Текст книги "Ваал"

Явление IV

Бургмейер (прикладывая руку к одному из висков своих). Какой демон внушил Евгении подсказать мне эту мысль, которая и без того смутно меня мучит несколько дней!.. И я сам… не насмешка ли это судьбы!.. Я сам должен идти к жене моей, этой чистой и невинной пока голубке, и сказать ей: «Поди, соблазняй и обманывай своими ласками и кокетством постороннего тебе мужчину, чтобы только он не вредил делам моим…» А что же другое мне осталось делать? Смело идти на разорение с тем, чтоб опять потом начать трудиться; но на каком поприще я могу трудиться? Я умею только торговать; для этого же надобно иметь или кредит, или деньги, а я того и другого лишусь. Значит, впереди у меня полнейшая, совершенная нищета; но это чудовище терзает нынче людей пострашней, чем в прежние времена: прежде обыкновенно найдется какой-нибудь добрый родственник, или верный старый друг, или благодетельный вельможа, который даст угол, кусок хлеба и старенькое пальтишко бывшему миллионеру; а теперь к очагу, в кухню свою, никто не пустит даже погреться, и я вместе с бедною женою моею должен буду умереть где-нибудь на тротуаре с холоду, с голоду!.. Я для спасения ее же самой принужден решиться на все…

Явление V

Входит Клеопатра Сергеевна; Бургмейер употребляет все усилия над собой, чтобы казаться спокойным.

Клеопатра Сергеевна. Ты один?.. Жени поэтому уехала!

Бургмейер. Уехала.

Клеопатра Сергеевна (подходя к мужу). Отчего ты мне не рассказал, какие вчера овации получил!.. Жени мне говорила, что тебя аплодисментами встретили и аплодисментами проводили. Мне очень жаль, что ты не взял меня с собою. Я очень бы желала видеть твое торжество.

Бургмейер. Не приучай себя, Клеопаша, к моим торжествам. Может быть, тебе скоро придется видеть и позор мой.

Клеопатра Сергеевна (рассмеявшись даже). Позор твой?.. Но отчего же и где же?

Бургмейер. Оттого, что я на днях, вероятно, должен буду объявить себя банкротом.

Клеопатра Сергеевна (уже с беспокойством). Но каким образом и на чем ты мог обанкротиться?

Бургмейер. На последнем подряде моем, который у меня не принимают, а если не примут его, так и не дадут мне другого дела, от которого я ожидал нажить большие деньги и ими пополнить все мои теперешние недочеты…

Клеопатра Сергеевна (все с более и более возрастающим беспокойством). Кто ж это?.. Комиссия, значит, не принимает у тебя подряд?

Бургмейер. Не комиссия вся… Напротив, все почти члены принимают, за исключением одного только Мировича.

Клеопатра Сергеевна (побледнев при этом имени). Почему ж он не принимает его?

Бургмейер. Говорит, что подряд дурно выполнен.

Клеопатра Сергеевна. Но в чем именно? Он и судить, я думаю, не может.

Бургмейер. Многое там нашел.

Клеопатра Сергеевна (усмехнувшись, как бы больше сама с собой). Странно!.. (После некоторого размышления обращаясь к мужу.) Послушай, я, конечно, не хотела тебе и говорить об этом, потому что считала это пустяками; но теперь, я полагаю, должна тебе сказать: Мирович неравнодушен ко мне и даже намекал мне на это… Я, конечно, сейчас же умерила его пыл и прочла ему приличное наставление; но неужели же этот неприем – месть с его стороны?.. Я всегда считала его за человека в высшей степени честного.

Бургмейер. Вовсе не месть. Подряд, действительно, отвратительнейшим и безобразнейшим образом выполнен… Деньги, которые на него следовали, я все потерял в прошлогодней биржевой горячке.

Клеопатра Сергеевна. Это ужасно!.. Вот уж никак не ожидала того!.. Точно с неба свалилось несчастье.

