Текст книги "НеСТРАШНЫЙ лес. Пролёт Фантазии"

Сердце древа

Сергей Герасимов

1

Заен вошел в библиотечную комнату и увидел, что два шкафа из четырех опустели. Кто и когда мог взять книги, и, главное, зачем? Никто, кроме самого Заена и старого хранителя библиотеки, не интересовался ими. Не было нужды выносить их из библиотечной комнаты. Да и весила каждая книга немало. Больше пяти книг человеку не поднять.

Пока он стоял в растерянности, думая об этом, по ступеням спустился Огрох – стал в дверях, улыбаясь широким рябоватым лицом и покусывая соломенный ус.

– Че пялишься? – спросил.

– Книги пропали.

– Да вот же они, на месте, – изобразил удивление Огрох.

– Только половина осталась.

– Привиделось тебе. Меньше читать надо, а то с ума сойдешь.

Привиделось или нет, но на следующее утро еще одна книжная полка опустела. Заен зашел в каморку хранителя библиотеки, чтобы поговорить с ним об этом. Каморка хранителя, единственная комната третьего яруса, была так мала, что вмещала лишь кровать, два табурета и стол с открытой книгой. На верхних ярусах имелось довольно много новых зародышей комнат, нижняя – размером с чулан, верхние – просто гроздь пузырей пустоты, что станут пригодны для жизни лишь много поколений спустя.

– Нет, книга пропасть не может, – возразил хранитель, старый Яр. – Не случалось такого за шестьсот пятьдесят лет. Книга, она живая и вечная, как и само Древо.

– Но девять полок пусты. Я видел это собственными глазами.

Старый Яр улыбнулся, перевернул в книге хрустнувшую страницу.

– Вас это не волнует? – спросил Заен.

– Ни капли. Запомни, книг всегда ровно столько, сколько нашей нужды в книгах.

Такай ответ, в котором сквозила горькая тысячелетняя мудрость, но не было ни капли практического смысла, не мог удовлетворить Заена, и он сам решил проследить за тем, куда деваются книги. Никто не сумел бы вынести книги вниз и при этом остаться незамеченным. Значит, их перенесли по главной лестнице вверх, к верхушке Древа. Но зачем? И когда? Пожалуй, ночью. Днем-то каждый на виду, надолго не спрячешься.

Этой ночью он схоронился на главной лестнице, у третьей, последней ее развилки. Здесь, вдали от жилья людей, было тихо, и слышался тяжелый, ровный стук могучего сердца Древа. Собственно, стук этот слышался всегда и везде, но в постоянном шуме и гомоне жизни его не замечали.

Наступала темная часть ночи, и тысячи голубых жуков на стенах и потолке, что освещали лестницу, почти погасли, повинуясь желанию Древа. Заен начинал клевать носом.

Проснулся он от звука шагов. Огрох, поднимался по лестнице, сопя, держа под мышками две тяжелые, в рельефных обложках, книги. Увидев Заена, он остановился, утер пот со лба.

– Ты чё тут делаешь, недомерок? – спросил.

Заен был мал ростом для своих семнадцати лет, болезненно худ и узок в плечах.

– Тебя караулю.

– Ну вот и подкараулил, чё теперь делать будешь? Драться со мной?

– Людям расскажу.

– Людям, говоришь? – Огрох с деланой небрежностью уронил книги на ступени, подошел к Заену и взял его за вышитый шиворот рубахи. – А не боишься?

– Отпусти!

– Ладно, отпущу. Пошли со мной, поможешь книгу нести.

– Куда нести?

– Куда, спрашиваешь? Вскорости сам увидишь.

Заен поднял меньшую из книг и поплелся за Огрохом. Шли они с перерывами, отдыхая. Сердце Древа равномерно стучало в глубине древесной плоти, и его удары мощно отдавались в стенах. Огрох шел ровным, чуть колченогим шагом. Тяжесть книги оттягивала Заену руки, и лестница казалась нескончаемо длинной. Широкая рубаха Огроха, латанная на локтях, разделенная пополам черным ручейком пота, покачивалась перед глазами.

– Что, тяжело? – обернувшись, спросил его Огрох со сдержанной злобой. – А я вот уже сколько ночей подряд так корячусь.

– Куда же ты книги складываешь?

– А складываю их в самое правильное место. Сейчас покажу.

