Электронная библиотека » Алексей Пройдаков » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Призраки Калки"


  • Текст добавлен: 28 февраля 2023, 13:21


Автор книги: Алексей Пройдаков


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Федька, ну ты мастырь! – кряхтя, поднялся с печки дед Семён. – Как же может он сказать, куда и зачем направляется… Служба княжеская, куда пошлёт великий князь! А ты: скажи… А ежели не может он сказать, тогда как? Нет, с вами толку не будет, совсем мальца заклевали.

– Батюшка, да я…

– Цыц, говорю я тебе! В своих известях и алебастрах ты точно знаешь толк. Собор кое-как строишь. Ин ладно. Мальца трогать не дам, пущай едет себе на княжескую службу. А наша доля – родительская, будем ждать да вздыхать.

На этом тяжёлый для Алёши разговор закончился.

Матушка собрала снеди.

– Сыне, – сказала просяще, – нам бы внуков, всё веселей было бы тебя ожидать. Давай тебя оженим?

– Хорошо, родная, вернусь – обговорим, – ответил он, дабы матушку лишний раз не печалить.

Вернулся Кондрат от кузнеца.

– Подковал? – спросил Алёша.

– А то как же? Всех двоих на все копыта.

– Чего я вдруг государю спонадобился, да ещё спехом? Чего стряслось, а? – спросил опешившего Кондрата. – Чего застыл?

– А мне откудова знать?..

– Вот и я говорю, знать не знаем, зачем так скоро.

Алёша огляделся вокруг: соседи собрались провожать.

– Вот где этот Савва? Молочка напился?

Прискакал Савва.

Тронулись в путь.


Дело оруженосца – следовать за витязем куда угодно, в любое время дня и ночи.

Кондрат всё время держал себя наготове вскочить на коня и скакать за Алёшей в любом направлении, не заботясь опасностью.

Сегодня впервые ему не хотелось покидать благословенный Суздаль, ведь знал, что надолго будет далеко от Любавы, да и вообще, увидит ли её заново?

Алёше ни слова не сказал, повиновался молча.

Но в душе Кондрата лютовала вьюга.

Однако друг и сам заметил неладное. А заметив, стал припоминать.

«Неспроста, ой, неспроста Кондратушка всё косил глаза в сторону избы седельника Игнатия. У того три дочери, две из них в замужестве… Неужли по Любаве сохнет? Малая, худая, в веснушках потешных. Ну да. Как-то раз проходила мимо, так он весь на улыбку изошёл, вослед дивился, аки Богородица лёгким шагом по улочке прошлась. До чего ж странна эта любовь, непонятная вовсе, в кого там влюбиться можно такому медведю? Пропал человече, и ратника не будет. Хорошо, что меня ничего такого не коснулось, жизнь витязя принадлежит отчине, и только ей одной».

«А как же Евпатий Коловрат? Ведь женатый и детишка есть…»

«Евпатий есть Евпатий», – решил Алёша.

Поскрёб затылок и хитро посмотрел на угрюмого Кондрата, равномерно качающегося в седле.

Савва подрёмывал, немного отстав; двигались не галопом, а вихляющей рысью, что никак не напоминало спешки.

– Кондрат, а Кондрат! Оглох?

– Малость в думках.

– Послушай, байку чул намедни. Князь спрашивает у епископа: «Отче, а где будет наш тиун на том свете?» Тот отвечает кратенько: «Тамо же, где и князь». Князю сие не шибко понравилось, он баит гневно: «Тиун и судит неправедно, и мзду берёт, опять же, зло творит. А я что?» Тут владыка отвечает князю, мол, ежели князь добр и людишек жалует, то и правителя избирает доброго, полного страха Божия, разумного и праведного. Так что если князь будет в раю, то и тиун его будет рядышком. Каково?

– Складно баишь, друже, да ныне чтой-то веселья для меня никакого.

– А вот ещё одна байка. Намедни еду по слободе, встречь Любава, седельника Игнатия дочка. Увидела меня, заулыбалась и говорит, мол, Кондратушка надолго ли с тобой убывает во Владимир? Я отвечаю, княжеская служба, никто из нас не ведает, надолго ли и в какую сторону.

– Ну да? – молвил Кондрат. – Прямо так про меня и спросила?

– Вот те и «ну да»! Спросила! Я помыслил, сослужим службу на потребу княжеству, вернёмся в Суздаль, да и сосватаем эту Любаву за тебя? Ты как? Что-то мне подсказывает, что девка прямо-таки горит по тебе.

– Думаешь, пойдёт за меня? – с безумной надеждой вопросил Кондрат.

– А то как же? Ты вон какой справный, да ещё при службе княжеской, опять же, среди оруженосцев первым будешь.

– А Найдён Евпатия?

– Найдён – друг и при нужде всегда уступит первенство, коли спонадобится.

– А что? Она мне глянется, такая… такая…

«Впрямь любовь зла, – подумал Алёша. – Чистая замухрышка, а для него, вишь, наипрекраснейшая. Ну, ежели так, буду с батюшкой и матушкой толковать по приезде».

– А сватать-то кто станет? – упавшим голосом спросил Кондрат. – У меня ж отца-матери нету.

– А моя для тебя кто? Эх ты!


В стольный Владимир прибежали в час, когда церковные и монастырские колокольни дружно трезвонили обедню.

Савва препроводил Алёшу прямиком в великокняжеские хоромы и, оставив в сенях на втором этаже, коротко сказал:

– Дождись. Призовут.

Алёша впервые попал во дворец и ходил по сеням разинув рот от удивления.

Здесь всё говорило о богатстве и могуществе владимирского правителя: стены, убранные рытым бархатом красного цвета, со всевозможным оружием, панцирями и кольчугами, развешенными на них; большой стол с большими фигурными ножками и витыми византийскими подсвечниками, лавки вдоль стен, массивные шкафы, украшенные тонкой, затейливой резьбой; позолоченное княжеское кресло; книжные полки со свитками и большими книгами, обложки которых украшали золотые фигурки со вставленными по углам адамантами и аметистами.

Пока Алёша разглядывал всё это великолепие, великий князь владимирский вёл беседу с воеводой тайных дел.

– Государь, от рязанского воеводы Льва Коловрата прибыл гонец.

– Я чаю, добрые вести принёс он?

– Пишет, мол, на княжеском совете постановили учредить отдельную дружину, коея станет следить за использованием огня, штрафовать и пороть провинившихся, а случись пожар, так и гасить его с великим тщанием. Тако же на важных улицах – через каждый двор – установят большие дубовые бадьи, в кои станет набираться дождевая вода и водой той пожары пресекаться будут.

– Это меня, великого государя, лапти рязанские поучать будут? – воскликнул Юрий Всеволодович. – Да у меня во Владимире… Ну-кась, позвать сюда городского воеводу! Хотя нет, попозже, не до него теперь.

– Государь, – молвил Еремей Глебович как можно мягче, – рязанцы так и написали, мол, помня наставления великого князя, не допускать растекания огневищ…

– Да, помню, говаривал я князю Ингварю Игоревичу, упокой его душу, Господи!

И набожно перекрестился.

– Вишь, до рязанцев дошло наконец. О рязанских пожарищах доселе ничего не слышно, не горит Рязань. Не то что у нас… А позвать всё-таки городского воеводу! Ох и спрошу с него. Рязанцы выполняют наказы владимирского государя, а городской наш воевода свет-Пётр Ослядукович и почесаться не думает. Да ежели б он с лучиной по граду шастал и возжигал избы, он бы менее вреда нанёс, чем не выполняя мой наказ.

Великий князь не на шутку распалился, вспомнив уничтоженный недавним пожаром свой великолепный дворец.

– Дармоеды! Олухи! Бездельники! А я в убытке, княжество в разоре! Доберусь – повешу!

Еремей Глебович, зная характер государя, терпеливо ждал, пока он выплеснет гнев, который, по счастью, как приходил, так и улетучивался.

– Что смотришь тетеревом? – рявкнул Юрий Всеволодович. – Земля Владимирская горит по их недоумию.

Немного подостыл, вспомнил про гонца рязанского.

– О чём ещё старый лис Коловрат уведомил? Господи, там Коловрат, здесь Коловрат – и все чтут. Да мой Алёшка Суздалец всех их за пояс заткнёт. Кстати, где он?

– В сенях дожидается.

– Ин ладно, сам с ним потолкуешь.

– Лев Гаврилович шлёт весть, коея напрямую касается нашего Суздальца.

– Как это? Рязанский воевода тайных дел заботится о простом владимирском ратнике? Отчего?

– Дело в том, государь, что Лев Коловрат намедни получил тайную грамоту от киевского воеводы Дмитрия Ивановича.

– Слушай, Еремей Глебович, у вас союз воевод тайных дел, что вы друг другу грамотки беспрестанно шлёте? А как же быть с тайными делами самого княжества, моего, например?

Воевода пристально посмотрел на своего государя и твёрдо ответил:

– Без обмена сведениями никаких тайных дел по миру не справишь. Я не могу одновременно быть и в Киеве, и в Рязани, и в Галиче, хотя там хватает прелагатаев моих. Они доносят о делах, но никак не в уровень княжеского стола. Мы – воеводы тайных дел – порешили делиться друг с другом, и я тебя, государь, тотчас уведомил в том. Делиться, но не совать нос в тайны самого княжества. Ежели в тебе подозрение в неправедности моего воеводства, я перейду в войсковые воеводы либо в дружинники, как скажешь. И голова моя всегда в твоих руках, руби, коли хочешь.

– Ух ты, какой важный, уж и государь слова сказать не волен, – посмеялся великий князь. – Не обессудь, я в тебе уверен.

Юрий Всеволодович, говоря это, стал накручивать прядь своих длинных русых волос на указательный палец, что всегда выдавало в нём признаки волнения.

– Дмитрий Иванович, говоришь? Сын покойного Ивана Дмитриевича? Упокой его душу, Господи! Как же, помню его недавний приезд во Владимир. Пошёл бы он тогда ко мне служить, ныне был бы вживе, – непритворно вздохнул. – Лучших людей теряем бестолково. А всё дела Мстиславовы! Долго будет Руси икаться поход этот бездарный на защиту подлого половецкого племени! Да что сейчас… Вещай далее, что в грамотке прописано.

– Прописано, что новый киевский князь Владимир Рюрикович, пылая болью и гневом калкинского позорища, повелел собрать вящих ратников, дабы спехом бежать к Сурожскому морю, там изловить израдца Плоскиню и доставить в Киев для судилища и расправы.

– Кто таков сей Плоскиня?

– Государь, в низовьях Дона, при его впадении в Сурожское море, расположены поселения беглых, кои кличут себя «бродниками».

– Бродники, сиречь бродяги?

– Именно, государь. Беглые от князей и бояр – наших, киевских, переяславских и прочих. Потому Русь ненавидят отчаянно, а в битве при Калке воевали на стороне монголов. Плоскиня – их воевода самозваный. И никто бы ничего о нём не узнал, но кияне, спасшиеся от избиения при помощи дружины Олёши Поповича, поведали всем про того Плоскиню, дошло и до киевского князя, и он воспылал жаждой отмстить за стрыя своего.

– Что же именно сотворил сей Плоскиня? Господи, имя-то, имечко, аки у пса приблудного.

– Кияне, запершись в старой крепости недалеко от берега Калки, обороню держали крепко, сдаваться не помышляли. Монголы, исхитрившись, подослали того Плоскиню. И сей пёс клятвенно обещал Мстиславу Романычу, целовал крест на том, что им надо открыть врата, бросить оружие и будет сохранён их живот и стяги.

– Далее что сотворилось?

– Положение безнадёжно, они открыли врата, побросали оружие, а их стали избивать до смерти.

– Но каковы! – вскричал Юрий Всеволодович. – Как можно было поверить безродному псу, в руках которого святой крест – не святой крест, а кусок меди, он же безбожник худой! Но однова – израда налицо, хулить крест святой никому не позволим. Лукавый бес! Изловить потребно. Изловить и повесить. Непременно всенародно. Чего просит рязанский воевода?

– Из Киева вскорости пойдут ратники на Сурожское море – ловить того Плоскиню. В свои ряды зовут Евпатия Коловрата и Алёшу Суздальца.

– Вот оно что!

Великий князь недолго раздумывал.

– Дело благое! – сказал решительно. – Израдца изловить и доставить на судилище. Отправляй Алёшку, выдай всякий припас, воинскую справу получше и деньгами дай. Обеспечь нужным. А то ещё, чего доброго, станут судачить, мол, князь владимирский скуп и прижимист.

Он быстрым шагом прошёл к большой книжной полке, вынул пергаментный свиток.

– Ибо, как сказал мой прадед Мономах: «О я, многострадальный и печальный! Много борешься, душа, с сердцем и одолеваешь сердце моё; все мы тленны, и потому помышляю, как бы не предстать перед страшным Судьёю, не покаявшись и не помирившись между собою».

Свернул свиток, положил на место и произнёс:

– Помирить душу и сердце можно, только наказав за израду, дабы искоренить её вовсе. Умел дедушка излагать мысли свои так, как никоему летописцу не снилось.

Достал другой свиток, пробежал глазами и спросил:

– Скажи, а у нас кто лепший среди летописцев?

– Лепший именем Павел.

– Заутре пришли его ко мне.

– Добро, государь. Позволишь выполнять твой наказ?

– Ступай, Еремей Глебович.

Ближе к вечеру из Владимира на Рязань поскакали Алёша Суздалец и Кондрат.

Путь предстоял неблизок.


Летописец владимирский Павел писал:

«Мир за монастырскими стенами шаток и непрочен.

Беспокоен и суетлив.

Человек тратит половину жизни на то, чтобы строить, другая половина уходит на разрушение построенного – своего, чужого.

И только вера православная дарит нам истинную крепость и надежду, коею враг не в силах порушить.

Мы возводим избы, терема для укрытия от дождя и снега.

Ладим крепости грозные для спасения от ворога лютого…

Душа без веры в Господа нашего, без обращения к Нему, тоже остаётся незащищённой. Господь даровал нам – православным – душу бессмертную.

Это ли не цена, дабы пронести веру нашу через все земные тернии?»

Быль о перенесении иконы: Тропой Андрея Первозванного

Настоятель церкви Апостола Иакова протоиерей Никифор с утра был чем-то обеспокоен. То ли на Херсонес пали чёрные тучи, то ли со стороны родной Византии повеяло чем-то недобрым. Там и есть недобро, православного государства больше нет, сплошь латиняне, от этой мысли священнослужителя тошнило основательно.

Погода и впрямь расходилась по-нехорошему. Волны бились о прибрежные камни, рассыпаясь на мелкие капельки да ещё издавая какие-то тонкие звуки, будто лозу виноградную тупым ножом подпиливают.

А тут ещё нежданно замироточила икона Пресвятой Богородицы, что напугало не только отца настоятеля, но и весь священный городской клир, включая епископа Андроника.

«Быть беде!» – решили единогласно, но покудова о слезах Девы Марии Никифору советовали помолчать, мол, подождём подходящего случая. На церковь навесили огромный замок, и это особенно заинтриговало жителей Херсонеса.

«Неспроста сие обозначено!» – вопил на купище-торгу местный юродивый Юлий, и все за ним дружно вторили: неспроста…

Но таинство закрытия Божьего храма священнослужители выдерживали осознанно, навесив на лица маски вселенской мудрости. Их лица словно говорили всем непосвящённым: пождите час, узнаете доподлинно.


Протоиерей Никифор ближе к обеду решил раскупорить бочонок фалернского, что привёз святейший Ефросин из города Никеи.

Едва успел пригубить божественного напитка, как к нему в келью втащился Евстафий. И без того изжелта-пергаментное его лицо стало ещё желтее, на ногах держался кое-как, исхудал – словом, был измождён до крайности.

Дрожащей рукой долго, истово, как обычно, крестился на иконостас, потом подошёл под благословение.

– Евстафий, сын мой, – изумился настоятель, – что с тобой приключилось? Захворал еси?

– Отец мой, с той поры как уехал его преосвященство Ефросин, напала на меня блажь несусветная, хворость скаредная с благими видениями вперемежку.

«Всё-таки нужен ты был Ефросину не только для исполнения поручений по благословенному Херсонесу, – подумал протоиерей. – Для чего же ещё, интересно?»

– Вы мне ближе родного отца, – продолжал Евстафий. – Благодаря вам обрёл я при сём святом храме и крышу над головой, и кормёжку, и, честно говоря, не так обременялся работой, как рудокоп или углежёг, но был сытнее их.

– Работа каждодневная и многотрудная у каждого из нас – сие славить Господа нашего Иисуса Христа, противясь латинской ереси, – наставительно ответствовал протоиерей Никифор.

Оба торопливо закрестились.

– Родное море, тепло, несуетно, – закатывая глаза, говорил Евстафий. – Но всему этому приходит конец.

– В каком смысле конец? – переспросил настоятель.

– Святой Николай-угодник зовёт в путь.

– То есть как это в путь зовёт? Сам зовёт? Сам святой, лично?

– Было мне видение…

Начал свой рассказ Евстафий, решившись.

Грозная тень епископа Ефросина витала над ним неустанно.

Потому и вариант он подобрал беспроигрышный. Если над чем-то малозначительным церковники могли меж собой подшучивать, то к понятиям «видение» или «озарение» просто обязаны были относиться более чем серьёзно, а уж вовсе пропустить мимо ушей не имели права.

Все отцы церкви, все святые, сам Спаситель наш – прославлены дивными видениями.

– Сам святой Николай входит ко мне, становится у изголовья и говорит: «Евстафий, ступай в землю Рязанскую…»

Он коротко по-детски всхлипнул.

– А где она, эта земля? Куда идти? Зачем? Здесь так хорошо, тепло, уютно, Феодосия такие пирожки печёт…

– Ну, знаешь, сын мой, если сам святой говорит, значит, в этом заключён огромный смысл. Ибо сказано, что неведомое страшит, обыденное притягивает, но чудесное – обязывает. Само обращение святого к тебе – огромная честь.

– Я понимаю, отец мой, но нельзя ли, чтобы эта огромная честь досталась кому-то другому, более просвещённому, более достойному? Я есть кто? Я обычный крестьянин, надевший монашескую рясу и прислуживающий у иконы почитаемого святого.

– Так рассуждать нельзя – сие грех несусветный! Досталась честь – бери её и будь достоин.

Отец Никифор хитро посмотрел на Евстафия.

– Куда, говоришь, святой тебя призывает идти? В Рязанскую землю?

– Где она, земля эта? Живут ли там православные люди или душегубы-язычники? Можно ли будет там разговаривать на нашем божественном наречии, которое ведал наш Спаситель?

– Евстафий, если в тебе есть Божественное начало, именно живая душа, которую вдохнул в тебя наш Творец, то ты и среди зверей, птиц, деревьев и трав найдёшь свой способ общения и влияния на всю эту флору и фауну.

– Мудро и чудно вы говорите, отец Никифор, – всхлипнул Евстафий.

– Обычные истины суть, – важно ответил настоятель. – Бояться нечего, там давно уже повсеместно торжествует православие. Рязань – благодатный край, где в лесах обитает множество птицы, где в чистых реках и озёрах – рыбное изобилие, где родники с холодной водой. Но Рязань находится у самого края Великой Степи, а вот там живут одни язычники, именем команы[48]48
  Так европейцы звали половцев.


[Закрыть]
. Им и надо нести слово Божие, их надо обращать в Христову веру, дабы узрели они свет небесный. Там твоё место для бессмертного подвига во имя торжества православия. Там ты обретёшь непреходящее счастие служить Господу нашему по-настоящему. А то что такое? Ходишь вокруг иконы святого, стряхиваешь пыль… Скучно!

Будучи человеком умным и проницательным, к тому же изрядно поднаторевшим в церковных интригах, отец Никифор понял, к чему ведёт Евстафий, понял, кем эти речи подготовлены, а ещё ему стало ясно, что любое противление переносу иконы святого Николая в Рязанщину выйдет ему боком.

– Сколько раз? – внезапно спросил он.

– Что, отец настоятель?

– Сколько раз приходил к тебе святой Николай?

– Четыре раза я точно помню. Но мнится, что гораздо более.

– Говорит одно и то же?

– Именно одно и то же: «Иди в землю Рязанскую».

– Да, именно в ту землю, куда назначен епископом наш старец со Святой горы, – задумчиво сказал отец настоятель. – Наверняка и грамота от патриарха имеется?

Вместо ответа Евстафий вынул из-под полы трубочкой свёрнутую грамоту, запечатанную печатью святейшего.

– Имеется, отец Никифор.

– Даже читать не буду, – решительно ответил он, – ибо верую видениям твоим, сын мой, и благословляю в дальнюю дорогу. Подойди к столу!

Евстафий приблизился.

– Осталось обозначить маршрут твоего передвижения.

Они склонились над картой.

– Сыне, о едином прошу, – тихо сказал протоиерей, – его преосвященству Ефросину скажешь, мол, отец Никифор всячески помогал и, упаси боже, ничем не препятствовал.

– Воистину так, – перекрестился Евстафий.

– Пуская помянет меня в своих молитвах. Тут и случай подходящий, вишь, замироточила икона Пресвятой Богородицы… Сегодня же откроем церковь и объявим православным, что Матерь Божья благословляет светлую икону Николая-угодника в дальний путь, плача по-матерински.

Оба перекрестились.

– Теперь смотри, сыне, из Херсонеса ты морем доберёшься до Олешья – это крепость-порт в устье Днепра. Отсюда и начнётся твоя тропа Андрея Первозванного. Ведь по ней тебе надобно пройти?

Он вопросительно посмотрел на Евстафия.

– Воистину так, отец настоятель.

– Тогда ещё проще: по Днепру, через Канев, Витичев и – благословенный Киев, место, указанное святым апостолом для будущего города. После Киева – Любеч, Смоленск. Потом посуху до Западной Двины, через Торопец до Ловати, а там и Новгород недалече – второе место, которое выбрал для города апостол Андрей. Ну а уж из Новгорода, где сейчас княжит Ярослав Всеволодович, тебя с почётом препроводят в Рязанские земли.

– Спаси Господи за добро, – засиял лицом Евстафий, куда только желтизна подевалась.

– Несём слово Божие, сын мой, – задумчиво ответствовал протоиерей. – И тебе в сём деле многотрудном попотеть изрядно выпала доля.

– Во славу Божию расстараюсь.

– Аминь! А чтобы на первых порах было попроще, скажу: завтра из Константинополя прибудет корабль с названием «Василевс», везёт купеческий товар для Скифии, прямым ходом пойдёт в Киев, туда с ним и доберёшься, я походатайствую. Судно прочное, с военной охраной, несколько уважаемых купцов везут свои товары, в том числе и латиняне. Ну да Бог с ними, платят, и ладно. Дойдёшь до Киева, а там будет видно.

– Спаси Боже, отец настоятель!

Евстафий низко поклонился, подошёл под благословение, облобызал руку.

– Иди, сын мой, готовься к отъезду. Я распоряжусь, чтобы икону святого Николая упаковали достойно и прочно. Да, ещё, сын мой, я передам с тобой несколько писем в Киев и Новгород.

Евстафий молча кивнул.

Уходя, приложил палец к губам и тихо произнёс загадочную фразу:

– Господь призвал, патриарх благословил.

Отец Никифор долго смотрел на закрывшуюся дверь, потом, словно очнувшись, налил вина в чашу, пригубил и сел писать письма своим прелагатаям, которых в Русских землях работала целая сеть, постоянно снабжающая протоиерея полной информацией обо всём, что происходит на Руси. Он, в свою очередь, отсеяв незначительное и маловажное, отправлял её дальше, в Никею, руководителю имперской разведки.

Написав письма, скатал в трубочки, запечатал своей печатью, выпил вина и позвонил в колокольчик.

Вошёл угрюмого вида могучий монах.

– Позови Петра, – велел настоятель.

– Будет исполнено, отец настоятель.

Пётр – невысокий монах, в плечах неширок, в поясе тонок, обладал невероятной физической силой и вёрткостью. В бою один мог противостоять десятку. Любимым оружием почитал кинжалы дамасской стали, которых у него было несколько, метал в цель почти не глядя.

Отца настоятеля почитал, как родного, по-детски искренне, потому что был обязан ему свободой, возможно, жизнью.

За пустяковую кражу на херсонесском базаре Петру грозило долгое заточение в монастырской тюрьме. Никифор его приметил и взял к себе для тайных поручений. Пётр обрадовался такому ходу событий несказанно, он давно мечтал прибиться к какому-нибудь надёжному берегу, дабы утолить свою жажду убийства. Любил он лишать жизни людей, что греха таить. Мог убить любого, на кого укажет перст отца настоятеля. Мог защитить и охранить любого по той же причине.

Отец Никифор доверял Петру безгранично, был случай убедиться, что он предан и не подведёт.

В Константинополе латиняне по наущению предателя схватили близкого патриаршего родственника и требовали огромный выкуп, причём не было никакой гарантии, что его выпустят живым, получив золото.

Никифор тогда находился в Никее у руководителя имперской разведки Елизария, и тот невольно поделился с ним отчаянным положением.

– Добывать сведения, оказывать помощь и поддержку методом заговора либо ещё какая оказия – это понятно, с этим сталкиваемся ежечасно… Ну, прирезать кого-то втихую, ядку подсыпать – это сколько угодно, – плакался Елизарий. – Но как быть со всем этим? Ничего придумать не в состоянии.

Пётр вызвался помочь. Елизарий согласился, потому что иного выхода не оставалось, а подвести патриарха – значит самому лишиться головы, пусть даже голова эта и принадлежит потомку знатного патрицианского рода.

Пётр в одиночку пробрался в хорошо охраняемый патриарший дворец, который сейчас принадлежал Бонифацию Монферратскому и находился неподалёку от Святой Софии, положив при этом десять стражей; сопроводил дрожащего родственника в бухту Золотой Рог, где ожидала лодка с сопровождением.

За то Петра и Никифора лично благодарил святейший Герман II, передав увесистый мешок с золотыми.

Сейчас для Петра было особое поручение – препроводить Евстафия с иконой Николая Чудотворца до Киева, да так, чтобы ни с ним, ни с иконой ничего не произошло. Себя никак не проявлять.

В Киеве передать из рук в руки воеводе тайной княжеской службы Дмитрию Ивановичу, с тем возвратиться в Херсонес.

– Дело ясное, – ответил Пётр. – Сладим, как велишь…


В порту Херсонеса тихо погрузились на большой латинский парусник и отплыли.

Евстафий даже и не заметил, как вместе с ними на борт поднялся неприметный человече в монашеской рясе.

Мысли его были заняты другим, он стоял у борта и смотрел в сторону удаляющегося Херсонеса. Многие годы там прожиты, случалось и лихо и радость; там родился его сынок, там он познал крепость веры, а теперь уплывает в далёкие края и Бог весть, что ожидает за горизонтом.

Корабль покачивало, плеск волн ласкал слух, ярко светило солнце, утверждая, что всё в этом бренном мире лишь суета сует и всяческая суета. Кроме православной веры.

Олешье считалось речными воротами Руси. Здесь встречали послов из Византии, Кавказа, Передней Азии. Здесь же принимали кандидатов на митрополичью кафедру.

Находящийся в устье Днепра крепость-порт Олешье имел важное стратегическое значение, его расположение на пересечении сухопутных и морских путей при впадении Днепра в Чёрное море связывало Русь через Византию со Средиземным морем и Западной Европой и вокруг Крыма через Азовское море, Дон и Волгу с Каспийским морем и арабским миром.

Днепр широк, от одного берега до другого не докричаться.

Иногда на степной стороне мелькали небольшие отряды на косматых лошадёнках…

В целом плавание проходило тихо и спокойно.

Сам Евстафий на палубе почти не появлялся, вместе со служкой Никифором «блюли» икону.

Пётр находил случай лишний раз пройти мимо каюты хранителя, дабы убедиться в благопристойности происходящего.

Матушка Феодосия с сыном, которого тоже звали Евстафий, подолгу стояли у борта, обозревая всё проходящее мимо. Всё интересовало, всё виделось впервые, ведь из Херсонеса выезжать им ещё не доводилось никогда.

Происшествий не было.

Купцы сидели у товаров, воинские люди несли службу.

Самое большое беспокойство по пути в Киев – разгрузка корабля у порогов, перетаскивание посуху до крепости, находящейся в устье небольшой речушки, впадающей в Днепр, загрузка и снова мирное путешествие.

Но слухи о хождении иконы Николая Чудотворца опережали саму икону.

В Каневе и Витичеве вдоль Днепра собралось множество людей, желавших поклониться святому образу, но приставать было не велено. Тогда многие на лодках стали плыть позади корабля, некоторые доплыли до самого Киева.

На пристани Пётр, смело растолкав дружинников, приблизился к воеводе Дмитрию Ивановичу. Показал тайные грамоты.

– Как велел отец Никифор, воевода, передаю икону и хранителя в твои руки.

– Каково шли?

– Тихо и спокойно.

– Слава Господу! Видимо, Никола-угодник сам себе охранитель.

– Аминь!

– Отцу Никифору кланяйся. От меня какая-нито подмога потребна?

– Спаси Боже, Дмитрий Иванович! Я нынче возвертаюсь в Херсонес.

– Храни тебя Господь!

В Киеве икона впервые была бережно распакована и выставлена в Софийском соборе для всеобщего моления.

Первым к ней приложился великий князь Владимир Рюрикович, затем князья, воеводы, бояре, горожане.

В течение трёх суток поток людей ко святому образу не иссякал: молились, плакали, просили здоровья.

Верили. Искренне.

Многие исцелились.

Немного забегая вперёд, скажу, что с чудотворной иконой, с её хранителем и его семейством за всё время долгого и трудного пути не случилось ничего. Ровным счётом ничего. Видимо, действительно, как говорили, святой Николай сам себя берёг и охранял.

В Новгороде же с матушкой Феодосией приключилась хворь нежданная, видимо, превратности и неудобства пути сказались на здоровье женщины. Целый день она недвижно лежала на лавке, только хриплое дыхание выказывало, что ещё вживе. Не пила, не ела. Потом стала бредить и всё время поминала родной город Херсонес. Сын Евстафий плакал и молился. Хранитель иконы Евстафий молился Николаю Чудотворцу долго, молился крепко, молился истово, прося за родную супругу.

Моление помогло, по прошествии нескольких дней Феодосия поправилась и семейство продолжило свой богоугодный путь.

29 июля-грозника 1225 года в рязанском городе Коломне князь Юрий Игоревич с сыном Фёдором, князьями и боярами, воеводами и дружинниками, епископ Ефросин с духовенством встречали чудотворную икону святого Николая.

Воистину это была торжественная встреча.

Охранитель иконы Евстафий был облечён таким вниманием, каким во всей жизни не удостаивался.

По отслужении благодарственного молебна икона была сопровождена в стольный град Рязань, где её выставили для всеобщих молитв в Успенском соборе.

Много дней не иссякал к ней людской поток. Приходили из рязанских городов, из Мурома, Нижненовгорода, а также городов Владимирской земли.

Евстафий, как и обещал епископ Ефросин, получил иерейский чин хранителя иконы, который мог передавать по наследству.

После молений в Рязани икона Николы Чудотворца была перенесена Ефросином в епископскую резиденцию города Переяславля-Рязанского и выставлена в соборе Святого Николая.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации