Текст книги "Расстаемся ненадолго"

– Я сам, – отвел его руку Андрей, ловко, по-военному приподнялся на ладонях, подогнул левую ногу и оттолкнулся от земли.

– Назад пойду без палки! – решительно сказал он и, уверенно ступая, сделал два шага к брату. – Прощай, мой родной! Увидишь маму, поклонись ей от меня и от Веры. Скажи, что, мол, операция у меня была совсем пустяковая и что я уже совсем здоров.

– Скажу, обязательно, – заверил Костя, обнимая Андрея. – А палку ты все же возьми, не помешает.

Он с трудом, будто делая усилие над собой, оторвался от Андрея, без разгона, а лишь взмахнув руками, перепрыгнул речушку и широко зашагал по тропинке, которая и дальше желтоватым шнурочком тянулась вдоль железнодорожного полотна. Шел не оглядываясь.

Андрей знал, почему он не оглядывается: обернется – и не выдержит, заплачет. Пусть лучше так уходит…

Постояв еще немного на берегу речушки, посмотрев вслед брату, пошел домой и Андрей. Он тоже не мог оглянуться на щуплую фигуру брата, ставшего в этот день таким близким, каким, кажется, не был еще никогда. Костя сейчас, наверное, уже отошел порядочно, и не видно его среди зеленых кустов. Неужели не суждено им больше увидеться? Неужели расстались навсегда?

Андрей все же не выдержал, оглянулся. Костя был уже далеко, из густой зелени кустов видна была только его голова. Будто по какому-то наитию, оглянулся и он, стал на что-то высокое, может быть, на пенек и, словно стремясь взлететь, как птица, прощально помахал обеими руками.

У Андрея закололо в глазах.

И сегодня, на второй день войны, была тоже удивительно хорошая погода. Когда Сокольный возвращался домой, солнце опускалось уже к самому лесу, но все еще припекало. На тропинку, по которой шел Андрей, выползла годовалая полосатая змея, выбрала нагретое место и свернулась в клубок. Андрей так задумался, что чуть не наступил на нее. Змея подняла голову, вытянулась и пружинисто поползла к железнодорожной насыпи. В другое время Сокольный, пожалуй, только пугнул бы ее чем-нибудь, а теперь со всех ног бросился за змеей. Гадюка прижалась к насыпи, зашуршала телом по заросшему травой песку. Размахнувшись, Андрей ударил ее, но палка переломилась пополам, а гадюка приподнялась, словно намереваясь стать на хвост, и неожиданно метнулась в сторону. Не ощущая боли в ноге, Андрей забежал ей наперерез и обломком палки ударил еще раз. Попал по голове, змея запетляла желтоватым туловищем, свернулась и, пока он успел ударить снова, очутилась на насыпи. Еще момент, и она перекатилась бы на ту сторону, в густую траву и папоротники.

Покончив со змеей, Андрей почувствовал, что напрасно потратил на нее столько сил. Можно было просто растоптать сапогами. Он с сожалением посмотрел на сломанную палку, с которой вышел из госпиталя и приехал домой. Убитая гадюка лежала на рельсах, высунув раздвоенное жало, и Андрей, подцепив ее обломком палки, швырнул под откос. Сильно прихрамывая, он спустился с насыпи, подошел к густому ольховому кусту и воткнул глубоко в землю наполовину расколотый, блестящий, отлакированный руками обломок. Среди стройных молодых ольшинок его почти не было видно. Попробовал идти без палки, но скоро почувствовал, что не дотянет до полустанка. Пришлось свернуть с тропинки. Высмотрев неподалеку молодую березку, он срезал ее и присел на пенек очистить от сучков. Палка получилась не хуже прежней, только не такая гладкая. Идти сразу стало легче.

Через несколько минут послышался гул моторов. Он нарастал до того быстро, что можно было подумать, будто самолеты поднялись с земли где-то поблизости. Андрей остановился. Над его головой пролетели шесть бомбардировщиков, и так низко, что видны были черные кресты на их крыльях. Летели они, казалось, как раз вдоль железной дороги.

