Текст книги "Радость наша Сесиль"

«Привычное дело: морская вода разбежалась по школе…»

 
Привычное дело: морская вода разбежалась по школе.
В краю наводнений важнейшим предметом пребудет
умение в книгах сыреющих видеть
сверканье крупинок морских, позабывших хожденье по водам:
кто выше ступни намокает, готовится пусть к пересдаче,
строитель, что вновь не учел своеволий зали́вных, отправлен
в толпу первоклассников – верить, бояться, терпеть;
шумит и на берег выносит куски корабельных останков
победное шествие общих идей.
 

«Под маршем нащупан спасения нежный исток, но пока…»

 
Под маршем нащупан спасения нежный исток, но пока
нырнувший под музыку станет иссякшим дыханьем —
проходят века, задевая лучистым плечом побледневшее небо:
кого старшаки провоцируют, должен крепиться, держаться
за это искусство стоять, не заметив угрозы, и площадь
своим часовым циферблатом легко повторяет;
не страшен синяк, ведь до свадьбы заря заживает,
становится просто началом рабочего дня;
а этот, построивший школу так близко к приливу, укутан
слезливой лозой, возносящей морской виноград;
в петлице – саргассовой веточкой стынет призыв к алтарю,
придонная муть, облеченная властью немотной, скрепляет
букварные узы, в каких проясняется память о всем,
что будет тобой.
 

«В правителе, верно, какая-то моль завелась, распустила…»

 
В правителе, верно, какая-то моль завелась, распустила
крылатые слухи о траченом слове, и нечему верить
среди поисковых бригад, повторивших смещенье созвездий
к счастливой стезе, проницающей эту округу и даже небесный
остаток дыханья, спустившийся к нам с неподвластных высот;
очнется правитель, ему – закусить первым делом
всю горечь полуденных снов, обжигающих светом язык;
какое посланье уходит в слюду, стекленея на лютом морозе,
таким же посланьем – твердейшим, всесильным – едва обернется весна,
так сразу слуга устремится в чулан – и, лаская стекло заготовок,
у банки узнает, как блеск сохранить в солевом сокровенном растворе;
лучи сохраняют свой вкус и в сплетеньях укропа,
и чистым своим расширеньем во рту подчиняя рецептор;
лети нафталиновой гранулой, гаснущий град, побивая
оконные всходы узоров морозных – так, словно
не холодом попранный холод попросит приюта в людском разговоре.
 

«Молитву возносим тебе, отзвеневший сомнение заступ…»

 
Молитву возносим тебе, отзвеневший сомнение заступ —
какая порода всех лучше слагает земную кору,
ответишь, о княжье ударившись мягкое сердце,
все тело у князя давно превратилось в песок или камень,
в скелетный остаток простора, в глубинную тьму или свет —
а сердце спаслось, поместившись в словесную жидкость,
в пылу консерваций оборваны листья, шуршавшие время;
ты, сломленный заступ, так жалобно лязгнешь о правде,
что шелковый голос биений свою пропоет тишину, утешая;
целуешь пейзаж, человек, приникая губами к стеклу
оконного неба, где зáмер в рассоле обломок кометы,
предсказанной хмелем, что выдохся, нас поджидая.
 

«Призвав дефицит пунктуаций, смолкает округа…»

 
Призвав дефицит пунктуаций, смолкает округа.
Молочное царство, сходящее в точку, остреет соском,
молчанье младенца пронзив утоленьем: взбирайся
все выше, чистейшая сладость сердечного «да»;
грубеют ладони от ветра, вплетенного в наши швартовы,
огнем истязается влага, сидящая в каждом плоде, угодившем
в печное подобие града небесного, взявшего силу поленьев
в заоблачный треск, распаляющий звезды – о том ли
покапает жатвенным пóтом дневное усилье, где соль,
тела покидая, означит нетрудную память, засевшую в дерне:
токсичен ли этот простор, зашипевший незнаньем зерна?
Да-да, радиация схожа своей разлагающей силой
с тобой, сверхускоренный час, проникающий в нас;
в защитную форму одет живописец.
 

«Не душу поить молоком одуванчиков смятых…»

 
Не душу поить молоком одуванчиков смятых,
назначив сестрой милосердия беглую жажду,
что помнит о плене, объявшем под видом церковных страниц
стремление времени все прочитать о великом начале;
огонь, вызревай в глубине несдающихся трав, зеленея
от горечи соков, растравленных танковым днем —
в тебя обмакнули дыханье солдаты, по небу чертя
границу, пропахшую порохом, собранным в нежных цветках —
когда лепесток загрубел, словно кожа на пальцах земли,
придет увлажненьем туман, затаивший точильные камни
для наших серпов, для железной остреющей хватки —
лишь звездная примесь проникнет в тела неустанных людей,
не значась в словах этикеток, налепленных спешно;
мутнеет заря потайным компонентом лосьона.
 

«Родное ли призвано небо над нашим убежищем волглым…»

 
Родное ли призвано небо над нашим убежищем волглым —
задерживать капли дождя, проверять документы погоды,