Текст книги "Радуйся!"

На плечах

Сводки-сводки-сводки с фронта…

Я тут понял, что нам дано в микроскопических масштабах почувствовать то, что чувствовали наши предки в войну. Когда каждый день приходишь к репродуктору, чтобы услышать о том, что произошло на фронте. Как далеко отогнали немца? И скоро ли Победа?

Мучительно это и страдательно очень. Ничего не меняется… Бои местного значения…

А ты всё ходишь и ходишь… И ждёшь.

И терпишь. И работаешь. И голодаешь. И мёрзнешь.

И получаешь похоронки.

И длится это не месяц, не два. Годы.

Только вот последнее – не про нас.

И это – счастье.

Мы сидим на диване. В тепле. И смотрим новости по телевизору. Сводки с фронта…

Все мы помним, как в детстве жалели, что не застали то время. Что не помогли. Не били фашиста. Что не совершили подвиг.

Смешно и по-детски.

Но вот дано же нам почувствовать. В минимальном флаконе. Пробник такой.

И, тем не менее, многие из нас не выдерживают.

Срываются. «Почему так медленно?!» «Раздолбать всех и всё ракетами!»

Уже срываемся…

Так хочется выкрикнуть слово «ПОБЕДА!!!»

История, как известно, идёт по спирали. И вот она пришла в эту точку.

Точку, куда наши деды подсадили нас на своих плечах.

Как тогда на параде, когда мы были маленькими.

И суть этой спирали заключается в том, что всё то же самое. Всё повторяется. Только по-другому. Несравнимо легче всё.

Чем становишься старше, тем больше осознаёшь то, что они для нас сделали. Проникаешься глубиной этого смысла. И благодарность возрастает до невероятных размеров.

Они не только вынесли на своих плечах самую страшную, самую чудовищную войну в истории человечества. Не просто дали возможность нам жить.

Не просто спасли…

Они вернулись с фронта и подняли лежащую в руинах страну, чтобы нам было где жить.

Но и этого мало!

Они создали самое совершенное оружие, которое позволило нам так долго жить без войны.

Они дали нам право быть наследниками Победы.

Просто так. Без всяких на то наших усилий.

Гордиться. Быть свободными. И независимыми. Жить!

Невероятно!

Поистине – поколение Титанов.

Но вот история совершила свой круг.

Мы в той точке.

И можем это переживать и гордиться собой. Своей страной. Своей армией.

Без тех нечеловеческих усилий.

Но всё же нам дано. Дано почувствовать.

Примерить на себя.

Как тогда. В детстве. В мечтах.

У каждого поколения – своя война.

Да…

Всё почти как тогда.

Почти…

Мы до сих пор у них на плечах.

Даже сейчас.

Как тогда. В детстве.

На параде Победы, которую мы все сейчас так ждём.

31.03.2022

Сочинение ко дню Победы

На фото – мой дед.

Осипов Иван Дмитриевич.

Питерский рабочий. Коммунист.

Перед уходом на Финскую.

Вернулся с обморожением ноги. Работал мастером на заводе. У него была бронь по ранению и от завода.

Ушёл на фронт в первые же дни войны.

Погиб предположительно 4–5 августа 1941-го года.

Предположительно – возле деревни Теребутицы Новгородской области.

Немцы рвались к Ленинграду. Точное место захоронения неизвестно.

В шестидесятые годы стало популярно искать героев.

Однополчан.

Тётка написала в газету. Чтобы что-то выяснить.

Нашёлся однополчанин деда. Встретились.

Рассказал, что он его узнал по фотографии.

Что погиб дед геройски.

Что было окружение.

Что выполнил приказ.

Взорвал машину с боеприпасами, чтобы не досталась немцам.

Что думали, что его и самого убило. Но вечером того же дня однополчанин видел его в колонне отступающих.

Что шёл сам. Весь в бинтах. Вокруг глаз был гной.

Гангрена. Не жилец.

