Электронная библиотека » Алексей Писемский » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Комик"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 06:14


Автор книги: Алексей Писемский


Жанр: Литература 19 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Шрифт:
- 100% +

III
Вечер испытательного чтения

Художественный вечер Аполлоса Михайлыча, назначенный собственно для испытания талантов, начался часов в семь. Все уже были почти налицо. Хозяин приготовлялся начать чтение.

– Рымов! – доложил слуга.

– А!.. – произнес хозяин. – Проси.

– Я чрезвычайно боюсь, не пьян ли он? – заметил Юлий Карлыч судье.

– Не без того, я думаю; заварите уж вы кашу с вашими актерами, – проговорил тот и взглянул в угол.

К удивлению многих, комик явился во фраке, в белой манишке, с причесанными волосами и совершенно уж не пьяный.

– Милости прошу! – проговорил хозяин, вставая. – Здесь вы видите все поклонников Мельпомены, и потому знакомиться нечего; достаточно сказать этого слова – и, стало быть, все мы братья. Господин Рымов! – прибавил Аполлос Михайлыч прочим гостям, из коих некоторые кивнули гостю головой, а Юлий Карлыч подал ему руку.

– Прошу присесть, – продолжал Дилетаев, указывая на ближайший стул. – Между нами нет только нашего великого трагика, Никона Семеныча. Он, вероятно, переделывает свою поэму; но мы все-таки начнем маленькую репетицию по ролям, в том порядке, как будет у нас спектакль. Сначала моя комедия – «Исправленный повеса», потом вы прочтете нам несколько сцен из «Женитьбы», и, наконец, Никон Семеныч продекламирует своим громовым голосом «Братья-разбойники»; Фани протанцует качучу, а Дарья Ивановна пропоет.

На такое распоряжение хозяина никто не отвечал. Дарья Ивановна пересмехнулась с Мишелем, судья сделал гримасу, Юлий Карлыч потупился, комик отошел и сел на дальний стул. Аполлос Михайлыч роздал по экземпляру своей комедии Матрене Матвевне и Фани.

– Пожалуйста, Матрена Матвевна, не сбивайтесь в репликах, то есть: это последние слова каждого лица, к которым надобно очень прислушиваться. Это – главное правило сценического искусства. «Театр представляет богатый павильон на одной из парижских дач». Вам начинать, Матрена Матвевна!

Вдова начала:

– Действие первое. Явление первое.

– Позвольте, почтеннейшая! Зачем уж это читать? – перебил хозяин. – Это все знают. Начинайте с слова: «Ах, да!».

– Сейчас, сейчас, – отвечала Матрена Матвевна и снова начала:

 
Ах, да! Все говорят о вас, виконт,
Что вы от света стали отставать
И бродите день целый под окном
Какой-то Дульцинеи…[9]9
  Дульцинея – имя воображаемой возлюбленной Дон-Кихота, героя одноименного романа великого испанского писателя Сервантеса (1547—1616).


[Закрыть]

 

– Вы читаете недурно; но надобно более обращаться ко мне, – заметил хозяин и начал самым развязным тоном:

 
Я брожу?
Налгали вам, маркиза, на меня;
Я провожу весь день в Пале-Рояле[10]10
  Пале-Рояль – дворец в Париже.


[Закрыть]
!
Играю, ем, курю и пью вино,
Затем, чтоб, нагрешивши вдоволь,
Исправиться на ваших балах вновь.
 

– Подхватывайте скорее, Матрена Матвевна!

Вдова торопливо взглянула в книгу и зачитала:

 
Смешно вам,
Смейтеся, маркиза, ваша воля!
Но если б в самом деле…
 

– Attendez, madame[11]11
  Подождите, сударыня! (франц.).


[Закрыть]
! – воскликнул Аполлос Михайлыч. – Вы читаете мой монолог, – как вы торопливы!

– Виновата! – сказала Матрена Матвевна, немного вспыхнув, и снова начала:

 
Нет, нет, позвольте вам не верить!
Вы страстно влюблены в какую-то
Кухарочку, гризетку или прачку.
Смешно, виконт, мне это. –
Смешно вам? –
подхватил хозяин. –
Смейтеся, маркиза, ваша воля!
Но если б в самом деле я хотел
Кого-нибудь когда-нибудь любить,
Так не влюбился бы в вас, светских дам,
А сердце отдал бы простой крестьянке.
 

