Текст книги "Синее пламя"

Когда на пути появились темные камни и еще более темный провал, ведущий под низкий каменный свод, все вздохнули с облегчением. Мильвио посторонился, пропуская Шерон, и та, оказавшись под прикрытием толстых стен, стянула с лица шарф.

– Здесь оставаться бессмысленно. Холл сквозной, все продувается.

– Верно, – согласился Мильвио. – К утру без огня мы превратимся в покойников.

– Тут лестница. – Лавиани вышла из мрака, сплевывая кровь, текущую из растрескавшихся губ. – Вверх можно подняться на пролет, потом завал. А вниз дорога свободна. Далеко я не спускалась, только на один ярус. Но там нет ветра и значительно теплее. Только темно хоть глаз выколи. А факелов у нас нет.

Ей и указывающей свет не требовался, чего не скажешь о мужчинах.

– Эту проблему я решу, – сказала Шерон. – Но разумно ли спускаться в недра башни?

Мильвио пожал плечами:

– Лично я не вижу причин отказываться переждать снежный буран в более удобной обстановке. А ты, Тэо?

Акробат согласно кивнул:

– Готов пойти куда угодно, хоть в подвал, лишь бы подальше от открытых пространств.

Он увидел, как Шерон достала из сумки игральные кости, шепнула им что-то ласковое и неразборчивое, бросила их под ноги, и те мягко засияли белым светом. Его хватило, чтобы осветить первые пять узких ступеней, ведущих в бездну.

Девушка с некоторой опаской посмотрела на Мильвио, но не увидела на его лице ни страха, ни ненависти, ни отвращения. Он лишь улыбнулся, словно та показала ему какую-нибудь милую вышивку:

– Так вот как выглядят твои способности. Это и есть магия?

– Скорее ее малая часть, – ответила за нее Лавиани и, едва не опережая прыгающие со ступеньки на ступеньку кости, начала спускаться.

Вой ветра ослаб за спиной. Их ботинки тревожили пыль, которая здесь покоилась веками.

На лестничном пролете Тэо увидел, что дверь, когда-то перекрывавшая проход, отсутствовала. За тысячу лет она рассыпалась прахом. А быть может, кто-то из тех, кто путешествовал здесь раньше, просто разрубил ее и пустил на дрова во время такой вот незапланированной остановки.

Мильвио шагнул в проем следом за Лавиани, склонив голову, чтобы не задеть каменную притолоку.

– Что насчет огня, девочка? Я устала как собака, и хорошо бы погреться хоть немного.

С помощью двух камушков, извлеченных из сумки, указывающая вызвала белое пламя, не дающее дыма, но источающее живительное тепло.

– Мы в караульной. Или что-то вроде того, – вынес свой вердикт треттинец, изучив помещение.

– Пойду осмотрюсь. – Лавиани бросила свою сумку под ноги Тэо. – Здесь еда. Мою порцию можете разделить. Я не голодна.

– Разумно ли это, сиора? Без фонаря или факела уходить из освещенного зала опасно.

– Такая забота начинает нервировать, Фламинго.

– Она видит в темноте ничуть не хуже меня. – Уставшая Шерон грела ладони у огня и поэтому не заметила, с каким недовольством посмотрела на нее сойка.

Та ушла, и Мильвио, несколько озадаченный новостью, осторожно произнес:

– Лавиани не похожа на указывающую.

Тэо хмыкнул, но ничего не сказал, зубами растягивая узел завязок на вещмешке.

– Ты прав. – Шерон попробовала пошевелить запястьем и поморщилась от боли, стрельнувшей выше по локтю. Поединок с ловчим все еще давал о себе знать. – Она немного не такая, как мы.

– Это я заметил, – улыбнулся мечник и, видя, что тайну сойки ему не откроют, не стал приставать с вопросами.

Они разделили еду – остатки копченой грудинки, два вареных куриных яйца, морковь и черствый хлеб. Тэо неспешно жевал, прислушиваясь к слабому гулу – ветер за стенами выл точно сотня шауттов, и даже толстые камни не спасали от его песни.

Лавиани вернулась, когда Шерон уже начала беспокоиться, что та все же заблудилась.