Поехали в эти Теребутицы. Там у братской могилы и обелиска были речи. Собрание. Именем деда назвали класс в местной школе. Обещали вписать его имя в список имён на обелиске.

Только… бабушка… во всё это не поверила.

Единственное письмо от деда было из-под Тамбова, где формировалась часть.

Где Тамбов – и где Новгород? Разница в несколько дней.

Не поверила. Посчитала, что это всё кампанейщина.

А пару лет назад брат на 9-е мая прыгнул в свой джип, никому ничего не сказав, и поехал в Теребутицы. Позвонил отцу и сказал: «Пап, нет его здесь». Фамилии на памятнике так и не было.

Неизвестность…

Вот, собственно, и всё…

Только…

Кажется, в четвертом классе… Мы писали сочинение ко Дню Победы. И я из поколения мальчишек, воспитанных на фильмах о войне. На живых рассказах. Из поколения, которое после этих фильмов ходило в атаку по ночам. И кричало во сне, закрывая деда собой. Написал в сочинении, что деду присвоили звание Героя Советского Союза. Посмертно.

Отца вызвала учительница: «Как же?! Мы ничего не знали!»

Отец всё объяснил.

Что у меня богатое воображение.

Учительница сказала: «Как же он мог???!!!»

Отец усмехнулся… и сказал: «Он сам ему звание присвоил!»

Мне должно было быть стыдно. Но почему-то не было.

Не написал я в том сочинении вот что…

За день до получения похоронки бабушка отвезла на кладбище маленький гробик. Умерла младшая, пятимесячная Дина. Впереди была блокада, которая началась уже 8-го сентября. У бабушки на руках оставались моя тётя и отец, которому было пять.

Впереди их ждал ад.

Но они этого ещё не знали…

Не знали, что бабушка практически смирится с тем, что они не выживут.

Что в первую, самую страшную осень и зиму не будет практически ничего. Даже пресловутых 125 граммов как бы «хлеба».

Что отец, шестилетний ребёнок, будет лежать один три дня (бабушка уйдёт рыть траншеи вокруг города) в промороженной большой комнате деревянного дома на Каменном острове.

Что комната эта будет залита невероятно ярким лунным светом.

Что он будет умирать.

И в свои шесть лет будет совершенно ясно это осознавать. Будет монотонно со скрипом хлопать и хлопать не закрытая дверь. И в какой-то момент… он каким-то чудом соберёт все свои детские силы… всё свое нежелание умирать…

Закричит…

И…

Сядет! В постели!

И в этот момент… дверь… хлопнет по-другому… «Мать пришла!»

Он поймет это… до того, как она войдёт.

Она принесет паёк.

После этого он пойдёт на поправку.

Но будет голод, голод и голод. И в эвакуации. И после войны.

И, вернувшись в Ленинград, он мальчишкой будет до 48 года бегать на вокзал, как и другие, встречать поезда в надежде, что отец вернётся…

И первый раз он наестся, по его словам, только в армии.

И вся его жизнь пройдёт с этой болью.

С этим словом – «безотцовщина».

Деду всегда будет 32.

А мне уже 44.

Только благодаря им!

Всем!

Эта боль каким-то образом передалась мне.

Всю жизнь меня мучает эта неопределённость.

Каждое 9-е мая в сердце стучит, как та дверь, один вопрос: «Дед! Где ты???»

У какой дороги тебя закопали? Где кости, которым можно было бы поклониться?

О чём ты думал тогда? Погибая…

У нас, у русских, это, видимо, заложено ментально – не так страшна потеря, как безвестность.

Невозможность узнать, где нашёл упокоение твой сродник, предок, близкий…

В семье от деда не осталось ничего. Ни одной вещи. Даже единственное письмо и похоронка были утеряны в эвакуации…

Только эта, единственная фотография.

Получилось длинно. И нескромно. Наверное.

Да и в истории этой ничего особенного. Их тысячи.

Просто – хотелось сказать…

Спасибо тому парню, который придумал «Бессмертный полк»!

Дед! Если ты меня слышишь… ЗАВТРА МЫ ИДЁМ С ТОБОЙ НА ПАРАД!

08.05.2016

Об отце. О дяде Лёне. И о наших

Дядя Леня – родной дядя отца. Родной брат моей бабушки Евдокии. Фамилия – Тёркин. На самом деле он был Алексей. Но все всю жизнь называли его Лёней.

Свою первую и последнюю пулю он получил ещё в детстве. Летом в деревню к ним приехали гости. Прадед мой, Илья Кондратьевич, был деловым человеком. Ездил в дальние поездки. Времена были неспокойные. Поэтому у него был пистолет. Взрослые выпили и расслабились. Мальчишки играли. Дядя Лёня сказал ребятам, что отец приехал и у него «пугач». В общем, они вытащили втихаря пистолет. Все вышло случайно. Один понарошку пальнул в другого. Тот взял у дяди Лёни пистолет из рук: «Дай сюда! Ты не умеешь!»… И пистолет выстрелил по-настоящему. Дяде Лёне в живот. Хорошо, что в бок. Навылет.

Времена были ещё те. Все свои. Историю скрыли. Дядю Лёню лечили сами. Народными методами. Бинт с травами какими-то и спиртом протягивали через рану насквозь. Трудно представить, какую боль вытерпел этот пацан. На всю жизнь на животе осталась шишка.

Так случилось, что он был одним из последних защитников Екатерининского дворца в Пушкине, Царское село, под Ленинградом.

Они были в полном окружении. Их оставалась горстка. Это уже был ближний бой. Последний.

Во дворе дворца оставались стоять две полуторки. Кто-то решился прорваться на одной из них. Остальные прикрывали. На их глазах отъезжающую полуторку немцы расстреляли в упор и забросали гранатами.

Дядя Лёня решил попробовать на второй. Предложил: «Кто со мной?» На вторую попытку на второй машине не решился никто.

У него была любимая поговорка: «Семь бед – один ответ!» Вот с этими словами он пошёл.

Это чудо… Но он вырвался… Всё шоссе от Пушкина до города простреливалось. Машина была как решето. Он въехал в город, не останавливаясь. Проехав всю линию фронта и посты. Видимо, это было состояние такое. Он рвался увидеть своих, уходя от дышавшей ему в спину смерти.

Только в городе где-то его остановил патруль. Проверили документы. Расспросили. Полезли в вещмешок. Там был хлеб. Солдатский паёк. Он понял, что мародерничают. Видимо, чувства и нервы были на пределе. Вытащил автомат. Передёрнул затвор: «Все от машины!»

Прыгнул обратно. И уехал.

Он добрался до наших… Это было очень неожиданно. Никто не знал, где он и жив ли. Похоронка на моего деда пришла ещё в августе. Он появился в дверях деревянного дома на Каменном острове. Отец этот момент очень хорошо запомнил. Все женщины плакали и радовались. «Дядя Лёня! Приехал!»

Они уже начали голодать. Он привёз хлеб.

Он прошёл всю войну. Без единой царапины. Вернулся живой. Но его я уже не застал. А его жена, тётя Женя, Тёркина, была мне вместо бабушки всю жизнь. О ней я ещё отдельно напишу.

После войны в Царском селе был организован пионерский лагерь. И отец провёл всё лето там. Они играли на пепелище Екатерининского дворца. Целыми стояли только обугленные стены. И купались в Екатерининском пруду.

А потом… 20 лет спустя они уже с мамой приехали в Екатерининский парк и пошли во дворец, восставший из пепла. Он был так поражён. И мысль, которая у него родилась тогда: «Вот что могут сделать человеческие руки, разум и талант!»

Он этого не заметил, предаваясь воспоминаниям, но меня поразило то, что именно эта мысль родилась в голове этого молодого человека, не видевшего ничего, кроме холода, голода и смерти.

Дверь

Алику было уже далеко за сорок.

Он носился в этот день как угорелый. Было много дел.

Надо было всё успеть.

Заехать в Комитет народного образования, который на время ремонта переехал на второй этаж здания райкома партии Ждановского района на Каменноостровском проспекте, тогда – Кировском.

На Каменном острове.

Он сделал там все свои дела, решил все вопросы и пошёл на выход не через главный вход, а через боковой. Через другую дверь.

Открыл дверь, вышел… и замер.

Под ногами была плита.

Бетонная плита.

Она была всё та же…

Та же, на которой лежала мать.

Он её просто – увидел.

У неё был обморок.

В руке была зажата какая-то бумажка.

Вокруг засуетился народ, все кинулись её поднимать, что-то делать, как-то приводить её в чувство.

В свои пять лет он не очень понимал, что происходит.

Он так и стоял, замерев, сорокалетний.

Память – страшная штука.

Эта сцена была как вспышка. Как удар.

Он многое помнил, но вот такие неожиданные воспоминания приходили иногда как явь.

То снился омерзительный вой пикирующих немецких самолётов, а наяву это были всего лишь озверевшие, голодные июньские ленинградские комары, издающий нестерпимый звук.

То снился страшный голод, от которого сходишь с ума.

Иногда он кричал во сне.

То вот такие случайные обстоятельства возвращали недостающие фрагменты памяти, в целом, несмотря на ранний возраст, сохранившей очень многое.

Почти всё.

Почти всю цепь событий.

Даже мелочей.

Мысль пошла дальше.

Это он помнил: они идут с матерью по Каменному острову через парк к их деревянному дому у пруда, где они жили до войны и в блокаду.

Он смотрит на неё, а она как будто умерла.

Внутри.

Только слёзы текут из глаз сами собой.

Ничего не видит, ничего не слышит, ничего не чувствует и не понимает.

Он держит её за руку, а в другой руке у неё всё та же бумажка.

Это похоронка на его отца.

Он просто ведёт её за руку. Знакомой ему дорогой, которой раньше ходили за молоком.

Всю жизнь она потом вспоминала и удивлялась, и говорила: «Как же ты меня тогда привёл?!»

Как-как…

Как собачка, которая знает дорогу домой.

Был август месяц.

Август 1941 года.

А отца, Ивана Дмитриевича, уже не было в живых.

«Пал смертью храбрых».

Мысль пошла ещё дальше.

Он всё помнил.

Он помнил, что накануне, буквально день в день, указанный как дата гибели отца в похоронке, умерла его младшая сестрёнка Дина, которой было два месяца. И мать свезла на кладбище маленький гробик.

Потом всю жизнь в семье так и говорили: «Ушли вместе».

Новые сообщения.

Как мать, Евдокия Ильинична, это пережила, неизвестно.

Дома она, конечно, постепенно стала приходить в себя.

Но Ад был ещё впереди.

Только никто этого не знал тогда.

Был август.

А восьмого сентября немцы разбомбили Бадаевские склады.

Город остался без продовольствия.

Началась Блокада Ленинграда.

По дороге домой Алик вспоминал, как невероятно холодной зимой, когда воздух звенел от холода, мать ушла рыть окопы на подступах к городу. Он остался совсем один. На три дня. Он болел. Лежал и уже не мог ходить.

Большую их комнату заливал невероятный лунный свет. И постоянно хлопала незакрытая дверь.

Этот мерный звук сводил с ума.

Может быть, дверь действительно была не закрыта, а может быть, это была галлюцинация.

Лунный свет.

Холод.

Тишина.

Хлопающая дверь.

Он умирал.

И понимал, что умирает.

Понимал в свои почти шесть лет.

Сколько это продолжалось, неизвестно.

Времени не было. Оно исчезло в этом лунном свете.

И вдруг в какой-то момент ему стало так обидно! Он собрал все свои маленькие детские силы, закричал (хотя, наверно, это был писк, а не крик) с одной только мыслью, с одним только желанием: «Я не хочу умирать!», заставил себя подняться и сесть.

Это было как второе рождение.

Он сел, как садятся ожившие в гробу.

И вдруг дверь хлопнула по-другому…

Как-то не так.

«Мать пришла!»

Он понял это за мгновение до её появления.

Она принесла и дала ему какую-то похлёбку, неизвестно из чего.

С этого момента он помнил, что пошёл на поправку. Хотя ещё долго ползал на четвереньках и не мог ходить. И только в специально созданном детском саду для дистрофиков, в доме, где жил Горький, на Кронверкском проспекте, он вышел на прогулку с другим детьми. Но это было уже весной.

А порок сердца так и остался на всю жизнь и дал три инфаркта.

Воспоминаний Алика хватило бы на книгу.

И, возможно, не на одну.

Много чего ещё было впереди тогда.

Но в ту ночь в нём открылась какая-то невероятная сила. Могучая воля к жизни.

Только вот эти воспоминания сопровождали всю жизнь.

И что-то их постоянно будило.

Как сегодня вот эта случайная дверь и эта проклятая плита, на которой лежала без сознания мать, получившая похоронку.

Он ехал домой.

Надо было домой.

Дома его ждали любимая жена Саша и двое сыновей.

Впереди ещё было будущее.

Ему, наверно, никогда не приходило в голову, что не сядь он тогда невероятной волей в той комнате, на той кровати, не было бы этого ничего.

Не было бы будущего.

И Почетного учителя России Альфреда Ивановича Осипова, Алика, как звала его Саша, не было бы.

И бесчисленного количества учеников не было бы.

И сыновей этих никогда не было бы.

Но вот младший из них всегда думал об этом.

И ему невероятно тяжело писать об этом.

Поэтому так коротко и иногда.

Но он очень старается.

Старается написать всё.

Пусть и понемножку.

И младший этот – это я.

А Алик – это мой отец.

Ему уже 86.

18.01.2023…

Всем нашим бабушкам, дедушкам, тетям, дядям, отцам и матерям – посвящается.

Спасибо за то, что открыли нам дверь.

Дверь в эту жизнь.

Спасибо, родные, что мы есть.

Теперь наша очередь открыть дверь дальше.

И со святым днём – Днём Порыва Блокады Ленинграда.

Когда Путин уйдёт

Когда Путин уйдёт, все мосты будут сожжены.

Отношения с западом испортятся до такой степени, что Россия будет вынуждена включить средства радиолокационной борьбы нового поколения, которые скроют её местонахождение на карте планеты.

Никто не будет знать, где она!

Она будет не видна.

И это сделает он. Перед уходом.

Газ в Европу будет струиться по трубам по-прежнему, но будет совершенно невозможно определить местонахождение источника. Европарламент по привычке будет вводить и вводить санкции против России, но в этот раз не из-за того, что она не хочет исчезнуть, а из-за того, что она не хочет появиться.

Вручить эти санкции будет некому. Поэтому чаще всего бумагой, на которой они будут написаны, будут топить печь в Европарламенте. Ну и иногда использовать в других целях.

Когда Путин уйдёт, все заседания Европарламента будут начинаться со всеобщего ностальгического исполнения «Калинки» со слезами на глазах. А по большим праздникам – «С чего начинается Родина».

Когда Путин уйдёт, поступающего в Европу газа к тому времени уже не будет хватать.

Немцы и французы, которые за века походов лучше других запомнили направление, куда надо идти, будут тянуть и тянуть пустые трубы туда, куда раньше ходили за «млеком и яйком».

Но всё будет тщетно.

Даже будет отправлена Гретта Тумберг на вёсельной шлюпке через Балтику с целью найти Россию и договориться, но и она исчезнет, по предположениям, оставшись в России.

Когда Путин уйдёт, Сербия начнёт играть ключевую роль в Европе. Все будут знать, что она имеет тайные сношения с исчезнувшей Россией. Но на все вопросы сербы будут отвечать, что ничего не знают. И ни в какую Россию не ездят. Но, тем не менее, по большим русским и сербским праздникам тоже будут исчезать с карты, а по появлении на радарах будут пьяны. На все вопросы они будут отвечать, что были дома, пили ракию, но от них подозрительно будет нести русской водкой, и ничего нельзя будет доказать. Что с них взять? Сербы.

Когда Путин уйдёт, американцы, наконец, решатся нанести по России ядерный удар. Но не с тем, чтобы её уничтожить, а с тем, чтобы она себя обнаружила ответным ударом и начала со Штатами переговоры о выдаче их гражданам российских паспортов.

Из этого тоже ничего не выйдет, потому что все ракетные шахты в Штатах и на всех военных базах по миру замерзнут и будут засыпаны снегом из-за глобального потепления климата.

Когда Путин уйдёт, все республики бывшего Советского Союза попросятся в Россию сами. Аккурат перед включением антирадара.

Украина тоже. Но ситуация накануне по-прежнему будет настолько мутная, что украинская армия всё-таки перейдёт в последнее и решительное наступление на восток, но начнется оно как раз в тот день. Поэтому на фоне работы системы радиолокационной защиты неминуемо заблудится, так и не встретив никого и не вступив ни в один бой.

Позже, где-то на пятом сроке тогдашнего президента России, они выйдут к подножью Уральских гор. Где и осядут, позабыв мову за время долгого пути. Но ещё десятилетия будут отмечать праздник вышиванки, надевая на себя ритуальный бронежилет Зеленского.

А Украина останется там, где всегда была: с Россией.

Когда Путин уйдёт, в России начнётся вообще беспредел.

Россияне начнут жить настолько хорошо, что будут менять экологически чистые электромобили каждый месяц. Старые будут пытаться передать на запад в виде гуманитарной помощи с приезжающими в Россию сербами.

Сами россияне будут ездить по миру, чтобы отдохнуть от наскучившего круглогодичного мягкого климата. В основном ради снега. И экстрима. Но везде будут прикидываться сербами и переходить с водки на ракию. Спалить и разоблачить их так и не удастся.

Ходорковский поскользнётся в ванной в Лондоне. Зацепится галстуком за… Но обвинить в этом уже будет некого.

Когда Путин уйдёт, Венедиктов останется временно без работы.

Чтобы как-то выжить и сохранить радиостанцию, он откроет передачу «Радионяня», которую с успехом будет вести вместе с Альбац.

Народ его полюбит. Он будет ходить по Москве после эфиров, как старый добрый клоун, и его будет окружать ватага ребятни.

Вся либеральная творческая интеллигенция переедет за Урал ближе к прохладному, пьянящему Ледовитому океану. Там и работы больше в областных ДК, и платят лучше.

Гозман тоже переедет туда, где движуха и бомонд. И олени. Увлечётся стрельбой из лука и перестанет обижаться на своё прозвище «Снайпер».

Ельцин-центр станет самым большим детским садом в мире с филиалом в Геленджике.

Немногочисленная секта Навального уйдёт в леса. Их начнут называть «староверы 2.0».

На 14-е февраля они каждый год будут зажигать фонарики и светить ими в небо, выкладывая слова: «Путин, вернись!» А геологи, обнаружив их лёжки с вертолёта, будут сбрасывать им продукты.

Когда Путин уйдёт… Будет кошмарский кошмар.

Остался бы подольше.

03.03.2021

Меня пугало тогда отношение многих взрослых людей к той части молодёжи, которая выходила на улицы «протестовать».

Конечно, они и смутного представления не имели о том, против чего. Для чего? И к чему это приведёт?

Но я задавался вопросом: а что мы им дали?

Дали – в смысле идей. В смысле смыслов.

Смыслов, которые дали нам накануне самых смутных времён нашей жизни.

И смыслы, именно эти смыслы нас спасли тогда.

И страну – спасли.

Мне не хотелось над ними смеяться. Я слишком хорошо помнил себя в их возрасте.

Вопреки этому глупому и самоубийственному смеху, я написал эти тексты тогда.