кто же ее, родимую-то, нюхает?!» Обезьяна придремала на пальме и свалилась на спящего под пальмой тигра. Чумной спросонья тигр вскакивает и кричит: «А?!.. Что?!.. Где охотники?!..» Обезьяна, с ужасом глядя на тигра шепчет: «Боже мой, еще и охотники!..» Муж упрекает жену: «Деньги могут испортить любую бабу». Жена в ответ: «Конечно. Но если бы ты только знал, какое блаженство она в этот момент испытывает!..»

Дождь смелеет… Между шпалами уже образовались первые лужицы с радужными, мгновенно умирающими пузырьками. Но солнечный луч еще жив… Он только сузился до почти прожекторного, отбежал от нас немного в сторону и бродит на небольшой, поросшей высокой травой опушке.

– … Рубль и доллар выходят из бара. Рубль споткнулся и говорит: «Вот черт!.. Чуть не упал». Доллар говорит: «Давай поддержу». Рубль отвечает: «Знаю, как ты поддерживаешь. Пока ты меня до дома доведешь, я тебе червонец должен буду!..»

Через пару томительно долгих минут самоубийца, наконец, высказывает свою точку зрения на Сашкины анекдоты.

Не отрывая головы от рельсы, он кричит:

– Ща задушу, падлу!..

Сашка удовлетворенно усмехается и увеличивает темп монолога. Теперь анекдоты льются – именно льются! – без остановки, и чем-то очень напоминают диковатый, подхваченный ветром августовский дождь. Ах, этот дождь!.. Он хлещет то по одной щеке, то по другой, его капли туманят глаза, лезут в уши, и от них нет спасения. О, путник!.. Убери свой бесполезный зонтик. Ты уже и так весь промок с головы до ног, а твои жалкие попытки спрятаться просто смешны. Ты сам, – слышишь? – ты уже сам рождаешь смех!..

Самоубийца чуть поворачивает голову, и я вижу его измятую, подрагивающую щеку… Я вижу как ему тошно и больно. У самоубийцы плаксиво-беспомощное выражение лица и единственное чего он хочет (о чем он молит Господа Бога!) – побыть наедине с самим собой последние минуты жизни. Они нужны ему для того, что бы еще раз, – в десятый ли или сотый – прикоснуться к своей обиде, взлелеять ее, растормошить, чтобы затем принять надвигающуюся темноту как должное и как спасение…

Но Сашка неумолим и в его душе нет ничего святого.

Сашка продолжает бесчинствовать:

– … Муж говорит жене: «Слушай, дай мне на бутылку и я тебе все прощу». Жена спрашивает: «Интересно, а за что это ты меня должен прощать-то?!» Мужик: «Как это за что?.. За бутылку!»

Самоубийца пытается заткнуть уши и мне хочется сделать то же. Что-то внутри меня начинает дрожать и словно превращается в натянутую до предела нить. Мне кажется, что мир сошел с ума!.. Дождь хлещет меня то справа, то слева и я не могу связать в своей голове в единое целое страшное желание смерти незнакомца, Сашку, читающего над самоубийцей свой кошмарный монолог, негаснущий солнечный луч, дождь, ветер и все, все, все … Это дико, это просто неестественно!..

Неожиданно для самого себя я начинаю смеяться. Смех выплывает из самой глубины моих легких и все громче и громче начинает клокотать в горле. Смех возникает помимо моей воли. Он неестественен, как и все вокруг. Он – как рвота!.. Именно как рвота и эта рвота выворачивает меня наизнанку.

Сашка неистовствует. Все смешалось в кучу: раненый Василий Иванович переплывает Урал и дарит белым такие афоризмы, что их пулемет давится патронами; ловкие жены ставят рога своим мужьям на глазах последних; американские президенты восхищаются русскими пьяницами; могильщики пьют на брудершафт с покойниками; участники Куликовской битвы требуют себе льготы; Штирлиц предупреждает Бормана, что вокруг немцы…

В А – В И – Л О Н!..

Боже мой, и я над всем этим смеюсь?!..

Плечи самоубийцы начинают мелко подрагивать, по его телу пробегает дрожь. Он смеется… Чтобы привести себя в чувство, мужик несколько раз с силой бьется головой о рельсу. Он плачет, но смех снова прорывается сквозь его слезы.

– Уйди же, гад!.. – кричит мужик Сашке. – Уйди, Христом Богом тебя прошу, уйди!

