Текст книги "Прелюдия Шопена"

Алексей Николаевич Мошин
Прелюдия Шопена

Он верил доктору и окружающим, которые все говорили; что он скоро поправится; он не знал, что дни его сочтены. Его молодое чахоточное лицо с большими умными глазами почти всегда казалось весёлым, и только при душивших приступах кашля он морщился страдальчески.

Давно уже ему доктора запретили работать больше часа в день. Он скучал без любимого дела, порою становилось ему невыносимо тяжело, что он не может писать, что руки устают, плохо повинуются. Тогда сестра писала под его диктовку. Его утешали тем, что когда он поправится, тогда всё наверстает, запишет всё то, что теперь накопится в голове, в сердце, и повторяли при этом, что, ведь, «Писатель больше всего работает тогда, когда ничего не делает».

Сестра старалась развлекать его музыкой; это было самое лучшее средство поднять бодрость его духа. Ждали приезда его друга, знаменитого скрипача и надеялись; что этот друг внесёт много радости в последние дни жизни больного.

Однажды больной услышал, как приехавший его друг, скрипач, думая, что он спит, спросил шёпотом у доктора:

– Неужели так скоро конец?..

– Он не протянет и недели, – ответил доктор.

«3ачем обманывали меня?.. – подумал больной. – Если бы я знал, что конец мой так близок, – я бы диктовал сестре много-много… Боже, сколько ещё хочется сказать, сделать»…

Он стал грустить и старался как можно больше диктовать сестре, – но силы ему скоро изменяли, приступы кашля душили его, и он должен был отдыхать.

В открытое окно лились яркие тёплые лучи вешнего солнца; молодая зелень деревьев ласкала глаз; пахло жасмином, который начал цвести. Больной сидел у окна на кресле в подушках и, казалось, уснул. Он видел окутанную белой светлой мантией женщину неземной красоты, и от взгляда её лучистых глаз неизъяснимое блаженство проникало в его сердце. Но она стала удаляться. Он взмолился:

– Не уходи!.. Кто ты?..

– Я смерть. Для многих мой вид ужасен. К тебе являюсь такою за то, что ты был не дурным человеком и делал столько хорошего, доброго, сколько было в твоей власти, по твоим слабым силам. Не правда ли, я не страшна тебе? Я приду скоро… А теперь ещё не пробил твой час.

Она исчезла.

Больной открыл глаза. Его друг спросил:

– Хочешь, я сыграю «Пляску духов» – Баццини?.. Ты любил эту вещь…

– Нет, сыграй что-нибудь другое…

– Брамса «Венгерские танцы»?.. Тебя эта вещь подбадривала…

– Нет… Я хотел бы слышать… 20-ю прелюдию Шопена.

Вещь эта не написана для скрипки. Но сестра больного села за фисгармонию, а скрипач взял свой инструмент, чтобы играть на скрипке мелодию этой прелюдии, созданного в могучих, дивных аккордах.

Больной опять забылся, но он слышал музыку. И казалось ему, что вот подошла бледная красавица женщина, – та, которую когда-то любил он своей первой любовью, та, которую он давно потерял из виду, – и она говорит ему; – только не словами, а как-то особенно, не слышно, но так, что всё понятно.

Она говорит:

– Слышишь эту музыку?.. Стройный, дивный хор поёт гимн печали и смерти, не страшна и не жестока смерть: она прекрасна, как ангел Божий, она сострадательна и добра, и всем безразлично несёт исцеление от мук и страданий, и вечный сон, покой…

Поёт дивный хор; сама смерть поёт, – слышишь её ангельский голос, кроткий, печальный и так сладко убаюкивающий нас вечным, непробудным сном?..

Всё пройдёт… всё минет… всё уснёт… всё умрёт!..

Чудный хор поёт; слышишь? – восторженно, торжественно поёт!.. Это – слава всему Божьему миру, слава всему прекрасному и доброму… А вот, слышишь?.. – как рыдают звуки!.. Это – скорбь о зле, скорбь о страданьях людских… А слышишь, какой отрадой звучит голос смерти в этом хоре?.. Смерть поёт о том, что она всё примиряет… всё и навсегда…

Слушай этот хор!.. Слушай эту последнюю колыбельную песню… Скоро-скоро мы уснём… Но прежде пусть под эти волшебные звуки вспомнятся минуты счастья… вспомнятся в последний раз… И мы уснём… счастливые… навсегда… Прощай земная жизнь! Прощай…

Когда замер, словно улетая, последний аккорд, – скрипач подошёл к своему больному другу. Он думал, что тот захочет сказать своё обычное… «Спасибо»… Но сердце друга уже не билось.