Бургмейер. Ужаснее всего тут то, что, прими они от меня этот подряд и утвердись за мною новое дело мое, я бы все барыши от него употребил на исправление теперешнего подряда, хоть бы он и был даже принят!.. Ты знаешь, как я привык мои дела делать!

Клеопатра Сергеевна. Еще бы! Но ты объясни все это Мировичу. Он, я все-таки убеждена, человек добрый и умный.

Бургмейер. Что ему объяснять? Разве он поверит мне!.. Он прямо на это скажет: «Всякий подрядчик готов с божбою заверять, что он исправит свой подряд после того, как у него примут его, а потом и надует». Он, кажется, всех нас, предпринимателей, считает за одинаковых плутов-торгашей.

Клеопатра Сергеевна. Как это глупо с его стороны, я нахожу…

Бургмейер. Глупо ли, умно ли, но он так думает… (Усмехаясь.) Вот если бы ты, что ли, съездила к нему и поумилостивила его. Кто ж может в чем отказать рыдающей младости и красоте?

Клеопатра Сергеевна (заметно удивленная этим предложением мужа). Мне к нему съездить, ты говоришь?

Бургмейер (опять с усмешкой). Да.

Клеопатра Сергеевна (нахмуривая свой лоб и подумав немного). Нет, Александр, я не в состоянии этого сделать… Я оттолкнула от себя Мировича, и после того ехать к нему… унижаться… просить его, – это будет слишком тяжело для моего самолюбия. Я решительно от этого отказываюсь. Кроме того, я думаю, и пользы это никакой не принесет, потому что он, вероятно, затаил в отношении меня неприязненное чувство.

Бургмейер (как бы совсем уже рассмеявшись). Ну, тогда полюбезничай, пококетничай с ним!

Клеопатра Сергеевна (снова с удивлением). То есть как же это так я стану любезничать с ним?

Бургмейер (все еще как бы шутя). Как обыкновенно женщины любезничают…

Клеопатра Сергеевна (с вспыхнувшим лицом). Так ты поэтому желаешь, чтоб я не просто попросила Мировича, а чтоб даже пококетничала с ним?

Бургмейер на это ничего не отвечает и даже не смотрит на жену.

(Продолжает с более и более разгорающимся лицом.) А если я, Александр, сама в этой игре увлекусь Мировичем?

Бургмейер (уже с гримасою в лице). Что ж!..

Клеопатра Сергеевна. И если я… я скажу уж тебе прямо: я сама немножко неравнодушна к Мировичу и только не давала этому чувству развиться в себе, – ведь это, Александр, прикладывать огонь к пороху!

Бургмейер (с судорогою во всем лице). Очень понимаю, но что ж делать, если ничего другого не осталось!

Клеопатра Сергеевна (с настойчивостью). Так, стало быть, для тебя ничего не будет значить, если между нами что и произойдет?

Бургмейер (опять как бы рассмеявшись). Что ж особенно важного тут может произойти!

Клеопатра Сергеевна (отступая даже несколько шагов от мужа). Да, по-твоему, это и не особенно важно!.. (Берет себя за голову.) Господи!.. (К мужу.) Постой!.. Дай мне опомниться и сообразить все, что я от тебя слышала!.. (Опускается на кресло; глаза ее принимают мрачное выражение.) Ты, значит, желаешь и очень будешь доволен, если я, жена твоя, для того, чтоб убедить там в чем-то Мировича, сделаюсь даже его любовницей. Это ты, кажется, хотел сказать и к этому вел весь разговор твой?.. (Со смехом, но сквозь слезы.) А я-то, глупая, думала, что ты меня так любишь, что не перенесешь даже измены моей…

Бургмейер (пораженный и испуганный словами жены). Но почему же непременно любовницей? Каким образом ты вывела это из слов моих?

Клеопатра Сергеевна (вставая с кресла). А чем же, ты думаешь? Неужели ты полагаешь, что за то, что у меня хорошенькие глазки и губки, так всякий мужчина для меня все и сделает? И зачем, наконец, я стану останавливать себя?.. Чтобы ты смеялся над моею верностью с своими возлюбленными, которые, справедливо, видно, мне говорили, у тебя уже существуют!.. Нет-с!.. Довольно мне душить себя… Знайте, что я сама люблю Мировича, и теперь приказывайте мне, что я должна делать: ехать к Мировичу, что ли? Теперь, сейчас же?.. Заставить его подписать бумагу?

Бургмейер (совсем уничтоженный). Успокойся, Клеопаша, я только пошутил это… Я не ожидал, что ты так примешь слова мои.

Клеопатра Сергеевна. Как же ты ожидал, что я приму их?.. Я денно и нощно молила бога, чтобы он помог мне совладеть с моей страстью, но ты сам меня кидаешь в эту пропасть, так и пеняй на себя!.. Я с удовольствием, даже с восторгом поеду к Мировичу, но только я уж и останусь там, не возвращусь к тебе больше.

Бургмейер (с мольбой в голосе). Клеопаша, прости меня! Не делай ничего. Не езди никуда. Пусть я погибну. Извини мне минуту человеческой слабости.

Клеопатра Сергеевна. Поздно уж теперь! Достаточно, что ты мне раз это сказал. Я все теперь прочла, что таилось у тебя на душе в отношении меня. Теперь я не жена больше ваша, а раба и служанка, которая пока остается в вашем доме затем, чтобы получить приказание, что она должна делать, чтобы расплатиться с вами за тот кусок хлеба, который вы ей давали, и за те тряпки, в которые вы ее одевали. Буду ожидать ваших приказаний!.. (Идет в свою комнату.)

Бургмейер (следуя за ней). Клеопаша, умоляю тебя!.. Забудь, что я сказал! Это дьявол двинул моими устами… Я никогда ничего подобного не думал… Потеря тебя будет для меня дороже всего.

Клеопатра Сергеевна (обертываясь к нему и с глазами, пылающими гневом). Неправда-с!.. Не верю!.. Я поняла теперь вас насквозь: вы действительно, как разумеет вас Мирович, торгаш в душе… У вас все товар, даже я! (Захлопывает за собою дверь и даже запирает ее.)

Бургмейер (в полном отчаянии). Боже, это выше сил моих!

Занавес падает.

Действие второе

Небольшая гостиная в квартире Мировича. Тут же стоит и его письменный стол со множеством бумаг и книг.

Явление I

Мирович, молодой человек с львиной почти гривой густых волос, с небольшою красивою бородкой, с лицом умным и имеющим даже какой-то поэтический оттенок. Одет он в серенький, домашний, с красною оторочкой пиджак и в широкие клетчатые шальвары. Куницын, приятель его, тоже молодой, очень рослый и смазливый мужчина, представляет собой отъявленного франта, хоть и не совсем хорошего тона, так что визитка на нем как-то слишком коротка, брюки крайне узки, сапоги на чересчур толстых подошвах, борода подстрижена, усы нафабрены и закручены несколько вверх.

Мирович (заметно горячась). Тут, я тебе говорю, такие мошенничества происходят, что вообразить невозможно, и мошенничества, самым спокойным образом совершаемые: четыре месяца я знаком с господином Бургмейером и его семейством; каждый день почти бывал в его доме, и он обыкновенно весьма часто и совершенно спокойно мне говорил, что вот я буду принимать его подряд, что, вероятно, найдутся некоторые упущения; но что он сейчас же все поправит, так что я был совершенно спокоен и ни минуты не помышлял, что мне придется встретить тут столько подлости, гадости и неприятностей.

Куницын (каким-то удалым тоном). Почему ж неприятностей?.. Ничего, сдери ты с этого Бургмейера денег побольше – вот и все!