Слезы делают глаза самоубийцы живыми и похожими на глаза страдающего ребенка.

Сашкин монолог – как и дождь – достигает своего апогея. Это шквал!.. Я не почти не вижу ничего вокруг за стеной дождя и не слышу из-за Сашкиных слов.

Я понимаю, что попросту действительно схожу с ума, но ничего не могу с собой сделать. Я устал смеяться, мне кажется, что я смеюсь уже тысячу лет. Самое удивительное то, что любой, пусть даже самый смешной Сашкин анекдот, если бы он был рассказан один, он не вызвал бы у меня и тени улыбки. Но анекдоты льются один за другим и Сашка, как искусный чародей, плетет из них какое-то удивительное, завораживающее кружево. Это кружево опутывают волю, мешает сосредоточиться, остановиться и взять себя в руки. Я никогда еще не видел Сашку таким. Месяц тому назад он довел своими анекдотами нашу цеховую табельщицу – улыбчивую и смешливую девчонку – до полной истерики. На спор. Но тогда все было по-другому, тогда один смешил, а другой хотел посмеяться… А что происходит сейчас? Нет, я не смеюсь. Смех не может быть таким!.. Меня просто рвет на куски какая-то страшная, выворачивающая сила.

Я с огромным трудом отрываю свой взгляд от лица Сашки и смотрю на умирающий солнечный луч. Он уже достаточно далеко отбежал от нас и еле виден за синеватой пеленой дождя. Луч стал еще меньше, но он еще живет, еще сопротивляется серой краске, стирающей все в единое и безликое.

Мне очень плохо!.. Еще минута и я просто потеряю сознание. Мир вокруг меня расплывается в одно большое, бесформенное пятно. Я вижу только одну светлую точку…

– Хватит!

Я резко оглядываюсь. Дождь кончился. Самоубийца сидит на рельсе и трет лицо руками, как только что проснувшийся человек.

– Хватит…

Пауза…

Сырость… Пустота… Состояние усталой одичалости.

Мужик просит:

– Дайте закурить.

Сашка вынимает из нагрудного кармана рубаки промокшую пачку сигарет. Он критически осматривает ее и переводит взгляд на меня. Я встаю и только сейчас замечаю, как сильно затекли ноги. Мои сигареты лежат во внутреннем кармане куртки. Они не промокли.

– Спички есть? – спрашивает Сашка мужика.

– Дома забыл.

– Ясно. Не до того, значит, было…

Бывший самоубийца морщится и неуверенно тычет подрагивающий кончик сигареты в огонек, спрятанный между моими ладонями.

Мы молча курим… Мужик шмыгает носом, то и дело вытирает лицо и оглядывается по сторонам. Я ясно вижу на его лице недоумение и ужас, словно он никак не может вспомнить, как он здесь оказался.

– Может проводить тебя? – безразлично спрашивает Сашка.

– Не надо…

– Сам-то из Боровков?

– Оттуда.

– А рельсы зачем красить собрался?

– Жена … – челюсть мужика начинает мелко подрагивать.

Он пытается сказать что-то еще, но судорога на лице мешает ему говорить.

– Что жена? К теще в гости уехала?

– Нет…

– Ушла?

– Нет…

– Понятно, – Сашка говорит нарочито грубо и пренебрежительно. – Ну а ты, стало быть, за ней на тот свет собрался?

– Нет… Она не ушла… Не умерла… Она сбежала, – мужик опускает голову. Его голос звучит глухо и отчужденно. – К школьному другу сбежала. Любовь у них была… Раньше…

– Тоже ясно, – Сашка кивает. – Жалко, что я не твой папаша. Я бы тебе морду набил.

Ветер быстро растаскивает опустошенные и легкие облака. С высоты насыпи я хорошо вижу, как в еще мутной дали то тут, то там вспыхивают пробившиеся к земле столбы солнечных лучей. Жаль, но я уже не могу найти среди них тот самый луч, который еще недавно так отчаянно сопротивлялся дождю.

Кряхтя, мужик встает с земли и, не попрощавшись, идет по шпалам в сторону Боровков.

Сашка улыбается.

– Ты бы хоть спасибо сказал! – кричит он вслед.

Но мужик не оглядывается, а только слабо взмахивает рукой.

А я думаю о том, что я ненавижу смех. Ненавижу больше всего на свете. И я больше никогда не буду смеяться. Никогда и не над чем…

… Мы возвращаемся домой уже вечером. Наш путь к железнодорожной станции лежит через Боровки. Сашка щелкает семечки и изредка бросает на меня удивленные взгляды. Дело в том, что мне смешно. Я готов смеяться над чем угодно: над перебежавшей дорогу кошкой, над отражениями в лужах и даже над самим Сашкой. Мой друг устало улыбается в ответ и изредка бросает короткие реплики: «Чего ржешь, дурак?» или «Не пугай старушек, идиот!»

Я долго и от души хохочу над каждой Сашкиной фразой. Если честно, то у меня уже давно не было так легко и свободно на душе, как теперь. Дурашливое ощущение простого, почти детского счастья едва ли не заставляет меня петь, а то и просто пройтись на руках.

Откровенно говоря, мне и самому кажется странным такое легкомысленное настроение. Впервые оно дало себя знать еще у реки, когда леска одной из наших удочек зацепилась за корягу. Сашка полез в воду… Он шел осторожно и держал руки так, словно шел по канату. Его движения казались мне неуверенными и даже нелепыми… Я рассмеялся и настолько громко и неожиданно, что Сашка выругался в ответ. Я хотел было ответить, но едва не подавился смехом. Впрочем, это был уже совсем-совсем другой смех: искренний и легкий, как облегчение после боли. И он не имел ничего общего с тем, который выворачивал меня наизнанку там, на рельсах.

Сашка долго возился у коряги, стоя на полузатопленных бревнах. Он изредка бросал на меня хмурые взгляды, а потом не выдержал и спросил:

– Что с тобой? Сдурел, что ли?..

– А что и посмеяться нельзя?

– Раньше нужно было смеяться, – рассудительно заметил Сашка и кивнул в сторону железной дороги. – Или до тебя доходит как до верблюда?

Я сказал, что смеялся и там.

Сашка сплюнул:

– Ага, я видел как: глаза вытаращил, за рельсу обоими руками схватился, а потом вообще отвернулся…

Мы немного поругались, что, впрочем, нисколько не испортило моего радужного настроения…

Немного не доходя до станции, Сашка трогает меня за плечо:

– Смотри, вон наш крестник.

– Где, где?..

– А вон…

Я оглядываюсь: на порожках небольшого, довольно уютного домика сидит наш бывший самоубийца. Он что-то говорит стоящей к нам спиной девочке лет четырех-пяти и часто, неумело поправляет на ней ситцевое платьице.

– Дочка, наверное, – говорю я. – Значит, не один он остался.

Сашка жмет плечами.

У девочки в руках маленькая лопатка и она явно куда-то торопится. Девочка кивает в ответ отцу и часто нетерпеливо притоптывает ножкой.

– Дочка, – говорю я. – Точно дочка…

– Идем, – Сашка тянет меня за рукав. – А то на поезд опоздаем.

Перед тем как уйти, я бросаю последний взгляд на бывшего самоубийцу. Оказывается, у него довольно молодое лицо, которое можно было бы назвать даже приятным, если бы его не портили припухшие мешки под глазами. Но это пройдет. Потом, со временем…

Электричка с гулом летит через темный, кое-где уже начинающий желтеть, августовский лес. Мы с Сашкой молча сидим у окна и думаем каждый о своем.

На западе снова собираются тучи. Наверное, снова скоро будет дождь. Может быть, этой ночью. Я очень люблю, когда ночью идет дождь, тогда легко верить во что-то хорошее.

Сашка вздыхает и трет рукой мускулистую шею.

Потом он спрашивает:

– Анекдот хочешь?

Разумеется, это уже насмешка.

– Пошел к черту!

– Я серьезно.

– Я тоже. Могу и по морде дать.

– Хо-хо!..

От нечего делать я снова смотрю в окно. Мне – хорошо. Мне просто хорошо и все. Улыбка начинает растягивать мои губы.

– Опять лыбишься? – спрашивает Сашка. – Кстати, забыл тебе сказать, я у тестя в гараже вчера нашел какой-то сосуд со странным названием. Кажись, водка. Ты как, а?..

– Что как?

– Что, что!.. Маленький что ли? Приглашаю отведать после трудов праведных. Будешь?

– Не знаю…

С невыразимой ясностью я вдруг понимаю, как люблю все вокруг: убегающий лес, Сашку, облака, уже еле видимое за деревьями солнце, сегодняшний день и еще все то, что и составляет нашу жизнь.

– Давай решай. Или ты жены боишься?

– Кто, я?!.. Ладно, едем в гараж.