Матрена Матвевна подхватила:

 
Затем, что обмануть несчастных легче.
 

– Вы хорошо произносите, но немного скоро и однообразно: нет перелива в голосе… – заметил Аполлос Михайлыч.

– Я теперь еще не знаю наизусть, а я выучу.

– Уверен, уверен, моя почтеннейшая, что выучите и будете превосходны. Как вы, Виктор Павлыч, находите наше чтение и комедию, – а?

– Стихи произносить очень трудно, – отвечал тот.

– Совершенно согласен: тут надобно, особенно в комедии, высшее классическое искусство. Я думаю, вы могли заметить, что я в своем чтений много заимствовал у Катенина[12]12
  Катенин Павел Александрович (1792—1853) – поэт, драматург и критик, был также известен как один из лучших декламаторов своего времени.


[Закрыть]
, которого несколько раз слыхал и прилежно изучал.

Затем снова началось чтение. Матрена Матвевна часто мешалась в репликах, но зато сам хозяин необыкновенно одушевлялся, и в том месте, где виконт высказывает маркизе, что он ее не любит, Аполлос Михайлыч встал и декламировал наизусть.

– Как отлично Аполлос Михайлыч читают! – отнесся Юлий Карлыч к судье.

Тот только почесал затылок; комик сидел насупившись; Мишель что-то шептал на ухо Дарье Ивановне, которая, чтоб удержаться от смеха, зажала рот платком. Фани вся превратилась в слух и зрение и, кажется, с большим нетерпением ожидала, когда очередь дойдет до нее; наконец, пришла эта очередь. По ходу пьесы она сидит одна, в небольшой комнате, шьет себе новое платье и говорит:

 
Виконт! О милый мой виконт!
Я для тебя спешу скорей надеть
Тобою подаренный мне наряд!
Ты, может, будешь, друг бесценный,
Любить меня еще сильнее в нем
 

Так читала девушка и читала с большим чувством. Затем является виконт, сначала страстный, потом задумчивый; гризетка испугалась: она думает, что он ее разлюбил; но он только вспомнил о маркизе, вспомнил, как она смеялась над его любовью, и еще более возненавидел эту женщину. Он рассказал своей возлюбленной; но она ему не верит и начинает его ревновать.

Вся эта сцена очень удалась, может быть, более потому, что два действующие лица не сбивались в репликах и читали все на память. Дилетаев вставал, ходил, садился около Фани и целовал ее руки; под конец явления Юлий Карлыч и Матрена Матвевна захлопали в ладош «, и последняя поклялась к завтрашнему же дню так же твердо выучить роль, как Фани, и просила Аполлоса Михайлыча приехать поутру поучить ее. Второе и последнее действие было также прочитано с большим одушевлением со стороны Аполлоса Михайлыча и Фани и с большим старанием Матреною Матвевною, которая была уже не так однообразна, но по торопливости характера все-таки ошибалась иногда в репликах и не совсем верно выражала акцентом голоса мысль монолога, но Дилетаев следил внимательно и очень часто делал вдове дельные замечания.

– Мы со сцены сходим, – произнес он, – теперь, Виктор Павлыч, ваша очередь – потешьте вы нас вашим чтением. Мне бы очень желалось, чтобы каждое действующее лицо читало за себя; но у меня книжка одна, и роли еще не списаны. Прочтите уж вы одни то, что я отметил для нашего представления, да еще вас прошу пропускать те места, которые зачеркнуты карандашом. Они могут произвести на наших дам неприятное впечатление.

Комик, слушавший чтение всей комедии Дилетаева с грустным лицом, встал.

– Посмотрите, как у него руки дрожат, должно быть, он пьян, – заметил Мишель.

– Какой он странный, неприятно даже видеть: что он – лакей, что ли, чей-нибудь? – спросила его Дарья Ивановна.

– Должно быть, побочный сын Мельпомены.

– Перестанете ли вы меня смешить! Я, право, уеду.

– Бога ради, не погубите меня… Я не буду, честное слово, не буду, – отвечал молодой человек и закурил папиросу.

Комик подошел к столу и сел.

– Не любите ли вы пить воду с сахаром при чтении? – спросил хозяин.

– Нет-с, ничего; я и так прочту, – отвечал тот.

– Ему бы стакан водки для смелости закатить, – проговорил тихонько судья Юлию Карлычу.

– Ай, сохрани господи! Он нас всех приколотит, – отвечал тот.