Мирович. Прах его возьми с его деньгами, – очень они мне нужны! Но милей всего то с их стороны, что, кажется, они, наверное, рассчитывали поддеть меня на глупейшую шутку. В самый день осмотра господин Бургмейер вдруг заезжает за мной в коляске, вместе с ним и техник его, – это какой-то флюгер, фертик, но господин, как видно, наглости неописанной!.. Поехали мы все вместе, и, разумеется, в первом же здании оказывается, что одну половину нельзя показывать, потому что она почему-то заперта; в другом месте зачем-то завешены окна; тут завтрак подошел, после которого дождик сильный полил, и неудобно стало наружные стены осматривать; а там, при каждой остановке, шампанское, коньяк! Словом, пролетели с быстротою пушечного выстрела, и вдруг меня спрашивают: «Как я нашел?» Я говорю: никак, потому что ничего не видал! «Да как, помилуйте, мы думали… У нас и протокол осмотра уж готов. Ваши товарищи подписали его даже!» И действительно, показывают мне протокол, всеми этими господами подписанный.

Куницын. Так… так… Они все давным-давно куплены, и про тебя даже говорили, что вашу милость тут обработали посредством бабенки: ты, сказывают, влюблен в эту мадам Бургмейершу, – персона она изящная!

Мирович (заметно сконфуженный этими словами). Если бы даже я и влюблен был в нее, так это ни к чему бы не послужило.

Куницын. Послужило бы к тому, что ломаться долго не стала, атанде-то бы не много раз сказала.

Мирович. Ври больше! У тебя на все один взгляд, тогда как мадам Бургмейер такое святое, честное и нравственное существо, что какие бы между нами отношения ни были, но уж, конечно, она никогда бы ни на какой черный поступок не стала склонять меня.

Куницын. Ну да, как же! «Честное, святое существо!» Как где, брат, сотни-то тысяч затрещат, так всякая из них, как карась на горячей сковороде, завертится и на какую хочешь штуку пойдет.

Мирович. Ну, поумерь, пожалуйста, несколько цинизм твой.

Куницын. Что мой цинизм!.. Я, брат, говорю правду… Как же ты, однако, поступил потом?

Мирович. Поступил так, что на другой день поехал уж со своим техником, осмотрел все подробно, и вот тебе результат этого осмотра… (Подает Куницыну кругом исписанный лист.)

Куницын (просматривая этот лист). Ах, мои миленькие, душеньки!.. Сорок семь статей против контракта не выполнили!

Мирович. Ровно сорок семь статей.

Куницын. Тут уж, значит, никакая мадам Бургмейерша ничем не поможет!

Мирович. Полагаю.

Куницын. Хорошенько ты их, братец, хорошенько! Я сам тебе про себя скажу: я ненавижу этих миллионеров!.. Просто, то есть, на улице встречать не могу, так бы взял кинжал да в пузо ему и вонзил; потому завидно и досадно!.. Ты, черт возьми, год-то годенской бегаешь, бегаешь, высуня язык, и все ничего, а он только ручкой поведет, контрактик какой-нибудь подпишет, – смотришь, ему сотни тысяч в карман валятся!..

Мирович. Почему же ты-то так уж жалуешься? И твое адвокатское ремесло очень выгодное.

Куницын. Э, вздор, пустяки! Гроши какие-то, если сравнить его, например, с железнодорожным делом; там уж, брат, именно: если бы, кажется, меня только лизнуть пустили этой благодати, так у меня бы сто тысяч на языке прильнуло, а у нас что?.. Да и не по характеру мне как-то это!.. Все ведь, брат, это брехачи: «Господа судьи, господа присяжные, внемлите голосу вашей совести!» А сам в это время думает: приведет ли мне господь содрать с моего клиента побольше да повернее; а те тоже – шельма-народец: как ему выиграл процесс, так он, словно из лука стрела, от тебя стрекнет; другого с собаками потом не отыщешь. Пустое дело! И я уж, брат, теперь другую аферу задумал. Видишь на мне платье, – хорошо?

Мирович. Отличное.

Куницын. На полторы тысячи целковых сделал себе всякой этой дряни и каждый день то в маскараде, то в собрании танцую. На богатой купеческой дочке хочу жениться, а это не вывезет, к какой-нибудь мужелюбивой толстухе в утешители пойду.

Мирович. Что это за страсть у тебя, Куницын, разные мерзости на себя взводить, которые ты никогда, я убежден, и сделать не способен!

Куницын. Отчего не способен?.. Непременно сделаю. Нынче, брат, только тем людям и житье, которые любят лазить в чужие карманы и не пускать никого в свой… Тут, смотришь, мошенник, там плут, в третьем месте каналья, а живя посреди роз, невольно примешь их аромат. Женитьбы я себе не вытанцую, заберусь куда-нибудь казначеем в банк, стибрю миллион и удеру в Америку, – ищи меня там!

Мирович. Но что такое ты за благополучие особенное видишь в деньгах?.. Нельзя же на деньги купить всего.

Куницын (подбочениваясь обеими руками и становясь пред приятелем фертом). Чего нельзя купить на деньги?.. Чего?.. В наш век пара, железных дорог и электричества там, что ли, черт его знает!

Мирович. Да хоть бы любви женщины – настоящей, искренней! Таланту себе художественного!.. Славы честной!

Куницын. Любви-то нельзя купить?.. О-хо-хо-хо, мой милый!.. Еще какую куплю-то!.. Прелесть что такое!.. Пламенеть, гореть… обожать меня будет!.. А слава-то, брат, тоже нынче вся от героев к купцам перешла… Вот на днях этому самому Бургмейеру в акционерном собрании так хлопали, что почище короля всякого; насчет же талантов… это на фортепьянчиках, что ли, наподобие твое, играть или вон, как наш общий товарищ, дурак Муромцев, стишки кропать, так мне этого даром не надо!..

Явление II

Входит лакей и подает Мировичу три визитные карточки.

Мирович (просматривая их). Что это такое? Симха Рувимыч Руфин, московский купец первой гильдии.

Куницын (подхватывая). Зид, должно быть. Я-зи, ва-зи!

Мирович (продолжая). Измаил Константинович Толоконников, техник-строитель.

Куницын (опять подхватывая). Знаю!.. Бит даже был по роже за свои плутни и все-таки к оным стремится.

Мирович (кидая карточки на стол). И monsieur Бургмейер, наконец!

Куницын (с каким-то почти восторгом). Прибыл, значит, здравствуйте! Легок, выходит, на помине!

Мирович (с досадой). Пять раз он уже сам ко мне приезжал; а теперь с компанией даже какой-то прибыл. Чего они хотят от меня, желательно знать?

Куницын. Надо, видно!.. (Берясь за шляпу.) Я вот уйду, а ты их прими и пробери ты каждого из них, канальев, так, чтоб его, как на пруте, забило! Главное, жиденка-то этого, Симху Рувимыча, – шельма, должно быть, первостатейная! А самого monsieur Бургмейера, знаешь, если он даст тебе тысчонок пятьдесят – шестьдесят, так черт с ним: прости его!

Мирович (с досадой). Отвяжись ты с своими тысчонками!

Куницын. Нет, брат, тысчонки – отличнейшая вещь!.. (Уходит, напевая куплет собственного сочинения: «Когда б я был аркадским принцем, тысчонки брал бы я со всех!»)

Лакей (все ожидавший приказания Мировича с видимым нетерпением). Можно этим господам войти-с?

Мирович. А тебе что такое тут за беспокойство?

Лакей (недовольным голосом). Мне что-с? Они не ко мне приехали, а к вам… (Поворачивается и хочет уходить.)

Мирович (крича ему вслед). Прими их!

Лакей уходит.

Явление III

Мирович (один). Я убежден, что господин Бургмейер подкупил моего лакея, потому что этот дурак почти за шиворот меня всякий раз хватает, чтоб я принимал его скорее; тут даже эти господа не могут без денег ступить!.. Куницын совершенно справедливо говорит, что их хорошенько надобно пробрать, чтоб они поняли наконец, что нельзя же мною злоупотреблять до бесконечности!.. (Становится около одного из своих кресел и гордо опирается рукой на его спинку.)

Явление IV

Входит Бургмейер и за ним смиренною походкой крадется Симха Рувимыч Руфин, очень молодой еще и весьма красивый из себя еврей. Оба они, издали и молча поклонившись хозяину, становятся в стороне; Толоконников же, с книгой в руке, подходит прямо к Мировичу и раскланивается с ним несколько на офицерский манер, то есть приподнимая слегка плечи вверх и даже ударяя каблук о каблук, как бы все еще чувствуя на них шпоры.

Толоконников (совершенно развязным тоном). Вчерашнего числа-с вам угодно было прислать к нам замечания ваши касательно исполнения подряда.

Мирович (в свою очередь, тоже резко). Да-с, я присылал их и желаю, чтобы замечания эти включены были в протокол, где и будут составлять мое отдельное мнение.

Толоконников (слегка раскланиваясь пред Мировичем, но, тем не менее, с явно насмешливою улыбкой). Этому желанию вашему я, конечно, никак не могу воспрепятствовать и только позволяю себе заметить, что в эти замечания вкралось много неточностей.

Мирович (гордо). А именно какие-с?

Толоконников (с прежней усмешкой и вместе с тем совершенно пунктуальным тоном). Вы-с изволите писать, что здания скреплены вместо железных гвоздей деревянными… прекрасно-с! Но надобно было указать, где именно и во скольких местах; а то, может быть, действительно какой-нибудь один дурак, пьяный рабочий, поленясь идти за железным гвоздем, и вбил деревянный, – это ничего не значит… (Приподнимает при этом плечи.)

Мирович. Нет-с, тут не один деревянный гвоздь, а их сотни, и они выкрашены черною краской, чтоб издали казались железными.

Толоконников (приподнимая еще выше плечи). Но все-таки они должны быть сосчитаны от первого гвоздя до последнего.

Мирович. Что же, мне для этого лазить по всем вашим крышам?

Толоконников (с ударением). Непременно-с!.. Непременно!.. Из этого, сами согласитесь, должен возникнуть иск к подрядчику; а потому это дело денежное, и данные для него должны быть определены с полною точностью… Далее-с потом: вы указываете, что щебенной слой только в вершок, тогда как он должен быть в четыре… На это я имею честь предъявить вам статью закона… (Раскрывает держимую им книгу и с гордостью подает ее Мировичу.) 1207 статья, параграф 2-й!..

Мирович начинает читать указанную ему статью.

(Продолжая на него по-прежнему насмешливо смотреть и как бы толкуя ему.) В статье этой прямо сказано, что даже в казне, при сдаче одним начальником дистанции другому лицу, на толщину щебенного слоя обращать внимание запрещено-с, потому что щебень-с не мука!.. Из него теста не сделаешь, чтоб он везде ровными слоями ложился!.. В практике случается обыкновенно так, что в одном месте слой этот на полвершка, а в другом и на восемь вершков.

Мирович (возвращая Толоконникову книгу). Статья эта нисколько не касается нашего случая!.. Это сказано для последующих сдач, а при первоначальном приеме всякий подряд принимается по контракту: в контракте говорится, что щебенной слой должен быть равномерный в четыре вершка, он и должен быть таким!

Толоконников (восклицает). Но этого невозможно выполнить физически, как на луну, например, прыгнуть!

Мирович (довольно хладнокровно). Если нельзя было подряд выполнить физически, так нечего было и брать его.

Толоконников (опять поднимая плечи). Что ж, нельзя было выполнить!.. Это будет, извините вы меня, прямым стеснением всякой предприимчивости… Каждый не юрист даже скажет вам, что закон выше всякого контракта… В наше время, когда все так двинулось вперед, ставить такие преграды! Мне, признаюсь, в вас, человеке образованном, очень странно встретить такие понятия.

Мирович. В моих понятиях вы, вероятно, еще многое найдете странным для вас, точно так же, как и я в ваших…

Толоконников (насмешливо расшаркиваясь перед Мировичем). Мои-с понятия самые обыкновенные, самые вульгарные! Впрочем, перейдемте лучше к делу; в записке вашей затем объяснено, что деревянные здания выстроены из одних столбов, обшитых снаружи и снутри тесом… Совершенно верно-с! Но подрядчик иных и не обязан был делать.

Мирович (отступая даже шаг назад). Как не обязан?

Толоконников (с замечательною смелостью и с некоторым как бы самодовольством). Так-с, не обязан! В контракте только сказано, что выстроить столько-то зданий, такой-то величины, но каким способом – не указано.

Мирович (выйдя, наконец, из себя и тоже сильно уже возвыся голос). Но ведь-с выстроены не здания, а бараки!

Толоконников (с прежнею смелостью). Может быть-с, и бараки!.. Но всякий подрядчик, разумеется, желает воспользоваться недомолвками контракта.

Мирович (побледнев даже от гнева). Послушайте, господин Толоконников, дайте себе хоть немного в том отчет, что вы говорите: то у вас контракт все, то ничего не значит!.. Что вы, запугать и закидать словами вашими меня думаете?.. Так, во-первых, я не из трусливых, а во-вторых, смею вас заверить, что я хоть и молод, но из молодых ранний и всякую плутню и гадость понять могу.

Толоконников (в свою очередь, распетушась). Тут-с нет плутней и гадостей, извините вы меня!

Мирович (хватая со стола тот лист, который показывал Куницыну, и тряся им почти пред носом Толоконникова). В этом деле, вы говорите, нет плутней и гадостей? В этом?

Толоконников (отстраняя от себя бумагу). Позвольте-с, позвольте… Прежде всего я просил бы вас не совать мне в лицо бумаг ваших и не кричать на меня, – я не подчиненный ваш и повторяю вам, что тут никаких нет плутней, а что если вы находите их, то (с ироническою улыбкой), вероятно, сами имеете какие-нибудь побочные причины на то…

Мирович (подступая к нему). Какие я побочные причины имею на то? Какие-с?.. Я требую, чтобы вы сейчас же мне это объяснили, или я вас заставлю раскаяться в том, что вы мне сказали, и научу вас быть осторожнее в ваших выражениях.

Бургмейер (испуганный этой начинающейся ссорой). Господин Мирович, успокойтесь! Господин Толоконников, замолчите!

Толоконников (с той же насмешливою, хоть и не совсем искреннею улыбкой обращаясь к Мировичу). Не следует ли вам самим-с прежде поучиться, как выражаться!.. Я сказал вам единственно потому, что вы сами мне гораздо больше сказали.

Мирович (в окончательной запальчивости). Я вам имею право это говорить, а вы мне нет, – понимаете ли вы это?

Толоконников (по наружности все еще как бы продолжавший усмехаться). Нет-с, не понимаю: кто, может быть, скажет, что вы имеете это право, а кто – и я… Во всяком случае, я вижу, что дальнейшие наши объяснения ни к чему не могут привести, – честь имею кланяться!.. (Раскланивается, прищелкнув каблуками.) Очень жаль, что мы всего только другой раз в жизни встречаемся с вами и должны так уж неприязненно расстаться!

Мирович. А мне вообще очень жаль, что я с вами в жизни встретился.

Толоконников (вспыхнув в лице). Взаимно и мне тоже!

Уходит, не кланяясь более с Мировичем.