– Отлично. Кстати, твоя улыбочка очень похожа на дурацкую.

Я знаю… Глупо любить все то, что дано тебе просто так, даром. Но я люблю жизнь, люблю так, как не любил никогда до этого.

– У нас пожевать что-нибудь осталось?

– Совсем немного.

– Немного? Это плохо. Нужно еще в магазин забежать…

Сашка говорит что-то еще, но я его уже не слушаю. Я думаю о другом. Пусть это опять-таки звучит глупо, но я думаю о любви… О любви к жизни вопреки всему, отчаянной и бесшабашной, о любви, смысл которой прост и гениален, непонятен и огромен, весел и трагичен. И прекрасен как парадоксальный принцип анекдота…

… Ах, этот чертов Сашка!

Поцелуй «Пегасихи»

Неподалеку от турбазы «Березка» есть «дикий пляж». Там полоска песка – только вдоль берега, а сам пляж – бугорки и впадинки, поросшие мягкой, сочной травой. Если две парочки влюбленных лежат в пяти шагах друг от друга, они не видимы для любопытных глаз. На «диком пляже» всегда мало людей.

… Я лежу на спине и щурюсь на солнышко. Там, ближе к реке на крохотном взгорке, сидит Леночка. Если я чуть-чуть приподниму голову, я увижу ее высокомерное лицо и презрительную улыбку.

Да, мы поссорились и теперь самое главное, у кого не выдержат нервы. Я снисходительно усмехаюсь. Что ж, посмотрим!.. Я закрываю глаза и принимаюсь рассматривать желтый круг в темноте. Мне просто хорошо. У меня насмешливое и легкое настроение. А Леночка действительно очень похожа на гордую королеву. Но я терпелив, как разбойник в засаде.

Легкая дремота… Неожиданно я слышу тихий шорох. Я и не думаю открывать глаза, потому что уверен, что это Леночка. Гордая королева пришла сдаться на милость победителя-разбойника и нежно поцеловать его в нос.

Шорох повторяется. Я чувствую, как моих губ касается что-то мягкое. Хо-хо-хо! Ладно-ладно, я не гордый… Я улыбаюсь и открываю глаза.

Ба!.. Оказывается, надо мной нависает огромная лошадиная морда. Я взвизгиваю, отталкиваю тянущуюся к моим губам лошадь и шарахаюсь в сторону.

Леночка громко смеется и хлопает в ладоши. У нее счастливое, почти детское лицо юной разбойницы.

– По-це-ло-ва-ла!.. – скандирует по слогам Леночка. – Я видела, как она тебя поцеловала!

Я встаю и прогоняю лошадь. Иди отсюда, пегосятина!.. Через пару минут я возвращаюсь назад. Я ложусь на спину и смотрю на солнце. Так-так, Леночка… Значит, тебе смешно, да? Хорошо же!.. Теперь, я абсолютно уверен, наша ссора кончится не скоро.

Леночка, наконец, перестает смеяться. На ее красивом лице снова появляется маска холодного высокомерия. Она даже усмехается.

Солнце скрывается за облаком. Проходит пять минут. Дремота… Она легкая, как утренний туман.

Что-то снова касается моих губ.

– Уйди, Ленка, все равно я тебя не прощу, – строго говорю я.

Вверху позвякивает уздечка. Я открываю глаза… Надо мной снова висит лошадиная морда.

– Да, елки-палки!

Мой вопль, наверное, слышен на другом берегу, а смех Леночки, вне всякого сомнения, в ближайшей деревушке.

– По-це-ло-ва-ла!.. – снова скандирует Леночка и чуть ли не рыдает от восторга. – Она тебя опять поцеловала!

Леночка восхищена и колотит кулачками по земле. Я называю лошадь «сволочью», вскакиваю и хватаю ее за уздечку. Будь моя воля, я бы утопил в реке это упрямое животное. Я тяну лошадь за собой…

Рядом с «диким пляжем» растет высокий кустарник. Он похож на лабиринт: полянки чередуются с узкими проходами, проходы – с лазами, а лазы – снова с полянками. Я увожу лошадь подальше, туда, в «лабиринт». Потом крепко – с помощью булыжника – вбиваю в землю железный колышек, который привязан к уздечке настырной лошади. Любвеобильная «пегасиха» смотрит на меня влажными, чуть грустными глазами.

Я показываю лошади кулак:

– Поняла, да?

Лошадь утвердительно трясет головой. Я возвращаюсь на прежнее место.