– Здесь хоть шаром покати. Все деревянное давно сгнило, а что было из металла проржавело. Во всяком случае, на этих ярусах. Но я кое-что нашла. Вам стоит взглянуть. Тебе, Шерон, особенно.

Девушка удивилась, но поднялась со своего расстеленного одеяла и громко щелкнула пальцами, призывая игральные кости. Те подкатились к ее ботинкам, готовые следовать за своей хозяйкой.

– Это далеко?

– В двух шагах. Тэо, ты с нами?

– Ни за что не пропущу. Мильвио?

– Я – бесконечные залежи кипящего любопытства. – Тот поднял меч.

– Оставь свою железку, мальчик, – пренебрежительно произнесла Лавиани. – Это место такое древнее, что здесь даже крысу не найдешь.

– Предпочитаю не расставаться с Фламинго, сиора.

За караулкой начинался узкий коридор со сводчатым потолком. Справа и слева от них то и дело возникали арки, ведущие в маленькие комнатки без окон. Такие же пустые и пыльные, как и прежнее помещение. Несколько коридоров были забраны ржавыми решетками, едва держащимися в стенах.

– Снова лестница, – сказала Шерон, останавливаясь перед первой ступенью.

– Она короткая. Давай, девочка. Давай. Не робей. Это не Талорис. А просто груда заброшенного камня.

Тэо на всякий случай запоминал дорогу и считал ступеньки. Он посмотрел на Мильвио и увидел, что губы у того тоже беззвучно двигаются.

Зал, куда привела их Лавиани, был огромным, с двойной колоннадой, терявшейся во мраке.

– Сюда, – поманила сойка. – Посмотрите на стену.

Шерон наклонилась, и кости прыгнули на ее раскрытую ладонь. Девушка подняла руку повыше, освещая стену с колоссальным рисунком. Он оказался старым, кое-где совершенно потерявшим цвета, и в этих местах глаз различал лишь слабые контуры былого изображения. Фрагменты картины были частично скрыты под кусками темно-серой плесени, выросшей на краске.

Но все равно того, что имелось, хватило, чтобы она издала восхищенный возглас и, сияя глазами, повернулась к Тэо:

– Узнаешь руку?

– Да, – тут же откликнулся он. – Тот же художник, что рисовал фреску на куполе здания, которое я видел с парома. Ей больше тысячи лет, и для этого времени она прекрасно сохранилась в таких условиях. – Он указал на изображение статной белокурой девушки в воздушном нежно-голубом платье. Возле ее ног лежал большой пятнистый карифский кот с кисточками на ушах. – Прочесть подпись не могу, но и так понятно, что это Лавьенда.

– Красивая сиора. – Мильвио подошел поближе. – В моей стране всегда ценили такие волосы. Она легко могла бы стать герцогиней.

– Она была больше чем герцогиня. Благодаря Скованному у ее ног лежал весь мир.

– Ничем хорошим это не закончилось, циркач. – Лавиани постучала пальцем по рисунку. – Обратили внимание на колонны?

Тэо обернулся назад:

– Да. Ты права, это зал, в котором мы сейчас находимся.

– Или очень похожий на него, – не согласился с ним Мильвио. – Здесь нарисованы окна и нет статуй львов, а у нас, наоборот, есть львы и никаких окон. Стена глухая.

– Все могло измениться. Смотрите, сколько свечей нарисовано. И люди в таких красивых одеждах. – Шерон прищурилась, читая мелкие подписи рядом с изображениями. Большинство имен ни о чем ей не говорило. – Кажется, они что-то празднуют. Хм, а вот это сам Войс!

Лучшего друга Тиона почти не было видно, из-за влажности остался лишь едва различимый контур. Можно было предположить, что великий волшебник стоял, опираясь на стол, и наблюдал за танцующими парами.

– Война Гнева еще не началась, и этот человек еще жив. Так грустно смотреть и знать, что люди, которые радуются, давно мертвы, – печально произнесла Шерон.

– Мы все умрем, – спокойно ответил ей Мильвио. – Смерть придет ко всем нам. Это в человеческой природе – умирать.

– Есть разница, Фламинго. Одно дело сдохнуть, когда тебе девяносто и ты уже ждешь этого едва ли не с радостью, лишь бы песок перестал из тебя сыпаться. Совсем другое, когда едва исполнилось двадцать и твоя жизнь – сплошные мечты и надежды.