Недалеко от полустанка Андрей увидел милиционера, который недавно ходил взад-вперед по перрону. Лежа на земле, он следил за самолетами, но едва услышал шаги Андрея, как сразу испуганно вскочил, отбежал за сосну, пригнулся и дрожащим голосом закричал:

– Стой! Кто идет?!

Сокольный не остановился и не ответил.

Еще больше испуганный его молчанием, милиционер, не разгибаясь, перебежал к другой сосне, потолще, прижался к ее стволу и хрипло скомандовал:

– Руки вверх!

Став на одно колено, он начал поспешно вытаскивать из кобуры наган. Кобура почему-то не расстегивалась, и пока милиционер справился с ней, Андрей был уже рядом. Гул самолетов снова стал приближаться, – было видно, как фашистские стервятники совершают некий маневр.

– Спрячь оружие! – тихо, но твердо приказал Андрей. Из-за гула самолетов постовой не расслышал его и продолжал неуверенно вертеть наган в руке, не зная, что делать.

– Спрячь оружие! – уже со злостью крикнул Сокольный.

– А вы кто такой? – чуть смелее спросил милиционер.

– Командир Красной Армии, – ответил Андрей. – Не видишь?

– Вижу, – постовой приободрился, – только говорят, будто немецкие десантники тут где-то высадились… Такую, как наша, форму носят…

– Десантники не станут ожидать, пока ты расстегнешь кобуру, – сурово заметил Андрей. – Да и виделись мы недавно на перроне. Или забыл?

Милиционер не успел ответить: где-то близко раздалось несколько взрывов. Они грянули не совсем слаженным орудийным залпом, и эхо от них оглушительно раскатилось по озаренному заходящим солнцем лесу, даже заглушив гул самолетов.

Постовой бросился на землю, быстро пополз к вывернутой ветром сосне. А Сокольный, насколько хватало сил, помчался в поселок. Самолеты еще раз сделали круг и подались на восток, откуда и прилетели.

«Неужто город бомбить?» – с острой болью подумал Андрей.

На улицах поселка и возле завода вначале никого не было, но скоро появились встревоженные люди. Они куда-то бежали, что-то искали… В одном из переулков вдруг послышались женские причитания. Андрей бросился туда и возле старого почерневшего забора увидел сумрачного Устина Марковича с Ларой на руках. Девочка лежала, безвольно откинув назад белую головку, ее пухлые щечки осунулись и потемнели. Тетка Марья, Ларина мать, с таким же темным, как у дочурки, лицом, громко плача и сама не понимая, что делает, расшнуровывала ботиночки на ногах мертвого ребенка.

Подошли еще люди. Устин Маркович понес Лару по улице, а за ним пошли все, и с каждой минутой людей становилось больше и больше…

X

Накануне войны в Красноозерской школе стала устанавливаться обычная каникулярная жизнь. Большинство учителей разъехались к родителям, в гости, на курорты и в дома отдыха. Поехала к родителям в Барановичскую область и Анна Степановна Трутикова.

Вдоль школьного двора все еще лежал сваленный бурей тополь. Никита Минович, не надеясь на директора, пришел однажды и принялся сам осматривать дерево. Зашел с одной стороны, с другой, измерил длину, толщину и решил, что из тополя можно смастерить лодки. На доски его не распилишь, пилы такой не подберешь, на что-нибудь другое – не подходит, товар не тот.

Позвал Минович Жарского и спросил:

– Будем делать лодки?

– Давайте, – согласился Жарский. Его не интересовало, на что пойдет выворотень, лишь бы скорее убрали со двора.

На следующий день пришли колхозные плотники и принялись кромсать ствол на части. На стук топоров вышли некоторые учителя и их жены, прибежали несколько старшеклассников.

Работа закипела, и вот в это-то время сюда и прилетела весть о войне.

Школьный двор сразу опустел, одна Евдокия продолжала суетиться – выбирала сучья потолще, очищала их от ветвей и листьев и все перетаскивала в свою пристройку.

Под вечер всех коммунистов Красного Озера вызвали в районный центр. Трутиков повесил на дверь хаты замок, сел верхом на спокойную, выносливую кобылку и поехал.