Они протиснулись в окно, раздвинув клейкую, живую сеть ресничек, день и ночь фильтровавших лесной воздух, что содержал впятеро больше кислорода, чем требовалось людям. Огрох вышел первым, заслонив дрожащую паутину звезд на мерклом небе, которое уже начинало светиться утренней бледностью. Заен пролез за ним и распрямил спину, ступив на широкую, плоскую полосу верхней ветви. Просторная тишина раннего утра была такой плотной, что, казалось, можно пить ее как воду, вдыхать словно воздух. Древо не заканчивалось здесь, а поднималось высушенной солнцем верхушкой еще метров на тридцать над их головами. Туда, на самый верх, где постоянно извивался, ползая по ветвям, целый сноп хищных анимафоров, люди не забирались; не было в том нужды. Большая пустота под ветвью продолжалась на триста метров вниз, а дальше таилась земля, та самая неизведанная земля, на которую люди ступали редко, лишь по великой надобности.

Вокруг, в светлеющем тумане утра, сонно возвышались другие деревья, неподвижные, будто отчеканенные на серебре, и большинство из них были выше и массивнее Древа. Меж огромными стволами сквозили лабиринты пустоты. Говорили, что некоторые деревья так велики, что могли приютить и тысячу человек. Свое же, родное Древо, вмещало всего сорок семь обитателей, да и те теснились по двое или трое в одной комнате, и свободных комнат уж не оставалось.

Огрох подошел к самому краю ветви, держа книгу в руке. Прямо под ним пролетели две толстые утки, вытянув шеи до невозможности, махая крыльями быстро, как шмели. Половинка медовой луны висела в зените, наклонившись.

Огрох наклонился, вглядываясь в зеленоватую—черную тьму, до которой утренний свет еще не дотягивался. Бросил книгу вниз, и та нырнула, перевернувшись, зашелестев страницами. Упала в далекий черный пух низовых деревьев.

– Эй! Постой! Что ты делаешь?

– Сам чтоль не видишь? Выбросил книгу. Теперь давай мне вторую.

Заен отступил назад к окну.

– Зачем?

Огрох подошел, обнял Заена за плечо, пахнув псиным запахом старого пота.

– Ну, уж не просто для удовольствия. Мне уж двадцать три стукнет осенью. Сам я парень ладный, сильный да красивый. Семью мне заводить пора, детей малых плодить. Но чтоб семью завести, место нужно. А комнат свободных нет и не будет. Якулия, старуха, что пиявками и древесным соком лечит, та еще с десяток лет проживет, хоть и согнуло ее в дугу. Я так долго ждать не могу. Яр, хранитель библиотеки, помрет раньше, но в его келье я жить не хочу. Темно там и места мало. А если выбросить книги, то сколько ж места для людей освободится!

Библиотека, с ее четырьмя шкафами, была самой большой комнатой второго этажа. За ней имелась еще комната, поменьше, где тоже хранились книги. Но те книги открывали редко, ибо слова, написанные в них, были далеки от жизни: лишь о великом племени древности, называемом Эйты, об их страшных слугах и делах.

Просторнее библиотеки был лишь зал на первом этаже, где обитали целых шесть человек. Подвал был, пожалуй, еще шире, но потолок там нависал совсем низко, и набивали подвал каждую осень припасами под завязку. Да и холодной была подвальная глубь.

– Кого же ты в хозяйки возьмешь? – спросил Заен.

– Алану, кого ж ещё. Больше никого и нету. Нравится она мне. Да и тебе, пожалуй, тоже? Но ты губу не раскатывай, не для тебя она, – сказал Огрох уверенно, без вражды. – Тебе не достанется. Ты не гуляй с нею, а то голову оторву.

Алане было семнадцать. Серые глаза, светлые волосы до плеч. Любимый цвет – зелёный, травяной. Вроде, ничего особенного, а как посмотрит – комок в горле; близко подойдет – звон в ушах, и стоишь ты дурак дураком. Кроме неё, девчонок вовсе не было, если не считать малышек близнецов, Элю и Джелю. Впрочем, тем ещё расти и расти.

– А она разве согласна? – спросил Заен, похолодев душой.

– Не спрашивал ещё. Робею, – признался Огрох, выругался невнятно, поднял к небу затуманенный взор. Похоже, что мысль об Алане ела его изнутри, как глисты. – Сердце она из меня вынимает. Но думаю, что уломаю. А если что не так, то батя мой уломает.

Отец Огроха, Вадир, вот уже двадцать лет поставлен был следить за порядком во Древе, как самый сильный из мужчин. За двадцать лет не родилось никого крепче. Пожалуй, сам Огрох и сменит его со временем, как заматереет и нальется настоящей мужской силой, что делает кулак твердым, словно дерево, а тело бугристым, как кора.

Заен все ещё держал книгу в руках, не зная, что делать с нею, когда мир вокруг него неожиданно вздрогнул и поплыл. Холмы дальних крон, ленивый рассвет, первые иглы солнечных лучей, всё уплывало в сторону и вдаль, и даже твердь ветви под ногами стала ненадежной, будто текущая вода. Заен упал на колени. Огрох присел, упираясь ладонями о ветвь, выпучил глаза.

– Это что же такое делается? – спросил, дрожа большими губами.

2

В лесу не хватало разлагающейся органики, чтобы поддерживать жизнь громадных деревьев, множества животных, а тем более, чтобы позволить им размножаться, поэтому большая часть созданий леса были анимафорами, то есть, и животными и растениями одновременно. Они могли извиваться, ползти, ходить или даже перебегать места на место, но в тоже время впитывать солнечный свет и живительные соки почвы. Даже дикие лесные собаки были не совсем собаками, потому что имели зеленую шерсть на спинах, что давало им дополнительный источник энергии и делало их почти незаметными, если смотреть сверху. Потому их прозвали травяными волками. Как и большинство созданий леса, Древо было не растением, а громадным анимаформом.

То, что деревья могут двигаться, слышали все, но никто и никогда не видел движущегося древа. Согласно книгам, в последний раз Древо сдвинулось с места двести двадцать лет назад.

Сердце идущего древа бьется чаще. Люди, прожившие под глубокий, равномерный стук всю свою жизнь, подняли головы, стали двигаться быстрее, заулыбались. Многие выходили на ветви, смотрели, обсуждали виденное.

– И как же оно идёт, если у него ног нет? – спрашивала толстозадая, голосистая Марда, уж два года как вдова.

– Корни буравят землю, словно черви ползущие, толкая Древо вперед, – отвечали знающие люди, из тех, что не одну книги прочли.

– Как большие черви, стало быть? – не унималась бойкая Марда.

– Вот—вот.

– Но как же Древо ест и пьёт, без корней—то?

– Пьет оно на ходу, переходя реки, а питается солнечными лучами.

– И только-то?

– А еще любопытными, кто много вопросов задает!

И Марда смеялась звонким, заливистым смехом, рождая целый хор дробленого лесного эхо.

Шло Древо неспешно, но очень ровно, так, что внутри ход не ощущался. Шло, не уставая, день и ночь. Шло сквозь живой и мёртвый лес, пересекая поляны и пустоши, переходя реки, болота и ручьи, текущие по меловому дну, отодвигая замшелые валуны, что легли поперек пути. Живой лес был полон света и радостных тайн. Мертвый – чёрен и страшен. Пустые оболочки деревьев стояли парами, будто поддерживая друг друга, оплетенные черной паутиной лиан, искривленные, неуспокоенные даже в смерти, неподвижные даже в бурю, когда всё кипит, стонет и бьется, и изгибитстые молнии ростом до неба лупят в дребезжащий лес. Змеились кривые ветви, враскорячку дыбились ветхие обломки некогда могучих лесных исполинов.

В живом лесу встречались и другие люди, живущие в других деревьях, одетые иначе, говорящие на искаженных языках. Они приветливо махали руками издалека. Некоторые имели иной цвет кожи. Некоторые были выше или ниже ростом. Некоторые играли на маленьких гармониках, называемых Фипы, или на причудливо изогнутых дудочках, что слышны издалека.

Однажды Заен и Алана гуляли по нижней ветви. Отсюда хорошо виднелась поверхность земли, заросшая кустарником и мелкими деревьями, и видно было, как она проплывает мимо, будто зелёная глубь реки, в наклонных, играющих столбах света, падавшего сверху. Верхняя поверхность ветви была плоской, без сучьев и впадин, покрытая ровными рёбрышками коры, идеально приспособленная как для босой, так и для обутой человеческой ноги. Нижняя – горбатая, мшистая, во влажных разломах.

– Смотри туда, – сказала Алана и протянула руку. Она стояла на самом краю ветви, и ветер трогал её зелёную юбку. Над нею танцевали, стригли воздух бабочки, яркие как лепестки мака.

– Кажется, это каменное жилище.

– Смотри, какое большое! А там ещё одно. Неужели это древний город Эйтов? Настоящий?

Ход древа плавно замедлился. Корни встретили препятствие в мягкой до сих пор почве.

– Все города стоят на камнях, – сказал Заен. – Здесь древу не пройти.

Древо остановилось, затем начало поворачивать, при этом нижняя ветвь уперлась в стену дома, выкрошив несколько иструхлявленных веками камней. В стене темнел ряд прямоугольных отверстий, возможно окон. Древо имело лишь одну нижнюю ветвь, горизонтальную, идеальную для прогулок, но сейчас обломанную на конце и лишенную листьев. При движении она всегда была направлена вперед, но все же цеплялась за мелкие дикие деревца.

– Если это окна, – сказала Алана, – значит, это… раз, два, три… восьмой этаж. А есть еще четыре этажа вверх. Сколько же людей могло в такой махине жить?

Заен подошел к окну и заглянул внутрь, балансируя на краю ветви.

– Эй, не подходи близко!

– Чепуха, там никого нет и не может быть. Хочешь, войдем?

Он протянул ей руку.

– Ты с ума сошел?

– Ты будешь рассказывать об этом своим правнукам.

– А если Древо снова пойдет? Стоит ему сдвинуться, и мы отстанем.

Заен задумался.

– Древо не бросит нас. Оно же мудрое. Оно всё понимает.

– Понимает? Ты уверен?

– Иногда я знаю это. Иногда, если я один, как-нибудь тихим вечером, я прижимаюсь к его коре и пытаюсь обнять его, как обнимают мать. И тогда, только не смейся, тогда я чувствую его. И я знаю, что оно чувствует и понимает меня тоже.

Они пролезли в отверстие. Запах запустения и пыльной паутины, искрошенный, ноздреватый камень стен.

– А знаешь, – сказала Алана. – Здесь можно было бы жить, если бы выбросить весь хлам. Где они держали своих страшных слуг?

Книги утверждали, что страшные слуги древних Эйтов светились, причиняли боль, заставляли мертвые вещи двигаться и отравляли всё вокруг, принося смерть, хотя не вполне понятно было, в чем от такой службы прок. В книгах имелись изображения огня, движущихся повозок, флаконов с ядовитыми реагентами, но никто не знал, как выглядели все страшные слуги, которых, видимо, было немало.

– Слуги давно мертвы, – сказал Заен тихо, словно опасаясь потревожить мглу веков. – Они не могли жить долго без своих хозяев. Смотри, это электричество. Оно давно умерло.

Он коснулся выступа на стене, щелкнул раз, второй, но ничего не произошло.

Он начал перебирать предметы один за другим, вертеть их в руках, рассматривать. Некоторые рассыпались в его пальцах. Вот и всё, что осталось от многоцветной лжи, наполнявшей жизни великого племени Эйтов.

– Что ты ищешь? Всё полезное давно растащили. Здесь не найдешь даже несчастного зеркальца или ножа. Разве что пуговицы…

Он поднял с пола блестящую коробочку и нажал на неё. Взметнулся голубой язычок пламени, с виду живой. От неожиданности он выронил коробочку из рук. Алана закрыла глаза руками.

– Что это было?

– Разве ты не видела? Огонь.

– Тебе не страшно держать его в руках?

– Дух захватывает. Будто стоишь на кончике самой высокой ветви.

Неудачное сравнение. На самом деле ему показалось, что у всех вещей вокруг него вдруг появились лица, на лицах – глаза, и в глазах злая воля, и эти глаза уставились на него и на огонь в его руке так, что он почувствовал себя беззащитным, обнаженным, уязвимым. Может быть, дело было всего лишь в бликах света на поверхностях вещей.

– Убей его, – сказала Алана.

– Хорошо. Ладно.

Он положил коробочку на прямоугольный камень и изо всех сил ударил ее обломком другого. Затем поднял, щелкнул. Огонек взлетел, как ни в чем не бывало, обжёг глаза, оставив в них зелёный силуэт. Снова было страшно, страшно и мучительно радостно.

– Если он сумел прожить тысячи лет, – предположила Алана, – тебе не убить его так просто. Говорят, он может сжечь целый лес.

– Я возьму его с собой.

Алана смерила его долгим взглядом.

– Не надо! Пожалуйста, не надо!

Он лихорадочно искал предлог, любой предлог, чтобы взять это чудо с собой. Огонь овладел его волей, но не как захватчик, а как друг. Люди и огонь жили вместе бессчетное количество тысяч лет, гораздо дольше, чем люди и деревья; Заен знал об этом. Мы менялись вместе с ним. Огонь сделал нашу кожу голой, зубы – маленькими, руки – умелыми. Не было бы огня, не было бы и нас, и поэтому мы и огонь не две отдельные сущности, а части одного существа. Огонь такая же часть нас, как цепкие пальцы, клапаны сердца, или копчик, оставшийся от хвоста. Он сделал нас людьми. Он – это мы. Он пугает, влечёт, завораживает, словно глаза удава. Он прекрасен.

– Его нужно умертвить, – сказал Заен, наконец, придумав предлог. – Я покажу его хранителю библиотеки, и он подскажет, как. Только никому не говори об этом.

Они подошли к отверстию в стене и остановились. Здесь пахло прелью, а трава и мох, ощущая живой солнечный свет, росли прямо сквозь мертвый камень. Вдали кружили вороны, и крик их звучал гулко, как из дубовой бочки.

– Пора уходить, – сказал Заен. – Древо не будет стоять вечно.

– Постой. – Она мягко коснулась его руки. – Ты знаешь, куда идет Древо?

– К опушке леса, судя по всему.

– Древо идет, чтобы оставить там новый росток, – сказала Алана. – Чтобы в нем могла поселиться новая семья. – Ее голос дрогнул. – Там хорошо. Там много солнца, и деревья не застят землю. Древо знает, что у нас не осталось свободного места, и люди больше не могут рождать детей. Вчера Вадир говорил с моим отцом. Огроху уже двадцать три, и ему нужна жена.

– И твой отец согласился?

– В Древе нет больше девушек, только я одна. Как он мог сказать нет? Ведь это решение Древа. Мы не настолько мудры, чтобы обсуждать или не подчиняться ему. Древо не случайно сдвинулось именно сейчас. Оно хочет, чтобы родилась новая семья, и хочет дать ей новый дом. Поэтому…

– Поэтому что?

– Потому я держу тебя за руку в последний раз.

Заен повернулся к ней и поцеловал. Потом поцеловал ещё раз, жадно. В третий раз – медленно. Он держал её руку, и их пальцы жили собственной жизнью, играя, преследуя друг друга, лаская, стремясь слиться в единое целое. Их руки сплелись, как языки огня. Её губы были пламенем, жидким, горячим, живым. Время остановилось, и в этот бесконечно длинный миг девушка и пламя соединились в его сознании. Он обнял и сжал её тугое, как пружина, и затем вдруг размякшее тело. Но потом скрипнула ветвь, и всё кончилось.

– Это тоже было в последний раз, – сказала Алана, глядя в сторону, вдруг треснувшим голосом.

Она выбралась на ветвь, смахнула паутинку с лица и побежала прочь, не оглядываясь, быстрая и легкая, как стриж.

3

Возвращаясь, Заен встретил Огроха в узком коридоре.

– Гулял? – спросил Огрох, улыбаясь. От него густо несло хмельным соком.

– Гулял.

– С ней?

– Ты откуда знаешь?

– Я видел вас сверху. Оттудова все видно, ничего не скроется.

– И что ж ты видел?

– Ну, я много видел. Видел город. Он весь из квадратов, если сверху смотреть. И большой, сволочь. Жили ведь люди когда—то! А ещё видел тебя с моей невестой.

– Мы заходили в жилище древних людей.

– Правда? – притворно улыбнулся Огрох.

– Я нашел огонь! – сказал Заен, чувствуя себя легким, невесомым от глупой гордости, которой нельзя было не поделиться, ощущая в то же время, что делает нечто плохое, трусливое и стыдное, что в будущем не сможет простить себе.

– Огонь? – Огрох рассмеялся. – Врёшь.

– Я вру? Смотри!

Заен достал коробочку, помедлил, чтобы растянуть мгновение превосходства, и щелкнул. Голубое пламя взметнулось, отбросив тени на стены, спугнув светящихся жуков. Огрох отшатнулся, со звериным ужасом в остекленевших глазах. Жилы на его шее вспухли канатами. Пальцы комкали подол рубахи.

– Убери это с-скорее! – прохрипел, заикаясь от страха и неожиданности.

Заен ощутил, как гадкая улыбка растягивает его губы. Огонь погас.

– Ого—го! Штука и вправду не слабая, – промолвил Огрох, приходя в себя. Тряхнул головой. Приложил лапищу к широкой груди. – Сердце-то как стучит! Не зря Древо боится огня пуще смерти.

– Я отдам это хранителю библиотеки, – сказал Заен.

– Яру? Но он стар.

– Он мудр.

– Но стар и слаб, – сказал Огрох и неловким, будто деревянным, жестом положил тяжелую ладонь на руку Заена. – Поэтому я возьму огонь себе.

Заен отодвинул его руку и в следующую секунду свалился, сбитый кулаком.

– Вот так вот, – сказал Огрох. – Я же говорил тебе, чтобы с ней не гулял. Слушаться надо было. А если расскажешь кому-то об огне, прибью. Тебя прибью, и её измордую. Ты меня понял?

Он сунул коробочку в карман. Как только Заен поднялся и выплюнул кровавый комок, Огрох, крякнув, смачно ухнул его в живот. Хрустнуло что-то в груди.

– А это для профилактики, – сказал. – Чтоб сильно умным не был. Умных не терплю. Больно, да? Так ты не зубами на меня скрежети, не скрежети, как травяной волк, а лучше поплачь. Легче станет. Это пока цветочки. Потом больнее будет. Полежи тут, подумай о моих словах.

4

Всю первую половину того дня, когда Древо вышло на опушку леса, хранитель протирал пыль в опустевших шкафах библиотеки. Когда вошел Заен, старик сосредоточено увлажнял тряпку. Сейчас все четыре шкафа передней залы были пусты.

– Книг не осталось, – сказал Заен. – Зачем нужны пустые полки?

Хранитель улыбнулся в короткую серебряную бороду. – Будем ждать.

– Ждать чего?

– Все, что происходит, уже когда-то случалось, – сказал Яр. – Нет ничего нового на свете. И люди пытались уничтожить книги, возможно, тысячи раз, не ведая, что книги – всего лишь их собственное отражение в быстротекущем ручье времени. Но книги до сих пор живут – сколько не шлёпай по поверхности воды, отражение не исчезнет. Да и оригинал не изменится. Взгляни на эту полку. Я увлажнял ее двадцать шесть дней.

Заен послушно посмотрел.

– Ух ты! Что это?

– Это почки. Всё, что живет внутри Древа, остается частью Древа. Из этих почек вырастут новые книги, где будет написано всё, что нам нужно знать. Древо позаботится об этом, как заботилось всегда. Оно кормит нас плодами, сладким, хмельным и млечным соком. Столы, кровати, сундуки, ложки и миски – Древо выращивает для нас всё, потому что оно любит нас.

– Да, но книги?

– Даже книги. Древо способно вырастить из своей плоти всё, кроме металла, стекла или камня. Оно знает, что нам нужно, что нужно каждому из нас… Но ты ведь пришел, чтобы спросить меня не об этом, правильно?

– Я хотело спросить о тех деревьях в мертвом лесу. Мертвые деревья там стоят парами, словно обнимают друг друга.

– Ты наблюдателен, малыш. Я тоже задавался этим вопросом. Но книги об этом молчат.

– Разве могут книги скрывать что—то?

– Они скрывают от нас то, что нам лучше не знать. До поры. Не всякое знание – благо. Порой ненужное знание иссушает душу, порой бросает в неё зерна ложных сомнений, порой заражает самодовольством или робостью перед величием дел, что предстоит свершить…

Хранитель прекратил говорить и повернул голову, прислушиваясь.

– Что—то случилось?

– Да нет, почудилось. Послышалось. Ты уже видел земли за краем леса?

