Текст книги "Круг Безбожников"

Круг Безбожников
Алексей Кудрявцев

© Алексей Кудрявцев, 2024

ISBN 978-5-0064-5645-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление
или как всё начиналось

Я неоднократно видел, как умирают люди. Но самым первым моим воспоминанием о смерти стала смерть дяди, которую, несмотря на всю её ужасность, я не мог забыть. Мне было всего восемь, когда это произошло. То утро начиналось как обычно, с привычного гудения кофемашины на кухне и гулкого смеха матери, которая называла моего дядю «большим ребенком». Я помню, как рано утром он уже ошарашенно бродил по дому, искал что-то вкусное – вероятно, остатки вчерашнего пирога. Его смех напоминал мне, каково это – чувствовать себя в безопасности, как в тёплом одеяле.

Но, как это часто бывает, доброта и искренность сочеталась с тёмной тенью его привычки – алкоголем. Я ещё не знал, что распитие спиртных напитков может вводить людей в состояние безумия, лишать их разума и уважения к себе. На тот момент дядя был просто дядей, с которым всегда интересно проводить время, когда он был в хорошем настроении. В то утро он опять выпил, и это было лишь начало.

Я не сразу заметил, что что-то не так, но, когда он решился подняться по лестнице, я почувствовал, как что-то внутри меня сжалось. Осознание было как недоброе предчувствие. Моя мама стояла на кухне, и я помню, как она вдруг замерла, увидев, что дядя, позабыв о всех её предостережениях, не просто взбирался, а падал.

Это было так быстро, что я не успел среагировать. Я лишь услышал резкий звук – будто тысячи стеклянных шариков разбились одновременно. И вот он уже валялся на полу, будто марионетка, чьи веревочки обрезали. В ту же секунду из мыслей меня вырвал дикий крик матери. Я не знал, что такое настоящая паника, но тот крик заставил меня замереть на месте, словно время остановилось.

Мама бросила всё и прибежала на лестницу, она была как одержимая. Я видел, как её лицо стало белым, как простыня, и как её тело дрожит. Я не мог понять, что творится, всё было на грани реального, как какой-то дурной сон. Взгляд матери, полный ужаса и бесконечной боли, проник в мою душу, навсегда оставив след. Я стоял, вцепившись в дверной косяк, и не смел подойти ближе.

Она преклонила колени и обхватила дядину голову, его пустое лицо с обвисшими щеками и сломленными чертами было ослепительным в своей трагичности. Моя мать пыталась привести его в сознание, но, как же она могла это сделать? Может ли прийти в себя человек, чьи мозги методично стекают из открытой раны на черепе? Нет. Я не понимал тогда всех деталей, но именно в этот момент мир для меня перевернулся, остался только шум и бесконечная тишина.

Образ дяди, лежащего на полу, стал для меня символом смерти – символом того, что жизнь может обернуться сюрреалистичной трагедией без всякого предупреждения. Его смех превратился в вечный мрак несчастья, а я, как зритель, наблюдал за этой сценой, абсолютно беспомощный.

Вдруг в комнате появился отец, его глаза были полны отвращения. Он переступил через дядину ногу, несмотря на сцену и разгулявшуюся кровь. Я помню, как он провел рукой по своей шее, подавляя тошноту. Его голос был холодным и строгим, когда он повернулся ко мне и протянул тряпку, словно это всё, что я должен был сделать.

«Убери это», – сказал он, указывая на кровь и сгустки мозгов на лестнице. Его слова были как нож, разделяющий слишком хрупкую реальность и жёсткие требования взрослой жизни. Мне было всего восемь, и я не мог ни понять, ни принять, почему он не чувствует, что сейчас происходит. Я взял тряпку, и, сворачивая её в руках, ощутил холодный пот, стекающий по спине. Каждый вдох становился всё тяжелее.

Я наклонился и начал вытирать, пока мать рыдала и умоляла дядю не умирать. Отец хладнокровно заметил, что так распорядился Бог. Его слова, произнесенные с отстранённым равнодушием, будто разорвали полотно реальности, в которое была затянута моя семья. В тот момент я не мог постичь, что такое или кто такой этот Бог. Мои детские представления о жизни были исключительно чистыми и незамутнёнными, и теперь эта огненная метка слова «Бог» бессмысленно горела в моем сознании так же, как и кровь на лестнице.

