Текст книги "Золотые костры"

Я вздохнул:

– Иные существа не всегда зло. Одно я знаю – у меня есть возможность спасти жизнь. И я не дам ей пропасть.

– Буду надеяться, что сейчас тобой руководит Господь, а не кто-то другой, – сдался он. – Пугало-то точно надолго запомнит эту ночь. Еще немного, и оно заговорит от восторга.

Мы вместе вернулись обратно. Цыган был очень плох, но кровь из раны сочиться перестала. Зелье я продержал на огне довольно долго, то и дело снимая его, как только оно начинало закипать, остужал и ставил на угли снова. Затем, когда оно было готово, что подтверждала бледно-голубая пена, кинул в кружку камень.

– Все, – наконец сказал я.

– И что теперь? – откликнулся Проповедник, неодобрительно следя за всеми манипуляциями.

– Теперь, как только отвар остынет, я напою цыгана.

– А булыжник для чего?

– Его следует положить на рану, чтобы он вытягивал и впитывал в себя яд.

– Ты действительно веришь, что это спасет его?

– Ответ ты узнаешь через несколько часов.

Я оказался прав. Когда ночь подходила к концу, Роман перестал метаться в горячке и его дыхание стало ровным.

Я перевернул лежащий на его ране камень, который с одной стороны потрескался и начал крошиться. Затем бесцеремонно залез в котомку цыгана, без всякого аппетита съел сухарь и кусок грудинки. Только потому, что надо было поесть.

– Судя по всему, он выживет. Поздравляю, Людвиг. Твоя ведьма знает свое дело, а в мире появился еще один оборотень. Вот только разве это жизнь? Быть оборотнем?

– Дышать, мыслить, чувствовать? Думаю, что да. Это жизнь. У каждого из нас свои изъяны, но лучше существовать с ними, чем лежать в могиле.

На это ему возразить было нечего.

Утром Роман так и не проснулся. Я подхватил арбалет и ушел на охоту. Повезло мне лишь через несколько часов, когда я заметил стадо горных коз, лазающих по скалистому склону. Я подстрелил ближайшую ко мне, еще не старую, с буро-рыжей шерстью, но всего лишь ранил. Она скакнула в сторону, не удержалась на карнизе и рухнула с обрыва вниз, тогда как все остальное стадо резвыми прыжками унеслось вверх, на недоступную человеку вершину.

Мне потребовался еще час, чтобы найти спуск, добраться до козы и освежевать ее. Когда я вернулся с тушей домой, Роман сидел, укрывшись моим одеялом, и жадно пил воду, которую я для него оставил. Его колотил озноб, а глаза были ярко-золотистые и совсем не человеческие.

– Он уже час такой, – сообщил Проповедник, забившийся в противоположный угол, словно цыган мог причинить ему какое-то зло.

– И кто из нас полон сюрпризов, ван Нормайенн? – спросил Роман, ставя опустевшую кружку на пол. – Уж чего я не ожидал, так это что страж способен сварить «Волчью сладость».

– У меня были хорошие учителя, – ответил я, сбрасывая с плеча добычу.

– Передавай им мою благодарность. Какие слова ты произнес над зельем?

– Никаких.

– То-то мне так хреново. Но это лучше, чем если бы ты превратил варево в молоко или случайно вызвал какого-нибудь демона. С последствиями я справлюсь.

– Еще воды?

Он облизал языком потрескавшиеся губы:

– Да. И мяса. Сырого. Пока я не захлебнулся слюной.

Я отрезал для него козлиное бедро, взял кружку, наполнил в ручье. Когда вернулся, Роман рвал зубами мясо, стараясь пережевывать его не торопясь и не глотать кусками. Вид у него был немного страшноватый и безумный, особенно с окровавленным ртом, но меня смутить этим было сложно. Я успел повидать куда более страшные вещи.

– Трансформация требует много сил. Мой организм перестраивается. Извини, если со стороны это выглядит очень уж отвратительно, – сказал он, когда в его руках осталась лишь кость.

– Я предполагал, что ты проснешься голодным. Как твое плечо? Мышцы были сильно разорваны.

– На мне заживает как… на собаке. Видно, Господь не зря пересек наши дороги. – Он поплотнее закутался в одеяло, вытянул ноги в стоптанных сапогах. – Я хотел попросить тебя убить меня, но потерял сознание. Хорошо, что не успел.

