Текст книги "Золотая книга. Пурана № 19"

СТРАНИЦА 5
ГАНГА-ПАРВА («О НЕБЕСНОЙ РЕКЕ»)

– Да, – сказал Андрей Гурьев, – хорошая карма производит хорошие последствия, а плохая карма производит плохие последствия.

Мы уже в течение получаса тряслись в кузове моторикши в полном молчании, стараясь не смотреть друг на друга, поэтому на эту очередную жалкую шутку Андрея я демонстративно не отреагировал.

Тем более что он действительно был прав: карма у нас явно была плохая. Обвинять кого-либо в создавшихся проблемах было бессмысленно, и мы оба это осознавали. Хотя, конечно, в глубине души я-то прекрасно понимал, что виноват во всём именно Гурьев, который, буквально по русской пословице, назвался груздем и тем самым вынудил нас залезть «в кузов» индийской полиции, имеющей отныне вполне легальное основание следить за каждым нашим шагом. Я попал в глупейшее положение: прибыв в Индию по просьбе профессора Гедвиласа, у которого в руках был ключ от тайны Золотой Книги, я нежданно-негаданно оказался в компании двух людей, которые об этой книге не знают ровным счётом ничего, а годны только на то, чтобы создавать дополнительные препятствия, в то время как сам Гедвилас провалился сквозь землю и признаков сансары[14]14
  Сансара – одно из основных понятий в индийской философии, вечный круговорот жизни и смерти. – Примеч. ред.
  Палийский канон – сборник учений Будды I в. н. э., записанный на пальмовых листьях во время Четвертого буддийского собора. – Примеч. ред.


[Закрыть] не подавал.

Вдобавок не было никакой надежды коррумпировать приставленную к нам холодноглазую мегеру или по крайней мере усыпить на время её бдительность.

После того как мы втроём вышли из кабинета с нашими разрешениями на поездку, капитан Пали пригласила нас в соседнюю комнату безо всякой мебели, где облокотилась о подоконник и осмотрела нас взглядом палача, приступающего к экзекуции.

Я тоже постарался присмотреться к человеку, с которым – хочешь не хочешь – нам придётся считаться в течение ближайших недель. Внешне Савитри не производила отрицательного впечатления: невысокая, стройная женщина возрастом около тридцати в ладно подогнанной по размеру полицейской форме. Едва смуглая кожа, тонкий нос и пропорциональные черты лица делали её похожей скорее на сицилийку или уроженку южной части Испании, но никак не на индианку. Только длинные чёрные волосы и огромные глаза в обрамлении тёмных век говорили о том, что родиной её предков была Индия, причем, скорее всего, Северная.

– Я не хочу быть ни шпионом, ни надсмотрщиком, – примирительно начала Савитри, теребя тонкими пальцами фуражку. – Отдыхайте себе на здоровье. Всё, что соответствует закону, не будет вызывать с моей стороны никаких возражений. Думаю, господа, мы сумеем договориться о таком способе общения, который никого не будет излишне обременять.

Мне нечего было на это сказать – я ещё никогда не путешествовал с полицейским эскортом и не мог знать наверняка, будет он меня обременять излишне или в рамках допустимых пределов.

Зато заговорил Андрей:

– Я надеюсь, вы снимете полицейскую форму, когда мы отправимся в путешествие?

– Конечно, – передёрнула плечами Савитри. – Нечего нам пугать народ. Давайте распланируем маршрут. Я готова выехать завтра вечерним поездом.

– Почему поездом? – испугался я. – Мы взяли авиабилеты до Калькутты, оттуда в Порт-Блэр.

– Во-первых, не Калькутта, а Колката. – Её взгляд снова стал надменным, и я совсем затосковал. – Мы живём не в Британской империи, город давно переименован. Во-вторых, авиаперелёты полицейским бюджетом не предусмотрены, и нам придётся ехать на поезде Дели – Варанаси – Колката, а оттуда пароходом до островов. Вот мой телефон, предлагаю увидеться завтра на Центральном вокзале Нью-Дели в четыре часа пополудни. Билеты для вас я забронирую, оплатите при получении.

