Текст книги "«Кино» с самого начала"

Выпив стаканчик, Монозуб попросил повторить. Повторив, он посмотрел на нас покрасневшими слезящимися глазами и категорично заявил, что в таком виде ни в какую Москву нам ехать нельзя.

– А в чем, собственно, дело? – спросили мы. – Мы прекрасно себя чувствуем.

– Да вы посмотрите на себя! Куда вы поедете? Панки называется! Да вас всех, кроме Свина и Постера, нужно срочно подстричь! Что это за хиппанский вид? Свин! Где ножницы? Сейчас я вас быстренько всех…

Он схватил поданные Свином ножницы и двинулся к Олегу. Тот слегка повел мускулистыми плечами и посмотрел на Панкера чистым, ясным взглядом. Монозуб (он же Панкер) тут же изменил маршрут и направился к Пине. Пиня остановил его, вытянул вперед правую руку, посмотрел на нее зачем-то и после этого решил, что подстричься не мешает.

– Стриги давай! – энергично скомандовал он Панкеру.

Я вдруг тоже ощутил непреодолимое желание немного укоротить свою прическу и сказал:

– Панкер, я буду за Пиней.

За мной очередь занял Цой, но до него ножницы Панкера не добрались, так как только он разобрался с моей головой, как Олег испуганно закричал:

– Мужики, до поезда час остался, надо бежать!

– Андрюха, а когда ваш поезд? – спросил Цой у Свина.

– А тогда же, когда и ваш.

– А как вы… вы же не знали, какие мы купили билеты…

– А у нас и нет билетов. Главное – сесть в поезд. На ходу не выкинут!

Обсуждать это было уже некогда, и мы ринулись на вокзал – через магазин, естественно. Свин успел только дать нам телефон и адрес конспиративной квартиры в Москве, где мы все должны были встретиться с Троицким:

– На всякий случай. Вдруг в разных поездах поедем.

Так и случилось. Из поезда, в котором поехали мы с Олегом, Панкер и Цой, наших друзей вытолкали взашей злобные проводники, но мы не особенно волновались за Свина и К° – в крайнем случае купят билеты, – деньги на это у них были, их просто не хотелось так бездарно расходовать.

Мы доехали до столицы без особых приключений, замечательно выспались в пути, хотя и провели ночь в сидячем вагоне. Сухое вино, пиво, «Стрелецкая», а потом, уже в поезде, опять сухое – оказали благотворное снотворное действие, и нас во сне ничто не беспокоило. В Москве, прямо на вокзале, нас покинул Панкер – у него были какие-то свои дела в столице, и он обещал вечером позвонить на конспиративную квартиру и подъехать прямо туда.

Чувствовали мы себя превосходно. Впереди были наверняка интересные новые приключения, огромный незнакомый город, новые знакомства, концерт и наверняка выпивка в хорошей компании. В том, что компания будет хорошей, мы не сомневались – если не найдется таковой в Москве, то и наша нас вполне устраивала. Мы не были отягощены никакими вещами, что нужно битнику на два дня? Пара пачек дешевых сигарет, а они продавались на каждом углу, и крепкие ботинки для болтания по улицам в любую погоду. По словам Троицкого, гитарами и барабанами нас должны были обеспечить на месте, и поэтому мы прибыли налегке. Итак, в руках у нас ничего не было, лишь у Цоя на плече болтался какой-то предмет – нечто среднее между армейским вещмешком и маленьким надувным матрасом.

Мне нравится Москва, я люблю этот город. Мне нравятся широкие улицы, нравятся высокие дома, нравится сложный лабиринт метро, а ведь это камень преткновения любого приезжего, нравятся большие расстояния, нравится, что все дороги не параллельно-перпендикулярны, а закручены каким-то клубком, если не лентой Мебиуса. Я люблю старый Арбат, по архитектуре не уступающий если не всем, то многим районам Петербурга. Мне нравятся зеленые арбатские дворики, и я могу гулять в них часами. Меня приводит в восхищение Красная площадь – я поднимаюсь к ней от Тверской, прохожу по брусчатке к храму Василия Блаженного и спускаюсь к Москве-реке по огромному асфальтовому полю. И то, что все время приходится подниматься и спускаться, гуляя по холмам, пусть и залитым асфальтом и истыканным столбами и домами, мне тоже нравится.

Выйдя из здания Ленинградского вокзала, я иду через площадь, увертываясь от машин, несущихся в разные стороны без всяких правил, от украинцев с огромными сумками, от встречающих и провожающих, от проституток, от таксистов, от грузинов с огромными усами, от люберов с огромными плечами, от зазывал, хватающих меня за руки и тянущих в экскурсионный автобус, я прохожу через площадь и ныряю под мост, приближаясь к огромному высотному дому. Он такой здоровенный, что я к нему приближаюсь, а он ко мне нет. Кажется, вот он, за мостом, рядышком, но оказывается, нужно перейти еще через одну улицу, миновать еще один перекресток… Поворачиваю налево, и улица, поднимающаяся куда-то вверх, кажется мне после сумасшедшей площади трех вокзалов замечательно милой и тихой. Я иду по ней мимо маленьких магазинчиков, мимо тихого сквера, поднимаюсь вверх и неожиданно вижу перед собой огромную серую, непрерывно движущуюся ленту, поворотный круг на гигантской сцене Москвы – Садовое кольцо.

На троллейбусе с интересным номером «Б» – до Министерства иностранных дел. Иностранных дел у меня в министерстве нет и быть не может, я иду в магазин «Смоленский», перехожу через Садовое за два приема – стою на островке безопасности и жду сигнала светофора. Кто-нибудь пробовал перейти Садовое кольцо за один раз, не останавливаясь на середине? Можно, конечно, если бегом. Очень интересно бывает наблюдать за клерками, спешащими в министерство, как они степенно сначала ступают на ленту кольца, потом, ближе к середине, ускоряют шаг, а светофор на противоположной стороне уже из зеленого стал желтым, и, растеряв всю свою солидность, тряся животиками и дипломатами с секретом, бегут неуклюже, словно еще физически не сформировавшиеся мальчишки. Добежав до тротуара, замирают на миг, косят быстренько по сторонам маленькими глазками, не видел ли кто такой их легкомысленности, и исчезают за дубовыми дверями конторы.

Могли бы и не смотреть по сторонам – кому до них есть дело в этом безумном, бегущем по течению и против течения городе, городе, спешащем заработать еще больше денег, спешащем на работу, на митинг, на модную выставку, с работы к жене, на концерт, на кладбище, в ресторан, в Ленком, в Дом кино, в ресторан, в ресторан, в ресторан… Никому нет до них дела, кроме меня, – я не спешу.

Я иду в «Смоленский» и покупаю большую, стыдливо вспотевшую бутылку водки. Потом в булочной на Арбате покупаю десять пакетов картофельных чипсов, «прекрасный легкий завтрак», как написано на приятно блестящем целлофане упаковки. Я иду вниз по Арбату, потом – направо, на улицу Танеевых. Дохожу до небольшого деревянного домика – это резиденция Патриарха всея Руси, но на этот раз я иду не к нему, а к моему хорошему доброму другу – Сереге Рыженко, который живет как раз между резиденцией Патриарха и домом товарища Алиева. Серега ужасно рад моему визиту, он вообще всегда рад гостям, и мы идем с ним гулять по Москве, прихватив из дома маленький железный стаканчик. «Теплым летним днем мы гулять идем» – есть у Сереги такая песня.

Но тогда была холодная зима, с Сережкой я еще не был знаком и Москву так основательно не знал.

– Куда пойдем? – спросил прагматичный Олег.

– Поехали в центр, – сказал Цой.

– Поехали.

И мы поехали, путаясь в схеме-пауке московского метро, теряя в толпе друг друга и снова встречаясь, хихикая и удивляя собой невинных простоватых, как нам тогда казалось, москвичей, еще не знакомых с панками и битниками. Довольно долго проплутав в подземных переходах станции «Проспект Маркса», мы наконец-то нашли выход на поверхность и вышли на нее.

– Пошли похаваем где-нибудь, – предложил Олег.

Мы были не против и довольно быстро набрели на какую-то столовую, где и получили скромный, но плотный завтрак: по два двойных гарнира – шестнадцать копеек на брата.

В какой еще стране большую глубокую тарелку макарон с мясным соусом вы можете получить за шестнадцать копеек? Ну-ка, переведите в доллары: даже по курсу (рыночному) 1981 года – один к пяти. Сосчитали? Совершенно верно – три целых и две десятых цента. Был я в Америке, был, и уверяю вас, что в 1990 году там за три целых и две десятых цента невозможно было купить тарелку макарон, и думаю, что в 1981-м – тоже.

События разворачивались самым замечательным образом. Проглотив последнюю макаронину, Олег сказал:

– Похавать с утра – первое дело.

– Да-да, – сытыми довольными голосами ответили мы с Цоем.

– Давайте теперь найдем-ка где-нибудь лавочку и посидим, покурим, – предложил Цой.

Что за чудесный город – Москва! И лавочку мы тут же нашли, и стояла она не на тротуаре, а во дворике какого-то не то музея, не то института; в общем, там было красиво и никто не мешал нам отдыхать – нам просто явно везло в это утро.

– Сейчас начинается программа под названием «Волшебный мешок Цоя»! – громко и торжественно сказал Цой.

Мы с Олегом были заинтригованы этим заявлением и молча стали ждать начала представления.

Цой снял с плеча свой мешок и достал оттуда продолговатый предмет, завернутый в газету. Потом он достал плоскую квадратную коробку, завернутую в газету. Потом он достал короткий цилиндр, завернутый в газету. Потом он достал длинный узкий цилиндр, завернутый в газету. Потом он быстро развернул все газеты, мы увидели перед собой на снегу небольшой кусок балыка, коробку шоколадных конфет, граненый стакан и бутылку коньяка.

Моя шариковая ручка бессильна описать то чудесное состояние, в котором мы пребывали следующие два часа. Хочу только отметить, что блаженство было вызвано не тем, что мы пили Коньяк и ели Балык и Шоколадные Конфеты, а тем, что все это просто было вкусно так же, как и макароны. Мы не были снобами и смотрели на жизнь практически – ведь на самом деле макароны с мясным соусом не менее вкусны, чем коньяк и шоколадные конфеты.

Вот так незаметно подошло время ехать на конспиративную квартиру, где мы должны были встретиться со второй партией наших битников и с Артемом. Это было где-то в районе Кузнецкого моста.

Мы быстро добрались до места и, не дойдя до нужного нам дома, увидели на улице всех наших друзей – Свина, Кука, Постера, Пиню и Дюшу.

– А-а-а-ы-ы-ы-р-р-р!!! – заорали все одновременно, приветствуя друг друга.

Несколько прохожих, оказавшихся в этот момент поблизости – пара старушек и трое-четверо довольно крепких взрослых мужчин, – шарахнулись в разные стороны с таким испугом, словно бы перед ними из-под земли вылезла какая-то страшная гадина. Я думаю, что если бы им на головы внезапно начал бы падать парашютный десант НАТО, это не вызвало бы такого испуга с их стороны, возможно, мужчины даже немедленно вступили бы в бой «за Родину, за Брежнева», но тут они столкнулись с чем-то непонятным, загадочным, таинственным и незнакомым и испугались.

– Ы-ы-ы-ы-а-а-р-р-р-р!!! – продолжали мы, а улица вокруг все пустела и пустела.

После исполнения ритуала приветствия мы стали делиться впечатлениями о поездке и первых часах в Москве. Выяснилось, что часть наших коллег доехала до Москвы, заплатив проводникам по десятке, но заплачено было не за всех, и ехавшим «зайцами» пришлось всю ночь бегать из одного туалета в другой, скрываясь от разгневанного невыгодным бизнесом проводника. Последний участок дороги – три или четыре часа, когда проводник устал и уснул, Дюша, Кук и Постер провели в туалете сидячего вагона. Это место и для одного-то малокомфортабельно, а для троих и на четыре часа… Ребята имели довольно помятый вид, но были веселы и готовы к новым подвигам.

– Что поделывали? – осведомились мы у Свина.

– А вы?

– Ну как, культурная программа – в центре погуляли, на Красной площади были, выпили слегка…

– А мы были в Музее революции, – сказал Свин.

Да, вот так проводят свободное время битники – не по ГУМам и Рижским рынкам болтаются, а пожалуйста вам – Красная площадь, Музей революции… Что только КГБ не устраивало, не понимаю.

– Это самый крутой музей в мире, – говорил восторженно Свин. – Мы там видели копию ботинок Карла Маркса – это незабываемое зрелище. Мы глаз оторвать не могли.

Кук, Постер, Пиня и Дюша согласно кивали головами – они разделяли восторг товарища по поводу увиденного.

– Ну вот, – сказали мы, – уже не зря в Москву съездили. Даже если концерт обломится, уже будет что вспомнить.

– Ничего не обломится, – сказал Свин, – Троицкий обещал, а это – сила.

Сила это или не сила, мы еще не знали, так как впервые имели дело с человеком, который публикуется в печати, которого все знают, и это нас бодрило.

– Троицкий – солиден! – закончил Свин. – Но мы ему покажем!

– Покажем, покажем, – согласились остальные «удовлетворители».

Глава 4 (продолжение)

В дверь конспиративной квартиры звонил сам Свин, секретный код – последовательность длинных и коротких звонков – был известен только ему. Дверь открыл странный молодой человек – с интеллигентной бородкой, аккуратно подстриженный, в очках, косоворотке, простых каких-то брюках и солдатских сапогах. Он молчал, внимательно смотрел на нас и не двигался. Насмотревшись, он открыл дверь и сказал вежливо:

– Проходите.

Все это напоминало мне фильм «Операция „Трест“», и я чувствовал себя если не Кутеповым, то, по крайней мере, Савинковым – уж никак не меньше собственной значимости. Мы прошли в комнату, заставленную книжными полками.

– Садитесь. – Второй молодой человек, точь-в-точь такой же, как и первый, встретивший нас, стоял у окна и показывал рукой на диван. Та же бородка, очки, те же сапоги, брюки, косоворотка, внимательные глаза того же оттенка, то же лицо. «Вот это конспирация», – подумал я и толкнул локтем Цоя. Тот взглянул на меня и хихикнул. Загадочные бородачи взяли по стулу, сели напротив и спросили:

– Ну как?

– Да ничего себе, – ответил Свин.

«Это что, пароль, что ли?» – подумал я.

– А где Троицкий? – спросил Свин.

– Троицкий подойдет попозже.

«Шеф появится в последний момент», – подумал я.

– Ну, познакомимся, – сказали бородачи.

– Рыба, – сказал я, протягивая руку «крючком».

– Цой.

– Свин.

– Пиня…

Мы чувствовали, что перехватываем инициативу и становимся хозяевами положения. Наши крючки окружили бородачей со всех сторон, и они неуверенно протягивали руки, не зная, как ответить на приветствие. Свин встал и помог им, показав, как нужно сжимать руку.

– Володя.

– Сережа.

Хозяева поздоровались со всеми по очереди. Они оказались братьями-близнецами и самыми настоящими битниками, как потом выяснилось. Как-то сразу все почувствовали себя свободнее, сели поудобней, бородачи тоже расслабились, и Володя сказал:

– Послушайте нашу работу.

Он поставил на магнитофон ленту и включил аппарат. «Дамы и господа. Товарищи. Сейчас перед вами выступит всемирно известная группа „Мухомор“ – отцы новой волны в Советском Союзе. В своих песнях ребята поют о природе, о женщинах, о любви к своей великой стране. Искренность их песен снискала им мировую популярность». «Мухомор», – сначала по-английски, а затем – по-русски произнес с ленты мужественный голос. А потом началось такое, что мы принялись дико хохотать, бить друг друга по плечам и головам, топать ногами и рыдать от восторга. На записи мужественные и немужественные голоса читали стихи под фонограммы музыкальных произведений, которые в то время наиболее часто звучали по радио и телевидению и являлись фирменной маркой советского вещания – от «Танца с саблями» Хачатуряна до Джо Дассена и Поля Мориа. Стихи же были безумно смешные и абсурдные, приводить их я здесь не буду, хотя и помню наизусть достаточно много. Если хотите – приходите ко мне, я вам почитаю, а еще лучше – обратитесь к самим «Мухоморам».

В общем, бородачи были нашего поля ягоды, а может быть, мы – их поля, это неважно. Главное – мы моментально нашли общий язык и стали рассказывать друг другу о бесчинствах, которые мы творили в Ленинграде, а они – в Москве.

Неожиданно раздался звонок в дверь – звонили, но хозяева попросили нас всех замолчать, выключили магнитофон, Володя пошел открывать дверь, а Сережа остался в комнате. Володя вернулся к нам в сопровождении молодого человека все в тех же солдатских сапогах, и мы поняли, что это еще один «Мухомор». Нам было приятно, что задолго до концерта публика уже потихоньку собиралась.

– Свэн, – представился вновь прибывший.

– Свин, – сказал Свин, протягивая руку.

Вошедший вопросительно посмотрел на всех присутствующих, помолчал, потом с нажимом повторил:

– Свэн.

– Свин, – улыбаясь, ответил Свин.

Очевидно, юноша подумал, что его дразнят, и не знал, как поступить, – обижаться на такую глупость не позволяло вроде бы реноме «Мухомора», но нужно было что-то делать – все смотрели на него и ждали продолжения, и он сказал уже без нажима и с интонацией «ну ладно вам»:

– Свэн.

– Свэн, да это Свинья, его зовут так, – выручил друга Сережа.

– Свэн, – повторил совсем смешавшийся Свэн.

Все окончательно развеселились, в том числе и Свэн, и продолжили прослушивание записи «Мухоморов», попивали чай с бубликами, отогревались в уютной теплой квартире. Мы совсем было разомлели и стали даже подремывать, как пришел Троицкий.

После прозвона, естественно, «кодом», он влетел в комнату, не раздеваясь, окинул нас всех цепким взглядом, сказал «привет» и вызвал Свина на лестницу для конфиденциальной беседы. Через пять минут (вот это деловой разговор!) Свин вернулся и сказал:

– Одевайтесь, поехали. Все в порядке. Концерт будет. Троицкий выставляет бухалово, играть можно всю ночь. Аппарат есть.

И мы двинулись по вечерней зимней Москве – впереди, выдвинув рыжеватую бороду, известный музыковед, за ним – восемь молодых людей совершенно неописуемого вида, и завершали шествие трое в солдатских сапогах, двое из которых были абсолютно на одно лицо. Дорога была неблизкой – троллейбус, метро, трамвай, и наконец Артем сообщил:

– Приехали.

Мы вошли в подъезд большого «сталинского» дома, и Артем позвонил в одну из квартир – уже без всякого кода. Дверь открыл очередной бородач, но не стал сверлить нас глазами, а спокойно пригласил проходить. Он оказался известным в Москве художником-концептуалистом, а когда мы увидели пару его работ – объявления, какие висят на столбах и заборах всех городов, на тетрадных листочках в клеточку и с отрывными телефонами, – мы поняли, что он тоже битник, и признали за своего. Текст объявлений Рошаля (так звали хозяина) абсолютно соответствовал нашей гражданской позиции – «Меняю себя на все что угодно» и «Мне ничего не нужно».

В квартире оказалась пара электрогитар – бас и шестиструнная, один барабан «том», бубен, бытовой усилитель и пара колонок. Все это было заблаговременно собрано московскими любителями панк-рока. Артем предложил нам собраться с силами, настроиться и репетнуть – до прихода публики, по его словам, оставалось еще около часа, а сам, взяв с собой Пиню, отправился в винный магазин.

До их возвращения, конечно, ни о какой репетиции не могло быть и речи, а когда Артем и Пиня вернулись, то зрители уже начали собираться. К нашему удовольствию, публика была именно та, которую мы бы хотели видеть на нашем выступлении. Пришли какие-то пожилые розовощекие мужчины в дорогих джинсах и кожаных пиджаках, с золотыми браслетами часов, женщины снимали меховые шубы и оказывались в бархатных или шелковых платьях, увешанные, опять же, золотом, а мы тихо радовались предстоящему веселью и думали, что бы такое учинить посмешнее.

– Они на панк-рок всегда так наряжаются? – спросил Свин у Артема. Артем промолчал. Он дико волновался – это было видно. Он только сейчас воочию увидел нас такими, какими мы были наяву, а не в его размышлениях о советском панк-роке, а на фоне его золотых гостей мы выглядели ой-ой-ой как специально.

– Да-да-давайте, выпейте и начинайте, – сказал Артем. – То-то-только не волнуйтесь. Если сегодня все пройдет нормально, завтра будет концерт в настоящем зале, – подбодрил он нас. И мы начали.

Первым играл Цой. Он спел одну из двух написанных к тому моменту песен – «Вася любит диско, диско и сосиски». Песня была слабенькая, серая, никакая. Удивительно то, что, написав «Васю», Цой на этой же неделе сочинил замечательную вещь «Идиот», которую ни на одном концерте никогда не исполнял, а песня была классная – жесткая, мелодичная, настоящий биг-бит. На ее основе Цой потом написал «Бездельника № 2». Но все это было впереди, а пока Цой пел своего «Васю» и явно при этом скучал. Публика приняла его тепло, но без восторга и стала ждать следующих номеров.

Следующим номером был я. Поскольку ножницы Панкера успели пройтись по моей голове, я выглядел более экстравагантно, и зрители насторожились. Я проорал им свой рокешник на стихи Панкера «Лауреат» – десять лет спустя его станут играть братья Сологубы и их «Игры»:

 
Я – никто и хочу им остаться,
Видно, в этом и есть мой удел —
Никогда никем не называться,
Не устраивать скандалов и сцен.
 

И припев:

 
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Ля-ля-ля-ля-ля!
 

Во втором куплете один раз звучало слово «насрать», и зрители несколько оживились: начиналось то, ради чего они надевали золотые серьги и бриллиантовые колье, то, чего они так хотели, – начинался загадочный, таинственный, незнакомый панк-рок… Потом я спел слабенькую панк-песенку «Я пошел в гастроном» и мой главный хит – «Звери», который очень понравился Артему.

Таким образом, Цой и я немного разогрели публику, и на бой вышли «Удовлетворители» – Свин, Кук и Постер. Постер бил в бубен, поскольку был уже настолько пьян, что даже с одним барабаном справиться не мог. Свин был освобожденным вокалистом, но в некоторых песнях брал гитару и издавал пару звуков, Кук играл на гитаре, Цоя они попросили помочь им на басу.

Начали «АУ» с песни Макаревича «Капитан корабля» («Случилось так, что небо было синее, бездонное…»). Первый куплет игрался так же, как и у «Машины», а дальше начинался бешеный моторный панк-рок с упрощенной гармонией, и заканчивалась песня троекратным повтором:

 
Забыли капитана,
Забыли капитана,
Забыли капитана
Корабля-бля-бля-бля…
 

Вина Артем купил вволю – с расчетом на всю ночь, и поэтому та часть битников, которая не участвовала в музицировании, не скучала и развлекалась вовсю. Мы наблюдали за зрителями – те были в восторге. Никогда не угадаешь, что человеку нужно, – такое это загадочное создание. Свин крыл матом с импровизированной сцены, снимал штаны, а дамы в жемчугах и их спутники млели от восторга и искренне благодарили Артема за прекрасный вечер, который тот им организовал.

Свин так разошелся, что мы не на шутку заволновались. «Вот-вот свинтят нас всех, того и гляди», – думали мы, а Дюша и Панкер просто встали и, от греха подальше, уехали в Ленинград.

Тем не менее концерт продолжался. Жемчужные и меховые дамы принялись тоже попивать портвейн, и не без удовольствия, как мы заметили. Их кавалеры не отставали, и вскоре зрители были уже в одинаковом состоянии с музыкантами. Троицкий сиял – он почти не пил и наблюдал за происходящим. «Вот он, эффект панк-рока, – думал Артем. – Вот те ребята, на которых нужно ставить». Я не уверен, что он думал именно так, но по выражению его лица было видно, что мы полностью оправдали его надежды.

Встал вдруг Пиня и под аккомпанемент «АУ» спел свою безумную песню «Водка – вкусный напиток» на музыку Майка. Пел он шикарно: на протяжении всего произведения отставал от музыки ровно на четверть, и получалось что-то невообразимое. Специально так сделать очень сложно:

 
Делают сок из гнилья и отходов,
Делают сок из поганого дерьма,
А в водку входит корень женьшеня,
И вот поэтому водку я пью
И очень долго на свете живу.
Я, один только я!..
 

Зрители медленно сползали со стульев на пол. Добил их Свин, спев двадцатиминутную композицию «По Невскому шлялись наркомы», – я до сих пор считаю, что это лучшая русская песня в панк-роке, и никто меня не переубедит. Если вы помните ранний Doors, а если не помните, послушайте «Аквариум» – «Мы пили эту чистую воду», – это из той же оперы. Мощный, в среднем темпе, постоянно повторяющийся рифф, напряжение нарастает и нарастает, певец импровизирует – все вместе это создает очень сильное давление на слушателя.

Троицкий жал нам руки и говорил, что мы выступили просто замечательно. Довольные слушатели расходились по домам с сияющими от портвейна и высокого искусства лицами, и мы одевались: Артем собирался отвезти нас на очередную конспиративную квартиру, где нас ждал ужин и ночлег. Правда, часть музыкантов во время исполнения «наркомов» попадала прямо на сцене и моментально заснула, так что заканчивал песню один Свин. Оставив павших бойцов панк-рока ночевать у Рошаля, мы поехали с Троицким.

Переночевав у приятельницы Артема, мы позавтракали вкусным московским мороженым и пошли в гости к нашему менеджеру – он жил неподалеку. Троицкий нас уже ждал. Он дал нам послушать массу незнакомых нам панк-групп, порассказал кучу интересного о музыке и музыкантах, дал кое-какие советы. Мы были в восторге от него и от приема, который Артем организовал в Москве неизвестным ленинградским панкам. Всем был понятен риск, на который шел известный уже журналист, и это вызывало уважение.

Артем повез нас на место следующего концерта – в какой-то подростковый клуб, где репетировала какая-то подростковая группа и стояла настоящая, хоть и невысокого класса аппаратура – усилители, колонки, барабаны, микрофоны и прочая и прочая… Это выступление было менее интересно, хотя звук и был много лучше, – Олег работал за ударной установкой, а он был очень сильным барабанщиком даже по нынешним меркам, Цой и я имели практику игры в группе и создавали гитарой и басом довольно плотное, «правильное» звучание, но чего-то не хватало, не было состояния «пан или пропал», не было задора, не было всего того, что помогает музыкантам устраивать порой просто фантастические концерты.

Публике мы, правда, опять понравились, хотя на этот раз нас слушали московские музыканты, от которых (не только московских, а вообще – от рокеров) похвалы добиться очень трудно. Кто-то, однако, плюясь, ушел из подвала, где располагался подростковый клуб, через пять минут после начала концерта, ну что ж – на всех не угодишь. Зато Троицкому все понравилось еще больше, чем за день до этого, и он познакомил нас с невысоким парнишкой, которого охарактеризовал как замечательного московского скрипача. Парнишка оказался вовсе не парнишкой, а молодым мужчиной, просто у него было очень подвижное выразительное лицо и необычайно живые задорные глаза. Это был Сережа Рыженко – отличный музыкант, поэт и актер, который впоследствии сыграл довольно большую роль в судьбе как нашего с Цоем творчества, так и моего лично.

Артем, что называется, передал нас с рук на руки Сережке и горячо всех поблагодарил. Он был искренне растроган и ужасно доволен удачно проведенным экспериментом по внедрению в столицу панк-рока. Итак, наш менеджер простился с нами, узнав предварительно, нет ли у нас проблем. Проблем не было, и мы отправились с Рыженко в гости к его друзьям, где нам пришлось дать еще один концерт, правда на этот раз уже камерный – тихий и пристойный. Все уже устали бесчинствовать и хотели спокойно поесть и отдохнуть. Рыженко спел нам несколько своих песен, несколько взбодрив уставших битников – это был настоящий артист, он проигрывал каждую песню, как маленький спектакль с захватывающим сюжетом, это было эдакое «фэнтези» – «Алиса в Стране чудес» или что-то вроде того, это было просто здорово. Мы были трезвы, довольны всем и всеми, ну и собой, разумеется. Все шло как по маслу. Обменявшись телефонами с Рыженко и его друзьями, мы отправились на вокзал, где без проблем купили билеты, сели в поезд и преспокойно, в сладких снах доехали до Ленинграда – воистину, судьба хранила нас от неприятностей, которыми могли бы закончиться наши музыкальные игры.

Ленинград. Серое небо, как грязная вата, оно залепляет глаза и лицо. Грязь на улицах, которой с каждым годом становится все больше и больше. Закопченные фасады старых домов, серо-зеленоватые от налипшей на них грязи и копоти. Ряды мрачных черных дыр – выбитых окон в расселенных домах. На Литейном просто нечем дышать летом, а зимой невозможно ходить, не забрызгиваясь до колен грязной бурой снежной кашей. Выходишь к Неве, но с отравленной реки дует ветер, в котором нет кислорода. Почерневшие, с серыми пыльными листьями деревья Лиговки и Московского проспекта, призванные хоть немного оживить эти мрачные мертвые ущелья. А Фонтанка, Фонтанка, в которой еще в сороковых годах нашего века купались и стирали белье, – она такая же, как и Обводный канал, как Мойка, канал Грибоедова – бензиновые пятна, мутная, непрозрачная вода… Асфальт, время от времени проваливающийся над теплотрассами и глотающий троллейбусы и машины, асфальт разбит повсюду – держатся только Невский, Московский и другие большие проспекты. Да, еще Кировский – правительственная трасса. И пьяные, пьяные, пьяные повсюду, – весь город пропитан запахами бензиновой гари, прокисшего пива и портвейна, дымом различного состава и качества из бесчисленных труб заводов и фабрик. Пустые магазины, разваливающаяся в пальцах колбаса. У Московского вокзала первый памятник, встречающий приезжих, – огромный каменный шестигранник с металлической остроконечной звездой на вершине, воткнутый посреди выжженной асфальтовой площади Восстания. Если ехать из аэропорта, вас встретит почти такая же стамеска на площади Победы, но там на вас будут направлены еще и стволы винтовок и автоматов, которые сжимают в железных руках черные железные люди под черными железными знаменами, что окружают монумент со всех сторон.

Немудрено, что в таком городе люди часто сходят с ума. И, сойдя с ума, начинают требовать переименования этого кладбища в Петербург – в город Святого Петра, Апостола Петра… Не переименовать ли ленинградский крематорий в «Приют Марии Магдалины», а не назвать КПСС – КПСС имени Иисуса Христа? Вообще-то, учитывая современные игры сатанинского государства с ортодоксальной церковью, к тому идет… Нет, такой город может быть только Ленинградом – этот человек здесь сейчас во всем: в лопнувших замерзших трубах отопления, в рушащихся на головы жильцов потолках, в новостройках, тонущих в грязи, в Казанском соборе, превращенном в Музей религии и атеизма… Был этот город Санкт-Петербургом, и надеюсь, станет им снова когда-нибудь, но сейчас это – Ленинград.

Подобные мысли стали приходить мне в голову позже, а зимой 1981-го все было по-другому – мы не думали на такие мрачные темы, мы были страшно довольны поездкой в Москву и с удовольствием возвращались домой. Мы родились в этом городе, выросли здесь и любили его таким, какой он есть. Да я и сейчас его люблю не меньше, поэтому и вижу все то дерьмо, которым он завален по самые крыши.