– Ты жалеешь его? – удивился южанин.

– Я?! Я даже себя не жалею. Чего уж говорить о людях, которых нет тысячу лет. За это долгое время множество молодых умерло. На всех не хватит скорби даже у Шестерых.

– Войс погиб, сражаясь с Лавьендой. Она убила его. Тот, как и Тион, хотел отомстить Скованному за Арилу.

– Мальчик был влюблен в нее?

Все вопросительно посмотрели на Лавиани, и она хмыкнула:

– Ну, мне в первую очередь подумалось о любви. Юность склонна к подобному. Хотя Арила любила Тиона. Экая печаль для Войса.

– Тебе бы баллады сочинять. Этого мы уже точно никогда не узнаем.

Шерон продолжила идти вдоль стены, освещая ее с помощью игральных костей. Люди из прошлого веселились, улыбались, пили рубиновое вино из хрустальных граненых фужеров, слушали музыку, общались, танцевали. И у девушки возникло чувство, что все это было совсем недавно. Возможно, вчера. Но стоило ей обернуться на темный, мрачный зал, как это впечатление пропало.

Еще одно известное имя. Гвинт. Он стоял спиной к зрителям, поглаживая крысу, сидевшую на его плече.

– А кто это? – спросил Тэо, ткнув пальцем на высоченного широкоплечего человека с длинными черными волосами и впалыми щеками.

Его лицо было грубым, словно вытесанным из дерева не слишком умелым плотником, который в качестве инструмента выбрал боевую секиру. Низкий лоб, маленькие глаза и тяжелая челюсть. Даже при большом желании язык не повернулся бы назвать его красавцем.

На шее у него висела золотая цепь со знаком горящего орла. В отличие от всех других в зале, облаченных в шелка и бархат, этот был одет в кожу, шерсть и сталь, словно готовился к битве. Рядом, прислоненная к стене, стояла массивная алебарда. Он мрачно смотрел в свой опустошенный кубок.

– Кам, – прочитала имя Шерон. – Хозяин Тропы Любви. Это он устраивает бал. Интересно, почему его нарисовали таким недовольным? И чья рука на его плече? Женская.

Владелицу руки, окутанной в тонкую воздушную ткань, разглядеть оказалось невозможно – потеки с потолка уничтожили эту часть работы художника.

– Хм. А чего он такой здоровый? – полюбопытствовала сойка из другого конца зала.

– Говорят, в его жилах текла великанья кровь.

– Это миф, – не согласился Мильвио. – У гигантов с людьми нет ничего общего. Как и у людей с асторэ, или уинами, или мэлгами. Мы разные. Кам был не только волшебником, но и воином.

– И сдох где-то в этой крепости, – жестко произнесла Лавиани. – Осталось найти его большую черепушку и сделать из нее светильник на радость всем мужам Каренского университета. Ха-ха. Но я вообще-то тебя позвала не ради него, Шерон. Вот. Посмотри-ка сюда.

Сойка стояла довольно далеко от них, пришлось пройти почти десять ярдов, пропустив целый участок фрески, частично скрытой плесенью. Этот фрагмент сильно потерял в цвете, было видно, что Лавиани совсем недавно очистила его от налета – правый рукав ее куртки оказался грязным.

– Увидела буквы. – Женщина показала на едва видимые «Т», «и» и последнюю «н». – Решила, что стоит рассмотреть его получше.

Они все вчетвером стали изучать молодого человека с колодой игральных карт в руке. Его собеседника не было видно, он все еще скрывался под слоем плесени.

– Тион? – Шерон смотрела на мужчину, которого должна была найти, с таким же выражением, как заблудившийся в пустыне смотрит на внезапно обнаруженный им оазис с чистой водой.

– Буквы плохо различимы, но, думаю, это он.

Указывающая встала практически вплотную, стараясь запомнить каждый фрагмент рисунка. Зафиксировать лицо в памяти, чтобы, встретив, не ошибиться.

Во всей его фигуре и позе чувствовалась необычайная легкость. Так мог выглядеть какой-нибудь танцор. Или фехтовальщик.

В больших глазах отражались свечи, и казалось, что он смеется, услышав шутку своего невидимого собеседника.

Лицо Тиона было приятным, даже несмотря на чуть тяжеловатый подбородок и маленький шрам в уголке рта. Волосы у него оказались с красноватым отливом, и на щеках лежала россыпь веснушек.

Он был одет в вельветовую куртку с медными пуговицами, а васильковый берет небрежно торчал из его кармана. Казалось, что великий волшебник явился на праздник прямо с дороги, совсем недавно спрыгнув с лошади.

– Забери меня шаутты, но я не знала, что он рыжий. А ты, циркач?

Тэо посмотрел на пятно плесени справа от человека, развязавшего Войну Гнева, провел по нему пальцем. Затем еще раз, и на свет появился краешек женского платья.

– После Катаклизма в мире не осталось ни одного прижизненного портрета шестерых великих волшебников – Арилы, Войса, Тиона, Гвинта, Нейси и Скованного. Обычно когда их рисуют, художники используют воображение. Существует канон, которому следуют все мастера – Арилу рисуй в маске, Тиона с игральными картами или веером в руках. И так далее. Тогда не важно, как выглядит человек, – есть определенная вещь в руке, значит, Тион.

– Веер? – скривилась Лавиани. – Он что, из тех юных богатеньких глупцов, что рассекают по Пьяным садам Рионы в поисках запретных развлечений?

Тэо закатил глаза:

– Вечно я забываю, что ты ничего не знаешь. Веер был волшебным. С помощью него он ходил по канату, сражался с шауттами.

– А карты? – Сойка постучала костяшкой пальца по нарисованным прямоугольникам в руках великого волшебника.

– Он был азартным игроком. Лучшим, как говорят. Только Войс и Скованный могли его обыграть.

– Ты считаешь, что изображение настоящее? – спросила Шерон.

Акробат приблизил лицо к стене, изучая выцветшую краску и трещины.

– Костюмы той эпохи. Сейчас их рисуют в одежде наших времен. Эта фреска очень древняя. До Катаклизма. Есть шанс, что ее писал человек, который лично видел Тиона. А если так, то этот рыжий именно тот, кого мы ищем.

Мильвио вежливо кашлянул, а Лавиани закатила глаза, досадуя на болтливость Пружины.

– Мне послышалось или ты действительно сказал, что вы ищете Тиона? – Каждое слово мечник пробовал на вкус, словно ожидая, что вместо булки с марципаном ему подсунули гнилой кочан капусты.

– Это все эхо, – не слишком любезно буркнула сойка. – И усталость. Мы вообще ничего не говорили и молчим вот уже второй час.

– Нет. Не послышалось. – Шерон не обратила внимания на недовольство Лавиани.

– Довольно странное увлечение, искать могилу того, кто давно уже умер. Зачем вам это?

– Могилу? – Бывшая участница Ночного Клана засмеялась. – Могилу?!

– Я все объясню, если тебе интересно. Давай вернемся к огню. – Шерон не видела причин скрывать от Мильвио цель их путешествия.

У Лавиани, судя по ее лицу, было иное мнение. Чтобы ничего не говорить, сойка отвернулась от них и начала рукавом с остервенением стирать с фрески оставшуюся плесень.

– Что ты делаешь? – удивился Тэо.

– Разве тебе не любопытно, с кем он говорит? Может, это его девка! Надо глянуть, что это за Арила, рыба полосатая, и почему из-за нее случился весь кавардак.

Постепенно, освобождаясь от плена времен, проступал рисунок. Платье, сотканное из тусклого серебра, тонкие руки с изящными пальцами, вырез на груди, длинная шея, русые локоны, чувственные губы.

Внезапно раздался хруст лопнувшей яичной скорлупы, только гораздо более громкий, и рука Лавиани по локоть провалилась в стену, раздавив так и не открытое лицо неизвестной женщины.

Тэо издал стон, словно ему причинили страшную боль. Последнюю минуту он едва дышал, наблюдая, как на свет появляются черты неизвестной женщины.

– Проклятье! – Она вытащила руку, с разочарованием глядя на рваный пролом, из которого теперь тянуло холодным воздухом. – Ненадежная дрянь!

Мильвио заглянул в дыру:

– Здесь был проход. Стену воздвигли позже, и она довольно хрупкая.

Лавиани в ответ ударила ногой по преграде и сделала еще одну дыру.

– Хватит! – рявкнул Тэо так, что даже Шерон подпрыгнула. Он тут же сбавил тон: – Хватит. Не порть красоту.

– Зачем ты это делаешь, сиора? – удивился Мильвио. – Нам не стоит лезть в места, которые спрятали от чужих глаз.

– Да успокойтесь вы. Я просто проверила. Тоже мне, раскудахтались, словно курицы.

А в следующее мгновение вся стена с фреской с грохотом ухнула вниз, рассыпаясь сухой штукатуркой и навсегда уничтожая и бал, и свечи, и смеющихся людей, которых давно не было в живых.

Тэо почувствовал, как пол уходит у него из-под ног, и, действуя инстинктивно, отпрыгнул назад, ощущая, как потревоженная башня загудела и начала трястись.

Лавиани беззвучно провалилась в разверзнувшуюся у нее под ногами дыру. Потолок оглушительно треснул, посыпалась пыль, и Мильвио оглушительно крикнул:

– Бежим! Быстро!

Шерон не помнила, как она оказалась возле выхода, лишь на мгновение отстав от Тэо. Раздался громкий удар, и она бы упала, если бы не Мильвио. Тот подхватил ее одной рукой и вышвырнул из зала, легко, точно перышко. Он сделал это за секунду до того, как рухнули камни, завалившие дверной проем, отрезав его от Шерон и Тэо.

Глава шестая
Рукавичка

– Скажи, отец мой. Чем опасны ее слова? Чем опасны ее деяния? Почему мы боимся ее?

– Ее слова опасны правдой. Ибо правда разит сильнее нашей темной магии. Ее деяния опасны бескорыстием. Ибо сражается она с нами за других людей. А боимся мы того, что всю нашу жизнь совершали ошибки и прожили ее зря.

Сказание о доблестном таувине Катрин Золотая Искра, победившей асторэ Земель Розового пера. Дата неизвестна

Рассвет был кровавым и быстрым.

Вершины четырех пиков стали ярко-алыми, точно во время заката, предвещавшего непогоду.

Сперва вспыхнул острый зубец Тиона, самый высокий в гряде. За ним спустя минуту запылали снега на граненом Гребне Арилы, и почти тут же одновременно зажглись пирамидальная Нейси и двугорбая Печать Таувинов.

Остальные горы, более низкие, охватывающие долину с трех сторон, точно огромная, украшенная кружевами колыбель, все еще пребывали в рассветной тени, и Шаруд, столица Горного герцогства, казался спящим.

В малом замковом дворе, в двух шагах от Гнезда львов, пылали костры. Солдаты с протазанами, одетые тепло, по погоде, с высоты балкона, на котором находился Дэйт, выглядели набитыми соломой чучелами.

Начальник охраны был широкоплеч и массивен, но на самом деле проворен, точно разозленный кабан. Волосы с легкой рыжинкой, которая проявлялась только на солнце, густые брови, сметливые серо-зеленые глаза. Он вызывал доверие и умел слушать людей. Впрочем, командовать ими тоже.

Герцог Кивел да Монтаг стоял в двух шагах от него. Дэйт едва ли не дышал ему в затылок и сейчас мог пересчитать каждую шерстинку на соболином воротнике дорогого плаща, наброшенного на плечи властителя. Правитель был жилист и чуть сутул, с властным лицом, в котором чувствовалась порода. Взгляд у него был мрачным и тяжелым.

Его милость молчал и не шевелился. Держался так прямо, словно проглотил вертел.

От него веяло холодом ничуть не меньше, чем от ледников, окружавших древний замок.

Сейчас он был таким же опасным, недружелюбным и страшным, как одна из двух башен Калав-им-тарка, сломанный зуб которой, пугая тьмой, возвышался в северной оконечности крепости, на противоположной стороне величественного водопада. Гул от него не стихал даже в самые суровые зимы. Дэйт, давно уже привыкший к Брюллендефоссену, сейчас был рад его рокоту. Он позволял не слышать те редкие вскрики, что иногда доносил до него утренний ветер со стороны Тюремного двора.

Рассвет был кровавым.

И быстрым.

Двенадцать человек казнили не мешкая, споро и рутинно, точно пропалывали сорняки. Зрителей было всего двое – герцог и Дэйт.