– И хорошо бы сделал, чтобы глупостями-то не занимались.

Комик наконец начал чтение, по назначению Аполлоса Михайлыча, с того явления, где невеста рассуждает с теткою о женихах и потом является сваха. С первого почти его слова Матрена Матвевна фыркнула, Аполлос Михайлыч усмехнулся, Вейсбор закачал головой, Фани с удивлением уставила на Рымова свои глаза; даже Осип Касьяныч заглянул ему в лицо. Смех и любопытство заметно начали овладевать всеми. Вдова, Юлий Карлыч и Фани хохотали уже совершенно, Дилетаев слушал внимательно и по временам улыбался. Судья тоже улыбался. Мишель и Дарья Ивановна перестали говорить между собою. Чтение Рымова было действительно чрезвычайно смешно и натурально: с монологом каждого действующего лица не только менялся его голос, но как будто бы перекраивалось и самое лицо, виделись: и грубоватая физиономия тетки, и сладкое выражение двадцатипятилетней девицы, и, наконец, звонко ораторствовала сваха. С появлением женихов все уже хохотали, и в том месте, где Жевакин рассказывает, как солдаты говорили по-итальянски, Аполлос Михайлыч остановил Рымова.

– Нет, Виктор Павлыч, пощадите, – воскликнул он, отнимая у комика книгу. – О господи, даже колика сделалась… Матрена Матвевна! Не прикажете ли истерических капель?

– Я не знаю, что такое со мною, – отвечала вдова, – я просто сумасшедшая.

– Как вы находите, Дарья Ивановна? – отнесся хозяин к молодой даме.

– Tres drole[13]13
  Очень забавен (франц.).


[Закрыть]
, Аполлос Михайлыч, – отвечала та.

– Живокини[14]14
  Живокини Василий Игнатьевич (1808—1874) – выдающийся русский актер-комик.


[Закрыть]
не уступит – ужасный урод! – шепнул ей на ухо Мишель.

– Я, mon oncle, никогда так не смеялась… Отчего это? – сказала Фани.

– Это, душа моя, значит высшее искусство смешить. О чем плачете, Юлий Карлыч?

– От смеха, Аполлос Михайлыч, ей-богу, от смеха.

– Вижу, что от смеха, даже наш великий судья, и тот улыбается. Короче сказать: вы, Виктор Павлыч, великий актер.

Все эти похвалы комик слушал потупившись.

– Но вот ведь, господа, в чем главное дело, – начал рассуждать Дилетаев, – что смеялись мы, – это не удивительно: фарс всякой смешон; но, главное, – разнообразие таланта Виктора Павлыча. Он, например, может сыграть все почти лица: и сваху, и невесту, и тетку – это удивительно!.. Что бы вы теперь могли сделать в классической комедии? – продолжал он, обращаясь к комику. – Это выше слов: конечно, тут бы смеяться не стали; но зато на изящный-то вкус как бы подействовало, особенно в этих живых пассивных сценах, на которые с умыслом автор рассчитывает.

– Что вы изволите, Аполлос Михайлыч, разуметь под классической комедией? – спросил скромно комик.

– Как что такое я разумею под именем классической комедии? – возразил хозяин. – Я разумею под этим именем все классические комедии, которые написаны по правилам искусства.

– Всякая комедия, если она выражает что-нибудь смешное ярко и естественно, – классическая комедия, – возразил скромно комик.

– Ах, нет: это совершенно ложная мысль! – перебил хозяин. – Смешного много написано: смешон водевиль, смешон фарс, но это не то… классическая комедия пишется по строгим и особенным правилам.

– Какие же особенные правила, mon oncle? Теперь в Петербурге даются водевили, которые гораздо лучше всех ваших классических комедий, – вмешался в разговор Мишель.

– Ну, mon cher[15]15
  мой дорогой (франц.).


[Закрыть]
, ты еще не можешь судить об этом; то, что я хочу сказать, ты не совсем и поймешь.

– Да почему же вы одни только можете понимать? – возразил племянник.

– Молчи, пожалуйста! Твое дело галстуки повязывать да воротнички выставлять – и только. Я заговорил об особых правилах классического искусства; известны ли они вам, Виктор Павлыч?

– Когда-то учил-с, но теперь уж совсем забыл.