– Да что там смотреть! Лишь мертвые камни, пепел да серый песок. И крутящиеся столбы пыли до небес. И воздух, от которого плывёт голова. Не удивительно, что там никто не живёт. Там ведь нельзя дышать.

– Когда-то давно, – сказал Яр, – когда вся земля умирала в пламени и ядовитых дымах, родились первые деревья и приютили последних Эйтов. Те дали великую клятву навсегда отказаться от своих страшных слуг, и деревья дали им всё, что нужно для жизни. С тех пор люди живут внутри деревьев. Деревья их кормят, поят, одевают, лечат, дают пристанище.

– А что стало с теми, кто остался на земле?

– Ты же сам сказал, что там невозможно дышать. Они все умерли. Но не сразу. Они прятались в подземные жилища и наполняли их искусственным воздухом. За несколько веков их убили болезни и голод. Некоторые из них были приняты деревьями, и тогда они рассказали свои истории. Но было это очень давно, так давно, что состарились даже камни. Эти истории записаны в старых книгах, которые не читает никто, кроме хранителя. С тех пор деревьев стало больше в тысячи раз, они образовали леса, и со временем, леса эти покроют всю землю живым зеленым покровом. Больше не останется мёртвых пространств…

Старик снова поднял голову, вытянул морщинистую шею, прислушиваясь.

– Нет. На этот раз не показалось.

– Не показалось что? – спросил Заен.

– Стук сердца. Он изменился.

– Разве? Я не слышу.

– Ты не прислушивался к сердцу древа так долго и внимательно, как я, – возразил Яр. – Порой этот стук выразительнее человеческих слов. В нем и радость, и надежда, и ожидание, и гнев.

– И что же в нём сейчас?

– То, чего не было никогда раньше… Страх.

– Страх? Но что может угрожать могучему Древу?

– Я даже не могу себе представить.

– Я схожу наружу и посмотрю.

– Сходи. Но не задерживайся надолго. Воздух мёртвых земель отравляет незаметно.

Заен пробежал три уровня вверх, к окнам среднего уровня, отдышался, держать за стену, и вышел на толстый обломок ветви. Древо остановилось, выйдя за опушку леса. Сейчас справа от Заена, бугрясь, простирался великий лес, до самого горизонта, за горизонт, и дальше, в туманную синь на сотни дней лета ворона. Слева же тянулось столь же бесконечное, тревожное пространство мертвых земель, над коим нависла серая хмарь, столь плотная, что Древо отбрасывало на нее стоячую тень. Во всем этом, впрочем, не было ничего нового. Подобную картину он видел ранним утром, а затем снова, уже когда солнце встало высоко, разве что древо передвинулось метров на сто от опушки леса, пропахав корнями зеленый с проседью, затопленный половодьем полыни луг, и остановилось у первых мертвых камней. Двигаться дальше оно уже не могло. Если Древо останется здесь до своей смерти, то когда-нибудь оно упадет на камни, и остатки ствола создадут почву для других деревьев. Так, умирая, деревья дарили жизнь.

Но сейчас Заен чувствовал и сам, что ритм сердца изменился, стал чаще, несмотря на то, что Древо стояло неподвижно. Так и не найдя ответа, он вернулся в библиотеку.

– Что ты видел?

– Да ничего нового там нет… Я все думаю, – сказал Заен, – почему деревья приютили нас, какой им от людей прок? Почему они дают нам пищу, одежду и вещи? Мы ведь, вроде как, ненужные нахлебники?

– Всё в этой жизни имеет смысл. В мире людей были машины, которые подчинялись, не имея своей воли. Но древо – не машина, чтобы подчиняться. Значит, мы нужны ему.

– Я понимаю. Но зачем?

В этот миг сердце Древа ударило громко, замерло, а затем стало колотиться так быстро, что это казалось невозможным. На мгновение Заен ощутил липкий, всепроникающий страх. Он тряхнул головой, чтобы прогнать это чувство.

– Я взгляну ещё раз, – сказал.

На первый взгляд пейзаж не изменился. Все та же дымчато-мёртвая равнина тянулась до горизонта сквозь серую ветошь то ли гари, то ли облаков, всё так же ноздреватой плотной стеной стоял лес. Но сейчас что—то двигалось вдоль края леса, вздымаясь зелёным бугром.