– Да вы что… – начал было Гурьев.

Однако я перебил его по-русски:

– Андрей, не нужно сейчас… Бог с ней, поедем поездом, это даже к лучшему – будет время её перевербовать. Времени у нас много, а её лояльность дороже пары лишних дней. Пошли отсюда…

– Да, вот ещё что… – прервала его Савитри. – Когда мы находимся вместе, извольте разговаривать на понятном мне английском.

– Извольте отправляться к чёрту, товарищ капитан, – твёрдо ответил я. – Если вам охота участвовать в беседе, потрудитесь изучить сперва русский язык.

Мы оба повернулись и вышли из комнаты.

И вот теперь мы ехали в мой «Шератон» в самом паршивом настроении, а Гурьев неумело пытался шутить, произнося какие-то мантры из палийского канона*.

– Да вовсе я не шучу, Алексей, – отпирался он. – Мы слишком близко к сердцу приняли создавшееся положение. Философия дзэн учит нас хладнокровно воспринимать кармические испытания вроде этой психопатки, свалившейся на нашу голову. Нам нужно просто почистить чакры[15]15
  Чакрыι – в индийской философии – особые точки на теле человека, центры силы и сознания. – Примеч. ред.
  Хиндустани – язык межнационального общения в Северной и Центральной Индии, близкий к хинди. – Примеч. ред.
  Брамины – группа высших каст в Индии. Исторически брамины становились жрецами, монахами, учителями и учеными. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Вот увидишь: пройдёт время, и вы с ней… ну, хорошо-хорошо, мы с ней подружимся. Наверняка её чем-то можно заинтересовать. Денег она, понятное дело, не возьмёт, но что-нибудь вроде цветка, шоколадной плитки, блестящей побрякушки вполне может её сдвинуть с мёртвой точки.

– Да как ты себе это представляешь? – тоскливо спросил я.

– Я – никак. У меня нет опыта работы с туземными женщинами. А вот ты должен бы уже знать. Тонкости общения с местными жительницами – твоя специализация, насколько я это понял по твоему африканскому опыту. Санаев, нам ведь не нужно её убивать: пусть живёт! Наша задача – сделать её лояльной и заставить смотреть спустя рукава на наши действия на Андаманских островах. А вот как это сделать – думай! Потому что чует моё сердце: придётся нам всё-таки нарушить индийский федеральный закон и отправиться искать нашего профессора на остров Сентинель…

Гурьеву, конечно, не терпелось побывать Колумбом. Как человек легко и быстро увлекающийся, он не мог пропустить такой возможности. Бизнес, деньги, карьера, политика – всё это в его жизни уже было, а вот общения с первобытными племенами не случалось ещё никогда.

Я же относился к таким вещам гораздо более серьёзно, особенно после того, как в ходе своего прошлогоднего африканского приключения стараниями жестокого племени теллемов чуть не побывал на том свете. И очень хорошо знал, что налаживать контакт с аборигенами никогда не бывает просто. У них – даже у самых «нецивилизованных» в нашем понимании этого термина – есть своя сложнейшая философия, своё видение мира, своя чрезвычайно разветвлённая система человеческих взаимоотношений… Однажды я навеки лишился расположения вождя племени на острове Новая Гвинея после того, как, встретив его на горной тропинке, в знак приветствия приложил к груди не правую руку, а левую. В другой раз я скрестил руки на груди, разговаривая с жителями удалённой деревни на Сулавеси, а этого категорически нельзя было делать – такой жест воспринимается как открытая враждебность, все равно как у нас в России при встрече сразу дать человеку в ухо. Туземцы развернулись и ушли прочь, а мне пришлось искать для ночлега другую деревню. У многих народов Индокитая не принято входить в поселение, пока о вашем приходе громко не возвестит староста, чтобы впечатлительные дети могли спрятаться и не видеть столь жуткого зрелища – белого человека. Изучать культуру тысяч народов разных уголков мира полезно не только с научными целями, но и для того, чтобы путешествие оставило яркие впечатления по-настоящему близкого знакомства с миром.

Обо всём этом я рассказал Гурьеву, когда мы вновь поднялись проводить закат на крышу моего отеля в центре Нью-Дели. Выслушав меня, он нырнул в бассейн и пропал на глубине на полминуты, а когда вновь появился над водой, напомнил мне ещё об одной очень важной вещи:

– Язык.

– Кстати, точно. А что там за язык на Сентинеле? – Будучи профессиональным лингвистом, я и так уже собирался задать ему этот вопрос. – Родственен другим андаманским?

– Да кто же это тебе скажет? – усмехнулся мой друг, растираясь полотенцем. – Ни одного слова из языка сентинельцев пока ещё не записано.

– Ага… – протянул я.

Перспектива записи неизвестного науке языка – что может быть лучшей приманкой для человека, который с самого детства бредил тайнами человеческой речи? Гурьев, конечно, знал об этой моей страсти.

Я тогда, будучи шестилетним ребёнком, маниакально перерывал всю квартиру в поисках надписей на иностранных языках, перерисовывая их с пузырьков венгерских лекарств и бутылок итальянского вермута в маленькую телефонную книжку. То, что родственники единогласно считали меня психически нездоровым, меня не останавливало ни в коей мере. Потом, в возрасте восьми лет, я задался благородной целью выучить все языки мира (тогда я ещё не знал, что их на свете больше шести тысяч) и с упорством, достойным лучшего применения, выписывал ежедневно по двадцать слов из единственного в нашем доме «Большого англо-русского словаря», дойдя в итоге до загадочного слова «аборт». Напуганные размахом моей лингвистической деятельности, родители перевели меня в английскую спецшколу, и это на время охладило мой пыл, но вскоре я увлёкся древнеанглийским языком, и пока мои друзья проводили время в дворовых играх и на «кислотных» дискотеках, я как ненормальный переводил «Англосаксонскую хронику» и поэму «Беовульф», декламация которой на языке оригинала вызывала слёзы у моей тогдашней девушки, особы нервной и чересчур впечатлительной для таких испытаний.

Жизнь сложилась так, что в тот момент, когда со школой, как и с этой девушкой, я наконец расстался, передо мною лежало только два жизненных пути: в науку, что значило бы обречь себя на голод, или в бизнес, что значило бы разлучиться с наукой. Однако, даже выбрав дорогу материального благополучия, я, сваливаясь с ног от изматывающих корпоративных проектов, ежедневно по вечерам изучал сравнительное языкознание и конспектировал труды великих лингвистов прошлого и настоящего, не теряя надежды когда-нибудь всё-таки оказаться в их числе.

Только к концу третьего десятка мне удалось разобраться с карьерой, накупить недвижимости больше, чем нужно, и обеспечить себе достойную старость, после чего я вздохнул спокойно и перестал судорожно зарабатывать деньги. В двадцать седьмой день своего рождения я поступил в аспирантуру по специальности «Языкознание», а к тридцати годам был уже кандидатом филологических наук и доцентом престижного гуманитарного университета.

Полевая работа, впрочем, нравилась мне значительно больше, чем преподавание или кабинетная писанина. Да, в отличие от студентов, туземцы были не всегда дружественны и почти всегда скудоумны, но приобщение к их языку и образу мыслей давало мне уникальные впечатления о мире, который неизменно существует рядом с нашим, но которого мы практически не знаем, не видим за тонированными стёклами своих квартир, офисов и автомобилей. Поэтому при любой возможности я кидался в очередную экспедицию в африканские саванны, пустыни Австралии и джунгли Амазонки, чтобы открывать там новые для себя языки в живом контакте с теми, кто эти языки, собственно, и изобрёл.

Так что есть Золотая Книга на этом свете или нет её – для меня оставалось более или менее маловажным вопросом, как, впрочем, и для Андрея Гурьева. Каждый из нас хотел использовать этот шанс, чтобы открыть что-то новое для себя в неизведанном уголке мира. Тем более что с Книгой у нас пока не очень-то и складывалось. Для того, чтобы найти Книгу, нужно было сначала отыскать профессора Гедвиласа…

– Это ты правильно заметил, – удовлетворённо сказал мне на это Андрей. – Так что давай-ка сейчас подумаем, как именно мы сможем найти его, и распишем план нашего маленького, но обречённого на успех предприятия. Чего не написано – того нет.

Сборы прошли в рекордно короткие сроки. Поздно ночью, когда мы закончили расписывать многоступенчатый план действий, показавшийся нам вершиной хитроумия, Гурьев уехал к себе собирать вещи. Утром ему нужно было забежать в торгпредство, чтобы оформить себе «местную командировку с целью проведения коммерческих переговоров», а я отправился на соседний рынок, желая приобрести некоторые с виду подозрительные, но чрезвычайно необходимые нам в нашем путешествии аксессуары. На островах такие вещи мы бы вряд ли купили, а если бы даже и нашли, не смогли бы избежать вопросов нашей сопровождающей, которая, как мне казалось, отличалась редкой наблюдательностью.

Наблюдательность эту она, собственно, и продемонстрировала, как только мы увиделись с ней у входа на вокзал Нью-Дели, как и договаривались, в четыре часа того же дня.

– Не много ли вещей для пляжного отдыха? – осведомилась она, снимая солнечные очки и насмешливо поглядывая на Гурьева, который, обливаясь потом, тащил из багажника такси сумку с моими фотообъективами, каждый весом с добротную авиабомбу.

Капитан Пали надела в этот день светло-голубые шаровары, блестящий курортный топик серого цвета, демонстрирующий явно больше, чем скрывающий, навесила на обе руки, по моим прикидкам, по килограмму серебряных браслетов и затянула волосы резинкой в тугой чёрный хвост, торчавший сзади задорным пиратским знаменем. Савитри сверкала белыми зубами и вообще была, как видно, на подъёме.

Так как, согласно нашему плану, именно мне поручалась задача «нейтрализации» капитана, я изобразил на лице подобие дружелюбной улыбки:

– А как же снимать природу тропических широт? Летас – бывалый фотограф, его хлебом не корми – дай найти нужный ракурс…

Гурьев посмотрел на меня как на сумасшедшего.

– Позвольте, я помогу донести вашу сумку. – Я галантно наклонился, чтобы взяться за ручки походного саквояжа, но Савитри остановила меня:

– Нет, спасибо. Пушка должна быть всегда со мной.

Мы тоскливо переглянулись и потащили свой багаж на платформу, как вдруг она резко дёрнула меня за руку:

– А это кто?

– Где? – отреагировал я.

– Вон, в толпе, в коричневой рубахе!

Мы с Андреем оглядели толпу орущих людей на вокзальной площади, но все замеченные нами коричневые рубахи принадлежали индийцам, с которыми мы не имели удовольствия быть знакомыми.

– Вы что имеете в виду, Савитри? – обратился к ней Гурьев, сдёргивая с носа свои бутафорские очки, чтобы лучше видеть.

Она пожала плечами:

– Вы приехали на такси, следом за вами из такого же такси вышел мужчина средних лет, с небольшой бородкой, в грязной тёмно-коричневой рубашке навыпуск, и сейчас только что я снова заметила его – стоит и пристально смотрит на вас. Вот я и подумала, уж не наняли ли вы себе охрану от меня.

– А где он сейчас? – спросил я.

– Испарился. – Она подняла саквояж и направилась к станции.

На вокзалах индийских городов обстановку тоже не назовёшь расслабляющей. Люди лежат и спят повсюду. Их перешагиваешь, чтобы добраться до нужной тебе платформы, и они ничуть на это не реагируют, потому что пришли сюда отоспаться в прохладе. В киосках продают такую еду, что становишься сыт как минимум на неделю от одного только взгляда на ассортимент. Вздумай я перекусить чем-нибудь на делийском вокзале, я наверняка не имел бы уже счастливой возможности писать эти строки.

Кроме того, ни одна душа не знает, куда, когда и откуда придёт поезд на Калькутту и придёт ли вообще. К счастью, именно здесь мы впервые оценили, что капитан полиции может приносить пользу, даже будучи в штатском, – Савитри Пали мгновенно сориентировалась в происходящем, задала несколько вопросов толпящимся на перронах пассажирам, не снижая при этом скорости, и вскоре мы уже стояли со всеми чемоданами на нужной нам платформе, ожидая прибытия экспресса.

– Нам придётся делать пересадку в Варанаси, – сообщила Савитри. – Но это ничего, всего лишь один день. Вы бывали на священных берегах Ганга?

Гурьев мрачно кивнул.

– Я нет, но с удовольствием увижу Бенарес, – с милой улыбкой ответил я, употребив старое колониальное название города.

– Вы это специально? – кинулась в бой Савитри.

– Нет, – сказал я. – Но я за свободу слова. Если мне так удобно, так я и буду называть известные мне города и страны. Я же не прошу вас выговаривать по-русски слова «Москва» и «Россия».

Действительно, сколько можно?! Произносить «Кыргызстан» – сломаешь язык, а скажешь гостю из Средней Азии «Киргизия» – обидится. Приезжаешь в Ашхабад, а он уже, оказывается, Ашгабат, и попробуй произнеси по старинке это слово в присутствии пятнадцати туркменских мужиков. В соседней с Индией Бирме переименовали всё, что только было можно, в результате чего провинция Аракан стала Ракхаином, река Иравади – Айейярвади, а город Маймё – и вовсе Пьинулуином. Во время путешествия по Бирме с путеводителем, в котором названия были ещё прежними, у меня постоянно возникало ощущение, что я попал в другую страну. Что и было правдой – ведь Бирма и сама переименована в Мьянму.

Индийцев тоже не миновала лихорадка «перемены мест» в стремлении забыть свою колониальную историю. Именно так Мадрас превратился в Ченнай, Бомбей – в Мумбай, а Калькутта – в Колкату. И я не мог отказать себе в удовольствии слегка позлить нашу полицейскую подружку, вспоминая географические названия времён доброй старой викторианской Англии, когда Индия называлась не иначе, чем Британский Радж.

Я предполагал, что она снова начнёт пикироваться. Но ответ её был для меня неожиданным.

– Ну и зря не просите, – спокойно сказала Савитри, раскрыла сумку и извлекла оттуда толстую книжку небольшого формата. – Вот смотрите, на что я потрачу предстоящие четырнадцать дней!

На книге красовалось английское название: «Русский за две недели». Боже, неужели она поняла мой вчерашний выпад так буквально?!

– С аудиофайлами и разговорником! Теперь я сама выучу ваш язык, если уж вы не в состоянии выучить мой! – похвасталась Савитри, убирая назад своё приобретение, и вдруг по-русски добавила: — Как диела?

И в этот момент мне показалось, что акцент её вовсе не такой уж неприятный. И вовсе не набит у неё рот горячими каштанами, просто она перекатывает там два маленьких серебряных шарика, из-за чего все звуки выходят такими округлыми и мягкими.

Впрочем, я сразу отогнал от себя эти мысли, иначе было бы непонятно, кто здесь кого нейтрализует. Нет уж, должна соблюдаться чёткая последовательность действий: найти Летаса, отыскать Золотую Книгу, удушить Гурьева, а уже потом – всё остальное…

Савитри оказалась упорной и сознательной ученицей. За те двенадцать часов, которые наш поезд, с бесконечными внеплановыми остановками «по техническим причинам», тащился до Варанаси по выжженным равнинам и городским трущобам необъятной долины Ганга, она практически не отрывалась от учебника, выписывая оттуда в толстую тетрадь слова и выражения для запоминания. Кроме того, она не давала мне покоя, вынуждая произносить по-русски различные обороты и пословицы из своего разговорника.

– У вас же вроде бы есть аудиофайлы? – взмолился я на третьем часу пути, когда мы ещё только-только выехали из городской агломерации Дели.

– Ничего, – ответила она по-русски. – Давайте тренироваться. Между прочим, это по вашей же просьбе, мистер Санаев, я учу русский!

– Бросьте, всё равно не осилите, – откликнулся я. – Это вам не хиндустани*.

Она едва заметно надулась:

– Я и не обольщаюсь относительно варварских языков.

Гурьев изъявил желание спокойно поспать и не слушать, по его образному выражению, «курс начинающего гастарбайтера», поэтому мы с ним гордо покинули купе, где в одиночестве разместилась Савитри, и перебрались в соседнее, оставив нашу сопровождающую в обществе русского разговорника.

Я всё равно не смог выспаться и чувствовал себя абсолютно измотанным, когда поезд прибыл в священный город всех индусов на реке Ганг, но упускать такую возможность было нельзя, и мы, едва разместившись в гостинице неподалёку от вокзала, отправились осматривать окрестности.

Индусы почитают Ганг едва ли не выше всех своих богов, и в религии индуизма он – небесная река, спустившаяся на землю. Для сотен миллионов людей Ганг и его бесчисленные притоки – источники главного условия жизни: воды. А здесь, в Варанаси, вода реки священна вдвойне, потому что город этот, как всем известно, основал сам господин Шива много тысяч лет назад, и великий Сиддхартха Гаутама, будущий Будда, где-то здесь, на берегах Ганга, произносил свою первую молитву. Тогда этот город назывался Каши, был столицей большого царства, и слава его гремела по всей Индии, потому что со всей Индии паломники приходили сюда окунуться в священную небесную реку. Здесь стояли десятки дворцов и несчётное количество храмов, но кому нужны храмы, если объект главного почитания всегда был рядом – Ганг!

Видимо, именно в эти седые времена здесь появились первые гхаты: каменные лестницы, ведущие к воде, с которых сходили пилигримы для торжественного омовения. Сейчас этих гхатов в центре Варанаси больше ста, и некоторые из них находятся в частной собственности. А огромные рыжие дома, стоящие у берега, ежегодно принимают уже сотни тысяч паломников, приходящих сюда излечить свои болезни, попросить у богов здоровья или – даже чаще – смерти.

Счастлив тот, кто умрёт на берегу Ганга, гласит надпись на стене одного из здешних домов. А если у него при этом будут деньги, счастлив он будет вдвойне, потому что его тело сожгут на костре у самого берега, в ходе специальной церемонии, в огне священного дерева баньян, а пепел отправят в реку. Если же денег на такую радость вы не накопили, государственная электрическая печь к вашим услугам, правда, такой конец – настоящий позор: это как же нужно жить, чтобы даже на собственную кремацию не заработать?

Обо всём этом нам в красках рассказывала Савитри Пали, оказавшаяся неплохим экскурсоводом. Андрей до этого бывал в Варанаси один или два раза, но исключительно с деловыми целями («возил депутатов Госдумы пить и веселиться») и священные гхаты так толком и не рассмотрел. Сейчас же, по мере того как Савитри углублялась в религиозные представления индусов, он на глазах становился всё мрачнее.

Такие места, как Варанаси, где контраст между богатством и нищетой особенно бросается в глаза, очень о многом заставляют задуматься. О том, к примеру, что каждый пятый ребёнок в Индии не зарегистрирован официально – да, он родился, но де-юре его не существует, потому что в его родной деревне нет ни бумаги, ни карандаша, ни одного грамотного человека, который документально оформил бы его появление на свет, а выписывать такого человека из города – слишком дорого для его неимущих родителей, которые, может статься, за всю жизнь не увидят ни одной банкноты. Маленький человек получит лишь имя, но не фамилию, вырастет без школы и грамоты, проживёт жизнь без документов и без единого шанса найти работу или получить образование.

Или о том, кто живёт в шикарных небоскрёбах из синего стекла в Новом Дели. Это те самые небоскрёбы, которые хорошо видны из нищих трущоб где-нибудь под железнодорожными мостами, где ютятся миллионы их соотечественников. В больших городах Индии выстроены тщательно огороженные кварталы, где дети играют на новеньких площадках, бегают по газонам, купаются в бассейнах, а их родители покачиваются в гамаках, наслаждаясь тишиной и комфортом после офисного дня. Те ли это люди, которые за десятки миллиардов долларов покупают сталелитейные и автомобильные компании во всём мире как раз в тот момент, когда в их родной стране от голода, наводнений и болезней гибнут сотни тысяч «неучтённых» людей? Или это те чиновники, которые подписывают контракты на закупки десятков русских истребителей и военных кораблей в отсутствие всякой войны в то же самое время, как под их окнами умирают грудные дети от отсутствия элементарного жилья и пищи?

Мы выросли в СССР, где никогда не было богатства, но не было и нищеты. Мы все жили в одинаковых панельных домах, простеньких, без излишеств, но добротных, и я никогда не пойму, как может существовать на свете такое государство, которое не то что прокормить, но даже сосчитать своих граждан как следует не может.

Молодой, но бывалый лодочник, возивший нас по реке в этот рассветный час, видя наше настроение, решил слегка приободрить своих гостей и, перехватив у Савитри инициативу, начал рассказывать о том, что далеко не каждого можно сжечь на этих берегах. Как бы не так! Беременных женщин, маленьких детей и прокажённых религия браминов* сжигать не рекомендует. Вместо этого, по его словам, им просто привязывают камень на шею и отправляют на дно Ганга.

Мы с ужасом отпрянули от воды, но река даже и без этих рассказов смотрелась не слишком гигиенично. Это уже позже, вечером, Гурьев раскопал где-то данные, согласно которым содержание кишечной палочки в речной воде в черте города Варанаси в пятьсот тысяч раз превышает норму выживаемости. Слава богу, при нашей идиллической утренней прогулке мы этого не знали.

Вода имела ярко выраженный зелёно-жёлтый оттенок, и такого же цвета висела над ней дымка испарений, хорошо заметная в лучах восходящего солнца. На волнах священной реки приятно покачивались обугленные стволы деревьев, пластиковые и бумажные пакеты, строительный мусор и то, что я, присмотревшись, определил как трупы крупного рогатого скота. Их сжечь тоже никто не удосужился.

Савитри сидела как ни в чём не бывало и маленькой плоской фотокамерой делала снимки величественных прибрежных дворцов, где когда-то почитали за честь проживать богатейшие раджи Индии, из чего я заключил, что в те времена здесь было явно почище. Однако теперь раджи переселились отсюда прочь, а со ступеней в реку тянулись бесконечные вереницы людей самого убогого вида. Они раздевались догола, что было несложно, так как, кроме белой простыни, на большинстве ничего и не было, и окунались с головой в мутно-жёлтую воду, пили её из горстей, поливали себе и друг другу на голову, вознося при этом отчаянные молитвы богам. От увиденного я невольно зажмурился: столь жуткой показалась мне перспектива в эту минуту опустить в воду руку.