– Ну, поэтому слегка их припомню вам; я сам тоже давно учил, но как-то врезалось в память. Первое правило – единство содержания; второе, да… второе, я полагаю, то, чтобы пиеса была написана стихами – это необходимо для классицизма; и, наконец, третье, уж совершенно как-то не помню, – кажется, чтобы все кончилось благополучно… например, свадьбою или чем-нибудь другим; но я, с своей стороны, кладу еще четвертое условие для того, чтобы комедия действовала на вкус людей образованных: надобно, чтобы она взята была из образованного класса; а то помилуйте! Что такое нынче пишут? На сцене фигурируют пьяные мужики, хохлы, лакеи, какие-то уроды-помещики. Такая сволочь, что не глядел бы, да и в натуре их совсем нет. Возьмите вы комедии Шаховского[16]16
  Шаховской Александр Александрович (1777—1846) – драматург и режиссер.


[Закрыть]
– букет изящного, ароматом пахнет… Я очень бы желал, Виктор Павлыч, чтобы вы прочитали мою комедию; конечно, это не ваш род, но все-таки полагаю, что вы бы произнесли ее верно и с артистическим одушевлением.

Комик, прислушивавшийся сначала к рассуждениям Аполлоса Михайлыча с какою-то горькою улыбкою, под конец ничего уж не слыхал и все посматривал на закрытую книжку «Женитьбы». Ему, кажется, очень хотелось еще почитать ее.

– Прочитайте-ка, Виктор Павлыч, мою комедию, – повторил хозяин.

– Чего-с? – отозвался комик.

– Мою комедию продекламируйте.

Рымов немного смешался.

– Я не умею читать белых стихов, – проговорил он.

– Жаль, очень жаль, – начал хозяин, – неимоверно жаль, что вы не получили строгого сценического воспитания! Вы бы были великий художник: природа ваша бесценна; но в настоящее время для вас существует только известный род пиес, комедии райка; конечно, и в них много смешного, но уж чрезвычайно вульгарно. Высший класс тоже смеется; но смеяться ведь можно всему: мы смеемся, например, когда пьяный мужик пляшет под балалайку, но все-таки в этом нет истинного комизма. Так ли я, господа, говорю? – отнесся Аполлос Михайлыч к мужчинам. – Что вы, mesdames[17]17
  сударыни (франц.).


[Закрыть]
, скажете? – прибавил он, обращаясь к дамам. – Виктор Павлыч, я замечаю, не совсем соглашается с моими мнениями.

– Мы, дамы, должны соглашаться с вами, вы профессор наш, мы все считаем вас нашим профессором, – подхватила Матрена Матвевна.

Из мужчин судья только поднял брови и молчал; Мишель сделал гримасу и что-то шепнул на ухо Дарье Ивановне, которая ударила его по руке перчаткой и опять зажала рот платком.

– Я согласен с Матреной Матвевной, – произнес Юлий Карлыч. – Вы очень много читали, Аполлос Михайлыч, да и от природы имеете большое соображение.

– И, таким образом, стало быть, один Виктор Павлыч не согласен.

– Я ничего, Аполлос Михайлыч… – начал было Рымов.

– Ну, однако, как там в сердце, в уме-то своем не убеждены, что я прав? – перебил хозяин.

– Я ничего-с, только насчет райка… он иногда очень правильно судит.

– Вы думаете?..

– Да-с, Мольер обыкновенно читал свои комедии кухарке, и если она смеялась, он был доволен.

Аполлос Михайлыч покачал головою.

– Во-первых, это анекдот, а во-вторых, что такое Мольер? «Классик! Классик!» – кричат французы, но и только!.. Немцы и англичане не хотят и смотреть Мольера; я, с своей стороны, тоже не признаю его классиком… А!.. Никон Семеныч, великий трагик! Вас только и недоставало, – опоздали, mon cher! И лишили себя удовольствия прослушать большую часть нашего спектакля.

Но Никону Семенычу было не до кого и не до чего: он приехал в очень тревожном состоянии духа; волосы его были растрепаны, руки и даже лицо перепачканы в чернилах.

– Я приехал читать, – проговорил он, не кланяясь почти ни с кем.

– Да, теперь очередь за вами, – ответил хозяин, подмигнув судье и Юлию Карлычу, отчего последний потупился.

– Я много переделал и прибавил, – начал Никон Семеныч, садясь. – Могу? – спросил он.

– Сделайте милость, – сказал хозяин.

Рагузов начал:

– «Театр представляет равнину на волжском берегу. Рассыпана толпа разбойников в различных костюмах; близ одного, одетого наряднее других, сидит, опершись на его плечо, молодая женщина».