Глядя на лицо матери, я, всё ещё не осознавая всей тяжести происходящего, решил, что этот Бог, о котором говорит отец, должен быть очень жестоким, раз поступил с любимым дядей так. Мои наблюдения о религии были искажены этим моментом боли; я запомнил отрывочные разговоры взрослых о вере, о том, что Бог тронут нашими слёзами, и что Он как бы ищет наше терпение среди страданий. Я не понимал, как может быть «его воля» в этом, когда боль и страдание сплетались в одно целое, наливаясь осадком горечи и отчаяния.

Кровь не высыхала, и каждая минута создавала во мне чувство вины и безысходности. Что мог сделать восьмилетний мальчик с как бы предопределённой судьбой? Я не знал, как реагировать; мне оставалось лишь выполнять указания своего отца, не додумываться, как это будет выглядеть глазами взрослых. Я чувствовал, что все пытались занять свои позиции в этом невидимом спектакле, где каждый из нас играл свою роль, и лишь вскоре понял, что эта неприглядная сцена – это реальность, с которой мне придётся жить.

Мать продолжала умолять дядю, её голос превращался в хриплое эхо стонов, словно из того, что осталось от самого сердца. Я отвёл взгляд от её лица, пряча собственные слёзы. Зачем? Зачем любить кого-то только для того, чтобы потерять его? Это было невыносимо, и в тот момент мне хотелось, чтобы ни у кого из нас не было этой жестокой привязанности, которая превращала нас в таких беспомощных существ. Я не мог нести на себе это бремя потери и не понимал, почему Бог позволил этому случиться.

«Он сейчас в лучшем месте», – произнес мой отец, словно стараясь утешить мать, но в его голосе звучала лишь холодная механичность, как будто он сам не верил в это. Я знал, что многие говорят так в надежде загладить свою вину. Но что значит «в лучшем месте»? Почему дядя не мог быть здесь, с нами, где мы могли бы любить его и смеяться над его странными выходками? Отец, казалось, искал объяснения в религии, в словах о загробной жизни, но мне было трудно принять идею, что любовь и память не могут просто так умирать вместе с человеком.

Каждый вздох становился тяжелым, как свинцовая гиря на груди. Я убирал кровь с лестницы, позволяя слезам застывать внутри – они были слишком молчаливы, чтобы вырваться наружу. Взгляд матери, полон разочарования и страха, казался мне невыносимым грузом. Жуткая потеря скрывала в себе точное движение, которым она обладала до этого момента, как будто исчезла не только жизнь дяди, но и любой свет в ее мироздании. Я больше не чувствовал себя ребёнком; я стал мучеником этой ситуации, еле удерживающимся на краю бездны.

В этот момент я начал осознавать, что в борьбе между жизнью и смертью нет законов, справедливости или бога, во имя которого это всё происходит. Отец говорил о Боге, но в его голосе было заметно отсутствие веры, в то время как я чувствовал, как эта тень колеблется меж нами, высмеивая нашу беспомощность. Мне становилось всё труднее дышать среди этого безумия, ещё больше запутываясь в вопросах, как будто в ней нет ответа.

Вот так, среди хаоса и отчаяния, я впервые столкнулся с реальностью, которая шокировала моё детское восприятие.

Глава 1

Кажется, после смерти обоих родителей я уже перестал переживать ужас потери и спокойно реагировал на эту тему, но находясь в «Круге Безбожников» ради своих исследований, я испытал животный страх. Здесь, среди людей, которые, казалось, никогда не знали тепла и близости, жизнь и смерть обретали свое истинное значение – глубоко мрачное и порой болезненное. Каждый из присутствующих нёс в себе отголоски утрат, но никто не мог сравниться с той жалостливой картиной, которую я увидел в тот вечер.

Пожилая женщина, которой на вид было не меньше шестидесяти, кричала в ужасе, что её мужа повесили у неё же дома. Её голос был наполнен дикой паникой, словно сама жизнь вырывалась из её тела. Она представлялась как Авира, что означало «Аура», но в своих кругах её называли Ирой. Чувствовалось, что это имя прочно держит в себе религиозную суть её существования. Она была подвержена мрачным ритуалам, увлечена своей верой и, казалось, считала, что именно так можно найти спасение.

Она была религиозным человеком, постоянно пела в церкви, носила платочки и падала на колени при виде икон, бьясь челом о землю. В ней жила неистовая преданность, которая проявлялась в её поведении и отношении к жизни. Каждый утренний обряд был как священное событие, время, когда в её сердце возгоралась новая надежда. Она верила, что каждое её слово доносит до небес её страдания и благодарность за полученные благословения.