Возвратился он на рассвете. Отдал лошадь конюху, вошел в хату, сел, задумавшись, у стола и неожиданно задремал. Приснилось старику, будто у него полон дом гостей. Жена в самом лучшем платье сидит рядом с ним за столом, держит рюмку, весело улыбается гостям и ему, хозяину. По правую руку от него – старший сын, летчик, по левую руку от матери – младшие.

Вдруг открывается дверь, входит стройная, высокая девушка, вся в белом.

– Доченька моя! – вскинулась мать…

Никита Минович проснулся. В голове шум, в глазах темно. Почему приснилось такое? Ну, известно: о жене и сыновьях думал.

Уехали все, оставили его одного дома. А почему умершая дочь приснилась? Неужели и о ней были мысли? Возможно, были…

Трутиков снова опустил голову на руки, но дремоту как рукой сняло, теперь ее нескоро дождаться. В голове теснились суетливые, сбивчивые мысли.

«Вот прошли войны: одна, вторая… Все пережито. И вдруг третья, а ты – один. Жену отпустил в гости, старший сын уехал в часть, младшие – в город. Заболей отец, и воды подать некому… Может, и в войну придется вступать вот так, одному».

И теперь не во сне, а как бы воочию, явилась перед ним покойница-дочь: была бы уже совсем взрослой, осталась бы с отцом в тяжкую годину… Но нет дочери: умерла неожиданно от лютой болезни…

Трутиков встал, надел шапку, прошелся по хате, резко размахивая руками, бормоча что-то себе под нос, и вдруг двинулся в правление.

– Позови всех бригадиров и звеньевых! – приказал он дежурному.

На рассвете в колхозе началось собрание.

Трутиков коротко сообщил собравшимся, о чем говорили в райкоме партии. Перво-наперво – быть готовым к тому, чтобы в случае необходимости помочь всем чем можно Красной Армии. Затем – поддерживать в колхозе самый образцовый порядок и дисциплину, дабы в любой момент осуществить приказ партии и Советской власти.

Целый день потом Трутиков ездил, ходил по бригадам и фермам, осматривал свинарники, прикидывал запасы зерна и другого колхозного добра. Под вечер вместе с бригадирами выехал в поле. Урожай был везде хорошим, а в Красном Озере – прямо необыкновенный. Рожь стояла в рост человеческий, все наливалось, входило в силу.

…А успеет ли все это созреть? Будет ли возможность сберечь до конца золотое богатство?..

Поздно возвратился домой Никита Минович и долго еще сидел один у стола, обдумывая, как сделать лучше для колхоза, как уточнить свое личное место в новой и, наверное, самой суровой войне. Все больше и крепче зрело в нем решение взяться за оружие, встать в ряды воинов, как было и в империалистическую, и в гражданскую. Только возраст теперь не тот: кто возьмет старого человека в армию? Правда, был дед Талаш на Полесье…

Прошла, промелькнула короткая летняя ночь. Начинало сереть, когда Никита Минович прилег на топчан, чтобы немножко собраться с силами: наступающий день нес с собой много новых забот. А прилег, и опять нахлынули думы. Бередил душу тревожный вопрос: дошли его телеграммы жене и сыновьям или нет? Смогут ли они быстро вернуться домой, особенно жена?..

Так в ту ночь не навестил сон Никиту Миновича, так и не сомкнул старик глаз до самого восхода солнца. А там нахлынули дела и дела…

XI

Поздним вечером на второй день войны Андрей по телефону попытался связаться с военкоматом. Днем никто не ответил, позвонил ночью – тоже молчат. Вскоре выяснилось, что военкомат эвакуировался.

«Не слишком ли рано? – удивился Андрей. – Впрочем, там, на месте, виднее».

И стал собираться в другой военкомат.

В хате была вся семья. Отставив в сторону больную ногу, Андрей опустился на здоровое колено и начал скатывать шинель. Вера стояла рядом и внешне спокойно наблюдала за мужем. Она готова была прийти на помощь, но Андрей легко и ловко справился сам.

Надев скатку на плечи, Сокольный посмотрел на жену:

– Готово! – тихо сказал он.

– И у меня готово. – Вера показала рукой на небольшой сверточек на лавке возле стола.

Андрей неуверенно взглянул на отца. Тот твердо встретил его взгляд. Мать отвернулась, вытерла слезы, однако ни словом не возразила против их ухода.