– Позвольте, mon cher, я вас перебью: это, стало быть, совершенно новое лицо? – возразил Аполлос Михайлыч.

– Новое, оно необходимо, – отвечал торопливо Рагузов и продолжал уже наизусть:

 
Нас было двое: брат и я!
Росли мы вместе, нашу младость
Вскормила чуждая семья…
На том месте, где говорится:
…Решились меж собой
Мы жребий испытать иной, –
 

он остановился и сказал:

– Тут говорит его любовница, – и продолжал:

 
Елена
Благословляю этот миг,
Он отдал мне, мой друг, тебя!
Ты не преступник, ты велик.
Ты мой навек, а я твоя!
 

– Позвольте, Никон Семеныч, я вас опять перебью: кто же будет играть эту роль? Надобно прежде это решить.

– Я не знаю-с, это – ваше дело.

– Но как же все мое дело; не могу же я придумать все, что придет вам в голову?! Дарья Ивановна, это ваша роль.

Дарья Ивановна насмешливо покачала головой:

– Почему же вы думаете, что моя? Неужели же вы находите, что я похожа на любовницу разбойника? Мне это досадно!

Матрена Матвевна взглянула на Аполлоса Михайлыча многозначительно.

– Фанечка, эту роль ты должна играть, – отнесся он к племяннице.

Но та, несмотря на любовь к искусству, на этот раз что-то сконфузилась.

– Я не сыграю, mon oncle, – произнесла она.

– Неправда, та bonne amie[18]18
  мой друг (франц.).


[Закрыть]
, неправда!.. Матрена Матвевна, она ведь должна играть?

– Она, непременно она… она молоденькая, хорошенькая, а мы все старухи, – решила вдова.

– Я, mon oncle, не умею играть драматических ролей.

– Никон Семеныч тебя научит, и я тебе слова два – три скажу.

– Я у вас буду учиться, mon oncle, – отвечала девушка.

Рагузов начал читать и прервал этот разговор. Наконец он кончил.

– Стало быть, поэма ваша, Никон Семеныч, должна будет идти отдельно от дивертисмана?

– Непременно!

– В таком случае надобно назвать ее драматической фантазией, – произнес Аполлос Михайлыч.

– Пожалуй, – отвечал трагик и встал.

– Ну-с, – отнесся Дилетаев к Дарье Ивановне, – теперь ваша очередь; во-первых – пропеть, а во-вторых – сыграть качучу для Фани на фортепьянах.

– У меня горло болит, Аполлос Михайлыч, – возразила она.

– Все равно-с, болит ли оно у вас, или нет, – мы этого не знаем, но просим, чтобы вы нам пропели.

– Спойте, Дарья Ивановна, дайте отдохнуть душе, – шепнул ей на ухо Мишель.

Дарья Ивановна встала и села за фортепьяно; голос ее был чрезвычайно звучен и довольно мягок: он поразил всех; один только Рымов, кажется, остался недоволен полученным впечатлением.

– Каково соловей-то наш заливается? – отнесся к нему Юлий Карлыч.

– Она не понимает, что поет, – отвечал тот и отошел.

Никон Семеныч прослушал весь романс с необыкновенным восторгом.

– Madame, je vous supplie, faites moi l'honneur d'accepter un role dans ma piece. Vous avez tant de sentiments… J'arrangerai un petit air tout expres pour votre voix…[19]19
  Сударыня, я вас умоляю оказать мне честь и взять роль в моей пьесе. В вас столько чувства… Я напишу небольшую арию специально для вашего голоса… (франц.).


[Закрыть]
– отнесся он, от полноты чувств, к Дарье Ивановне на французском языке.

– Je n'ai jamais parle et chante sur la scene[20]20
  Я никогда не играла и не пела на сцене (франц.).


[Закрыть]
, – отвечала та небрежно и отвернулась от трагика.

– Прелесть! Чудо! – говорил Аполлос Михайлыч, качая головою.

– Попросите, пожалуйста, чтобы Дарья Ивановна играла в моей пиесе; я напишу для них романс. Это будет очень эффектно, – обратился к хозяину трагик.

– Вряд ли станет она играть! Дай бог, чтобы что-нибудь пропела, – отвечал Дилетаев. – Мишель! Поди сюда! – кликнул он племянника. – Будет ли у нас Дарья Ивановна играть?

– Я почему знаю, спросите ее.