Леночка безучастно рассматривает реку… На ее лице снова холодная усмешка и королевское презрение.

– Слышь, обцелованный лошадкой… – лениво окликает меня Леночка.

Я молчу.

– Скажи честно, тебе понравилось?

Я ложусь… Потом прикуриваю сигарету. Я смотрю на облака и думаю о том, что вместо ожидаемого поцелуя Леночки, я дважды дождался лошадиной ласки. Нет-нет, один раз это еще куда ни шло, но два?!.. Я думаю-думаю-думаю. Нет, в том, что случилось со мной, определенно есть какой-то подвох. Что-то искусственное.

Я осторожно приподнимаю голову. Леночки уже нет на бугорке. Понятно!.. Я тихонечко проползаю десяток метров по вмятине-ложбине. Ладно-ладно, сейчас я во всем разберусь.

Трава щекочет нос, и на моей спине тут же устраивается целое стадо комаров. Локоть врезается в пустую консервную банку, а живот скребет по суковатой палке брошенной возле старого кострища. Это просто побег из концлагеря какой-то!..

Я отлично помню, где привязал лошадь. Но я пробираюсь к этому месту не на прямую, а сбоку. Кустарник колет мои ладони… Кустарник гораздо выше меня, и я вижу его сетчатую, маскировочную тень на своих руках.

Осторожнее! Ну, тише, пожалуйста. Протискиваясь в очередной лаз, я едва не теряю плавки. А, черт возьми!.. Кое-кому, я очень на это надеюсь, придется за это ответить.

Наконец, я достигаю своей цели – через густую, почти метровую, стену листвы пусть и с трудом, но я вижу лошадь. А рядом с ней, кончено же, Леночка. Правда, я вижу ее только со спины – ее голубой купальник и рассыпавшиеся по плечам светлые кудряшки.

Леночка наклоняется.

– Вот упрямый… – чуть слышно шепчет она.

Леночка рвет из земли железный колышек, но он не поддается. Она выпрямляется и оглядывается по сторонам. Леночка понимает, что для того, чтобы справится с колышком, ей нужен камень, а еще палка. Камень нужно положить на землю, опереться на него палкой и действовать ей, как рычагом. Там, на железном колышке есть крупная зазубрина, специально сделанная для такой операции.

Леночка находит брошенный мной камень, но с палкой ей приходится повозиться. Палка лежит в глубине колючего кустарника и до нее трудно дотянутся рукой.

– Ой, мамочки! – тихо шепчет Леночка.

Я плохо вижу, но понимаю, как нелегко приходится Леночке. Кустарник колюч, как тысяча ежиков.

– Ой, папочки!..

Леночка все-таки достает палку. Потом она справляется с колышком.

– Иди-иди, – Леночка гонит лошадь в сторону пляжа. – Иди же!..

Что ж, мне пора. Я быстро огибаю стену кустарника и так, чтобы оказаться за спиной у Леночки.

– А-а-а, значит, гордая королева занимается мелкими интрижками? – кричу я. – Ваше Величество пасет лошадку? А куда идем Ваше Величество?.. На пляж, наверное?

Мой обходной маневр завершен и я вижу, что… Господи, но это же не Леночка! Девушка в синем купальнике удивительно похожа на нее, но только со спины, как бывают похожи все молодые девушки.

Несколько секунд я и незнакомка удивленно рассматриваем друг друга. Девушка вдруг все понимает. Она понимает, что ее поймали за «кражей» лошади, которую она, вне всякого сомнения, собиралась натравить на своего парня.

Девушка краснеет и тихо говорит:

– Ой!.. Не рассказывайте, пожалуйста, Сереже.

А кто такой Сережа?

– Он там, – девушка кивает в сторону пляжа. – Возле мостика меня ждет…

Точнее говоря, парень наверняка лежит с закрытыми глазами и ждет, пока девушка утешит его поцелуем. Но по замыслу королевы-интриганки «утешать» его будет, конечно же, лошадь.

Незнакомка смотрит на камень и палку в своих руках. Она чуть морщится и бросает улики в сторону.

– Знаете, эту лошадь Пегасихой зовут, – говорит девушка. – Ее в прошлом году ребята из спортивного лагеря целоваться научили.

– Интересно, как?

– Ну, так… – девушка делает неопределенный жест рукой. – Ребята ложились на землю и держали в зубах кусочек сахара или морковки. Теперь Пегасиха тут охотится на влюбленных.

Мы идем с незнакомкой в сторону пляжа. Меня неудержимо тянет в смех.

– Знаете, – говорю я, – Пегасиха отличная находка именно для вас, гордых королев.

– Что?.. – удивляется девушка.

– Все гордые королевы удивительно похожи друг на друга, – продолжаю я. – Сначала вы с самым независимым видом сидите на пригорочке, а потом потихоньку, чтобы вас не видели, занимаетесь коварными интрижками.

– Ну, что вы!.. – девушка смеется в ответ. – Мы не все такие.

Вдруг из-за ближайшего куста, нам навстречу, выходит Леночка. Вне всякого сомнения, она тоже спешит к Пегасихе. Почему я так решил?.. Потому что в ее руках камень и палка.

Девушка смотрит на Лену и вдруг начинает смеяться. Сначала ее смех довольно тихий, но постепенно он превращается в хохот. Не в силах справится с ним, незнакомка присаживается на корточки.

– Ой, я не могу! – сквозь смех стонет она. – Да-да… Вы были правы. Ха-ха!.. Королевы все такие. Только, пожалуйста, не говорите Сереже!

Леночка, наконец, замечает, что я смотрю на камень и палку в ее руках. Она краснеет и быстро бросает их. Потом трет ладошки друг о друга…

– Ой, мама! – снова стонет «двойник» Леночки. – Вы были правы-правы-правы!..

… Через полчаса, я лежу на своем прежнем месте, а моих щек, лба и губ касаются губы Леночки. Иногда, очевидно вспоминая Пегасиху, Леночка тихо смеется.

А я – балдею. Потому что я все-таки победил Леночку. Но я не дурак и я отлично понимаю, что победить окончательно Ее Величество Женщину невозможно. Просто Ее Величество взяли маленький, и очень ласковый перерыв…

ПА – ГЭ – БЭ

Это случилось… Да, уже давно. Кажется, в 1987 году. Я окончил институт по специальности «авторемонтное производство» и пару лет проработал механиком в пассажирском АТП. «Вьюноша бледный со взором горящим» проявил изрядную прыть в исследовании чуда социндустрии под названием «автобус ЛиАЗ-677». Ну, а на досуге я еще немного поэкспериментировал с отцовскими «Жигулями».

Да-да, я уже тогда знал достаточно много… Например, меня не мог обмануть даже опытный водитель, который просидел за баранкой автобуса два десятка лет. «Вьюнош» мог запросто засучить рукава и нырнуть музыкальными пальцами внутрь движка. Ха!.. Да я мог определить на слух какой цилиндр не работает и по какой причине.

Но потом случилось ЭТО…

Я и отец поехали к моей теще в деревню. Набег на простодушных сельских жителей прошел успешно: в нашу машину занырнуло половина порося, коробки с яйцами, банки с маслом, мешки с картошкой, пара гусей и еще много чего такого, в чем горожане уже испытывали явный недостаток в связи с начавшейся горбачевской перестройкой.

Правда, шутки ради, нам подкинули и свиную голову. Я не видел как… Поэтому отцовская шутка: «Леша, посмотри, кто у нас там, на заднем сиденье?», вызвала у меня – после того, как я оглянулся, – невольный, но очень громкий вопль: «Ой, мля!» Свиная башка прочно покоилась на мешках с картошкой.

Впрочем, это частности. А суть в том, что до дома было 200 верст по федеральной трассе… Но через двадцать километров у нас «полетела» прокладка головки блока.

Нет-нет!.. Мой рассказ не будет путаным рассказом технаря с обилием малопонятных терминов. Поясню все, что называется, на пальцах. Все знают, как консервируют овощи – между крышкой и горлышком банки лежит резиновая прокладка. Если в этой прокладке образуется даже крохотная дырочка, то через нее просочится воздух. ПГБ двигателя внутреннего сгорания примерно такая же, по своей функциональности, штуковина, как и резиновая прокладка под крышкой банки. Правда, «банка»-цилиндр окружена еще водяной «рубашкой» охлаждения. Сущность нашей проблемы состояла в том, что горячие газы из работающего цилиндра стали проникать в систему водяного охлаждения и выдавливать оттуда воду. Наш движок закипел.

Ну и что, спрашивается, делать?!.. Возвращаться в деревню глупо, но как ехать дальше? Из-под капота машины «дымит» паром так, словно движок решил немного попариться в бане. И главное, он теряет воду с такой скоростью, словно нас грабит стадо верблюдов.