– Ну, по крайней мере, ты не держишь на меня зла за то, что я тебя вылечил.

– И за то, что я теперь не совсем человек? – Он сверкнул усмешкой, и мне показалось, что его зубы несколько острее, чем были день назад. – Жизнь слишком дорога, чтобы отказываться от такого подарка. Моя… болезнь займет дней пять, может быть, неделю. Затем я буду таким же, как всегда. Человеком. Потому что меня не прельщает бегать по пустошам в чем мать родила, воровать овец и выть на луну.

– Тебя не пугает звериная сущность?

– Нет. С любым зверем можно справиться. Пожалуй, следующую порцию мяса я бы съел зажаренную. Если это не сложно для тебя.

Я стал разводить костер, а он между тем продолжил, глядя сквозь Пугало:

– Зверя можно подчинить и воспитать. Я не страшусь этого и смогу жить с новым «я».

– Предпочитаешь смотреть на жизнь положительно?

– Обычно нет. Но готов получить несколько плюсов из той неприятности, что со мной случилась. В моей работе они пригодятся.

– В работе знатока древних книг или легата кардинала?

Он хмыкнул, следя за тем, как я вожусь с мясом:

– Церковь принимает в свое лоно всех, кто готов уверовать и быть с Христом. Даже таких чудовищ, как теперь я.

– Спешу тебя разочаровать, – сказал я. – Тебя вряд ли можно назвать чудовищем, Роман. Я хорошо знаком с ними. И некоторые из них когда-то были людьми.

– Ты о темных душах?

Я посмотрел на Пугало, на Проповедника:

– И о тех, кто еще не стал ими. Больше всего чудовищ не среди ругару, старг или боздуханов, а среди нашего племени. Хуже людей я пока никого не встречал.

– Я обдумаю твои слова на досуге, страж, – серьезно сказал он.

Он еще раз поел, а затем вновь заснул на несколько часов.

Пугалу стало скучно, оно вытащило из кармана кость ругару, взятую в качестве памятного сувенира, и стало серпом что-то вырезать.

Я принес еще воды, затем зажарил все мясо, чтобы оно не пропало.

– Когда ты собираешься уходить, Людвиг? – Проповедник, все это время гулявший по склонам и любовавшийся Монте-Розой, сверкающей снежной шапкой на фоне яркого неба, вернулся и заглянул в землянку.

– Уйду, как только ему станет лучше и его можно будет оставить.

– С кем ты разговариваешь? – Цыган уже не спал и смотрел на меня золотистыми глазами.

– Со светлой душой.

– Хм. Забавно смотреть, как человек общается с невидимым собеседником. Если эта душа предлагает тебе уйти, то я, пожалуй, встану на ее сторону.

– Почему?

– Ты и так достаточно со мной повозился. Мне уже гораздо лучше, силы очень быстро возвращаются. Через два дня луна пойдет на убыль, а пока находиться рядом со мной не слишком разумно. Я буду занят войной со зверем и не хотел бы, чтобы ты пострадал ненароком. Так что, если тебя ничто не держит, лучше уходи. До Дорч-ган-Тойна отсюда полтора – два дня пути. Вверх, где на нас напал ругару, и по хребту в сторону Монте-Розы.

– Хорошо, – к огромному облегчению Проповедника сказал я. – Если ты уверен, что справишься в одиночку, я отправлюсь своей дорогой.

– Уверен.

Он следил за тем, как я собираю вещи. Одеяло я оставил ему, как и всю еду. Затянул тесемки рюкзака, закинул его на плечи.

– Пора прощаться.

Мы пожали друг другу руки.

– Теперь я понимаю, что в тебе есть такого, чего нет во мне, страж. – В его золотистых глазах бесновалось пламя. – Почему оборотень бросился на меня, а не на тебя. Чувствую это в твоей крови, но не знаю его названия…

Кровь Темнолесья. Изначальная магия всех иных существ. Я ничего не сказал ему на это, и он спросил:

– Знаешь, как с волкодлаками поступают в моем народе? Их давят лошадьми или закапывают живьем. Не важно, что ты не хотел становиться зверем. Ты проклят навеки и бесчестишь семью. Любой из твоих родственников считает правильным прикончить тебя. То, что ты сделал для меня, – не сделал бы никто из моей семьи. И я этого не забуду.

– Ты уже можешь помочь. – Мне пришла в голову мысль, которая должна была появиться гораздо раньше. – Что мне следует сделать, если я хочу узнать, с кем общался человек из табора в определенном месте?

Он ничем не показал своего удивления:

– Поговорить с кем-нибудь из табора. Там все на виду, и нет никаких тайн.

– А если ни табора, ни этого человека больше нет в живых?

– Даже так? – Он задумчиво потянул себя за указательный палец правой руки. – Тогда я бы поговорил с кем-нибудь из осведомителей инквизиции.

– Со стукачами?

Цыган поморщился:

– Стукачи, страж, это те, кто во время исповеди рассказывают своему духовному отцу что-нибудь о соседях. Осведомители не мелют сказки из зависти или для того, чтобы очернить знакомого. Это профессионалы, собирающие ценную информацию и следящие за неблагожелательными для веры лицами, которым требуется надзор, но им пока еще рано предстать перед инквизицией. Например, есть те, кто всегда наблюдают за цыганским табором. Попробуй найти такого и задать ему вопрос. Быть может, тебе повезет.

Он подал интересную идею, а когда я уже брался за дверную ручку, цыган окликнул меня:

– Твой друг. Давно он пропал?

– Очень давно. Ты что-то знаешь об этом?

– Вчера бы я сказал, что нет. Но сегодня обстоятельства изменились. – Смех у него был безрадостным. – Быть может, это никак не связано… Лет девять, а может, и все двенадцать назад, точно не помню, монахи нашли недалеко от монастыря два тела. Оба мертвеца, по слухам, из Ордена Праведности. Вы, стражи, не слишком их любите. Быть может, твой друг что-то не поделил с ними.

– Быть может… – задумчиво протянул я. – Что-то еще?

– Всего лишь один совет. Расспрашивай каликвецев с осторожностью. Мало ли куда заведут тебя вопросы. Порой они могут быть опаснее зубов ругару.

– Зачем ворошить далекое прошлое? Я не понимаю. Ты думаешь, если с тобой что-то случится, Гертруда этому обрадуется?

– Ты изумляешь меня, Проповедник. В кои-то веки назвать Геру не ведьмой и использовать ее имя в качестве аргумента. Несвойственный для тебя ход.

– Просто я исчерпал другие свои козыри. – Он хмуро поправил врезавшийся в шею белый воротничок. – Я чую, что ничего хорошего в Дорч-ган-Тойне ты не найдешь. Монастыри ничуть не лучше тюрем. И в тех и в других без следа исчезло достаточно большое количество людей. Я соглашусь с цыганом – не те вопросы не тем людям могут привести к очень печальным последствиям.

– Я в курсе. Спасибо.

– Ты только обещаешь. А сам лезешь то к маркграфу Валентину, то еще к какой-нибудь, прости Господи, дряни. Все только и ждут, когда тебя можно будет прикончить.

– Твоя забота и беспокойство за мою жизнь очень меня трогают. Но не сгущай краски. Лучше подумай о том, что здесь забыли законники?

– Какую-нибудь мерзость.

Пугало серьезно кивнуло, одобряя эту версию. Орден Праведности находился у него на первом месте среди личных врагов.

– И дорога этих двоих привела их в монастырь каликвецев.

– Троих, Людвиг. Троих. Ты забыл о Гансе. Он тоже пришел туда в то же время, что и они.

– Роман не сказал, когда точно нашли тела. Так что это всего лишь теория, – покачал я головой.

– Даже мой проломленный висок чует, что она верна. Это похоже на тупой анекдот: собрались как-то вместе страж, законник и клирик…

– Умоляю, избавь меня от кабацких шуточек!

– Как хочешь. Но я буду ее придерживаться. Что Ганс не поделил с Орденом? Остается понять причину ссоры.

Я приложил ладонь козырьком, рассматривая открывающуюся впереди дорогу:

– Тысячи причин. И ни одной.

Я шел вдоль Юрденмейда, лежащего на двести ярдов ниже тропы. Он спускался со склона Монте-Розы и огромной серо-белой тушей полз по ложбине, которую пропахал своим телом в базальте – в долинах превращаясь в бирюзовые речные потоки.

Ледник был ребристый, с множеством трещин, в некоторых мерцала синяя талая вода. Стоило облакам закрыть солнце, как лед становился серым и казался грязным, шершавым и очень неприветливым. Но едва яркие лучи касались его, оживал, вспыхивал ярко-голубым и блестел ослепительно-белым. Порой он стонал, и раздавался приглушенный расстоянием звук, словно ломается сухая ветка, – это появлялись новые трещины. Кое-где лед провалился, и из темной бездны торчали лишь сине-голубые неровные колонны, каждая высотой в тридцать ярдов.

Пугало косилось на ледник с интересом, а затем спрыгнуло со склона вниз.

– Что оно там забыло? – спросил Проповедник, впрочем не ожидая от меня ответа. – Провалится в трещину, не выберется. Они небось достают до самого ада.

– Не думаю, иначе здесь бы все растаяло, – усмехнулся я. – Но пропасть в них можно с легкостью. Иногда в расселинах находят замерзших людей, живших задолго до Христа. А в Кантонских землях, как я слышал, два года назад ледник выплюнул нескольких воинов императора Константина со штандартом их легиона.

– Дьявольская шутка все это. Кому охота лежать тысячу лет во льду, чтобы его потом отыскал какой-нибудь кретин вроде Пугала и ткнул палкой? – Он покрутил плешивой головой. – А где монастырь?

– На четыреста ярдов выше. Вон за тем уступом, где ледник делает поворот и спускается в долину.

– А Горрграт?

– Прямо перед тобой. – Я указал в нужном направлении.

Он минуту мрачно молчал, затем умоляюще произнес:

– Скажи, что ты пошутил.

– Увы. Это не шутка.

Отсюда сжатый двумя горами перевал был как на ладони. Серповидная вырезка, буква V, по краям которой спускалось два ледовых поля. Он находился на тысячу ярдов выше нас и казался таким же неприступным, как и тень Монте-Розы, укрывающая его.

– И как ты намерен туда взобраться? Отрастишь крылья? – Проповедник даже посмотрел мне за спину, на тот случай если я вдруг прячу их под курткой.

– Это старая дорога. Она начиналась от монастыря.

– Старая дорога? Часть пути придется преодолеть по леднику.

– Да. Надо будет пересечь долину по Юрденмейду. А дальше во-о-он по той каменистой тропинке. Видишь ее?

– Прекрасно вижу, – ядовито сказал он мне. – Как и ледяную шапку, нависающую над дорогой. Она размером с деревню, и если рухнет на голову, то от тебя не останется даже костей.

Я пожал плечами:

– Когда-нибудь она, конечно, упадет. Но необязательно это должно произойти в тот момент, когда рядом окажется моя голова. Меня гораздо больше беспокоит поход по леднику и скрытые трещины. Он все время движется, и дорога постоянно меняется. Я поговорю с монахами, у них должен быть на примете надежный путь.

Старый пеликан откашлялся:

– Одно радует в твоем безумном предприятии. Я не смогу умереть второй раз. Так и быть, скажу твоей ведьме, где ты помер.

Я рассмеялся:

– Очень любезно с твоей стороны, Проповедник, но не надо торопить события.

Была середина дня, солнце пекло, я даже снял куртку, несмотря на высоту, и совсем было пригрелся, как ветер сменился и подул с ледника. Разом пропали все иллюзии о том, где я нахожусь, – холодное дыхание вершин пробирало до костей. Оставалось лишь порадоваться, что к ночи я уже доберусь до монастыря.

Начался подъем, и я сосредоточился на нем, останавливаясь через каждые двадцать шагов. Ломило виски, немного немели пальцы – первые признаки того, что к этой высоте я пока не привык. По правую руку от меня, величественный в своей неприступности, высился Зуб Холода, слева лежали зеленые долины. А прямо передо мной тянулся клыкастый центральный хребет Хрустальных гор, жемчужиной которого была Монте-Роза. У ее подножия, рождаясь из ползущего со склона ледопада[2]2
  Часть ледника, спускающаяся со склона горы. Характеризуется большей скоростью движения льда, чем у равнинного ледника, и хаотическими разрывами поверхности.


[Закрыть], начинался Юрденмейд.

Монастырь каликвецев, сложенный из серого камня, выглядел несокрушимой крепостью, которая стояла возле самого ледника.

– Теперь остался лишь небольшой спуск, затем по берегу вон того озера, поворот за эту гряду, и мы на месте.

– И слава Богу, – откликнулся Проповедник.

В приподнятом расположении духа мы дошли до идеально круглого озера. Сквозь прозрачную воду было видно множество длинных пожелтевших водорослей, колышущихся на мелководье. На берегу сидела компания скирров – одноглазых подземных жителей в мешковатых одеждах из козлиных шкур.

Увидев меня, они перестали громко браниться и плевать в воду. Один пихнул другого локтем, шепнул что-то на ухо.

– Эй, гладкокожий! – крикнул тот. – Порох есть? Продай!

Он встал на ноги, оказавшись на три головы ниже меня, протянул руку с четырьмя длинными пятисуставчатыми пальцами, и я увидел, что у него на ладони тускло поблескивает слиток золота приличного размера.

– У меня нет пороха.

– Тьфу ты! – сплюнул крайний скирр. – Говорил же вам, что не помощник он!

– Ну, тогда арбалет продай. – Предводитель убрал слиток за шиворот и выудил другой, поменьше.

– Вам зачем?

– Тебе-то какое дело, гладкокожий?! – подскочил тот, что плевался, но его сосед отвесил влезшему в разговор такой подзатыльник, что Плевун едва не рухнул в воду.

– Мальца у нас топлун утянул, – между тем продолжил Переговорщик. – На самое дно. Сетей нет, а камнями что кидай, что не кидай… Не прикончим. Продай арбалет, гладкокожий. Хорошую цену даю. Монахи-то иным существам не помогут, они ж важные слишком, хотя враз бы могли осушить озерцо своим волшебством.

– Эта тварь уже третьего нашего ребятенка укокошила! – поддержал собрата Подзатыльник. – Хватит уже жрать. Ну, хочешь, мы тебе еще золота дадим? Или камней каких? Продай арбалет, Христом Богом прошу.

Услышав последние слова, Проповедник поперхнулся, закашлялся и перекрестился.

А я протянул арбалет и оставшиеся болты:

– Ну, раз просите… Надо мне говорить, что будет, если на людей станете охотиться?

– Не надо. – Переговорщик сцапал оружие, боясь, что я передумаю. – Монахи такого не потерпят. Враз из-под земли достанут. От них ни в какой норе не спрячешься. Не боись, нам топлуна порешить.

– Золото не нужно. – Я отказался от самородка, который они мне протянули. – Ответьте на вопросы, и будем считать, что квиты.

Они с подозрением переглянулись, и Плевун предупредил:

– Про земные сокровища не спрашивай. Гладкокожим все равно не расскажем. И про тайные тропы, чтобы тут войти, а через минуту выйти где-нибудь в Литавии, тоже.

Подзатыльник отвесил Плевуну очередную затрещину:

– Заткнись! Какие же они теперь тайные, если ты каждому проходящему о них трепать будешь!

– В глаз дам! – завопил тот. – Хватит меня по голове бить!

Но в драку не полез, так как противник был в два раза тяжелее его.

– Ладно, гладкокожий. У нашего народа правило – отвечаем только на три вопроса. Устраивает?

– Вполне. Один страж пропал в этих горах. Он мог проходить здесь. Очень давно. Больше десяти лет назад. Вы не встречались?

– Страж? А! С синим гарвиром на кинжале, как у тебя? Не, звиняй, гладкокожий. Но ваше племя тут порой шастает. Монахи, паломники, еще какие-то уроды. У них тоже бывают гарвиры. Как отличить вас друг от друга? Мы больше под землей живем, твоего гладкокожего не видали.

Вся остальные кивнули, подтверждая его слова. Жаль, что они ничего не знают. Но попытаться стоило.

– Хорошо, тогда второй вопрос. Я иду к перевалу, и мне нужна надежная дорога через ледник.

– Таких нет. Трещины все время появляются в новых местах. Но если ты пойдешь не напрямик, а возьмешь за монастырем левее, когда спустишься со склона, то за водопадом, который льется у красной скалы, есть тропа. Только держись крепче. Выйдешь по ней на каменистый язык, он сократит твой путь по льду наполовину.

– Спасибо.

– Давай третий вопрос.

Больше меня ничего не интересовало, так что я сказал:

– Приберегу на потом.

– Ну, как знаешь.

Я направился своей дорогой, а скирры начали новый спор, смысл которого заключался в том, каким образом им лучшего всего устроить засаду.

– Отдал арбалет за ничто. Лучше бы взял золото, Людвиг. Эта нечисть почитает за подвиг надуть человека. Они могли и соврать.

– Я склонен верить в лучшее. От куска золота толку на леднике будет немного. Информация важнее.

– Угу. – Он пнул камешек, подвернувшийся ему под ногу, но тот даже не покачнулся. – Лишь в том случае, если она правдива.

К воротам монастыря я пришел порядком уставший и оглядел высокие, покрытые зеленью бронзовые створки. Издали они казались рельефными – пока я шел, мне чудился какой-то пейзаж, но, когда оказался рядом, понял, что ошибся. Неизвестный чеканщик нанес на металл несколько сцен из библии, каждая из которых была размером в человеческий рост.

Пока Проповедник глазел на них, я взялся за висящий возле калитки молоток и постучал. Вне всякого сомнения, пока я шел, меня должны были видеть со стены, но никто не спешил распахивать передо мной двери.

Наконец загремели засовы, и маленький монах в черном одеянии, подслеповато щурясь, вышел наружу. Веревка, заменявшая ему пояс, была белой, а не алой, из чего я заключил, что он не владеет магией.

– Доброго дня тебе, путник, – скрипучим голосом поприветствовал он меня. – Долгую же дорогу ты проделал, чтобы сюда добраться. Может ли мой орден чем-то помочь тебе?

– Доброго дня, брат. Я иду к Горрграту и хочу попросить о ночлеге. А также о встрече с отцом-настоятелем.

Он шмыгнул носом, разом став похожим на большую мышь:

– Мы не прогоним усталого путника и найдем для тебя лежанку и еду. Но отец-настоятель не встречается со всеми, кто этого хочет. Боюсь, я не смогу осуществить эту твою просьбу.

Монах отошел в сторону, приглашая меня войти. Я так и сделал, оказавшись в просторном, мощенном камнем дворе, за которым начиналась огромная территория. Я видел дома, церковь, часовню, огороды на дальнем склоне, блестящие стеклом оранжереи и теплицы. Две величественные башни поднимались высоко над Дорч-ган-Тойном. В них, как я слышал, каликвецы наблюдали за звездами и небесными телами.

Возле ворот несколько монахов возились с овцами, загоняя их на вечер в овин. А один, такой же тщедушный, как и тот, что меня встречал, но с алой веревкой на поясе, шел мимо нас, держа под мышкой несколько книг.

На бочке из-под яблок восседало Пугало. Увидев Проповедника, оно весело помахало рукой.

– Он уже тут как тут! – воскликнул старый пеликан. – Как у него это получается?!

– У меня есть причина искать встречи с отцом-настоятелем, брат.

– У всех они есть. Но, прости, я и вправду не смогу помо…

Монах наконец-то увидел мой кинжал и на мгновение потерял дар речи. А затем бухнулся на колени и стал молиться.

Проповедник вытаращился на него, округлив глаза. А Пугало слезло с бочки и подошло поближе, дивясь случившемуся.

– Людвиг, с каких это пор ты стал святым Каликвием? – хихикнул старый пеликан. – Или он просто не в себе?

– Скорее всего, именно последнее, – пробормотал я.

Каликвец с книгами подошел ко мне:

– Ты из Братства?

– Да.

– Брат Инчик, оставь свою молитву на потом. Устрой стража в гостевых комнатах монастыря. А я пока сообщу брату-управителю о том, кто к нам пришел.

Брат Инчик, смешно перебирая ногами, вел меня по лестницам и коридорам. Пугало и Проповедник двумя невидимыми тенями скользили следом. Пройдя здание насквозь, мы вышли во внутренний двор рядом с одной из двух башен-обсерваторий и повернули на дальнюю тропинку, выложенную плохо отшлифованными широкими плитками, – она тянулась вдоль монастырской стены. Здесь лежал серый снег, не попадающий под солнечные лучи. Справа от нас каскадами по склону были установлены теплицы и оранжереи, в которых, несмотря на высоту и холодную погоду, зрели овощи и фрукты.