На минуту стало тихо. Андрей чувствовал: именно в этот момент нужно что-то сказать, что-то сделать, что-то решить. А не находил нужных слов, не мог сделать нужного шага. Радость за Веру, за ее преданность готова была взять в нем верх над всеми другими чувствами, но как смотреть на главное, что посоветовать жене: идти с ним – дорога не гладкая, оставаться здесь – тяжело и подумать об этом. Что же делать?

Заговорил Устин Маркович.

– Когда я шел на войну в четырнадцатом, так вот она, – кивнул на старуху, – провожала меня аж до Синявки, до первых окопов. Я тогда был в силе, мог идти куда хочешь, а она все же провожала. У тебя раны… Ну, не раны, так все равно швы, ходить тебе нельзя. Вот и пусть проводит до военкомата, а нет, так и до части. Вернется потом и, даст бог, нас здесь застанет. Тогда уже вместе: где мы, там и она.

Андрей подошел к тестю. Тот встал, протянул руку, – попрощаться.

– Я пойду один! – тихо, но твердо сказал Сокольный.

Вера вздрогнула, будто холодом обдало ее: как один, разве можно?! Подбежала к мужу, взялась за скатку.

Андрей ласково обнял жену за плечи.

– Нельзя иначе, Верочка, – здесь ты со своими. И расстаемся мы ненадолго, фронт задержат. Если завод эвакуируют, и вас с заводом… Мне будет легче от мысли, что все вы вместе.

– Ну что ж, – Устин Маркович провел рукой по черным от корня усам, – пожалуй, так…

Андрей попрощался с родителями, с сестрами жены, остановился возле Саши.

– И я пойду с вами, – попросился мальчик. – Хоть через речку вас перевезу!

– Через речку? – погладил его Сокольный по выгоревшим на солнце волосам. – Через речку, пожалуй, можно. А далеко ты теперь один не ходи. Ну, будьте здоровы. Смотрите тут друг за другом, вместе будьте, и чтоб…

– Ну, ну! – подняв ладони, остановил его Устин Маркович. – Тут мы… Вот что… Не стоит об этом…

– Ясно! – виновато улыбнулся Андрей. – И провожать меня всем, думаю, незачем. Все ведь просто и обычно: я служу в Красной Армии, началась война, и мое место на фронте.

Он отдал честь, быстро повернулся и вышел.

– А палка? – догнал его в сенях Сашка.

– Палка? – Андрей взял свою березовую трость, повертел перед глазами, будто первый раз видел, и сказал: – Что ж, придется, пожалуй, взять.

Вера провожала мужа до реки, а когда шла назад, песок под ногами казался ей слишком желтым, темные тени назойливыми пятнами мелькали на земле.

Миновав пышные поля, Андрей вошел в большой лес. Старая, заросшая травой гать пробивалась через ломкий сосняк и плыла вдаль тонкой, чуть заметной полоской. От ранней весны по ней никто не ездил: рядом была более ровная дорога. Андрей шел по этой дороге и старался определить, скоро ли кончится лес или будет тянуться до самого центра соседнего района. В здешних местах он никогда не бывал, и, быть может, какою-то пустотой веяло на него отовсюду. Дорога, дорога, а ни одного пешехода на ней, ни одной машины или подводы. И тишина вокруг, тяжелая, настораживающая…

…Нога побаливает, не очень гладкая березовая палка натирает руку, солнце, как назло, остановилось над гатью и припекает, припекает, все увеличивает мокрую полосу под скаткой. При других обстоятельствах не нарадовался бы солнцу: снял скатку и гимнастерку, подставил бы лучам голую спину и грудь! А тут нужно шагать и шагать, и не знаешь, когда отдохнешь, когда дашь отойти натруженной ноге.

Солнце же смалит и смалит…

По дороге встречаются, притягивают к себе еще покрытые росою теньки: один за одним, один за одним. Однако не тот сегодня день, не те у человека права, чтобы посмел он остановиться. Еще вчера это было бы величайшим наслаждением, а сегодня – только в случае крайней необходимости. Необходимость такая может появиться, ничего не поделаешь, а пока – вперед!

Километров через пять Андрею повстречался такой тенек, пройти мимо которого было почти невозможно. Возле самой дороги, не тронутый солнцем, он ласково обнимал густую влажноватую мураву. Тут и всякому с руки отдохнуть, а человеку с больной ногой сам бог велел!

Андрей тяжело опустился на траву и, увидев заросшую мхом кочку, осторожно вытянул ногу. Нога гудела, в жилах до того дергало, будто кто вырывал их. Сокольный снял скатку, и плечам сразу стало легко, живой холодок поплыл по спине. Андрей приставил скатку обручем к ореховому кусту, лег на нее и закрыл глаза. Хотелось полежать так несколько минут, пока утихнет боль в ноге.

Прошло, верно, с полчаса, когда до слуха его донеслись чьи-то торопливые шаги. Кто-то не шел, а бежал по гати, потому что звук шагов то усиливался, то ослабевал: нога, видно, попадала то на бревно, то на траву.

Сокольный прислушался, подняв голову. Нигде никого. Закрыл глаза. Шаги затихли, наверное, кто-то сошел с гати на боковую дорогу. Полежать бы еще немного. А в голове мысли разные. О чем думается, то и перед глазами. Вера, очевидно, теперь сидит где-то одна, нахмурив густые брови, молчит, никому не жалуется, милая!.. Не много счастья выпало тебе за эти два года, не много радости…

Андрей подложил под голову руку, сомкнул веки. Тонюсенький лучик солнца, прокравшись сквозь ореховую листву, робко скользнул по лицу. Андрей повернул голову и вдруг увидел за кустом неподвижную человеческую тень. Как от тревожного сна он подхватился, сел: в двух шагах стояла Вера с узелком в руках и с болью смотрела на шинельную скатку, обрызганную каплями росы, на его лицо.

– Андрейка, родной! – она бросилась к мужу на грудь и заплакала горько-горько. Впервые в жизни Андрей ощущал плач любимой женщины. Вера вся дрожала. С ней вместе дрожал он сам и все крепче и крепче прижимал жену к себе. Не было нужного слова, да и есть ли они на свете?.. Груди стало горячо от Вериных слез: они пробили гимнастерку.

– Верочка, не плачь, – целуя жену в голову, умоляюще попросил Андрей. Провел рукой по мягким волосам, поправил голубую косынку, съехавшую на шею… Хотел еще что-то сказать, но почувствовал, – нечем дышать, да и голос изменяет.

– Не обижайся на меня, Андрюша, – постепенно успокаиваясь, но не поднимая головы, попросила Вера. – Я не могу иначе, не могу… Я пойду с тобой!

Андрей ничего не ответил, но по тому, с какой нежностью гладил он ее волосы, Вера поняла, что не обижается, хотя и встревожен, но всем сердцем одобряет ее поступок.

Дальше пошли вместе, и обоим сразу стало легче: не так зло припекало солнце, не так быстро млела нога Андрея.

– Дай я поднесу скатку, – предложила Вера, заметив, что подсохнувшая было полоса на гимнастерке опять темнеет от пота.

– Что другое отдал бы, – добродушно ответил Андрей, – а скатку нет. Какой же я воин без скатки? Все равно что без оружия.

– Так ты ведь и так без оружия, – шутливо подхватила Вера.

– Без оружия, – согласился Андрей, – а вот если еще и без скатки, так совсем не боец.

Военкомат соседнего района был еще на месте, хоть возле него уже стояли две нагруженные и покрытые брезентом автомашины.

Вооруженный часовой в гражданской одежде, с суровым военным видом похаживал возле машин, отгоняя коз, норовивших взобраться передними ногами на колеса и потянуть зубами брезент.

Военком, простой и ровный в обращении с людьми капитан, принял Андрея почти на ходу, в проходной комнате, и приказал взять его на учет. В отделе проверили документы и направили Сокольного на медицинскую комиссию. Врачи были в сборе. Глянули на швы Андрея, замахали руками и сразу написали заключение: «Старший сержант такой-то освобождается от воинской службы на два месяца».

Андрей обулся, вышел. Мелкими неслышными шагами за ним выбежала старушка в белом халате. Среди членов комиссии Андрей ее не заметил, наверное, в это время была за ширмой.

– И вы ходите? – удивленно и предостерегающе спросила она. – Много ходите? – И, не ожидая ответа, категорически посоветовала: – Вам ходить еще нельзя! Послушайте меня: навредите себе и можете остаться инвалидом на всю жизнь… Ваши вены могут не принять на себя функций тех, которые у вас удалили. Я вам говорю как старый врач и как ваша мать…

В ее голосе действительно слышались мягкие сочувственные нотки.

Андрей поклонился старушке, направился к выходу, но, сделав несколько шагов, остановился, растерянно заморгал: в коридоре, за фанерной перегородкой, сидела Вера и, конечно же, слышала разговор с врачом!

– Ну, что? – поднялась она навстречу мужу.

– Ничего особенного, – обходя неприятное, ответил Андрей. – Будем пока при военкомате. Когда они выедут, и мы с ними.

– А нога? – понизила голос Вера. – Что сказали на комиссии?

– На комиссии? – Андрей смутился. – Комиссия, видишь ли, смотрит еще глазами мирного времени, а тут… Сама понимаешь…

Вера потупилась.

– Ты же знаешь, – как можно убедительнее продолжал Андрей, – хожу я немало, с каждым днем чувствую себя лучше. Значит, все идет нормально. Может быть, как раз и хорошо, что я хожу смело, тренируюсь.

Лишь когда они вышли на улицу, Вера сказала:

– Я слышала, что тебе посоветовали. По-моему, эта старая женщина очень умный врач.

– Скорее сердечный, – поправил Андрей. – У меня она увидела самое плохое. А в госпитале, наоборот, советовали ходить как можно больше, чтобы заставить вены взять на себя дополнительную нагрузку.

– Все же ты попроси, – робко начала Вера, – чтобы мне разрешили ехать с тобой. Хоть до какой-нибудь части, до какого-нибудь определенною места.

– Я попросил, – успокаивая, взял ее Андрей под руку. – Все будет хорошо, родная…

В местечке еще работали столовая и гостиница. Проезжие и прохожие, военные и гражданские, заходили в столовую, «выбивали» обеды, запасались хлебом и другими продуктами. Все хвалили местные власти за то, что в столовой всего вволю.

В гостинице Андрею удалось выпросить для Веры койку, а сам он решил переночевать в военкомате. Не столько переночевать, сколько подежурить, чтобы снова не остаться одному. Ночь наплывала медленно, будто раздумывая, стоит ли окутывать все своей тьмой. С наступлением сумерек на проходящих через райцентр дорогах и на улицах усилился гул автомашин, от лязга гусениц дрожали стекла в домах: шли и ехали бойцы Красной Армии.

Андрей вышел на улицу.

– Отступаем? – спросил он какого-то бойца.

– Сам видишь! – зло ответил тот и отчаянно махнул рукой.

Возле военкомата все еще стояли две нагруженные автомашины. На ступеньке одной из них сидел постовой с винтовкой и, не обращая внимания на уличный шум, клевал носом – усталость брала свое. Андрей чувствовал, что стоит также сесть, как и он задремлет. А хотелось самому разузнать обстановку, не надеяться лишь на то, что скажут в военкомате. Он пошел вдоль главной улицы, на которой ненадолго установилась тишина: одни части уже прошли, другие или еще приближались, или где-то поблизости заняли оборону. В конце улицы Андрей увидел, что кто-то бежит прямо к нему через поле, изредка тревожно оглядываясь назад. Поравнявшись с ним, человек остановился, часто дыша, и, едва выталкивая из себя слова, сообщил:

– Немцы в Несятах!.. Танки… немецкие!..

И сразу бросился дальше, а Сокольного как варом обдало: верить или нет? Паникеров нынче хватает…

Он заспешил назад и вскоре увидел возле калитки какого-то дома пожилую женщину: жители местечка тоже не спали.

– Далеко отсюда Несяты? – спросил у нее.

– Семь километров, – ответила женщина и закрыла за собой калитку.

Нужно было торопиться в военкомат, а потом бежать за Верой.

Нагруженных автомашин возле военкомата не оказалось. В здании стояла пыль столбом, дверь в кабинет военкома была распахнута настежь и, казалось, чуть заметно качалась на петлях.

«Уехали! – понял Андрей. – А меня не взяли. Сам виноват, надо было на месте сидеть. Да и вопрос еще, взяли бы меня или нет. Скорее всего нет».

Что же делать? Если немцы в Несятах, значит, скоро могут появится здесь. Похоже, наши не намерены здесь держать оборону.

И Андрей решил, что следом за войсками надо уходить и ему с Верой.

В гостинице везде стояли койки и топчаны: в коридорах, на веранде, даже в умывальнике. Люди лежали и под койками, и между коек так густо, что некуда было ступить. Чтобы добраться до Вериной кровати, Андрею пришлось разбудить несколько человек и попросить приподняться. Военного слушались, старались дать ему пройти.

Ни Вера, ни другие женщины в комнате не спали. Увидав Андрея, все насторожились, ожидая, что он скажет. Он сел на кровать жены, снял пилотку.

– Ты совсем не спала?.. – тихо спросил он.

– Почему не спала? Спала.

– А если правду?

– Немножко вздремнула, потом тебя ждала.

– А я думал, ты спишь, – ласково и сочувственно зашептал он, – жалко было так рано будить, но нам нужно идти.

– Нужно?

– Да…

– Я готова. – Вера торопливо поднялась.

На соседних кроватях зашевелились женщины, начали поспешно собираться. Связывали узлы и те ночлежники, которых Андрей разбудил, пробираясь к жене.

Не успели Сокольные уйти, как уже все люди в гостинице были на ногах.

…Ночь, места незнакомые. Ни компаса, ни карты. Видел Андрей, по каким дорогам отходили наши войска, пошли и они с Верой в том же направлении, не особенно придерживались какой-нибудь определенной тропинки. Шли наугад.

За местечком – лес. Дорожка попалась трудная, вся в колдобинах и рытвинах, и километра через четыре Андрей почувствовал, что дальше не потянет, даже если и немцы будут нагонять. Слишком много ходил днем, не успел с тех пор отдохнуть, вот и отказывает нога. Пришлось искать место для привала, а везде кустарники, лощинки, залитые водой, в которой поблескивают отраженные звезды. Чудом удалось найти сухую кочку. Андрей провел по ней палкой, – зашуршала жесткая осока, вспугнутая жаба плюхнулась в воду. Сели. Сыровато, но терпимо: еще бы одну такую кочку, можно бы и прилечь.

Вдруг все вокруг осветилось, и Андрей с Верой увидели вокруг себя множество луж. Свет стоял над местечком. Оттуда же доносился и гул самолетов. Потом задрожала земля от взрывов, по лесу пронесся испуганный свист. Не успел этот свист замереть, как снова послышались взрывы, потом еще. А огромное зарево все стояло над местечком. И как только оно исчезло, появилось новое, но уже не сверху, а снизу, мигающее, багровое – горели постройки.

Зарево пылало всю ночь, и чем дальше, тем с большей силой. На рассвете стало видно, как из-за леса поднимаются огромные клубы сизого дыма. К полудню Сокольных стали нагонять жители местечка. Оказалось, вражеские бомбы попали в гостиницу, в военкомат и в другие здания. Выгорело почти все. Но немцев в местечке пока не было.

На пятый или на шестой день неимоверно трудного пути к Андрею подошел пожилой запыленный майор с двумя бойцами. Андрей остановился, отдал честь.

– Ваши документы? – спросил майор.

Сокольный расстегнул планшет и достал из него все, что было. Майор внимательно посмотрел справки, свидетельства, медицинские заключения, потом тепло, дружески взглянул на изнуренную Веру.

– Жена? – сочувственно спросил он.

– Да, жена.

– Недавно встретились?

– Да.

Майор взял Андрея под руку, отвел немного в сторону.

– Знаешь что, старший сержант, – тихо, однако так, чтобы и Вера слышала, заговорил он, – по закону я не имею права тебя задерживать. Ты можешь пробираться в тыл. Но нам приказано занять вот тут оборону и любыми средствами задержать фашистов. Мы должны обеспечить нашим основным силам возможность переправиться через реку и перегруппироваться, понял? Так что решай, старший сержант!..