Авира внушала страх и уважение одновременно. Её покровы, сшитые из причастного покаяния и глубокого смирения, создавали ауру некоего мистицизма и уважения. Каждая её молитва, произнесённая с глубоким вздохом, звучала как мелодия, проникающая в самую суть человеческой природы.

Я бы никогда не подумал, что этот религиозный человек своими руками совершил тяжкое преступление, если бы не полиция, приехавшая в тот день на наше собрание. Атмосфера, когда они вошли, была пропитана удивлением и непониманием. Я сидел на задних рядах зала, обдумывая свои мысли, когда служители закона начали задавать вопросы, задавая акценты на лицах собравшихся верующих.

Авира, которая раньше выступала как олицетворение веры и смирения, оказалась в центре яркого гудения подозрений. Её поразительный контраст с тем, как она выглядела в глазах окружающих, бросался в глаза. Теперь она выглядела потерянной, её платочек на голове чуть соскользнул, оголяя седину. Никто из нас не догадывался, что в ней скрывается история, полная отчаяния и ужасных решений.

Доверяя своим церковным товарищам, она приняла решение, что искупление для её души состоит в том, чтобы положить конец страданиям и позору. На ум приходили предположения: что же она сделала?

⠀

Размышления становились всё более гнетущими, когда полиция раскрыла тайну – убийство мужа, который вёл грязную жизнь, поглощая мясо в Великий Пост. Я представил, как внутри неё создавалась тёмная комната, наполненная гневом, искажённым пониманием религии и нежеланием терпеть это.

Запустив целую толпу религиозников в свой дом, Авира привела их в ловушку своего безумия. В её сознании укоренялось убеждение, что она действовала ради спасения их душ. Она наблюдала, как вешают её мужа, и, параллельно читая «Отче наш», падала на колени, словно этот ритуал должен был обелить её руки.

В том моменте я увидел, как вера в божественные силы может привести человека к самым жутким решениям, молчаливой согласии с поступками, которые в обычных обстоятельствах стали бы просто немыслимыми. На лице её мужа навсегда застыло выражение ужаса и немой крик, когда, несмотря на его мольбы, Авира лишь вопила об упокоении души.

В сердце у меня собралось нежелание верить, что такая тихая, но сильная вера может свести человека с ума, сделать его способным на бесчеловечность. Как можно было так расколоть самую суть своей веры, что ты готов лишить жизни близкого человека, полагая, что делаешь это во имя высших сил? Я оглянулся вокруг. Реакции некоторых священников и приходских сестер были похожи на автоматические: они молитвенно сводили руки и бормотали слова о милости и прощении, словно пытались защитить свою душу от реальности произошедшего. Лица их были невыразительными, и казалось, каждый из них боялся осознать, что в их святом круге обитает такая тьма. В глубине груди нарастала вражда.

Я начал понимать, как легко можно поддаться внутреннему терроризму, как меняется восприятие мира. Авира была не единственным таким существом, среди множества людей есть соблазн превратить святость в орудие насилия. Эти мысли оспаривали устоявшиеся представления о добродетели и праведности, подрывали основы, на которых были воздвигнуты мои собственные убеждения. Полиция, озвучившая эти страшные события, вела нас к мысли о том, что в мире, полном противоречий, даже самые неподсудные могут потерять свою человечность.

Я смотрел на Авиру, её осунувшееся лицо, истерзанное внутренними демонстрациями, и появился вопрос, который не давал мне покоя: что делает человека праведным, когда вокруг столько тьмы? Я знал, что это лишь начало длинного пути понимания. Я почувствовал, как моя вера в логику и причинно-следственные связи начинает давать трещины.

Авиру скрутили, а она упала на колени. Седые волосы растрепались, и она в ужасе выкрикивала слова о благословении Господнем. Её руки, обнаженные и дрожащие, сжимали влажную землю, когда она, словно до последнего издыхания, пыталась сохранить свою веру. В её глазах бушевал хаос – в один миг там отражалась ярость, в другой – безграничный страх. Она не могла понять, что её собственные действия обернулись таким бурным отзвуком, совершенно противоположным тому, что она считала своим священным долгом.

– Господи, даруй мне прощение! – кричала она, и её голос звучал как страстный крик о помощи, пронизывая атмосферу, подавляющую всех вокруг.

Полицейские переглядывались, недоумевающе качая головами, а я ощущал, как внутренние противоречия накаляются, словно расплавленное железо.

Зрелище этого падения погружало меня в свой внутренний мир. Я наблюдал за реакцией толпы, осознавая, что их шептания и перешептывания создают собственный ритуал противостояния, ещё не осознавая, что каждый из нас в этот момент был на грани. Взгляд людей полон образов, быстрых оценок и, возможно, прощальных надежд. Я чувствовал, что с надвигающимся ураганом каждая жизнь, каждое решение имеет вес, который трудно вынести.

Авира продолжала молить:

– Не оставь меня, Господи! Я вновь к Тебе обращаюсь, спаси меня от этого греха! – в её словах звучало нечто большее, чем просто страх – это был крик о надежде, о понимании, что между прошлым и будущим, между искуплением и предательством существует хрупкая нить.

И вот, в этот самый момент, когда Авира, сидя на земле, пыталась найти божественное присутствие, я задавался вопросом, что такое искупление и где место для него в нашем всеобъемлющем отчаянии?

Возможно, это будет долгий и мучительный процесс, но я понимал, что даже столкновение с самой тьмой может принести свет. Искать ответ на эти вопросы было не только желанием понять её, но и стремлением разобраться в себе.

Авира, упавшая на колени, была не только преступницей, но и символом непростительных ошибок, и в этом принятии её образа я искал ремесло справедливости, пересекающее границы веры и безбожия, чтобы установить свою собственную истину. Это было моё время учиться – не только толкать вопросы, но и искать ответы во всех их многогранностях.

Тут, когда я, погруженный в свои мысли, перевёл взгляд на лицо женщины, Авира вперилась мне в глаза и внезапно закричала, словно обращаясь ко мне:

– Господь, избави меня от греха всеобъемлющего!!!

Я отступил назад, наступая кому-то на ногу и тут же бегло извиняясь. Ира же не отводила с меня взгляда, продолжая кричать о своём грехе и мольбе искупить его.

– Что Вы…? – вырвалось из моих губ, а ежедневник в руках я сжал удобнее.

– Почему ты не спасаешь меня?

Я был практически уверен в том, что в этот момент Бога она увидела во мне. Полиция, наконец, подняла её и понесла к машине. Я продолжал стоять и смотреть ей вслед, ощущая, как по спине стекает холодный пот. Ощущение времени вокруг замедлилось, как будто сам мир остановился, чтобы зафиксировать этот момент её падения. Она уже не кричала, и её лицо стало бледным, отражая скорбь, которую нельзя было выразить словами.

– Загребли старушку, – слышал я разговоры рядом с собой.

– Думаешь, Сань? Ты видел, как она впала в безумие? Если и попадёт куда, то в психушку, – второй голос звучал не безразлично, но безжалостно, как будто этот разговор был привычным и обыденным.

– Туда ей и дорога, – вмешался третий голос, – Я давно думал, что есть в ней что-то нездоровое.

Я остался стоять, наблюдая, как Авиру увозят, и, глядя на уезжающую машину, чувствовал, что эта сцена больше не закончится. Её крики останутся со мной, будут повторяться в кошмарах и всплывать в воспоминаниях. Я понимал, что эта женщина не только оказалась жертвой своих собственных страстей, но и опередила меня по пути к пробуждению. Не имея возможности найти облегчение, я осознал, что это не единственное, что происходит вокруг.

Я не мог сказать, какая доля вины лежит на самой Авире, её убеждениях или божественном провидении, но одно было мне ясно: страх перед истинной сущностью смертного страха, перед тем, что здесь нет простых решений, забирал меня в свой вихрь. И, может быть, Авира, вопрошая Бога в своих криках, искала не только спасение, но и способ открыть истинное значение этой тьмы.

– Марк, а Бога-то она в тебе увидела, – рассмеялся мой лучший друг, Александр, подойдя поближе. Его слова врезались в меня, но я не знал, как на это реагировать.

Я перевёл на него немигающий взгляд, пытаясь понять, шутит он или говорит всерьёз.

– А? – переспросил нелепо я, как будто не мог поверить в происходящее.

– Чем-то ты в душу старушке запал, – он похлопал меня по плечу, но в этом жесте не чувствовалось особой поддержки, скорее, это было как насмешка над ситуацией, которую он не вполне понимал.

– Брось, я просто стоял рядом, – попытался я оправдаться, хотя в глубине души понимая, что слова Авиры, обращенные ко мне, всё равно остались со мной, словно ниточка, связывающая нас вне времени и пространства.

Александр усмехнулся и скрестил руки на груди:

– Не бери в голову, просто свихнувшаяся религиозная фанатка. В таких местах всегда найдутся такие экземпляры.

Я невесело улыбнулся и потёр переносицу, словно пытаясь разогнать назойливую мысль. Слова моего друга, хотя и произнесенные с сарказмом, вызвали во мне внутреннюю бурю. Я не мог просто отмахнуться от этого; в той экстраординарной волне, которую вызвала Авира, ощущалось нечто большее, чем просто безумие или принадлежность к заблуждению.

– Ты знаешь, – начал я, не в силах сдержать свои размышления. – За всем этим стоит человеческая трагедия. Да, может, она и была фанаткой, но её страх и отчаяние были реальны. И, возможно, она не свихнулась на самом деле, а просто искала выход из запутавшейся ситуации.

– Ты так говоришь, будто знаешь её, – ответил Александр, его улыбка исчезла, уступая место недоумению. – Мы её не знаем! Мы видим только внешние проявления. Она жертва своего собственного выбора.

– Да, возможно, – согласился я, но внутри что-то колебалось. – Но представь себе, что бы ты почувствовал, если бы оказал такое же давление на свои убеждения, как она…

– Хочешь курить? – перебил меня Александр, – Слишком много думаешь.

Я недоуменно посмотрел на него, не понимая, о чем ему еще говорить. Он достал сигареты из кармана и поднёс одну к губам, а затем закурил, вдыхая дым с безразличием к тому, о чем мы только что говорили.

– Ну, не знаю… – промямлил я. – Я не привык решать свои проблемы с помощью табака.

– Не прячься, просто дай себе немного расслабиться, – сказал он, выдыхая облако дыма. – Иногда надо просто взять паузу. Всё, что ты говорил, – это важно, но некоторые вещи не поддаются объяснению. Люди такие, какие есть, и мир все равно продолжает двигаться.

Я посмотрел на него. Он был одним из тех людей, кто не тратил свои силы на обсуждение непростых тем, предпочитая делать вид, что они просто не существуют. И, может быть, в этом была своя правда.

– Может, ты и прав, – наконец признал я, хотя внутренний голос продолжал протестовать. – Но бывает, что эти «некоторые вещи» требуют нашего внимания, если мы хотим не потеряться в общей мракобесии.

– Последний раз предлагаю сигарету, – усмехнулся Александр.

Я немного поколебался, но потом покачал головой:

– Не, пас. Нужно прояснить мысли, а не запутывать их никотином.

– Ты все еще пытаешься вникнуть в философию, – смеялся он. – Так что лучше, чем сидеть и беспокоиться о том, что было, просто жить дальше. Работай, развлекайся, думай о себе, а не о том, что не в твоих руках. Это лишь отнимает силы.

Я смотрел на него и чувствовал, как его слова, хотя и звучали легкомысленно, задевают что-то внутри. Может, он и прав, но как же трудно оставить в стороне вопрос этой женщины. Кажется, в моей жизни всё так сильно переплелось, что одно совершенно незнакомое событие заставило меня задуматься о вещах, о которых раньше не думал.

– Ты, похоже, не понимаешь, о чем я, – сказал я с нажимом. – Не просто о себе, а о людях. О том, как их истории переплетаются с нашими. Я не могу просто так оставить её на произвол судьбы.

Александр в знак удивления поднял брови, словно увидел во мне что-то новое. Он кивнул и немного серьёзнее произнёс:

– Ну, если ты так настроен, тогда, может, стоит что-то сделать? Зачем сидеть и ждать? Ты же сам можешь что-то изменить.

– Я могу попробовать поговорить с кем-нибудь из её знакомых, – выпалил я, прокладывая в голове маловероятный сценарий. – Узнать, как вообще у неё дела были…

Александр посмотрел на меня с одобрением:

– Вот это уже начало! Хватит мучить себя этими вечными размышлениями. Пока ты обращаешь внимание на её «грехи», у себя в кармане можешь найти надежду для её искупления.

Я почувствовал, что, возможно, этот разговор не был напрасным, а стал первым шагом к действию. Тяжесть в душе вдруг исчезла, уступая место надежде. И даже если это просто наивная мечта, холодные шорохи тревог и сомнений вдруг начали уменьшаться, словно утаскиваемые потоками уверенности.

Собравшись с мыслями, я прямо сказал:

– Ладно, давай сделаем так. Я попробую выяснить, где её найти, а ты присоединишься ко мне, как поддержка?

Александр поразмыслил и с улыбкой кивнул:

– Ага, можно и так. Но учти, я не собираюсь участвовать в твоем жизненном спектакле. Просто поддержу, если нужно. А сам я вернусь к своим привычным радостям.

Я не мог не рассмеяться, его беззаботный подход действительно радовал. С удивлением осознал, что в свете всей этой истории завязалась непривычная простота. Настало время действовать.