Минуту спустя Заен разглядел движущуюся древесную крону, которая поднималась над остальными. Огромное древо шло прямо на них. Оно двигалось по-паучьи быстро, и цвет его кроны был коричнево-зеленым, маслянистым, темнее, чем у остальных деревьев. Над ним вилась кружевная, взблескивающая в предвечернем солнце, туча воронов. Сердце Древа колотилось так, что Заен ощущал, как вздрагивает опора под его ногами. Отравленный воздух начинал кружить голову, тошнота подкатывала к горлу, и Заен уже собрался вернуться внутрь сквозь упругую паутину ресничек, как заметил белые, полупрозрачные нити, вырастающие из-под коры Древа. Нити были толщиной с руку ребёнка и росли быстрее, чем ползёт древесный аспид, паутиной свисали с ветвей.

Он поспешил в библиотеку и рассказал обо всём виденном. Люди, необычно притихшие, прибитые страхом, уже толпились в коридоре и в переднем зале библиотеки, желая узнать, что происходит.

5

Сейчас с ветвей Древа свисало множество бледных, влажных нитей, и некоторые из них опускались до самой земли. Дальние ветви казались покрытыми пухом, светящимся в солнечных лучах.

Чужак был выше Древа, но тоньше. Весь ствол его покрывали крючковатые шипы размером с человеческую ногу; большинство крючьев, уродливо напоминающих эрегированные пенисы, торчало кверху. Древо начало двигаться в сторону, вдоль края каменистой земли, уходя от атаки, и возможно, пытаясь снова вернуться в лес, под защиту тысяч и тысяч дружественных крон, но нападающий был быстрее и, судя по виду, сильнее. Он успевал отрезать Древо от леса.

Час спустя два древа сблизились. Кора чужака была гладкой, без разломов и казалась скользкой, маслянистой. Нижние ветви, лишенные листьев и сучьев и странно закруглялись на концах. Они больше напоминали щупальца, чем ветви.

Одна из ветвей протянулась к Древу, прямо к стоящим, окаменевшим от ужаса людям, и те дрогнули, закричали, бросились внутрь. Что-то происходило с большим окном среднего яруса, оно сужалось с хрустом и скрипом, ломая кору, за века наросшую горой, а как только последний человек протиснулся внутрь, оно стало узким, словно звериный зрачок. Затем все ощутили первый удар, и Древо покачнулось. Сквозь узкое окно было видно, как будто ломкие травы осыпались ветки с человека толщиной, как листья враз стали жухнуть, как редким дождем летели сбитые птичьи гнезда. Затем щупальце чужака сунулось внутрь, выдавив реснички, все еще судорожно фильтровавшие воздух.

Оно было похоже на толстую слепую змею, гладкую, скользкую, смазанную жиром. На конце его рос крюк похожий на осиное жало. Оно вползало, раздвигая отверстие, раскалывая древесную плоть. Выпускало отростки, которые шевелились, ползли червями, вгрызались в Древо, прочнели, становились толще. Люди вопили, убегая.

– Огонь! – закричал Заен. – У него есть огонь!

На мгновение вопли затихли, люди обернулись, чтобы увидеть, на кого указывает Заен.

– Огонь? – спросил могучий, но зажиревший в последние годы, Вадир. – Это правда, сын?

– Враньё! – не моргнув глазом, соврал Огрох. – Огня у меня нет!

Вадир двинул его кулаком в волосатое ухо. Огрох покачнулся, ухмыльнулся, позеленев от обиды, поправил пятернею чуб, затем швырнул коробочку под ноги Заену. Люди отступили от неё, словно увидели клубок аспидов.

– Вот, бери! – процедил два слова.

Впереди клубились черви, впиваясь в плоть древа, которая сразу чернела.

– Постой, – сказал старый Яр, оторвал подол своей рубахи, намотал его на посох, завязал узлом и протянул посох Заену. – Дай огню это. Кто-нибудь, принесите масло!

Заен поджег тряпку, на которую уже плеснули жёлтого, густого масла. Люди отступили от полыхнувшего огня, будто ветер их разметал. Старуха Якулия стиснула ладонями виски. Хромой губатый Юр, споткнувшись, упал на спину, раненым зверем закричал. Даже могучий Вадир отвернулся, чтобы не глядеть. Женщины заголосили вразнобой. Сердце Древа колотилось.