Мы стали подниматься в гору, обходя стороной жилые и хозяйственные постройки. Местная церковь была создана словно совсем иными строителями – куда более аккуратными, опытными, любящими свое дело и понимающими, что такое красота.

– Прости, что веду тебя здесь, страж, – сказал брат Инчик. – Но гостям запрещено проходить через сердце монастыря. Особенно когда старшие братья обучаются искусству.

Он говорил о магии каликвецев, той самой, что могла справиться с колдунами и демонами.

Встречавшиеся нам монахи, молчаливые, но державшиеся с большим достоинством, провожали нас взглядами. Как видно, гости сюда приходили не часто.

Брат Инчик привел меня на самую верхнюю площадку монастыря, ко второй башне-обсерватории. Здесь стоял приземистый дом с широкими окнами, деревянной крышей и красивой резной лестницей. Чуть дальше был обрыв, на его краю я увидел маленькую часовню с распахнутыми дверьми.

Я подошел к краю пропасти, посмотрел вниз, на ледник, затем прямо, на Монте-Розу. Отсюда я видел тот водопад, о котором мне рассказали скирры. Он находился в четверти лиги от монастыря, падая из-под огромной ледяной глыбы в пробитый в Юрденмейде бассейн. Тайной каменистой тропки отсюда видно не было.

Монах откашлялся, нетерпеливо дожидаясь на деревянных ступеньках приземистого дома.

– Давай посмотрим, как нас устроят, – поторопил меня Проповедник.

– «Нас»?

– Не цепляйся к словам, Людвиг, – нахмурился тот. – Это Божьи люди, они заботятся не только о путниках, но и о душах, даже если их и не видят.

Пугало скептически посмотрело на него, мол, «ну и силен же ты заливать, старина», и направилось к часовне.

Оно догнало нас в коридоре, неся в руках почти три десятка украденных свечей.

– Опять мародерствуешь, – недовольно сказал ему Проповедник.

Пугало пожало плечами. Оно считало, что от монастыря не убудет.

Комнату, которую мне предоставили, даже с натяжкой нельзя было назвать монастырской кельей. Совсем не похоже на узкий крысиный лаз с голыми стенами и холодным воздухом, куда так любят запирать себя некоторые монахи.

Просторное светлое помещение с двумя большими окнами и видом на Монте-Розу, на которой отсюда можно было пересчитать каждый камушек. Все стены были сложены из отшлифованных буковых бревен, пол каменный, стол перед окном накрыт белой кружевной скатертью, основательный камин, на большую кровать наброшена оленья шкура.

Над кроватью висело распятие.

– Это ваша комната, страж. Как только у брата-управителя появится время, он примет вас. Не ходите по монастырю в одиночку, кроме тех мест, где мы с вами были. Гостям запрещено.

– Почему вы стали молиться, когда увидели меня, брат Инчик?

– Я… я был взволнован… – Он с опаской оглянулся на дверь. – Просто взволнован.

Тщедушный монах облизал губы, наклонился ко мне и шепнул дрожащим голосом:

– Несколько лет… я молюсь о милости. Ведь его прислал Господь. В наказание за наши грехи. Мы виноваты…

Он не закончил, быстро отступил назад, опустив голову, а дверь распахнулась, и в комнату вошли несколько монахов. Один принес шерстяные одеяла, другой начал растапливать камин, остальные быстро накрыли ужин, ставя на стол тарелки и кувшины.

Брат Инчик больше не разговаривал со мной, бросился помогать сутулому товарищу возле камина, а затем вышел вместе со всеми, взглянув на меня со страхом и мольбою.

– Ты понимаешь, что происходит, Людвиг? – Проповедник хмурился.

– Нет, кроме того, что он напуган. – Я смотрел на закрывшуюся дверь.

– А другие не так уж и дрожат от страха.

– Или же просто лучше это скрывают. – Я сел за стол, тогда как Проповедник плюхнулся на мою кровать, закинул руки за голову и счастливо вздохнул:

– Спустя долгие дни пути наконец-то приличное ложе! Только твоей ведьмы тут не хватает.

– В последнее время ты что-то часто вспоминаешь Гертруду.

– Еще бы ее не вспомнить! – фыркнул он. – Стоит тебе начать совершать рискованные глупости, как мне сразу же на ум приходит твоя беловолосая подружка. Она взяла с меня слово, что я позабочусь о тебе и остановлю, если ты будешь лезть в безумные предприятия. Но, как видишь, у меня не слишком хорошо это получается.

– Я чересчур голоден, чтобы почувствовать свою вину, – сказал я и занялся ужином.

«Скромный» монашеский ужин состоял из ржаного хлеба с тыквенными семенами и изюмом, гречневой каши с ливерной колбасой, пареной моркови, свеклы и капусты, зажаренной половинки курицы, вареного картофеля с укропом, миски творога и четырех кувшинов – с молоком, медовым напитком, травяным напитком и вином.

– Кормят здесь на убой. – Проповедник приподнялся на локте, изучив угощение. – Наверное, у них есть причины так расщедриться.

– Скоро узнаем. – Я налил себе молока.

Пугало село напротив, равнодушно оглядывая еду. Людская пища никогда его не привлекала. Оно предпочитало кровь.

– Людвиг, тебе не кажется, что каликвецы несколько трусоваты для тех, кто борется с адскими порождениями? Ну, если сравнивать брата Инчика с братом Курвусом, да будет он в Небесном Царстве.

Я отрезал хлеба, затем положил в тарелку каши и только после этого сказал:

– Не знаю, как сейчас, но несколько лет назад здесь жили пятьсот человек. Их намного меньше, чем в Дорч-ган-Тойне, который находится в пустошах Ньюгорта. Этот монастырь у Горрграта в основном знаменит своей библиотекой, второй по количеству редких книг после библиотеки Риапано. И из пяти сотен монахов где-то двести занимаются исключительно книгами. Переписывают, переплетают, составляют каталоги и читают те мрачные секреты, что скрыты на страницах древних фолиантов.

– А много ли тут секретов? – оживился Проповедник, обожающий всякие тайны.

– Помнишь ту книгу в белой обложке, что была у велефа?

– Прекрасно помню, как ты ее сжег.

– Говорят, раньше здесь таких было несколько. А есть книги, о которых не говорят, потому что даже не догадываются, что скрывается в монастырской библиотеке. Так вот. Двести монахов, а может, и больше, занимаются фолиантами, остальные – служители. Церковь, хор, уход за животными, пекарня, кузня, оранжереи и теплицы, ремонт зданий и водостоков, уборка. Они не сражаются с демонами, не снимают порчу, не нейтрализуют колдунов и не запечатывают адские врата. В большинстве своем они такие же люди, как ты и я.

Проповедник закудахтал, махнув рукой:

– Я не человек, а мечущаяся со скуки светлая душа. Да и ты, страж, совсем не обычный уборщик или садовник. А как же боевые монахи? Воины Церкви?

– Их и в прежние-то времена было немного. Магия – редкий дар. Он есть не у всех монахов. Думаю, таких в монастыре сейчас человек пятнадцать.

– Пятнадцать?! – Проповедник аж подпрыгнул на кровати. – Всего?!

– А что ты хотел? Все как и у нас в Братстве. Десяток, ну, может, два, опытных учителей, и ученики, которые еще не достойны носить алую веревку. Их я не считаю. Все остальные в служении. Кто-то в Риапано, кто-то в разных странах. Выезжают по заданию инквизиции, сражаются с чертовщиной. Или ты думал, они просиживают задницы в монастыре?

– То есть никакой магии и чудес я не увижу?

– Ты – увидишь. Если найдешь, где учителя занимаются с учениками. А вот меня туда точно не пропустят.

Я начал ужинать, Проповедник тихонько начал напевать «Adeste fideles»[3]3
  «Придите, верные» – католический гимн.


[Закрыть], а Пугало выставлять на стол свои трофеи – свечи. Я не слишком понимал, зачем они ему, но спрашивать не спешил, зная, что рано или поздно оно само все покажет.

– Людвиг, ты не хочешь ему что-нибудь сказать? – Старый пеликан прервал песню на половине.

– В смысле? – Я обгладывал куриное крыло и желал сказать лишь одно – чтобы Проповедник от меня отстал на какое-то время.

– Чтобы он перестал красть у божьих людей.