Текст книги "Кровные братья"

Алексей Пехов, Елена Бычкова, Наталья Турчанинова
Киндрэт. Кровные братья

Пролог

12 сентября 1977 года

Город купался в дожде вторые сутки. Капли тихо шелестели по разбитому асфальту и робко стучались в крышу синего «бентли». Окно машины было опущено. Со стороны водителя горел красный огонек сигареты, и слышалось тихое пение радио. Автомобиль стоял в переулке практически скрытый от глаз прохожих густым покрывалом позднего вечера и дождя.

Впрочем, какие прохожие при такой погоде, в таком месте, в подобное время? Прогулки после захода солнца в районе, где нет даже фонарей, зато в больших количествах бродит всякая шваль, чреваты потерей не только кошелька, но и здоровья. Правда, любители легких деньжат сегодняшней ночью не торопились на работу и пока сидели в своих берлогах.

Неподалеку от машины темнели мусорные ящики. Один оказался перевернут, а его содержимое разбросано по асфальту.

«Колоритное зрелище. – Мужчина, сидящий за рулем, пренебрежительно стряхнул пепел на мокрую дорогу. – Отлично вписывается в окружающий пейзаж и концепцию нового молодежного движения. Как их там? Панки? Помойка – как раз место для подобного направления человеческой культуры».

Вольфгер Владислав считал, что чем дальше, тем сильнее люди сходят с ума. Придумывают что-то новое. Стараются жить так, чтобы хоть на время забыться, ощутить свободу от всего, мешающего существовать. От законов, общества, правил, политики, морали, мнения окружающих. Силятся отринуть, взлететь над грязью, а если не получается – самим стать мусором. Быть против всего, пытаясь тем самым почувствовать терпкий вкус жизни, лишь для того, чтобы рано или поздно все равно умереть. Так было раньше, и так будет всегда. Неумолимый закон. Смерть приходит за всеми. Водитель улыбнулся. Ну… или почти за всеми.

Иногда бывают исключения.

На одном из ящиков тощая мокрая кошка поспешно выуживала из-под крышки объедки. Вольфгер сидел неподвижно уже минут пять, наблюдая за ней. Зверек чувствовал его присутствие. Поначалу даже хотел уйти, но голод оказался сильнее врожденного инстинкта самосохранения. К тому же мужчина не делал попыток напасть. Так что поколебавшись недолго, кошка принялась за еду. Но бдительности не теряла, ела быстро, торопясь, всем своим видом показывая, что хочет убраться как можно скорее.

Едва слышный звук полицейской сирены пронзил дождливую пелену и спустя несколько секунд стих в отдалении.

В этой части города, состоящей из множества кривых улочек, дворов и тупиков, полицейские были редкостью. Ребята не любят подобные места. Слишком много работы. Слишком много проблем. Кому они нужны? Особенно при таких зарплатах. Куда уж лучше патрулировать ярко освещенные центральные проспекты столицы и не лезть в болото, из которого можно будет выбраться, лишь написав груду никому не нужных рапортов.

Двадцать три тридцать восемь.

Радио и дождь пели в унисон. Джо Дасэн задушевно рассказывал всему миру о том, что стало бы с ним, если бы у него «…не было тебя». Хорошая песня.

Сигарета дотлела до конца, и Вольфгер выбросил ее в темноту за окном.

Кристоф хотел пойти с ним. Собирался. И если бы «не было ее», пошел бы точно. Но Флора прикатила на своем ядовито-красном «ягуаре», вошла в холл особняка стремительным шагом, слегка стесненным длинной узкой юбкой, окатила всех присутствующих ароматом пятой «Шанели». И на лице ученика появилось непередаваемое выражение тщательно скрываемой влюбленной дурости.

– Мэтр, вы уверены, что вас не нужно сопровождать?

– Уверен. Можешь идти. Она не будет ждать долго.

– Я могу отменить встречу.

– Не можешь. Она уже надела на тебя шлейку. Осталось пристегнуть поводок.

Кристоф улыбнулся. Похоже, его не пугала перспектива оказаться в роли преданной собачки прекрасной Даханавар. Он был готов принять свою участь до конца.

– Давай, иди. Она ждет.

Флора стояла перед картиной Моне, рассматривая ее со спокойным интересом. Услышала шаги, повернулась, с улыбкой протянула руку для поцелуя.

– Мое почтение, леди. Вы изумительно хороши сегодня. Впрочем, как всегда.

– Добрый вечер, неотразимый Кристоф. – Флора улыбнулась еще обворожительнее, и ее глаза цвета голубого топаза засияли лукаво. – Согласны ли вы быть моим спутником этой ночью?

Глупо было бы отказаться и предпочесть такой женщине скучную встречу и старого учителя.

Двадцать три сорок пять.

Вольфгер еще раз посмотрел на часы и позволил себе небольшое проявление чувств. Поморщился. С досадой.

Тот, кого он ждал, опаздывал, и это было так же странно, как и выбранное для встречи место. Партнер всегда славился своей пунктуальностью.

Что-то случилось? Гадать и просчитывать варианты не имело резона. Сейчас дипломатические отношения слишком нестабильны. Постоянно заключаются новые альянсы и столь же часто распадаются. Предугадать невозможно. Все ищут то, что будет выгодно для своих, и пытаются побольнее уколоть соперников. Впрочем, все как всегда. Мышиная возня, длящаяся уже не первый год. Но на этот раз дело кажется очень серьезным. Вольфгер начинал беспокоиться.

Джо Дасэн уже давно допел свою песню, и теперь из динамиков звучал какой-то незатейливый, совершенно приторный мотивчик. Мэтр без сожаления выключил радио и стал слушать дождь. По его мнению, это было гораздо лучше и куда менее назойливо, чем современная музыка. Он не всегда ее понимал, а оттого не любил.

Вольфгер услышал шаги в тот же момент, что и кошка. Зверек оторвался от еды, навострил уши, а затем, решив не рисковать, ловко спрыгнул с мусорного бака и скрылся в подвальном окошке одного из обшарпанных домов.

Мэтр напряг глаза, пытаясь разглядеть вышедшего из подворотни, но мешал дождь. Можно было видеть лишь нечеткий силуэт. Кто именно стоит на противоположном конце короткой улочки – непонятно. Лишь в одном ошибки нет – это один из братьев. Значит, встреча все-таки состоится. Отлично.

Вольфгер недовольно нахмурился, когда понял, что опоздавший не собирается подходить к машине. Лишь махнул рукой, приглашая следовать за собой, а затем развернулся и, не оглядываясь, скрылся за углом.

Подобной наглости водитель не ожидал: «Интересно, кто этот щенок? Новичок, не знающий правил, или… Неужели дело так серьезно, что партнер боится собственной тени? Кого он может опасаться? Амира? Или солдаты Миклоша опять собираются устроить кровавую ночь?»

Мэтр задумчиво побарабанил пальцами по рулю. Хорошо. Сегодня он сделает исключение и сыграет по правилам пригласившего. Вытащив ключи из замка зажигания, бросил их в карман, взял плащ с соседнего сиденья и шагнул из машины. Дождь, как назло, усилился. Поднятый воротник оказался бесполезным. В последний раз оглядев пустую улочку, Вольфгер направился следом за «родственником».

До поворота, где тот скрылся, он дойти не успел. Люди появились внезапно. Словно черти из табакерки. Семеро. Крепкие парни с оружием в руках. Мэтр не стал дожидаться, пока неизвестные выскажут ему свои пожелания. Он не собирался вести пространные разговоры под проливным дождем и тем паче выполнять чужие требования.

На какое-то мгновение Вольфгер почувствовал разочарование. Его совсем ни во что не ставят, если устраивают подобный фарс?! Да еще и с привлечением людей?! Даже опившемуся крови наркомана сыну Лигамента стало бы понятно, что это ловушка.

Лишенная смысла. Бездарная. И жалкая. Неужели это действительно инициатива тхорнисхов? Без ведома Миклоша? Тот подобной глупости никогда бы не допустил. Если бил, то наверняка. Мэтр презрительно скривил губы и щелкнул пальцами левой руки. Семеро упали как один. На мокрый, выщербленный выбоинами асфальт. В лужи. В мусор перевернутых баков.

Он не смотрел на них. Умершие от мгновенной остановки сердца не представляли никакой опасности. А вот тот, кто скрылся в проулке, заманивая его в ловушку, может причинить неприятности. Минуты сменялись минутами, но учитель Кристофа не шевелился. Ждал. Вслушивался в шелест дождя, который окончательно промочил волосы, стекал по лицу и заливался за шиворот. Лишь спустя четверть часа мэтр позволил себе расслабиться. Похоже, тот, кто подготовил западню, понял, что затея провалилась, и убрался подобру-поздорову. Интересно, кто это был?

Вольфгер подошел к ближайшему телу, пошевелил носком ботинка зажатый в руке пистолет. И вот с помощью этого они хотели чего-то добиться? Люди воистину сходят с ума. Странно… эти парни не похожи на наемников. Не тот уровень. Слишком грязно сработано для опытных бойцов, которых нанимает Миклош. Он склонился над мертвецом.

Можно оживить его и заставить рассказать правду.

Тонкая струйка некромантической магии потекла в человека. Предельно сосредоточившись, Вольфгер наполнял своей силой мертвые клетки. Главное, случайно не повредить мозг, иначе невозможно будет получить членораздельные ответы на все вопросы. Тупой зомби ему не нужен.

Работая, он продолжал интуитивно держать ситуацию под контролем, прислушиваться. Шелестел дождь, с тихим хрипом воздух вошел в легкие реанимируемого, гулко стукнуло сердце. Все спокойно. Опасности нет, но что-то продолжало смутно беспокоить. Настораживало…

Последняя мысль еще не успела оформиться в голове Вольфгера, а он уже начал действовать. Бросил себя влево и вперед, одновременно призывая «Покров Ночи». Но не успел.

Затылок обожгло морозом, и он рухнул на колени. Холод мгновенно растекся по нервам, захватив синапсы и нейроны. Сковал мышцы, парализовал тело, отрезал волю. Неизвестный враг лишил его способности использовать магию. Его поймали, как чайлда. Глупого несмышленого «птенца». Выманили, усыпили бдительность и ударили в спину. Это был единственный способ его победить. Лицом к лицу с мэтром не справился бы ни один из Старейшин. Да и сейчас колдун чувствовал, что использованный противником «Поцелуй Медузы» был усилен в десять, если не в двадцать раз. В парализующее заклинание вложил силу не один кровный брат, а несколько. Причем не самые слабые представители…

Шум приближающейся машины. Хлопок двери. Шаги по лужам.

– Заберите тело. Господина Вольфгера Владислава ждет долгое путешествие. Кто-нибудь, отгоните «бентли». Желательно так, чтобы его никогда не нашли.

Мэтр ощущал полное разочарование. В первую очередь из-за собственной недальновидности. Когда живешь слишком долго, начинаешь верить в свою неуязвимость и тогда рано или поздно совершаешь ошибку.

Спустя несколько минут на темной улице не было ни следа происшедшего. Тела убраны, машины уехали.

Снова темнота и дождь.

Голодная кошка осторожно выбралась из своего убежища, огляделась и, поняв, что опасность миновала, вновь направилась к мусорному баку.

Глава 1
Сканэр

Я могу выдержать грубую силу, но грубая мысль несносна. Есть что-то нечестное в ее действии. Это удар ниже интеллекта.

Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея

12 сентября 2004. Дарэл Даханавар

– Что, нравится? – услышал я за спиной шепот Кристофа и только хмыкнул в ответ.

Он стоял под фонарем, опираясь о перила моста, и ветер трепал его светлые волосы. Подросток лет пятнадцати, за которым я слежу уже несколько дней.

– Так в чем же дело? – снова спросил вездесущий, неумолимый Кристоф. – Подойди к нему, и пошли.

– Я не уверен.

– Чушь. Иди, я подожду.

Было в этом тинейджере нечто странное. Необычное. И я никак не мог понять, что именно меня беспокоит. От него как будто тянуло свежим холодным ветром. Бриз, или поток воздуха с ледника. И дело даже не в чистоте крови, хотя я чувствовал, что она не загрязнена наркотиками, никотином или болезнью.

– Первая группа, – пробормотал Кристоф. – Резус положительный. – Заметил недовольство на моем лице, усмехнулся. – Не обращай внимания. Мысли вслух.

Развернулся и пошел прочь по темной, продуваемой ветром улице.

Мальчишка в золотом ореоле, казалось, солнечного света поднял голову, следя за полетом белого ночного мотылька, и я поймал легкую улыбку. Она погасла, когда он увидел меня, стоящего рядом.

– Привет. Не помешал?

Он отрицательно покачал головой, оглянулся как будто в растерянности. Но так и не решил – отойти ему от подозрительного незнакомца или подождать, пока тот отвяжется сам.

– Дарэл, – сказал я негромко, понимая, что начинаю ненавязчиво «замутнять» его сознание. Совсем чуть-чуть, только для того, чтобы он неожиданно почувствовал доверие ко мне.

– Лориан.

Я уже слышал этот голос. В прошлое воскресенье. На Курском вокзале. Тогда он произнес всего лишь три слова: «Ботанический переулок, пожалуйста», – и уехал на желтом такси.

Мальчишка представился мне интернетным ником. Настоящее имя ему, уж не знаю почему, не нравилось. Подросток считал его дурацким. К тому же он решил, что я тоже назвал свое «сетевое» имя. Я прочитал это в его мыслях мельком, не задумываясь.

– Любишь гулять по ночам?

– Да. – Он уже начал потихоньку «привыкать» ко мне.

Проходил стадию узнавания.

– Да, люблю.

По ощущениям для него это должно быть похоже на встречу с хорошо знакомым человеком. Мальчишка снова посмотрел на меня.

– Приятная привычка.

Мы уже шли рядом, от одного фонаря к другому. И наши тени, то укорачиваясь, то удлиняясь, бежали впереди. Он бросал на меня редкие любопытные взгляды, стеснялся подолгу задерживать их на моем лице, но чувствовал себя все свободнее. Естественнее. А мне можно было не смотреть на него. Я видел его внутренним зрением: ветер с ледника, холодный ровный поток воздуха и свет. Слегка рассеянный свет солнечного осеннего дня.

– Зайдем?

Я указал взглядом на ярко освещенные окна ночного бара и конечно же услышал в ответ тихое: «Зайдем».

Сейчас здесь было тепло, приглушенно играла музыка, сигаретный дым сизой полосой висел в воздухе. За дальним столиком я увидел Берта. Он был не один. Я не знал его девушку, но она улыбнулась, поднимая свой бокал, и мне показалось, что я ее уже где-то встречал.

Берт холодно кивнул в ответ на мое безмолвное приветствие и отвернулся. Другого я и не ожидал.

Лориан заметил эти многозначительные переглядывания, но ничего не сказал, лишь в глазах его вспыхнуло почти детское любопытство. Я заказал красный мартини для себя и кока-колу в высоком стакане для него. Мальчишка улыбнулся в ответ на мой выбор.

– Как ты догадался, что я хочу «колы»?

Я поднял свой бокал.

Когда он вот так поворачивает голову, становится видна тонкая жилка, которая часто-часто бьется под кожей на шее… Мне показалось, что я чувствую аромат его крови. Губам вдруг стало горячо, и я поспешил поднести бокал ко рту, чтобы прикосновение холодного стекла остудило невыносимый жар.

Подросток смотрел в окно. На противоположную сторону улицы, где висел гигантский рекламный щит с крупной черно-белой фотографией в стиле «готика». И в его чувствах зрело устойчивое сожаление. Он знал, что никогда не попадет на премьеру года, о которой сейчас кричат все афиши.

Я кивнул на плакат:

– Хочешь пойти на эту оперу?

Он глянул на меня немного насмешливо:

– Все билеты уже проданы, я узнавал в кассах. И потом, это очень дорого.

– По именному флаеру абсолютно бесплатно. У моего хорошего друга всегда есть пара штук лишних.

– Он что, директор театра?

– Нет. Поет главную партию.

Тинейджер улыбнулся недоверчиво и произнес наставительно:

– Главную партию в «Призраке» поет Гемран Вэнс.

Но ему не удалось поймать меня на лжи. Я действительно был знаком с кумиром подростков и молодежи, знаменитым Британцем, рок-певцом. Что и сообщил мальчишке. Его лицо слегка вытянулось, глаза округлились от изумления. Меня обожгло ярким восторженным удивлением.

– Серьезно?! Ты его знаешь?! Самого Гемрана?! – Знаков восклицания в этом заявлении можно было поставить сколько угодно. – И давно ты с ним общаешься?

– Достаточно. Если хочешь, могу познакомить и тебя.

– Еще бы! – воскликнул он громко и тут же смущенно оглянулся. Берт смотрел в свой бокал. Девушка, улыбаясь, рассматривала бармена. Никто не обращал на нас внимания. Лориан успокоился и продолжил выражать свой восторг на полтона ниже. – Я очень хочу взять у него автограф. А когда ты смог бы нас познакомить?

– Завтра, после оперы. Пойдет? – Я поднялся и положил деньги на стойку.

– Да. Отлично!

Он вскинул на меня взгляд, в котором горел восторг от общения с человеком, лично знакомым с самим Гемраном Вэнсом. Это было забавно. Подросток оказался фэном Британца.

– Завтра вечером, без четверти девять, я буду ждать тебя в холле.

В дымчатой синеве его глаз отразились матовые переливы неяркого света. Словно от лучей заходящего солнца. Несколько мгновений я смотрел на это чудо, затем развернулся и стремительно вышел.

Звезды гасли одна за другой. Над просыпающейся рекой струился прохладный воздух. Ночная темнота медленно катилась по прозрачному небу все дальше на запад, отступая перед восходящим солнцем…

Конечно, Кристоф не дождался меня. Но я успел. Как всегда. Первые лучи пробились из-за горизонта в тот миг, когда я закрыл за собой дверь.

Здание оперы было построено в позапрошлом веке. Массивное сооружение из серого камня, щедро украшенное колоннами, статуями и барельефами. Монументальное, холодное, величественное. Подсвеченное нежно-золотыми огнями.

Мраморный Аполлон в развевающейся тунике едва сдерживал четверку коней, готовых сорваться со ската крыши. Музы, нимфы, сатиры и менады застыли в танце вокруг солнечного бога и, казалось, готовы броситься под колеса его квадриги.

На плечах каменных танцоров, на головах лошадей сидели чайки. Их пронзительные крики перекрывали шум города, когда вся стая взмывала в воздух. Птиц нервировал белый дирижабль с яркой афишей на боку, рекламирующей новую постановку Моцарта, – он с воем летал вокруг здания, чуть покачиваясь на ветру.

От реки веяло свежестью. Широкая черная лента поблескивала в свете фонарей, отражала перевернутый мост и здания набережной. Чудилось, что они плывут, дрожа в мелких волнах. Шлюзы были закрыты. Три прогулочных теплохода терпеливо стояли у ворот, дожидаясь, пока вода поднимется до нужного уровня. Играла музыка, гомонила публика, кричали чайки.

В здании оперы были люди, я чувствовал их даже сквозь каменные стены. Скопление теплых огоньков. Басовито гудящий рой, в однообразном пении которого раздаются высокие голоса, похожие на вскрики речных птиц.

Лориан звучал чистой певучей нотой «соль».

Он пришел и теперь стоял в фойе возле одной из колонн. Волосы волной метались по плечам, когда он нетерпеливо оглядывался по сторонам, высматривая меня в толпе. Я видел, как он вертит в руках программку, свернутую трубкой, и машинально убирает непослушную прядь за ухо, уже чувствуя мой пристальный взгляд, но еще не понимая, что я смотрю на него.

Неподалеку топталась компания подростков. Все длинноногие, тонкие, нервные, развязные и неуверенные одновременно. Они то «скрежетали», словно несмазанные телеги, то их «звучание» поднималось до едва переносимого визга. Я содрогнулся внутренне и приглушил обострившуюся чувствительность.

– Привет.

Он слегка вздрогнул и обернулся. Теперь я видел немного смущенное лицо, легкие тени под глазами, яркий румянец на щеках.

– Добрый вечер. Я решил, что глупо упускать такой шанс. Мне бы никогда не удалось купить билет на эту оперу. А познакомиться с Гемраном вообще нереально. – Он в свою очередь рассматривал меня в ярком свете тысячи электрических лампочек – мое бледное лицо, мои глаза…

– Умение логически оценить ситуацию – большое достоинство.

В ложе я сел в кресло второго ряда, чтобы видеть только линию его шеи, белый воротник рубашки и сцену.

Свет погас. Раздались первые аккорды вступления. Совсем рядом, в опасной близости, я услышал громкий, восторженный стук человеческого сердца. И вновь раздалось беззвучное: «Так в чем же дело!..» Жаркое пламя коснулось моих губ, музыка застыла на одной ноте, прервалось дыхание подростка, замерли в воздухе танцоры, мир остановился… Но я сильно, до боли, сжал ладонь в кулак. Так, что ногти врезались в кожу. Боль немного отрезвила, и огонь отступил. Я опять мог видеть, слышать и чувствовать не только свои желания. Снова заиграл оркестр, и Лориан, стряхнувший опасную паутину – с улыбкой обернулся.

– Ну, как тебе?!

– Нравится.

В темноте зала его глаза блестели, в их глубине, доступной только моему взгляду, вспыхивали золотые лучики чистого, почти солнечного света… А я и забыл, что такое бывает. Еще где-то бывает…

– Но ты совсем не слушаешь!

– Слушаю.

Он отрицательно покачал головой, слегка склонил ее к плечу… Мой голод и жар опять стали едва выносимы.

– Не слушаешь. Ты смотришь так, словно… – Он не нашел нужных слов и отвернулся к сцене.

…Он и не мог их найти.

Гемран, как всегда, не разочаровал своих поклонников. В роли кровожадного, но страждущего призрака он был великолепен. Сильный, низкий, чуть хрипловатый голос рок-певца вплетался в мощное пение труб органа. И у меня пробегал мороз по спине, когда со сцены звучало страстное и отчаянное: «Я жизнь свою на ноты положил…» От музыки Баха начинало колотить. Слишком много правды, боли, ярких картин было скрыто в музыкальных фразах.

Пришлось закрыть глаза и снова сжать ладони в кулаки, потому что на меня хлынул поток человеческих чувств. Восторг, завороженное оцепенение, потрясение, грусть, жалкий внешний скептицизм: «слышали мы и не такое», – а под ним все то же восхищение. А рядом со мной яркое, почти слепящее изумление и счастье Лориана, очарованного волшебной музыкой и голосом. Жаль только, мальчишка не понимал итальянского, на котором Призрак пел свою арию.

Я наклонился ближе к юному фэну и шепотом стал переводить:

 
Безумец я! Прозрение пришло. Покоя нет,
Лишь страсть во мне – всевластна.
Как лезвие клинка мечта была опасна:
Я жизнь свою на ноты положил.
Безумец я…
 

Он внимательно слушал несколько секунд, а потом вдруг затряс головой и зашептал яростно:

– Нет! Не надо! Так хуже! Я не понимаю, но чувствую, что он говорит!

Я улыбнулся и отодвинулся на прежнее место. Правда. Чувствует.

Долгая тягучая нота органа заглушила голос певца. Последние слова утонули в дрожащем минорном «фа». Мгновение зал сидел молча, словно зачарованный, а затем взорвался аплодисментами.

Лориан повернул ко мне светящееся от восторга лицо. Глаза его блестели.

– Потрясающе! Просто обалденно!

– Лориан. Мне нужно уйти ненадолго.

– Что-то случилось? – Счастье и удовольствие мгновенно смыло с его лица.

– Нет, все хорошо.

Он стал подниматься следом, не спуская с меня огорченного и удивленного взгляда, но я указал ему на прежнее место:

– Останься здесь. Дождись меня. Я скоро вернусь.

Он остался один. Немного удрученный и недоумевающий.

Я вернулся в самом конце антракта. Сердце мое снова было спокойно, почти холодно. Угли недавнего пожара смиренно тлели где-то в глубине души, и возвращение к прежнему безумству казалось слишком утомительным.

Лориан не обернулся, когда я вошел в ложу, продолжая рассеянно постукивать ладонью по бортику и смотреть в зал.

– Извини. Я задержался.

Резкое движение плеча, короткий равнодушный выдох в ответ:

– Я хотел купить программку. Теперь не успею.

– Будешь мороженое? Сливочное, с орехами и кленовым сиропом.

Подросток искоса взглянул на меня и удивленно приподнял бровь, увидев в моих руках запотевший стаканчик с пластиковой ложечкой.

– Знаю, этим невозможно восполнить потерю, но, может, все же попробуешь?

Рассмеявшись, он взял стакан:

– Ты просто… телепат! Как ты догадался, что я смертельно хочу мороженого?

Он занялся было десертом, но, скользнув взглядом по моему лицу, с легкой тревогой остановился:

– Дарэл, у тебя… кровь?

Я прикоснулся к губам и посмотрел на кончики пальцев. На одном осталась маленькая алая капелька.

– Пустяки. Прокусил, наверное.

– Дать тебе платок?

Потянулся к карману, но я опередил его:

– Нет. Спасибо. У меня есть… Ешь свое мороженое.

В последней сцене, когда человек-призрак умирал под черную, тяжелую, мрачную музыку, Лориан сидел, сжавшись, в кресле, исподлобья смотрел на сцену. И оглушал меня состраданием к выдуманному персонажу…

Занавес опустился в полной тишине. И снова овации. Распаренный, довольный Вэнс в распахнутой на груди шелковой рубахе выходил на поклон. Принимал букеты, завернутые в хрустящий целлофан, улыбался своим партнерам. Но это было «уже не то», как неожиданно почувствовал Лориан. Ему больше нравился тот одинокий, опасный Призрак, чем благополучный Британец, освещенный прожекторами славы. Мальчишка не сказал мне ничего, но засомневался, хочет ли знакомиться с певцом лично. Вдруг тот окажется «совсем не таким».

– «Нельзя прикасаться к идолам, – произнес я негромко, – позолота остается на пальцах»[1]1
  Дарэл не совсем точно цитирует фразу из романа Гюстава Флобера «Госпожа Бовари».


[Закрыть].

– Что? – Тинейджер, пробирающийся между кресел к выходу, оглянулся на меня, озадаченно наморщив лоб.

– Ты все еще хочешь посмотреть на Вэнса вблизи?

– Да! Конечно! – Мимолетные сомнения были забыты! «Это же сам Вэнс!!!»

Рабочие помещения оперного театра, в отличие от блистательной сцены и роскошного зала, были холодными, серыми, мрачными. Чрезмерно высокие потолки с остатками лепнины, тяжелые, скрипучие двери, сквозняки и вечные звуки нежилого, старого дома. Заглушённые закулисной суетой, они были доступны только моему обостренному слуху. Пение ветра на чердаке, потрескивание рассыхающихся деревянных панелей, возня крыс в кучах старого реквизита в подвале. Шелест, шепот, шуршание, вздохи.

Остатки давних эмоций, отголоски древних страстей. Думаю, Кристоф увидел бы здесь настоящих призраков, не упокоенных жителей потустороннего мира. Я слышал лишь голоса, произносящие обрывки монологов, улавливал чувства. То далекие, серые, как будто присыпанные пылью, то взрывающиеся яркой жгучей болью.

Слишком долго люди жили здесь чужими чувствами, слишком правдиво страдали, любили и ненавидели – каждый вечер на сцене, каждый день в репетиционном зале и гримерных. Наверное, кое-кто из наиболее чувствительных актеров видел тут фантомы – маленьких балерин с голубоватыми от холода плечами и тонкими ногами, грациозных и печальных, черную сгорбленную фигуру старого трагика, мелькающую в конце темного коридора. Слышал хлопки невидимых дверей и серебристую, тающую вдали, музыку.

Но сейчас никому не было дела до таинственных звуков. Опера гудела реальными живыми голосами.

Вэнс сидел в своей гримерной, в компании приятелей-артистов (двоих из них я знал, третий был новеньким), пары симпатичных поклонниц и нескольких бутылок вина. Узкое, ярко освещенное помещение было заставлено корзинами цветов. Их ароматы плыли, смешиваясь с запахом человеческого пота и театрального грима. Особенно удушающе благоухали белые лилии.

Гемран больше не играл на публику, но выглядел, как всегда, эффектно. Темные мелко вьющиеся волосы небрежными прядями спадали на широкий воротник белой рубашки, на шее серебряная цепь в палец толщиной, на ней болтается амулет непонятного назначения. Черные кожаные штаны слегка потерты, на правом колене подсыхает рисунок, сделанный красной губной помадой, – сердце, перечеркнутое колючей проволокой. Широкие скулы, тяжелый подбородок – лицо крестьянина или разнорабочего. Неуловимый взгляд.

Вэнс предпочитал смотреть в свой стакан, а не на собеседника. Но когда удавалось заглянуть в его глаза, было видно, как сияет в них яркая, переменчивая, человеческая сила. Внутренняя гениальность – так я называл про себя этот свет.

Фэриартос до сих пор не добрались до него только потому, что он не был красив. А наша богема принимала в свой клан лишь физически совершенных людей.

Лориан, слегка робея, держался позади, но успевал с любопытством оглядываться по сторонам.

Меня приветствовали радостными, дружелюбными возгласами. Выделили место рядом с Вэнсом, вручили стакан с вином. Мальчишка пристроился на краешке сиденья около меня, с восторгом разглядывая своего кумира.

При ближайшем рассмотрении Британец выглядел уставшим. Вымотанным до предела, выжатым. Вокруг глаз темные круги, щеки запали. Тяжелые крестьянские руки устало лежали на подлокотниках кресла, как будто только что выпустив рукоять плуга. Гемран честно «отпахал» оперу и теперь отдыхал. Его не поддерживала нервная энергия, которая часто бурлит в артистах после представления. Он чувствовал усталость сразу, как только опускался занавес. Ему хотелось спать, но традиция требовала посидеть с друзьями и выпить за успешную премьеру.

– Ну, как? – неопределенно поинтересовался рок-певец, внимательно рассматривая носок своего ботинка.

Вопрос был обращен ко мне. Он знал, что я был на премьере, и теперь хотел услышать мое мнение.

– Отлично. Мне понравилось. Только в последнем акте ты слегка переигрываешь.

– Ха! – Сидящий напротив парень презрительно выпятил нижнюю губу. Его волосы были выкрашены в черный цвет, одежда полностью из черной кожи. – Мнение дилетанта.

Вэнс проигнорировал это высказывание, пристально взглянул на меня:

– А что зал?

– Полный восторг. Особенно в третьем акте.

Глубокая морщина на лбу певца разгладилась, он улыбнулся.

– Ерунда, – заявил все тот же скептик. – Ты сам видел реакцию зала.

– Дарэл – эмпат, – пояснил терпеливый Гемран. – Он не только видит, но еще и чувствует.

Я ощутил на себе быстрый, внимательный взгляд Лориана.

– И в чем конкретно выражается эта сверхчувствительность? – Парень в черной коже уставился на меня с недоверием. – Ты можешь почувствовать реакцию целого зала?

Кэнзо усмехнулся. Я не знал его настоящего имени, только прозвище. Он был главным исполнителем почти всех ролей героев-любовников в театре. Особым талантом не отличался, зато радовал глаз скульптурной правильностью черт лица.

– Что, Лорд Вампир, не верится? – спросил он насмешливо, вытащил из ведерка со льдом бутылку, старясь не капнуть на брюки, отпил прямо из горлышка.

Мне показалось, что я ослышался:

– Как ты его назвал?

– Лорд Вампир, – повторил Элл – бас-гитарист из группы Вэнса, показывая в улыбке чуть крупноватые, но ровные зубы. Протянул руку и забрал у приятеля бутылку. – Он гот.

Одна из девиц, блондинка в слишком узком для нее синем платье, захихикала. Другая – неестественно черная брюнетка – с обожанием смотрела на «лорда», внимая каждому его слову.

Среди моих друзей было много странных индивидов. Включая типов с весьма экзотичным разделением личности. Но с готами общаться пока не приходилось. Поэтому я с любопытством, не уступающим пытливости Лориана, уставился на новый человеческий экземпляр. Интересно, насколько серьезно его увлечение потусторонними силами?

«Лорд Вампир» думал, что шокировал меня, и теперь с горделивым удовольствием ждал вопросов, которые обычно задают в таких случаях.

– Ты правда вампир? Настоящий?

– В нашем мире нет ничего настоящего и постоянного, – ответил он, наслаждаясь вниманием всех присутствующих. – Все относительно и временно. Да, я вампир.

Лориан рядом едва слышно скептически хмыкнул, но от комментариев вслух воздержался. Я внимательно вгляделся в готического приятеля Вэнса. Черные волосы, скорее всего крашеные, темная одежда, светлая незагорелая кожа, безграничное удовольствие от своего придуманного, эффектного образа. Ну да, и конечно же великолепные искусственные клыки, продемонстрированные мне в широкой улыбке. Образец стоматологического искусства.