Его милость проявил милосердие, и приговоренным, несмотря на неблагородное прохождение, рубили головы, а не вешали или отправляли на колесо, как было прописано в законах страны.

Широкое лезвие тяжелого топора падало с устрашающей мерной периодичностью. Тех, кто пытался сопротивляться, придерживали помощники долговязого палача. Он на этот раз работал без традиционной маски, изображавшей лицо лунного человека.

Ничего удивительного. Палач не был дураком и не собирался представать перед герцогом в виде шаутта.

Не сейчас.

Не после ночи, которую уже стали называть «проклятием да Монтагов». Не тогда, когда его светлость готов убить любого, кто попадется ему на глаза.

Последний из приговоренных положил голову на плаху. Спустя минуту тело за ноги отволокли в сторону, бросили на солому.

К другим.

Трупы уже грузили на закрытую подводу, чтобы вывезти из замка. Головы собирал мальчишка, ученик экзекутора. Он брал их за волосы, бросал в две большие, высотой с него, корзины. После занялся тем, что взял лопату и стал брать песок из ящика, засыпая растекшуюся возле плахи кровь.

Ударил колокол на храме Шестерых, который был расположен над замком, выше по склону, на плече Гребня Арилы. Секунду помедлив, его стон подхватили храмы Шаруда, расположенные внизу, в долине.

Наступало утро. Оно обещало быть морозным, ясным и не лишенным того очарования, которое может оценить человек.

Живой человек.

– Затылком чувствую, что ты хочешь что-то сказать. – Теперь герцог смотрел на горы. – Так говори.

Дэйт хмуро произнес:

– Я должен был быть среди них.

– Должен, – не стал отрицать Кивел да Монтаг.

– Но все же я здесь. На стене. Смотрел вместе с вами на их смерть.

Властитель Горного герцогства обернулся через плечо, его темно-карие глаза были пусты:

– Хотел бы быть ближе к ним? Насколько ближе? Чтобы почувствовать запах крови? Или горячие брызги у себя на лице? Как в том нашем бою, под Брекой, когда мы погнали этих драных тьмой фихшейзцев к их мамочкам под юбку? Очень спешишь на ту сторону, как я посмотрю. Ну так палач еще не ушел, могу позвать. В корзине найдется место для твоей башки.

Дэйта эта угроза не смутила. Он знал свою дурацкую черту – невозможность остановиться в те моменты, когда это следовало сделать. Еще мать говорила ему, что эта особенность характера рано или поздно приведет его к беде.

Большой беде.

– Я начальник вашей охраны. Не они. Ответственность была на мне. Даже несмотря на то, что был вместе с вами на охоте. Это мои люди, я их нанимал, учил, ставил на места.

– А… – протянул властитель. – Хочешь знать причину, почему ты жив. Понимаю. И почему они мертвы. Это просто. После случившегося я не мог просто закрыть глаза. Отвернуться. Сказать, что они ни в чем не виноваты.

– Простите, ваша милость. Но они действительно ни в чем не виноваты. Человек не может остановить шаутта.

Глаза герцога сверкнули бешенством, и он сказал низким голосом, цедя слова:

– Виноваты. Потому что выжили, когда другие – нет. А поэтому ответственны. Шаутт проник сюда, в мой замок. Убил двоих моих детей. Двоих! – Он прорычал это слово. – Сто тридцать один из тех, кто жил здесь, погибли. Ты заходил в мертвецкую? Видел, что у солдат раздавлены головы, словно спелые дыни? Видел выпотрошенных служанок моей жены? Разорванных напополам детей? А эти – выжили. Караульная смена. Где они были, когда лилась кровь?! И как ты считаешь, что будут говорить люди, если я сожру это дерьмо? Оставлю им жизнь! Они скажут, что я слаб! Мягкотел! И несправедлив! Их родственники мертвы, а те, кто должен был защищать их, живы. Сейчас, когда у меня остался только один наследник, недопустимо считать, что я слаб. Мой кузен не прочь сесть на Львиный трон. Я из рода да Монтагов и в политике уж точно не буду слабым. Что касается тебя – мне нужен тот, кто был со мною тридцать пять лет. Тот, кому я могу доверять. Поэтому живи, как и я живу. Говори. Что еще?

Последние слова он произнес устало. Дэйт, возвышавшийся над своим господином на целую голову, вздохнул:

– Я верен. Это так. Но вы должны понимать, что даже моя секира не сможет остановить шауттов, если они снова вернутся.

– Тогда тебе лучше умереть в том бою. Нам всем лучше умереть. Идем. Здесь делать нечего.

Они пошли по стене, вдоль острых каменных зубцов, направляясь к лестнице, ведущий во Двор осла, один из семи имевшихся в древнем замке, засаженный древними дубами, потомками дубов Туманного леса, возможно растущими здесь со времен, когда Тион по нити света отправился спасать Арилу и Нейси.

Шестеро воинов, облаченных точно перед сражением, ждали поодаль. Дэйт незаметно подал им сигнал, и те окружили их плотным кольцом. У каждого кроме меча и кинжала к поясу была прикреплена заостренная дубовая палка На фоне стали, тяжелых кирас и шлемов это «оружие» смотрелось почти так же нелепо, как болтавшиеся на поясах аптекарские склянки, наполненные козьей кровью.

Герцог счел все это глупыми предрассудками, здраво полагая, что шаутта таким не остановить, но мешать инициативе начальника охраны не стал.

Они спустились по открытой лестнице во двор, миновали его. Слуги кланялись и опять спешили по своим делам. В замке царило утреннее оживление, и та подавленность, что здесь витала, ощущалась не сразу. Лишь теми, кто жил тут давно и знал привычный уклад.

Гул шагов эскорта, звон стали и скрип доспехов раздавался в наполненных светом залах. Возле входа в жилую часть дворца его милости их встретил усиленный отряд гвардейцев.

– Моя жена? – негромко спросил герцог, и командир отряда, рыжеусый сержант, бодро ответил:

– Не покидала покоев, владетель.

Они прошли дальше, через тронный зал, задрапированный по случаю траура фиолетовой тканью, с могучим троном, выточенным из костей самого настоящего гратанэха, создания эйвов.

Дэйт стрелял глазами по помещениям, выискивал малейшую опасность, а также проверял, на месте ли охрана, не пусты ли коридоры, ходят ли еще патрули. Кое-где на стенах и потолке оставались побуревшие пятна крови. Внизу слуги уже все отмыли, но замок был огромен, и для полной уборки требовалось время.

Их приближение услышали, и одна из служанок герцогини распахнула двери, присев в реверансе.

– Ждите, – сказал герцог своему сопровождению, и воины присоединились к охране ее светлости, расположившись по залу полукругом, контролируя все входы и выходы. – Дэйт, ты со мной.

В светлых, украшенных на манер восточных герцогств покоях властвовал утренний холод и свежий, горный воздух. Окна были распахнуты настежь.

Герцогиня, высокая, начавшая полнеть, с темными волосами, собранными в четыре косы, уложенные в высокую прическу, в теплом фиолетовом платье, украшенном турмалинами, встала с подушек, скидывая с плеч меховое манто.

– Муж мой.

Дэйт помнил тот день, когда увидел ее впервые, встречая далекое посольство из Карифа на дороге Вороньего перевала.

Он сразу ей не понравился, а она – ему. Взаимная антипатия с первого взгляда.

Дэйт был не в восторге от южанки. Счел ее слабой, капризной, избалованной и заносчивой. Недостойной ни его владетеля, ни того сурового края, в котором они жили.

Свою ошибку он понял не сразу. Она кровь от крови и плоть от плоти Стилета Пустыни, Палача Эль-Аса и Убийцы сотен жен. И была очень похожа на своего знаменитого деда – умная, расчетливая и, когда надо, очень жестокая.

Ее ум пригодился герцогу, и он всегда прислушивался к советам, которые она озвучивала своим певучим, лишенным всякого намека на грубость голосом. Ее расчетливость не раз играла на пользу политике в отношении соседей. Она могла убедить мужа отступить, показать минусы в его действиях и предложить альтернативное решение проблемы. А жестокость… жестокость не касалась тех, кто служил ее семье.

Ее новой семье.

Герцогиня нашла общий язык с начальником охраны, антипатия давно исчезла, а пришло взаимное уважение.

– Оставьте нас, дамы, – попросил герцог, заложив руки за спину.

Пятеро фрейлин, находившихся в покоях и льнущих поближе к растопленному камину, посмотрели на герцогиню, дождались кивка, поднялись со своих мест.

Дэйт отметил про себя, что южанок, прибывших вместе со своей госпожой в далекую страну, среди них не осталось. Все они погибли, защищая карифку, в ту страшную ночь, когда пришли шаутты.

Когда последняя женщина выходила, шелестя юбкой, в дверях она разминулась с пузатым, седоусым господином с блестящей лысиной. У него было круглое лицо и проворные, светло-зеленые глаза. Походка точно у раненой птицы – когда-то давно он сломал ногу, упав с лестницы одной из замковых башен, и кость срослась неправильно.

На его груди висела серебряная цепь со знаком крылатого льва – символа герцогства. Первый советник и казначей Тэлмо. Наполовину лав, но никогда не жил среди бродячего народа и не путешествовал в трясущихся кибитках по бесконечным трактам этого мира. Тэлмо служил еще отцу его светлости, и Кивел да Монтаг ценил старикана.

Он неловко поклонился герцогине, и та ответила ему милостивой улыбкой, показав рукой на кресло, куда тот, облегченно отдуваясь, уселся, вытянув ноющую ногу.

Дэйту сесть не предложили, но его это не обижало. Он встал в двух шагах от герцога, так чтобы видеть сразу и дверь, и окна.

– Что удалось узнать?

Вопрос владетеля был обращен к нему, и начальник охраны с сожалением произнес:

– Ничего нового, ваша милость. Уверен лишь в том, что среди тех, кто живет в замке, ни один не открывал им ни ворот, ни калитки.

– Такая уверенность должна быть основана хоть на чем-то.

– Для лунных людей почти нет преград, муж мой, – сказала герцогиня. – В моей стране ходят легенды, что эти твари живут в тенях барханов, воют вместе с ирифи[8]8
  Ирифи (кариф. гроза караванов) – название восточного ветра в Карифе, дующего несколько месяцев и являющегося причиной песчаных бурь.


[Закрыть] в покинутых городах и обезвоженных оазисах. Стены, которые выстроил человек, для них не преграда. Они бесплотны. Особенно в полную луну.

– Эти были во плоти, ваша милость, – напомнил Дэйт. – Их рубили много раз, одному даже отсекли руку. Мои люди сожгли ее в то же утро.

– Шаутты могут захватывать тела мертвых и вести себя как живые люди. Опознать их можно только по глазам, – скрипучим голосом проронил Тэлмо. – Мастер Дэйт прав в том, что они пришли никем не остановленные и точно так же ушли. Ни ворота, ни калитки после наступления ночи не открывались, а мосты так и остались подняты.

– Верно. Я дважды проверил, – подтвердил Дэйт. – Предательства стражи не было. Если в замке и есть лазутчики, то только вашего кузена.

– Не спеши ручаться за всех, – предостерег герцог. – Человеческая душа самый мутный и грязный из колодцев.

– Твари появились во внутренних покоях, ваша милость. Появились из теней, что лежали на полу. Так они миновали все посты внешнего периметра, все стены и решетки.

– Раньше с ними боролись, Дэйт.

– И говорят, что продолжают бороться. На Рубеже. И гибнут точно так же, как здесь.

– Предлагаешь поднять руки к небу и ничего не делать? – мрачно проронил герцог.

Дэйт, посмотрев на герцогиню, ответил:

– Мы будем сражаться. Я уверен в людях. Гвардия верна. Воины смогут если не остановить их, то задержать, выиграть время, чтобы следующие посты подготовились, отразили нападение и увели вашу семью в безопасное место. Времени будет мало, но оно будет. Но все же мой совет…

– Знаю я твой совет! – оборвал герцог, подошел к столу и налил себе вина. – Уехать.

– Пока все не успокоится и мы не будем уверены, что опасность миновала. Хотя бы пока не поймем причину нападения. Горный замок место надежное, к тому же те стены создавал один из Шестерых и…

– Магии в них нет, – отмахнулся Кивел да Монтаг. – Уже очень давно. С тех пор, как погиб последний великий волшебник. И запирать себя в орлином гнезде я не планирую.