Текст книги "Ваал"

Явление VI

Мирович (один). Несчастные, несчастные мы с нею существа!.. И что тут делать, как быть? Хорошо разным мудрецам, удивлявшим мир своим умом, силой воли, характера, решать великие вопросы… Там люди с их индивидуальностью – тьфу! Их переставляют, как шашки: пусть себе каждый из них летит и кувыркается, куда ему угодно. Нет, вот тут бы пришли они и рассудили, как разрубить этот маленький, житейский гордиев узел!

Слышится звонкий голос и смех.

(Прислушиваясь.) Что это, никак Куницын?

Явление VII

Входит действительно Куницын.

Куницын (разводя словно в удивлении руками). Какой случай, какой случай! – как говорят в водевилях.

Мирович. Что такое?

Куницын (повторяя свое). Какой случай!.. Какой случай! Но погоди, наперед надо произвести уплату!.. Танюшка, а Танюшка, милая моя кухарочка!

Уходит в ту дверь, из которой появлялась кухарка.

Мирович (с досадой). Вот уж не в пору гость!

Куницын (возвращаясь). Никого!.. Пуста кровать! Девочка одна только сидит!

Мирович. Но где ж Татьяна?

Куницын. Девочка говорит, что ее барыня услала в Москву с письмом.

Мирович (в недоумении). Как в Москву с письмом? Зачем?

Куницын. Не знаю! Врет, вероятно: прелестная Танечка просто, я думаю, в кабак убежала! Начинаю, впрочем, мой рассказ: въехав в парк, я захотел попройтись пешком. Голова очень трещала: пьян вчера сильно был, и у самой церкви, нос к носу, сталкиваюсь с Евгенией Николаевной. В первый раз еще мы с ней встретились после роковой разлуки! Идет какой-то, батюшка, парижанкой… Экипаж отличнейший около нее едет… Оказывается, что супруг даже при ней есть, этот бургмейеровский жидок!.. Как увидала меня Евгения Николаевна, так сейчас и вцепилась и разругала меня, я тебе скажу, почти непристойными словами!.. Я ее таковыми же. Супруг было ее тут вступился… Я погрозил оному палкой… Не сойдясь таким образом в наших убеждениях, мы разошлись, и вдруг у ворот уж твоей дачи зрю: помнишь ты этого Хворостова, что еще с первого курса вышел, по непонятию энциклопедии правоведения, и которого, по случаю сходства его физиономии с мускулюс глютеус, обыкновенно все мы называли: «господин Глютеус». Он здесь, изволите видеть, судебным приставом служит… «Здравствуйте, говорю, господин Глютеус! Куда это вы путь ваш держите?» – «Что, говорит, ты бранишься все…» Знаешь, с этими надутыми щеками своими и глупой харей шепелявит. «Я, говорит, иду по службе!» – «Ну, пошлют ли, говорю, тебя, Глютка, куда-нибудь по службе! Что ты врешь!» Еще более обозлился. «Где, говорит, я вру: я иду к Мировичу деньги с него взыскивать, две тысячи рублей!» – «Что ты брешешь, говорю, показывай сейчас, какие это деньги?» Подал он мне бумагу; в самом деле взыскание. Я думаю: у парня ни копейки нет; чего доброго, в тюрьму потянут. Хвать себя за бумажник: хорошо, черт возьми, что у меня-то на этот раз деньги случились… Сунул я этому дуралею в руку две тысячи целковых, завел его в лавочку, взял с него расписку и, выведя опять на тротуар, будто шутя, повернул его и трах в шею, так что он носом почти у меня в грязь ткнулся. Заругался, заплевался. «Ничего, говорю, подлец, лайся! Не станешь вперед ходить со старого товарища деньги взыскивать!» И вот тебе оная расписка! (Кладет с торжеством расписку на стол.)

Мирович (сгоревший при этом рассказе приятеля со стыда и беря его потом за руку). Благодарю тебя, добрый друг, но, право, мне совестно… Зачем и для чего ты это сделал? Наконец, где ты взял денег, и какие у тебя могут быть лишние две тысячи целковых?

Куницын (наивно). Деньги эти у меня, брат, бургмейеровские. Помнишь, он обещался меня поблагодарить, если слова мои оправдаются; а сегодня поутру вдруг подают мне пакет, с виду ничего особенного не обещающий; распечатываю его… Вижу: деньги!.. Пересчитал – две тысячи рублей и коротенькая записочка, что это от господина Бургмейера, – кратко, деликатно и благородно!

Мирович (почти в ужасе отступая от приятеля). И ты мой долг заплатил бургмейеровскими деньгами?.. Послушай, Куницын, у тебя действительно, видно, нет в голове никакого различия между честным и бесчестным. Как тебе самому-то не совестно было принять эти деньги от Бургмейера, потому что ты этим теперь явно показал, что продал ему любившую тебя женщину, и ты еще платишь этими деньгами за меня, любовника жены Бургмейера. Понимаешь ли ты, какое тут сплетение всевозможных гадостей и мерзостей? Наконец, ты меня ставишь в совершенно безвыходное положение. Я должен теперь бежать кланяться всем в ноги, чтобы мне дали две тысячи рублей, которые я мог бы швырнуть господину Бургмейеру назад! Но кто ж мне поверит такую сумму? Это жестоко, бесчеловечно с твоей стороны, Куницын! Если ты сам не понимаешь, так спросил бы прежде меня: нельзя же честью другого так распоряжаться.

Куницын (совершенно опешенный и почесывая голову). Да, это так! Теперь я сам вижу, что тут есть маленькая неловкость. А вначале мне казалось, что я приятное для тебя делаю: все-таки человека не посадят в тюрьму!

Мирович. Что ж такое в тюрьму? Меня не за преступление посадили бы в тюрьму, и в этом случае гораздо бы меньше было уязвлено мое самолюбие, чем теперь.

Куницын (почти сквозь слезы). Понимаю я!.. Извини, брат! Ей-богу, я не ожидал, что так тебя огорчу этим. Но погоди!.. Это поправить можно. На днях у меня еще получка будет, только по совершенно уже частному делу: свое последнее именьишко жеганул побоку – не хочу быть проприетером, и от меня бы ведь ты, конечно, принял деньги, чтобы заплатить там какому-нибудь дьяволу долг твой, иначе я рассорился бы с тобой навек. Ergo[3]3
  Следовательно (лат.).


[Закрыть]: как только я получу эти деньги, немедля же отправлю к господину Бургмейеру его две тысячи целковых и напишу ему: «Merci, я бабьим мясом не торгую!» – и ты тогда, выходит, мне уж должен будешь.

Мирович (снова растроганный). Благодарю… Я в дружбе твоей, конечно, никогда не сомневался, но только на средства являть эту дружбу ты неразборчив.

Куницын. Что делать, братец, очень уж я нанюхался роз-то российских. Там-сям нюхнешь мошенников-то, смотришь, и сам сбрендил!.. Кто это точно стучится?.. (Прислушиваясь.) Так и есть… (Поет.) «Отперите, отперите!» – как пела у нас Рехт. (Мировичу.) Отворить, что ли?

Мирович. Отвори.

Куницын (отворяя дверь и с удивлением на лице). Господин Бургмейер.

Мирович (тоже восклицая). Бургмейер!

Явление VIII

Входит Бургмейер.

Бургмейер (с потупленной головой и не обращаясь, собственно, ни к кому). Могу я видеть Клеопатру Сергеевну?

Мирович (гордо встряхивая пред ним своими кудрями). Нет-с, не можете.

Бургмейер. Она сама прислала ко мне свою женщину и просила меня, чтоб я к ней приехал.

Мирович (вспыхивая в лице). Клеопатра Сергеевна присылала к вам?

Бургмейер. Да, вот ее записка… Тут вышло некоторое недоразумение: я велел управляющему своему скупить одно ваше обязательство с тем, чтоб уничтожить его; а он не понял меня и подал это обязательство ко взысканию.

Мирович (смеясь ему в лицо). Какой, однако, у вас непонятливый управляющий! Зачем же вы держите его?

Бургмейер (потупляясь). Я уже отказал ему и теперь, собственно, приехал затем, чтоб уничтожить это его распоряжение.

Мирович. Напрасно в этом случае беспокоились: взыскание это уже оплачено.

Бургмейер (еще более смутившись). Очень жаль, что не поспел поправить этой ошибки… Но я все-таки просил бы позволения видеть Клеопатру Сергеевну, потому что я и о другом еще желаю с ней переговорить.

Мирович. Клеопатра Сергеевна больна и, вероятно, не примет вас.

Бургмейер. Но она ж сейчас сама писала мне записку.

Мирович. Когда писала, то была здорова, а теперь сделалась больна.

Бургмейер. Муж, полагаю, и больную даже жену свою, лежащую в постели, может видеть.

Мирович. Муж?.. Да!.. Но вы, кажется, немножко утратили это право. Вы забыли, что я вам за эту женщину спас ваши миллионы и приплатил еще к тому более, чем собственной кровью, приплатил моей честью; а потому я вас не считаю мужем Клеопатры Сергеевны.

Бургмейер. Вы можете считать или не считать меня мужем, но закон еще пока не лишает меня этого права.

Мирович. А, да, вот что-с! Вы на закон думаете опираться? В таком случае убирайтесь, откуда пришли, и приходите сюда с полицией, а иначе я вас в подворотню мою заглянуть не пущу.

Бургмейер (подняв, наконец, голову). Вячеслав Михайлыч, видит бог, я пришел к вам не ссориться, а хоть сколько-нибудь улучшить участь моей бедной жены. Я отовсюду слышу, что она очень расстроила свое здоровье, а между тем по средствам своим не может пригласить к себе доктора; у ней нет даже сухого, теплого угла и приличной диетической пищи; помочь мне ей в этом случае, я думаю, никто в мире не может запретить.

Мирович. Да-с, никто, кроме самой Клеопатры Сергеевны.

Бургмейер. Но и она, я надеюсь, не воспретит мне этого.

Мирович. Если не воспретит, – это ее дело, но я лично не желаю быть передатчиком ей ваших благодеяний, а тем более разделять их с ней.

Бургмейер. Об вас и об вашем положении я знаю, что никакого права не имею ни думать, ни заботиться.

Мирович. То-то, к несчастью, вы очень заботитесь и думаете обо мне: вы были так добры, что приискали даже мне место в компании «Беллы», чтобы спровадить таким образом меня в Америку. Управляющий ваш по ошибке хлопочет засадить меня в тюрьму и устроить там мне бесплатное помещение; на это я вам, милостивый государь, скажу, что порядочные люди подобных подлых путей не избирают, и если возвращают себе жен, так пулей или шпагой.

Бургмейер. Я слишком стар и слишком явно для меня, что я тут проиграю, чтобы прибегать мне к подобным средствам.

Мирович (засмеясь). Вы, я думаю, давно уже для всяких благородных средств были стары!.. Давно… с детства даже…

Бургмейер (вспыхнув, наконец). Господин Мирович!

Мирович. Что Мирович?.. Обижайтесь!.. Оскорбляйтесь! Я с открытым забралом и без щита готов принять ваш вызов.

Явление IX

Входит Клеопатра Сергеевна.

Клеопатра Сергеевна (прямо обращаясь к Бургмейеру и протягивая ему руку). Здравствуйте, Бургмейер, благодарю вас, что вы приехали ко мне. Извините, что я долго заставила вас ожидать себя.

Мирович (едва сдерживаемым голосом говорит Клеопатре Сергеевне). Болезнь ваша, значит, кончилась уже?

Клеопатра Сергеевна (скороговоркой). Кончилась… (Снова обращаясь к Бургмейеру.) Я бы прежде всего просила вас, Александр Григорьич, заплатить две тысячи долгу по взысканию на нас.

Бургмейер. Но они, я слышал, заплачены уже.

Клеопатра Сергеевна (с удивлением). Кто ж их заплатил?

Куницын (краснея в лице, робко взглядывая на Мировича и не решаясь, говорить ли ему или нет). Я-с это.

Бургмейер (обрадованный этим признанием и берясь за свой бумажник). Если вы, то позвольте мне сейчас же заплатить их вам.

Куницын (останавливая его). Атанде-с немного! У нас, и кроме этого, есть еще с вами счеты; мы поговорим потом.

Клеопатра Сергеевна. Отчего же, Куницын, вы не хотите взять ваши деньги?

Куницын (опять краснея). Сделайте милость, прошу вас, извольте заниматься вашим разговором и не беспокойтесь обо мне.

Бургмейер (опять относясь к Клеопатре Сергеевне и очень нерешительным голосом). Вы, кроме этого долга, Клеопатра Сергеевна, не имеете ли еще в чем нужды?

Клеопатра Сергеевна (перебивая его). Нет… что ж… Особенной нет. Но я желала бы, Александр Григорьич, попросить вас о гораздо большем: теперь я очень хорошо сама сознаю, сколько виновата перед вами. Я тогда… за одно неосторожное ваше слово… чувству моему, которое следовало бы задушить в себе… я позволила развиться до безумия, и безумием этим я погубила было того человека, которому больше всех на свете желала счастья. Дайте мне, Александр Григорьич, возможность поправить это, возьмите меня опять к себе – не женой!.. Нет… зачем же это… Но я буду вашим другом… дочерью… сестрою… а Мировичу дайте еще лететь в жизнь: мы связываем ему только крылья.

Мирович (бледный, как мертвец, и потирая себе руки). Евгения Николаевна, видно, вполне справедливо мне говорила о вашем давнишнем намерении сойтись с вашим супругом!

Клеопатра Сергеевна (опять скороговоркой). Да, она все справедливо обо мне говорила… (Бургмейеру.) Вы берете меня?

Бургмейер. Клеопатра Сергеевна, разве вы могли сомневаться в этом? Я все готов исполнить, что вы желаете, и сочту за счастье для себя, что около меня будет жить хоть сколько-нибудь жалеющее меня существо, а не люди, готовые отнять у меня почти жизнь!

Клеопатра Сергеевна (с усилием над собой подходя к Мировичу). Прощайте, Вячеслав, не сердитесь на меня и не проклинайте очень, и если будете вспоминать меня, то знайте: мы, женщины, тоже имеем свое честолюбие, и когда женщина кого истинно любит, так ей вовсе не нужно, чтоб этот человек вечно сидел около нее и чтобы вечно видеть его ласки. Напротив. Для нее всего дороже, чтоб он был спокоен и доволен, где бы он ни жил – вместе или врозь с нею!

Мирович (настойчиво и с твердостью). Полноте, Клеопатра Сергеевна, казуистикой ни себя нельзя ни в чем убедить, ни другим ничего доказать! Образумьтесь лучше и поймите хорошенько: на что вы решаетесь?

Клеопатра Сергеевна (потупляясь). Я решаюсь на то, что говорит мне моя совесть! (Как-то торопливо относясь к Куницыну.) Вы, Куницын, были всегда так добры ко мне… Я вам очень благодарна, и, пожалуйста, возьмите у мужа деньги!

Куницын (опять вспыхнув). После-с, после мы об этом потолкуем!

Клеопатра Сергеевна (взглядывает еще раз на Мировича и идет к дверям, но потом схватывает вдруг себя обеими руками за грудь и восклицает). Господи, что же это я делаю!.. (И затем в каком-то почти исступлении вскрикивает.) Александр Григорьич, уведите меня отсюда, поскорее уведите!

Бургмейер поспешно подает ей руку и вместе с Куницыным уводит ее.

Мирович (делая сначала движение как бы идти за ними, но тотчас же и останавливаясь). Зачем? Для чего? Роман как следует прошел уже по всем своим темпам: было сначала сильное увлечение… Любовь!.. Но натянутые струны поослабли и перестали издавать чарующие звуки, а тут еще почти неотразимые удары извне, и разлука неизбежна!

Возвращается Куницын; он какой-то опешенный.

Куницын (выходя прямо на авансцену). Вот уже именно словами Шекспира могу сказать: «Сердце мое никогда не знало жалости, но, рассказывая эту грустную повесть, я буду рыдать и плакать, как черноликий Клиффорд!»

Мирович (обращаясь к нему и каким-то задыхающимся голосом). Что там такое еще происходило?

Куницын (сверх обыкновения с чувством). Это ужасно что такое! Клеопатра Сергеевна удержаться, главное, никак не может: рыдает на всю улицу, да и баста!.. Дурак этот Бургмейеришка тоже растерялся совершенно! Тут оставаться, видит, срам, а везти боится – хуже обеспокоишь! Так что уж я даже закричал ему: везите, говорю, ее; может быть, лучше протрясет!

Мирович (с каким-то искривленным ртом). Сама пожелала того и выбрала!

Куницын. Нет, братец, нет, как хочешь, ты тут во всем виноват!.. Каким же образом женщину, привыкшую к довольству, держать в этакой конуре и кормить протухлой колбасой и картофелем! Это какая хочешь уйдет – не выдержит. Я тебе всегда говорил, что деньги нынче все значат! Ну, если их нет, а они надобны, так украдь их, черт возьми! Поверь, что на деле моя философия всегда твоей верней будет!

Мирович (уже с гневом). Ты дурак после этого совершеннейший, если не понимаешь того, что я слишком сегодня несчастлив и слишком страдаю, чтоб издеваться надо мной и делать наставления мне…

Куницын. Не стану, не стану, бог с тобой! В Америку едешь?

Мирович. Еду.

Куницын. Когда?.. Скоро?

Мирович. Послезавтра, вероятно.

Куницын. Ну, приду на чугунку проводить!.. Прощай! (И, не смея подойти проститься с приятелем, уходит.)

Явление X

Мирович (один и взмахивая как-то решительно головой). Прими, Ваал, еще две новые жертвы! Мучь и терзай их сердца и души, кровожадный бог, в своих огненных когтях! Скоро тебе все поклонятся в этот век без идеалов, без чаяний и надежд, век медных рублей и фальшивых бумаг!

Занавес падает.

Примечания

Впервые драма напечатана в журнале «Русский вестник», 1873, No 4 (апрель).

Над этой пьесой Писемский работал, по-видимому, в первые месяцы 1873 года. В первой половине марта этого года она была уже закончена, и Писемский решил представить ее вместе с комедией «Подкопы» («Хищники») на соискание Уваровской премии. С этой целью он обратился за содействием к академику А.В.Никитенко. В письме к нему от 16 марта 1873 года он так характеризовал тему этой драмы: «…кроме «Подкопов» я написал еще новую пьесу «Ваал». Из самого заглавия вы уже, конечно, усматриваете, что в пьесе этой затронут вряд ли не главнейший мотив в жизни современного общества: все ныне поклоняются Ваалу, – этому богу денег и материальных преуспеяний, и который, как некогда греческая Судьба, тяготеет над миром и все заранее предрекает!.. Под гнетом его люди совершают мерзости и великие дела, страдают и торжествуют».[4]4
  А.Ф.Писемский. Письма, М. – Л., 1936, стр. 252.


[Закрыть]

Никитенко дал пространный и весьма благоприятный отзыв о «Ваале», отметив прежде всего важность и злободневность его темы, типичность выведенных характеров, «…со стороны характеров, – писал он, – пьеса г. Писемского отличается замечательным достоинством. Все они верны текущей действительности, которую автор имел в виду… Притом лица, выведенные автором на сцену, не олицетворения каких-нибудь понятий, а живые действующие лица… Архитектоническая сторона пьесы представляет стройное, хорошо сложенное целое. Нет растянутости, столь обыкновенной во многих из наших литературных произведений, ничего, что не относилось бы к основной идее»[5]5
  А.Ф.Писемский. Письма, М. – Л., 1936, стр. 702.


[Закрыть]. Однако академическая комиссия не признала пьесу достойной премии.

Первое представление «Ваала» состоялось 12 октября 1873 года на сцене Петербургского Александринского театра в бенефис Н.Ф.Сазонова. Спектакль этот вызвал многочисленные и крайне противоречивые отзывы печати. Большинство даже тех рецензентов, которые были явными апологетами буржуазии и никогда не сочувствовали передовой молодежи, обвиняли Писемского в стремлении очернить «молодое поколение». Конечно, главной причиной такого рода отзывов была резкая антибуржуазная направленность пьесы Писемского. Но в то же время нельзя не учитывать и того факта, что сценическое истолкование «Ваала» актерами Александринского театра могло дать повод для таких отзывов. Писемский был невысокого мнения о труппе этого театра. Не доверяя петербургским режиссерам, он всегда стремился принять непосредственное участие в подготовке своих пьес к представлению на Александринской сцене. Так было и на этот раз. Однако ему, очевидно, не удалось сколько-нибудь существенно повлиять на характер актерского исполнения «Ваала». В этом отношении очень ценно свидетельство сына драматурга – Н.А.Писемского. «Что касается до твоей пьесы, – писал он, – то во второй раз она прошла с гораздо большим успехом, чем в первый… но из этого не следует, чтоб актеры играли лучше. Напротив того: они играли хуже, но они играли во вкусе публики Александринского театра. Пожинать лавры на этот раз пришлось Струйской, Подобедовой и Жиду (то есть исполнителю роли Руфина Ф.А.Федорову. Струйская и Подобедова соответственно исполняли роли Клеопатры Сергеевны и Евгении Николаевны. – М.Е.). Каждая сцена, в кой они участвовали, вызывала шумные и продолжительные рукоплескания. В игре Струйской и Подобедовой не было прежней сдержанности и прежнего старания: они развязались, произносили свои монологи с подчеркиванием наиболее эффектных мест – одним словом, делали все, чтобы угодить грубому и неразвитому вкусу александринской публики, – и достигли своей цели».[6]6
  А.Ф.Писемский. Письма, М. – Л., 1936, стр. 571.


[Закрыть]

На сцене Московского Малого театра «Ваал» был впервые представлен 15 ноября 1873 года. В этом спектакле принимали участие И.В.Самарин (Бургмейер), Г.Н.Федотова (Клеопатра Сергеевна), Н.А.Никулина (Евгения Николаевна), М.А.Решимов (Мирович), С.В.Шумский (Куницын), Н.И.Музиль (Руфин), К.Ф.Берг (Самахан). Эти выдающиеся мастера сцены верно почувствовали и сумели донести до зрителя антибуржуазный пафос пьесы, вернув ей таким образом ее подлинный смысл. Именно поэтому в постановке Малого театра на первом плане оказался образ Клеопатры Сергеевны в истолковании Г.Н.Федотовой, а не третьестепенная фигура Руфина.

Текст драмы печатается по изданию 1874 года.

М. П. Еремин