– Попроси ее, мой друг, участвовать.

– Что ж мне ее просить… Я ничего у вас не понимаю, – проговорил Мишель и, отошед от дяди, опять заговорил с Дарьей Ивановной.

– Фанечка! – начал хозяин. – Что же твоя качуча?

– Сейчас начну, mon oncle, – ответила девушка и убежала в свою комнату за кастаньетами.

Дарья Ивановна, по просьбе Аполлоса Михайлыча, заиграла качучу; Фани начала танцевать. Нельзя сказать, чтобы все па ее были вполне отчетливы и грациозны; но зато во всех пассивных скачках, которыми исполнен этот танец, она была чрезвычайно энергична. Аполлос Михайлыч, Никон Семеныч, Матрена Матвевна и Юлий Карлыч хлопали ей беспрестанно; оставались равнодушными зрителями только комик, который сидел в углу и, казалось, ничего не видал, и судья, которому, должно быть, тоже не понравился испанский танец.

«Этакое нахальство: для девицы, кажется, и неприлично бы было; простая мужичка не согласится этак ломаться!» – сказал он про себя.

Качучею заключился вечер испытательного чтения. Общество снова возвратилось в гостиную; Аполлос Михайлыч еще долго рассуждал о театральном искусстве, и у него опять начался жаркий спор с Рагузовым, который до того забылся, что даже собственную комедию Дилетаева назвал пустяками. Аполлос Михайлыч после этого перестал с ним говорить. Комик раньше всех простился с хозяином, который обещался на другой же день прислать ему роль. Трагик уехал вскоре за ним. Дарью Ивановну поехал провожать Мишель. Фани принялась читать «Женитьбу». Матрена Матвеева очень долго сидела с хозяином в гостиной и о чем-то потихоньку разговаривала с ним. Все гости отправились, конечно, в экипажах; один только Рымов пошел пешком, повеся голову.

«Что это такое: где я был? Точно сумасшедший дом, – рассуждал он сам с собою, – что такое говорил этот господин: классическая комедия, Мольер не классик… единство содержания… «Женитьба» – фарс, черт знает что такое! Столпотворение какое-то вавилонское!.. Хорош же у них будет спектакль… и комедия хороша, нечего сказать. Вместо стихов – рубленая солома, но главное: каков виконт-то волокита, – тьфу ты, проклятые! Ничего подобного и не слыхивал! Видно, в самом деле старуха моя права; все это глупости, и глупости-то страшные! Или уж я очень одичал, так не понимаю ничего, – черт знает что такое?»

Пришед домой, он застал жену в постели, с повязанной головой. Рымов посмотрел на нее. Анна Сидоровна отвернулась.

– Аннушка! Что с тобой? – спросил он, раздеваясь; но она не отвечала.

– За что ты сердишься? Что такое я сделал? Больна, что ли, ты?

– Да, – отвечала она.

– Что такое у тебя болит?

– Да вам зачем? Играйте там, дайте хоть умереть спокойно.

– Опять старые песни!

– Лучше бы к какой-нибудь поганой актрисе вашей отправились ночевать. Зачем меня пришли мучить?

– Тьфу ты, дура этакая! Лежи же, валяйся… терпения нет никакого!

– Что ж вы, подлец этакой, ругаетесь? Ступайте вон! Квартира моя – разбойник! Еще убьете ночью, пожалуй.

Рымов плюнул и ушел в другую комнату, погасил свечу и лег на голом диване. Прошло часа два, но ни муж, ни жена не спали; по крайней мере так можно было заключить из того, что один кашлял, а другая потихоньку всхлипывала. Наконец, Анна Сидоровна встала и подошла к дверям комнаты, где лежал муж.

– Витя, ты спишь? – начала она ласковым голосом.

– Нет, а что?

– Поди ко мне, мамочка, тебе там жестко.

– Ругаться станешь.

– Нет, мамочка, я виновата.

Рымов встал и перешел к жене на кровать.

– Не играй, Витя! Пожалуйста, не играй: погубишь ты себя и меня!

– Чем же я погублю тебя?

– Избалуешься, мамочка, опять избалуешься, еще, пожалуй, влюбишься… вы ведь при всех, без стыда, целуетесь, это уж какое дело семейному человеку.

– Отвяжись, пожалуйста: я спать хочу!

– Спи, ангел мой, авось, тебя бог образумит.

Анна Сидоровна поцеловала и перекрестила мужа.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации