Текст книги "Доказательство по телу. Живые истории судмедэксперта о работе с потерпевшими и подозреваемыми"

«Снятие побоев» как способ воздействия на окружающих

Прежде чем объяснить термин «снятие побоев», нужно описать типичную картину, открывающуюся перед судмедэкспертом в начале рабочего дня.

Прием пострадавших обычно проводится в определенные дни (если речь идет о маленьких городах, в больших – каждый день), и уже с самого утра, еще до открытия морга, у крыльца собирается разноцветная толпа. Разноцветность ее определяется оттенками кровоподтеков и ссадин на лицах собравшихся, а также различной степенью опухлости этих лиц. На 80 % толпа обычно состоит из тех, кому еще вчера было сначала очень хорошо, а потом стало немного обидно и больно. Проще говоря, эти люди надысь выпивали в различных компаниях по различным поводам, а часто и без таковых. Дальше события протекали точь-в-точь как в песне Розенбаума: «Два ханыги спозаранку выпили полбанки и решили вдруг, что один из них неправ, результат – в башке дыра, вот что значит глаз, налитый поутру…» Некоторая часть пришедших на прием – жертвы семейных скандалов: часто это оба супруга, которые продолжают выяснять отношения прямо под окнами кабинета. Многие почему-то уверены, что тот, кто первый обратится на прием и «снимет побои», и будет в конце концов прав в суде, и поэтому стараются прийти раньше своей второй половины. Совсем немногие из пришедших – жертвы какого-либо криминала, этих людей обычно сразу видно: они выделяются из толпы своим искренним страданием, часто не физическим, но моральным.

Но что же значит «снять побои»?

В этой, казалось бы, такой простой и короткой фразе часто заключена великая сермяжная правда человеческого бытия. Понять и в полной мере ощутить всю значимость этой фразы можно только тогда, когда ее произносит тот, кто пришел именно за этим самым «снятием побоев». Здесь имеет значение все – интонация, с которой эта фраза произносится, выражение и цвет лица и запах, исходящий от просителя. Много раз я был свидетелем того, как на вопрос, где тут побои снимают, следовал ответ: «Там же, где и вешают». Но эта реакция была не из-за грубости эксперта – такой ответ вылетал сам собой, автоматически, поскольку при взгляде на того, кто задавал такой вопрос, просто ничего другого на ум не приходило.

Никто не знает, откуда появилась фраза «снять побои». Думаю, по аналогии с фразой «снять мерку», то есть зафиксировать некие параметры, метки, особенности. Ну а слово «побои», хоть и имеет вполне конкретное определение (согласно ст. 116 УК РФ – побои или иные насильственные действия, причинившие физическую боль, но не повлекшие последствий, указанных в ст. 115 УК РФ, и совершенные из хулиганских побуждений, а равно по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы), все-таки носит народный, широкий смысл, заключающийся в причинении вообще любых повреждений.

То есть с юридической точки зрения побои – это поверхностные повреждения (а иногда и их отсутствие), сопровождающиеся физической болью и не причиняющие никакого вреда здоровью. «Вред здоровью» здесь рассматривается опять же в юридическом смысле.

Людям, далеким от судебной медицины и юриспруденции, эти определения непонятны да и не очень нужны. Для человека, получившего какие-либо повреждения от другого лица, эти повреждения – всегда побои, и «снятие» их – та самая цель, ради которой он и идет на прием к судебно-медицинскому эксперту. Разумеется, после причинения повреждений пострадавший обращается за медицинской помощью: как правило, в травмпункт или в поликлинику, гораздо реже его госпитализируют на скорой в стационар. Все повреждения, имеющиеся на теле, должны быть зафиксированы врачом при первичном осмотре, и они фиксируются, хотя очень часто делается это не в полной мере качественно.

Для доктора, к которому поступает избитый человек, самое главное – поставить правильный диагноз, исключив серьезные последствия повреждений. Поэтому при описании ссадин, кровоподтеков и ран врач, как правило, ограничивается лишь констатацией факта их наличия, отдавая обоснованное предпочтение обследованию жизненно важных параметров организма. По сути, это верно, поскольку врач, увлекшись описанием повреждений, которые часто бывают множественными, может потерять драгоценное время на выявление какого-либо нарастающего угрожающего жизни состояния и с опозданием начать лечение, что может привести к печальным последствиям. Кроме того, нередко врач просто не умеет правильно и полно описывать повреждения.

Для решения же следственных задач и ответа на вопросы о механизме причинения повреждений, их давности, свойствах травмирующего предмета и т. д. простой констатации наличия повреждений недостаточно.

Именно для того, чтобы качественно зафиксировать и описать повреждения (то есть «снять» их), пострадавшие и идут к судмедэксперту. Понятия не имею, откуда у наших людей такие знания, но порядок действий после «побоев» известен всем чуть ли не с детства. Особенно это заметно в небольших населенных пунктах, где жизнь течет по-пролетарски – ярко, эмоционально – и где практически любое мероприятие, от крестин до похорон, часто заканчивается дракой. Русские поговорки – «Какая свадьба без драки?», «Что за шум, а драки нет?», «В доме драка – народ у ворот» – указывают на то, что таким традициям очень много лет. Вообще, рукоприкладство присутствовало в нашей жизни всегда: почитав тот же «Домострой», можно получить массу советов о том, как «правильно» общаться, например, с женой. Телесные наказания детей были совершенно обычным делом (очень колоритно описаны они у Горького), не говоря уже о выяснении отношений с соседями при помощи кулаков.

Мощнейшим стимулирующим фактором конфликтных ситуаций во все времена являлся алкоголь. Выпивший человек сам по себе нередко становится агрессивным, легковозбудимым, скандальным. Кроме того, он гораздо чаще, нежели трезвый, попадает в разные нелепые ситуации, заканчивающиеся мордобоем. Думаю, что все читатели так или иначе со мной согласны и даже бывали свидетелями (или, может быть, даже участниками) таких сцен.

В пору моей судебно-медицинской юности одним из постоянных посетителей нашего межрайонного отделения был некий мужчина среднего возраста, которого знали все. Это был на вид вполне приличный гражданин, с высшим образованием, работавший инженером, но имеющий одну, но пламенную страсть. Каждую пятницу, в любое время года, независимо от официальных и религиозных праздников, солнечной активности, политической обстановки, показателей добычи угля шахты, на которой он работал, и т. д., он покупал «чекушечку для расслабона». Завязка его уик-эндов была всегда одной и той же, поэтому все эксперты знали ее наизусть. Каждый раз, имея очень строгий настрой только на одну «чекушечку», инженер выпивал ее очень культурно (или на лавочке в ближайшем сквере, или в ближайшем подъезде), после чего ему становилось невыносимо скучно. Накатывали мысли о смысле бытия, единстве и борьбе противоположностей, и возникало непреодолимое желание общаться. Надо сказать, что он был хорошо образован и начитан, что позволяло ему очень красиво рассуждать на самые разные темы. Компанию для общения он находил быстро, но беда была в том, что к концу такого общения инженер становился другим человеком. Он активно искал проблем, приставая к прохожим и отдыхающим, останавливал автомобили, ходил по соседям, которые уже знали, чем это заканчивается, и не открывали ему двери. Иногда приходилось вызывать наряд полиции, и в такие дни пострадавших не было. Но, как правило, на следующей неделе, во вторник (понедельник – неприемный день), на нашем крыльце встречались этот инженер и еще несколько человек: все с побитыми лицами, задетым чувством собственного достоинства, а инженер – еще и с чувством глубокого стыда. На приеме он каялся и даже плакал, обещая всем, включая лаборанта и санитара, никогда больше не пить и никого не бить. Мы всегда ему верили. Всю неделю он работал тихо как мышь и вел себя максимально прилично, а в пятницу история повторялась. Однажды, во время очередной избирательной кампании, не найдя никого, с кем можно было бы выяснить отношения, он был замечен избивающим столб, на котором висел плакат с каким-то кандидатом в депутаты. Инженер о чем-то громко спорил с фотографией кандидата и бил его по лицу.

Историй такого рода у меня огромное количество. Львиной долей тех, кто приходил «снимать побои», были пострадавшие от рук своих же родственников или знакомых; настоящих «криминальных» случаев было относительно немного. Если говорить сухим языком статистики, то в моей практике около 70 % всех приходящих на освидетельствование составляли «самоходы» – люди, пришедшие самостоятельно, а 30 % были направлены правоохранительными органами.

Про жертв таких несчастий поговорим далее, а пока – про поврежденные родственные связи. Именно все эти родители, дети, шурины и девери, невестки и свекрови, зятья и тещи считали, что, «сняв побои», можно сильно повлиять на своего обидчика. Как я уже писал ранее, почему-то в обществе сформировалось такое мнение: кто первый зафиксирует повреждения, тот и прав. Люди в это свято верили и старались прийти на прием как можно раньше – чтобы максимально опередить второго участника конфликта. За многие годы работы некоторых таких хронически побитых начинаешь узнавать в лицо и быть в курсе их семейной жизни.

Меня всегда удивлял смысл, который эти люди вкладывали в это мероприятие. Они «снимают побои» не для того, чтобы написать потом на обидчика заявление в полицию и наказать его в законном порядке, а для того, чтобы напугать. Ох уж эта вера в то, что человек может измениться! Не имея на руках статистики, я тем не менее рискну утверждать, что 90 % таких «пугателей» составляют женщины, побитые мужьями, детьми и сожителями. У многих наших женщин особенный менталитет. Они сострадательны и эмпатичны даже к тем, кто бьет их каждый день смертным боем. Какие-никакие чувства к человеку, боязнь остаться одной, да еще и с детьми, восприятие такого обращения как нормального (и мама, и бабушка жили так же) – все это запускает бесконечный сериал под названием «бьет – значит любит» со стандартными, повторяющимися сюжетами и вполне закономерным, известным заранее финалом. Кроме этого, чисто юридически разбирать случаи домашнего насилия довольно сложно: известны примеры, когда женщина неоднократно обращается в полицию, но дальше беседы с обидчиком дело не идет, а такие вещи, как газлайтинг, вообще крайне труднодоказуемы и наказуемы. Иногда женщины (или мужчины) вынуждены терпеть издевательства ввиду некоторых непреодолимых обстоятельств – финансовая зависимость, отсутствие собственного жилья и т. д.

Справедливости ради, стоит отметить, что в самом начале «сериала» такие «пугалки» действительно работают. Осознание, что «акт судебно-медицинского исследования» с зафиксированными повреждениями, подписями и печатями может быть предъявлен в полицию и стать поводом для возбуждения уголовного дела, охлаждает воинственный пыл второй половины и способствует ремиссии, иногда довольно длительной. Однако по мере ухудшения отношений, деградации человека под влиянием алкоголя, привыкания к угрозам периоды ремиссии укорачиваются, а «снятие побоев» вместо страха порождает только злобу. Несмотря на это, очень немногие женщины решаются довести дело до суда: даже если они идут в полицию и пишут заявление на обидчика, то часто забирают свое заявление – опять же из жалости (по моей статистике, около 30 % женщин, подавших заявления, забирают их через несколько часов или дней, а около 80 % женщин вообще не обращаются в правоохранительные органы). Обиды и боль как-то быстро забываются, когда вчерашний «герой» приносит букет цветов, валяется в ногах, плачет и клянется никогда больше не пить и не распускать руки. Увы, это так не работает, люди не меняются. (Кстати, несмотря на то, что в подавляющем большинстве случаев жертвы семейного насилия – это представительницы женского пола, однако встречаются и обратные случаи, и они бывают не менее трагичными.)

Означает ли это, что фиксировать побои не нужно? Конечно, не означает. Делать это необходимо, и подходить к «снятию побоев» стоит серьезно.

Пострадавшие в результате каких-то реально криминальных действий очень отличаются от остальных. Семейные конфликты – это, к сожалению, дело привычное. Ни в коем случае не обесценивая актуальность проблемы семейного насилия и понимая, насколько оно бывает ужасно (тем более что законодательство в этой области несовершенно), я тем не менее не могу отрицать того факта, что в обществе более терпимо и обыденно относятся к проявлению жестокости в семьях, особенно если члены этих семей склонны к алкогольным или наркотическим «слабостям».

Совсем другое дело – нападение на человека, ничего не подозревающего да и вообще далекого от насилия и не готового к нему. Кроме физических повреждений такой пострадавший получает сильную эмоциональную, психологическую травму, поскольку сам факт того, что можно просто так ударить человека (а часто при этом и отобрать что-то, ограбить, оскорбить), просто не укладывается в голове. Большинство людей именно так и думают, и применение физического насилия к кому-то без особой причины – такой, например, как самооборона, – для них практически исключено.

Мне всегда было искренне жаль таких пациентов. Их рассказы о случившемся отличались конкретикой, хотя иногда пострадавшие не могли сообщить никаких более-менее важных сведений. Возможностей получить травму было множество – нравы в тех местах, где я тогда работал, царили вполне простые: на пустые разговоры никто времени не тратил. Один мой знакомый, спортсмен, боксер, мужчина необычайной физической силы, однажды стал жертвой нелепой ситуации. Он как-то шел по улице вечером, когда услышал за спиной легкий топот, после чего сознание его покинуло. Оказалось, что к нему просто подбежали сзади и ударили металлической трубой по голове, а затем ограбили. Не помогли ни физическая сила, ни звание КМС по боксу.

Конфликтные ситуации могут возникнуть внезапно и в любом месте – от общественного транспорта до детского сада. Я сам был свидетелем (хорошо, что не участником) множества подобных случаев, о которых можно написать отдельную книгу. Потасовки при посадке в автобус, например, были обычным явлением, и участвовали в них как мужчины, так и женщины (и далеко не всегда мужчины одерживали верх). Наверное, в это сейчас трудно поверить, но тогда автобусы ходили крайне нерегулярно и на перроне в ожидании транспорта собиралась огромная толпа. Если дело было зимой, в мороз, люди были настроены особенно по-боевому. Увидев приближающийся автобус, толпа выплескивалась ему наперерез, на проезжую часть, – вместо того чтобы оставаться на перроне и дать водителю спокойно подъехать. Последние метры автобус двигался синхронно с бежавшими рядом людьми, которые хватались за двери и не отпускали рук, дабы влезть первыми и занять место в салоне. После того как автобус наконец-то останавливался и открывал двери, начиналось побоище. Толпа едва не переворачивала бедный пазик, люди врывались внутрь с энтузиазмом матросов-революционеров, берущих Зимний дворец, и набивались внутрь, как сельди в бочку. Вот в таких условиях и возникали конфликты вплоть до рукоприкладства.

Приходили «снимать побои» граждане еще одной категории – вернее, их приводили специальные люди. Я имею в виду задержанных и арестованных. При задержании человека, подозреваемого в каком-то преступлении, полагается провести его освидетельствование на предмет наличия или отсутствия повреждений. Делается это для того, чтобы выявить какие-либо повреждения, полученные в драке, за которую его и задержали, а также для того, чтобы задержанный не мог впоследствии отказаться от своих показаний, заявив, что они из него выбиты сотрудниками правоохранительных органов. Для этого задержанного под конвоем доставляют в кабинет эксперта, где и производится освидетельствование. У таких людей нередко выявлялись поверхностные повреждения – ввиду того, что задержания далеко не всегда проходят нежно и аккуратно. Каких-то более или менее тяжелых повреждений, переломов и т. п. в моей практике почти никогда не наблюдалось.

По сути своей «снятие побоев» есть освидетельствование на предмет выявления и фиксации повреждений, но сама эта формулировка красива и глубокомысленна. Я буду употреблять ее далее, в следующих главах, имея в виду ее истинный – официальный и профессиональный – смысл.

Часть вторая,
Амбулаторная

«Ох уж эти сказки! Ох уж эти сказочники!..»

После того как желающий «снять побои» добрался-таки до эксперта, начинается первый этап освидетельствования – опрос, перед которым обязательно нужно установить личность освидетельствуемого путем проверки паспорта или иного документа с фотографией. Такая предосторожность обусловлена тем, что на освидетельствование могут прийти подставные лица.

Практически в любой сфере услуг присутствует беседа. Придя в автосервис с какой-то автомобильной проблемой, вы отвечаете на вопросы механика, который знает, что спрашивать; в парикмахерской вы объясняете мастеру, какую стрижку хотите; в такси рассказываете водителю, куда свернуть для того, чтобы проехать более коротким путем… Обмен информацией в форме беседы позволяет достичь своих целей обеим сторонам: в нашем случае пострадавший желает изложить свою точку зрения на события в выгодном для себя свете (так происходит подсознательно, а отнюдь не всегда из-за корыстных побуждений или злого умысла), а эксперту важно зафиксировать обстоятельства получения повреждений, пока они – обстоятельства – еще свежи в памяти, а впечатления не испорчены чужими советами или собственными рассуждениями пострадавшего.

Если пострадавший пришел на прием по направительному документу – постановлению или направлению, то фабула случившегося иногда понятна врачу и без опроса. Сразу уточню: так же как и в направлении на вскрытие, в направлении на освидетельствование фактические обстоятельства причинения повреждений могут отсутствовать, так как сотрудник правоохранительных органов ввиду своей лени, веры в экспертную способность a priori знать то, что случилось, нехватки времени или просто небрежного отношения к заполнению документов не всегда считает нужным их изложить. Согласитесь, что из фразы «…направляется гражданин такой-то для освидетельствования» мало что можно узнать об обстоятельствах произошедшего.

В любом случае опрос освидетельствуемого обязателен: он необходим для выяснения всех подробностей, деталей, позволяющих эксперту в дальнейшем сделать правильные выводы и максимально точно ответить на вопросы следователя. Как говаривал капитан Жеглов в известном фильме, «Спрос, он в нашем деле дорого стоит!». Искусство беседы с пострадавшим человеком раньше передавалось между поколениями экспертов, от учителя к ученику и шлифовалось годами. К каждому конкретному человеку нужно подходить индивидуально, а для этого требуется быть психологом или просто неравнодушным человеком, поскольку даже за самой банальной и отвратительной семейной «разборкой» так или иначе стоит человеческая драма. Судебно-медицинский эксперт, при всей специфичности своей специальности, в первую очередь врач, а главная заповедь врача еще со времен Гиппократа – «Не навреди». Человек, физически и морально униженный, часто испытывающий боль, не всегда настроен на беседу: он понимает, что ему необходимо пройти через определенные процедуры, для того чтобы запустить расследование, – но не более того. Произошедшее может погрузить его в депрессию или же, наоборот, сделать очень возбудимым, склонным к скандалам, словоблудию и фантазерству. В моей практике были прямо противоположные случаи. Первый – женщина, на которую напали, причинив ей незначительные повреждения, тем не менее получила огромную психоэмоциональную травму из-за того факта, что вообще кто-то среди бела дня может просто так напасть, и пыталась покончить с собой через пару дней после нападения. Второй – молодой мужчина, избитый группой подростков за пустяковое замечание (подростки выпивали и матерились в людном месте), пришел на освидетельствование в крайне возбужденном состоянии. Он контролировал каждую букву, написанную экспертом, агрессивно спорил, обвинял эксперта в предвзятости, при этом «употребляя слова и термины, принятые в среде графологов, хиромантов и лошадиных барышников», как та гадалка мадам Грицацуевой из романа «12 стульев». Дело кончилось тем, что в целях безопасности пришлось вызывать полицейских и проводить дальнейшее освидетельствование в их присутствии.

Задача эксперта при опросе – максимально подробно зафиксировать обстоятельства причинения повреждений, которые записываются со слов пострадавшего. Так же как при составлении протокола допроса, когда следователь обязан записывать информацию исключительно со слов опрашиваемого, не внося редакторские правки, не заменяя слова и выражения, не корректируя стиль, так и при освидетельствовании эксперт фиксирует все то, что рассказывают пострадавшие. А рассказывают они порой истории, достойные пера писателя-фантаста. За редким исключением все люди думают, что чем страшнее и живописнее будет их рассказ, тем более тяжелой степени будет вред здоровью и тем острее будет меч правосудия, занесенный над обидчиком (спойлер: это не так).

За годы работы я слышал множество невероятных рассказов, чудесных примеров выживания после нанесения безусловно смертельных (по описанию) повреждений и даже случаев воскресения из (почти) мертвых. Те, кто хоть раз видел любой индийский фильм, несомненно, помнят, что в нем обязательно должны быть несколько сцен: песня, танец и драка. И первое, и второе, и особенно третье отличаются драматизмом, экспрессией, прыжками и эмоциями нечеловеческой силы. Для любой драки также характерны движения руками и ногами – этакая смесь стиля пьяной обезьяны и просто пьяной обезьяны, – сопровождающиеся многочисленными ударами, каждый из которых, судя по звуку, способен расплющить человека в лепешку. Однако после такой убийственной драки главный положительный герой имеет пару ссадин на лице – и только, в то время как отрицательный герой умирает заслуженной мучительной смертью. Примерно такая картина встает перед глазами, когда приходится проводить очередное освидетельствование.

В первый же год моей работы, в один из приемных дней, на наше многострадальное крыльцо поднялся немолодой помятый человек, внешний вид и выражение лица которого говорили о том, что он находится в самой активной фазе поиска справедливого возмездия. Так и оказалось. Накануне, будучи в приятной компании, употребляя модный в то время напиток «Льдинка», он не сошелся во мнении по какому-то пустяковому вопросу с остальными компаньонами, результатом чего стали слегка подпорченные лица всей честной компании – и в особенности моего пациента. На дворе было начало 2000-х гг., интеллигентные выпивохи типа Венички Ерофеева давно уже канули в Лету, и наверняка поводом для выяснения отношений стал отнюдь не спор о категорическом императиве Канта или основных законах диалектики Гегеля. Записав паспортные данные, я попросил мужчину кратко изложить обстоятельства произошедшего, указать, сколько человек били, куда и чем. Тут, как говорится, Остапа понесло. Даже трезвый человек не в состоянии запомнить столько подробностей, сколько было сообщено мне в тот раз. Как оказалось, удары наносились различными предметами, палками, стаканами; негодяи использовали поясные ремни, чтобы душить, пинали по ребрам и даже резали ножом. По всем медицинским критериям после таких физических воздействий человек не должен был как минимум самостоятельно передвигаться, а как максимум – жить. Рассказ сопровождался демонстрацией различных ударов – при этом посетитель изображал как себя в момент нанесения ударов, так и нападавших. Особо трагичные этапы избиения даже были проиллюстрированы звуками и словами, которыми сопровождались удары. Выглядело все это очень монументально и торжественно. На мой осторожный вопрос, терял ли пострадавший сознание, жертва чудовищного избиения сообщила, что, конечно же, потеря сознания была и неоднократная, что прибавляло всей ситуации элементов особой жестокости, граничащей с геноцидом.

Надо сказать, что вопрос о потере пострадавшим сознания часто является этакой лакмусовой бумажкой, позволяющей понять, говорит он правду или лукавит. Человек без сознания не может оценивать окружающую обстановку, видеть предметы, которыми наносятся повреждения, слышать разговоры и т. д., да и вообще потерять сознание не так уж легко, как показывают в кино. Это только на экране при любом ударе по голове человек падает без чувств, в жизни же утрата сознания является признаком довольно серьезной черепно-мозговой травмы – например, сотрясения головного мозга. (Про сотрясение головного мозга подробнее расскажу в третьей части книги.) Так вот, объяснить свою феноменальную память с учетом неоднократной потери сознания пациент не смог и «поплыл», нивелируя свой получасовой рассказ. После раздевания и осмотра тела оказалось, что, кроме пары ссадин и царапин, других повреждений не имелось, что свидетельствовало либо о феноменальной регенеративной способности организма, либо о том, что гражданин, говоря словами Коровьева, соврамши. Закономерно получив вердикт «без вреда здоровью» и не найдя справедливости в кабинете эксперта, человек безвозвратно удалился, как это обычно и бывает.

Опрос пострадавшего имеет свою специфику в зависимости от разных факторов: например, в случае половых преступлений необходимо выяснить некоторые детали, не имеющие значения в других случаях (об этом будет рассказано в соответствующей главе), опрос несовершеннолетних проводится в присутствии одного из родителей или законного представителя. Кстати, несовершеннолетние далеко не всегда рассказывают правду и вообще что-то рассказывают при родителях, поэтому в некоторых случаях, особенно если нужно выяснить какие-то принципиальные вопросы, граничащие с нарушением дисциплины, родительских запретов на что-то, допускается беседа наедине, без родителей, при этом осмотр, безусловно, проходит в присутствии третьих лиц. Родители могут, сами того не желая, смущать ребенка или даже пытаться рассказать обстоятельства произошедшего самостоятельно, своими словами – что, конечно, недопустимо, но с родительской точки зрения вполне объяснимо: родитель всегда хочет защитить своего отпрыска, сообщая иногда неверные, выигрышные для него сведения.

В моей практике был случай, когда при опросе несовершеннолетнего его мама рассказывала про одноклассников, избивавших ее ребенка, и даже называла конкретные фамилии, настаивая на том, чтобы я вписал их в акт освидетельствования. Сам же ребенок молчал, что вызывало здоровые подозрения. Когда же мамаша была удалена из кабинета и я разговорил школьника, оказалось, что никто из одноклассников его не бил, а повреждение (кровоподтек на бедре) он получил при падении во время игры. У мамы мальчика был давний конфликт с родителями одноклассников, обвиненных ею в избиении, – и она решила воспользоваться случаем и привлечь их к ответственности якобы за избиение сына. Ребенок, будучи задавленным родительским авторитетом, не мог отказаться от участия в спектакле. История дикая, но, к сожалению, случается и такое. Разумеется, выяснение конкретных обстоятельств произошедшего – это задача органов следствия, а не судебно-медицинского эксперта, однако экспертную бдительность никто не отменял.

Никто из нас не застрахован от неприятностей, поэтому позволю себе дать совет тем, кто будет вынужден пройти процедуру судебно-медицинского освидетельствования: не пытайтесь приукрасить ситуацию, «утяжелить» ее или вообще выдумать подробности. Рассказывайте все как есть, простыми словами, кратко, но по сути.

Как бы ни была ужасна картина, описанная пострадавшим, в определении степени тяжести повреждений будут играть роль только объективный осмотр освидетельствуемого и – при наличии – данные медицинских документов.