Текст книги "Декабристы. Беспредел по-русски"

Глава 10
Во глубине сибирских руд

1. Дорога дальняя, казенный дом

Каторжная история декабристов во многом «раскручена» благодаря женам некоторых из них – тем, кто последовал за мужьями в Сибирь. Сразу предупреждаю: отдельного рассказа об этом в книге не будет. Потому что это совсем другая история.

Создатели декабристского мифа следовали логике: уж если жены рванули за ними в Сибирь, значит, хорошие люди были. Но только в России тех времен женщины всех сословий этим же путем двигались очень даже часто. И следовали порой, заметим, без денег и на своих двоих. Ничего необычного в этом нет. Но, что самое главное, – сила женской любви абсолютно не зависит от моральных качеств объекта, на который она направлена. Ева Браун добровольно решила умереть вместе с Гитлером. Жена Геббельса – тоже. Могу вас уверить, что по крайней мере в последнем случае у пары самоубийц была настоящая большая любовь, которая тянет на мелодраматический сериал. И что с того?

А я расскажу, как декабристы «тяжко страдали» в заключении.

Сначала уточним: мало кто из декабристов полностью отбыл свой срок. В 1830 и 1832 годах Сенат еще два раза уменьшал сроки наказания. Так, Евгений Оболенский, который активно участвовал в восстании, ранил Милорадовича и вообще был одним их самых «крутых отморозков», был Высшей уголовной комиссией приговорен к смерти. В результате всех смягчений он отделался 13 годами. Потом вернулся, а в 1856 году он был восстановлен в дворянских правах.

Тут имеет смысл кое-что пояснить. Тогдашняя система наказаний сильно отличалась от нынешней. Сегодня человек, вышедший из тюрьмы, волен ехать, куда ему вздумается. Тогда это было не так. Бывший каторжанин, отбывший длительный срок, был ограничен в передвижении, в европейской части России он не мог селиться до конца жизни. Поэтому в европейских губерниях практически не существовало понятия «рецидивист». Тогдашние зэки шли лишь в одном направлении: в Сибирь. Назад пути не было[25]25
  Это делалось не из жестокости, а потому, что Сибирь нужно было осваивать. Ту же политику британцы в то время проводили в Австралии. Да и в сталинские времена на Колыме действовала подобная система. Отсидевшие срок работали как вольнонаемные, очень хорошо зарабатывали, но уехать не имели права.


[Закрыть]. Всем, кроме декабристов. Но давайте по порядку.

Обычный путь в Сибирь был долгим и трудным. Люди, осужденные на каторгу, шли к месту заключения пешком, закованными в кандалы. Дорога в Сибирь занимала около полугода, и выдерживали ее далеко не все.

А ведь среди осужденных были не только уголовники. Тогда существовал закон, по которому помещик мог отправить крепостного в Сибирь, по сути дела, по своему капризу. Например, восемнадцатилетняя крестьянка Елизавета Александрова получила 25 лет каторги за то, что помещица заподозрила девушку в краже фунта сахара. Вы скажете: да ведь именно против таких гнусностей декабристы и боролись. Возможно. Я еще вернусь к тому, что могло бы произойти в случае их победы. Но пока заметим: почему-то так случилось, что жизнь декабристов на «зоне» сложилась очень даже неплохо.

Почти все декабристы не двигались к месту отсидки пешим порядком. Евгений Оболенский, к примеру, ехал на тройке. Маршрут в Сибирь к тому времени был уже достаточно четко разработан. Из Петербурга он начинался точно по теперешней трассе Е 95 (с заходом в Новгород). В районе Валдая арестованные поворачивали на Вологду. Потом через Ярославль они выходили на легендарный Владимирский тракт, «Владимирку». И по ней следовали в Сибирь.

Вот что вспоминает Оболенский: «Мы останавливались в гостиницах; Артамон Захарович (Муравьев. – А. Щ.) был общим казначеем и щедро платил за наше угощение…»

В то время в каждом крупном городе по дороге существовали пересыльные тюрьмы. Но декабристов везли с комфортом. Путь до Иркутска занял чуть больше месяца. По тем временам – очень быстро. Обычному законопослушному человеку, путешествующему «на почтовых» – а это был самый быстрый, хоть и муторный способ передвижения, – на такое путешествие понадобилось бы месяца три.

2. Веселая каторга

Здесь и дальше мы увидим некоторую двойственность отношения властей к заговорщикам. Формально они были «лишены прав состояния» (то есть перестали быть дворянами), а значит, утратили все привилегии. Но на деле их упорно продолжали выделять в отдельную касту, которой жилось куда лучше, чем представителям народа, за который декабристы якобы боролись. В этом смысле показательно отношение к ним сибирских представителей исполнительной власти, которые практически повсеместно создавали заговорщикам режим наибольшего благоприятствования. Происходило это отнюдь не из-за сочувствия к взглядам декабристов. В Сибири об этих взглядах если и знали, то только понаслышке. Дело было в другом – в кастовой солидарности. Да, государственные преступники, но все-таки свои. Тем более что события предыдущей эпохи приучили чиновников к осторожности. Сегодня люди преступники – а завтра их возвращают из Сибири и назначают на высокие должности.

Так дело и пошло. Оболенский и Якубович поначалу угодили на соляной завод; исследователям это давало повод расписывать их невыносимые страдания: «соляная» каторга считалась одной из самых страшных. Несколько лет на соляном заводе обеспечивали потерю здоровья, но только в случае, если наказание применяется всерьез.

«…Мы пользовались свободой, хотя и ограниченной полицейским надзором… С простым народом, населяющим завод, наши отношения ограничивались покупкою припасов и платою за простые услуги, нам оказываемые».

Но вот дошло дело и до работы. Декабристы встречаются с начальником каторги, пьют с ним кофе и ведут светскую беседу. «Отпуская нас, полковник объявил, что назначит нам работу только для формы, что мы можем быть спокойными и никакого притеснения опасаться не должны».

И вот настал рабочий день. Декабристов поставили на рубку дров, что на соляном заводе являлось «халявой». Да и там урядник дал понять, что на работе можно откровенно бить баклуши. Работать будут другие. Так что Оболенский с Якубовичем если вообще изредка махали топорами – то исключительно от скуки.

Впрочем, когда на дворе холодало, декабристы даже спускались под землю – там было теплее. Но рабочий день у них длился шесть часов (у обычных зэков – четырнадцать). Да и там они не особо напрягались. В отличие от обычных зэков, им не давали «уроков» (норм выработки). Хотели – работали, не хотели – нет.

Бытовые условия их тоже не особо удручали. Декабристы жили в отдельных комнатах, пищу им готовила охрана. К тому же вскоре прибыли жены некоторых арестантов – княгиня Трубецкая и графиня Волконская. То есть, как мы знаем, они перестали быть княгинями и графинями. Причиной того, что их лишили привилегий, называют то ли изощренную жестокость Николая, то ли его нежелание, чтобы жены декабристов ехали в Сибирь. Но на самом-то деле это являлось требованием закона. Тогда до женского равноправия было далеко. И жена, последовавшая за мужем в Сибирь, в какой-то степени разделяла его судьбу. Но и тут все было не так просто. Денег супруги декабристов привезли с собой много.

И тут начался уже полный абсурд. Складывается впечатление, что на «зонах», которые топтали декабристы, все было элементарно куплено. Потому что в скором времени наказание превратилось в откровенную фикцию.

«В 1828 году с декабристов сняли кандалы. В том же году Лепарский (начальник Читинского острога. – А. Щ.) разрешил выстроить во дворе два небольших домика: в одном поставили столярный, токарный и переплетный станки для желающих заниматься ремеслами, а в другом фортепьяно.

…Каторжная работа скоро стала чем-то вроде гимнастики для желающих. Летом засыпали они ров, носивший название «Чертовой могилы», суетились сторожа и прислуга дам, несли к месту работы складные стулья и шахматы. Караульный офицер и унтер-офицеры кричали: “Господа, пора на работу! Кто сегодня идет?” Если желающих (т. е. не сказавшихся больными) набиралось недостаточно, офицер умоляюще говорил: “Господа, да прибавьтесь же еще кто-нибудь! А то комендант заметит, что очень мало!”. Кто-нибудь из тех, кому надо было повидаться с товарищем, живущим в другом каземате, давал себя упросить: “Ну, пожалуй, я пойду”». (М. Цейтлин).

Оболенский в своих мемуарах рассказывает о прогулках по окрестностям, во время которых он отходил на десятки километров от своего «узилища». Охотился, изучал местную природу, общался, с кем хотел. Да и не только он один.

«Два брата Борисова, любители естественных наук, занимались как собиранием цветов, так и зоологическими изысканиями; они набрали множество букашек разных пород красоты необыкновенной, хранили и берегли их и впоследствии составили довольно большую коллекцию насекомых».

Вот что пишет видный исследователь истории российских тюрем профессор Гернет: «Работали понемногу на дороге и на огородах. Случалось, что дежурный офицер упрашивал выйти на работу, когда в группе было слишком мало людей. Завалишин так изображает возвращение с этих работ: «Возвращаясь, несли книги, цветы, ноты, лакомства от дам, а сзади казенные рабочие тащили кирки, носилки, лопаты… пели революционные песни!».

Таков был «скорбный труд».

«Жены постепенно выстроили себе дома на единственной улице, после их отъезда сохранившей в их память название «Дамской». Мужья сначала имели с ними свидания в тюрьме, но постепенно получили разрешение уходить домой к женам на целый день. Сначала ходили в сопровождении часового, который мирно дожидался их на кухне, где его угощала кухарка, а впоследствии они переехали в домики жен» (М. Цейтлин).

Прославленные Некрасовым Трубецкая и Волконская имели по двадцать пять человек прислуги каждая. И уж, понятное дело, не бедствовали. Вам не кажется, что все это больше похоже не на каторгу, а на турпоездку? Заметим, кстати, что в более демократических странах, таких как Англия, никаких поблажек аристократам не делали. Они отправлялись в Австралию на общих основаниях – и вели там куда менее увлекательную жизнь. Но так часто случается – люди, боровшиеся против системы, продолжают активно пользоваться как раз теми ее плодами, которые они так яростно критиковали. Автор «Конституции», в которой отменялись дворянские привилегии, спокойно ими пользовался, находясь на каторге.

3. Каждому свое

Итак, реально отбывать наказание декабристы закончили значительно раньше, чем это было определено приговором – даже с учетом всех смягчений. Дальше все пошло примерно в том же ключе. Образованных людей в тогдашней Сибири катастрофически не хватало. Как только истекали их сроки, всем желающим открывалось большое поле деятельности. Многие достигали высоких должностей, особенно те, кто сумел легко отделаться и избежать лишения дворянства. Так, Александр Муравьев уже в 1828 году занял пост городничего (то есть мэра) Иркутска – не последнего сибирского города. Иван Якушкин – тот самый, который первым предлагал убить царя – в городе Ялуторовске основал частную школу, которую благополучно закончили 1600 учеников. Дмитрий Завалишин и Владимир Штейнгель занимались журналистикой. Конечно, нельзя сказать, что по отношению к декабристам не существовало никаких ограничений. Но особо тяжкими страданиями это назвать трудно.

Кое-кто из декабристов после отсидки снова пошел служить в армию. Начинать пришлось с рядовых, но бывшие заговорщики росли по службе на удивление быстро.

Впрочем, кое у кого биографии складывались более лихо, и чаще всего у представителей бедных и незнатных дворянских семейств. Вот, к примеру, подпрапорщик Московского полка Александр Луцкий, получивший двадцать лет за активное участие в декабрьском восстании: он помогал Щецину-Ростоцкому отбить знамя Московского полка. В отличие от лидеров, его отправили по этапу пешком. Он быстро сориентировался в обстановке и произвел популярную у тогдашних уголовников операцию: за 60 рублей поменялся именами с бродягой Агафоном Непомнящим и под его именем отправился на поселение. На этом попался, бежал с каторги, год болтался по Сибири. Снова попался… Он один из немногих, кто отбыл срок от звонка до звонка, и далеко не в таких комфортных условиях, как остальные.

Самый интересный пример – Михаил Лунин, пожалуй, наиболее решительный их всех участников заговора. Отсидев без особых проблем положенную «десятку», Лунин освободился и поселился в Иркутске в собственном доме. Но, видимо, ему стало скучно. Он собрал в Иркутске небольшой кружок из бывших декабристов и через них стал распространять самиздат. «Письма из Сибири» и «Взгляд на русское тайное общество с 1816 по 1825 год» были произведениями откровенно вызывающими хотя бы потому, что в них он явно преувеличивал влияние декабристских идей и давал понять: «нас еще очень много». По сути дела, он делал попытку снова заварить кашу. Лунин нарывался и нарвался: в 1840 году он снова был арестован и направлен в Акатуй, где в 1845 году умер при непонятных обстоятельствах. По одной из версий, он был убит. Сомнительно, но, с другой стороны, возможно. Ну, достал…

История с декабристами завершилась в 1856 году, когда была объявлена окончательная амнистия. Все участники тайных обществ были восстановлены в прежних правах. Правда, княжеских титулов Оболенский и Трубецкой назад не получили. Но это в ту пору было уже не смертельно. По возвращении в цивилизованное общество декабристы вели себя по-разному. Допустим, Владимир Штейнгель (которому, кстати, баронский титул вернули) всю свою жизнь раскаивался в том, что черт угораздил его ввязаться в такое сомнительное дело. Во время его похорон (1862) в процессию затесались новые буревестники – в частности, будущий идеолог народничества Петр Лавров. Они попытались превратить траурное мероприятие в митинг, но сын бывшего декабриста, полковник Вячеслав Штейнгель, эти попытки решительно пресек («мой отец был бы против»), Иван Пущин прославился как автор мемуаров о Пушкине. Уже упоминавшийся в этой главе Александр Муравьев дослужился до генерал-майора и стал сенатором.

А вот Евгений Оболенский, наоборот, активно стал создавать миф о декабристах и с удовольствием исполнял роль свадебного генерала на новых радикальных тусовках. К нему присоединились такие люди, как «Хлестаков от декабристов», Завалишин, который, кроме того, чтобы болтать, кажется, вообще ничего не умел делать. Хотя и у этой двойки больше не имелось желания лезть в политическую нелегальщину.

А каковы же общественно-политические итоги декабристской затеи? Их я попытаюсь рассмотреть несколько «еретическим» способом.

Дополнение
То, чего не было

Ученые постоянно твердят нам, простым смертным: «история не имеет сослагательного наклонения». Возможно. Но очень уж хочется представить себе: а если бы все пошло по-иному? Чем бы тогда это закончилось? Потому-то упорно появляются книги, посвященные «альтернативной истории».

С другой стороны, почему бы и нет? Людям, игравшим в стратегические компьютерные игры, подобные фантазии не кажутся ересью.

В случае с декабристами слишком многое зависит от конкретных личностей – да и просто от стечения обстоятельств. Мозаика могла сложиться немного по-другому… Я предлагаю только два из «научно-фантастических» вариантов. Каждый читатель может создать свой…

1. Шеф приходит в последний момент

Как мы помним, после смерти Александра I в кругу декабристов начался разброд и шатание. Продуманные планы дальнейших действий рушились. Большинство старших товарищей стали склоняться к тому, чтобы на время «законсервировать» деятельность Северного общества. Группировка «рылеевцев» все же склонила чашу весов в сторону восстания. Но люди оказались не те. А если бы оказались те?

В 1821 году Михаил Лунин отошел от движения, вышел в отставку и путешествовал за границей. Потом снова поступил на службу в Польскую армию. И вот, когда началась суета вокруг смерти императора, люди из окружения Константина, имевшие отношение к польскому националистическому подполью, решили послать в Петербург своего человека. Случайно им подвернулся Лунин. Они имели представление о том, чем он ранее занимался. Да и сам подполковник ощутил запах жареного – и ему снова захотелось поиграть с судьбой в орлянку. Великий князь к Лунину относился хорошо и послал его в столицу «по служебной надобности».

В столице подполковник связался со старыми товарищами и убедился, что дело, которое он покинул из-за бездеятельности декабристов, набирает обороты. Только вот происходит все очень бездарно.

Лунин без особого энтузиазма относился к политическому радикализму «рылеевцев», но тут ему захотелось «показать салагам, как дела надо делать». Он влился в ряды заговорщиков и быстро навел среди них порядок – благо имел авторитет «деда» и целеустремленность. Он легко завоевал авторитет у молодых «отморозков» и потеснил вялых и нерешительных товарищей (вроде Сергея Трубецкого). В общем, у декабристов появился настоящий «пахан».

Сразу пошло дело с агитацией в полках. Еще бы! Лунин был деятелем, близким к великому князю, человеком легендарной храбрости, героем Отечественной войны; молодежь смотрела на него открыв рот. Тут же сторонников мятежа стало гораздо больше. Новый руководитель восстания отдавал себе отчет в том, что Николая придется ликвидировать. Но он решительно отмел дилетантские игры Рылеева; Каховского и Якубовича он не воспринимал всерьез. Зато, общаясь с офицерской молодежью, он быстро нашел людей, наделенных откровенно криминальными наклонностями (типа Александра Луцкого. Мы знаем только его в Питере и Сухинова на юге. Но ведь наверняка имелись и другие: те, кто пренебрежительно смотрел на поэта Рылеева, но пошел бы за бретёром Луниным.).

Основательно был подкорректирован и Манифест: – он стал и яснее, и лживее. Никаких «закидонов» про республику там не имелось. Хотим Константина – и точка. А пока суд да дело – назначаем временное правительство.

Восстание в столице имело три цели: захват и изоляцию царской семьи, давление на Сенат с целью принятия Манифеста и захват арсенала. Первую цель Лунин не афишировал и подготовил все сам.

2. Вразнос!

Восстание 14 декабря, хотя и прошло с некоторыми накладками, достигло цели. Кроме «исторических» в нем принимали участие: Финляндский полк, часть кавалергардов и гвардейская артиллерия. Николай и Михаил Павловичи были арестованы, генерал Милорадович – убит. Захвачены арсенал и Петропавловская крепость. Манифест, правда, оказался филькиной грамотой, поскольку его приняло лишь небольшое количество сенаторов. Тех, кого удалось поймать. Но реального значения это уже не имело.

Хуже оказалось другое: предполагаемые члены временного правительства – А. М. Сперанский и другие авторитетные люди – уклонились от сомнительной чести в правительстве участвовать. Согласно революционной логике пришлось убить Николая и Михаила Павловича, а также Аракчеева и ряд других видных государственных деятелей. Вспомнили про (ранее отвергнутое) предложение Якубовича – разгромили кабаки и устроили небольшие массовые беспорядки. Благо желающих в них поучаствовать было хоть отбавляй. На несколько дней в городе воцарился хаос. Власть оказалась парализованной.

Тут же были отправлены гонцы на юг. В сообщениях указывалось: «все под контролем» и надо только оказать поддержку. Черниговский полк поддержали другие части. Арестованный Пестель оказался на свободе – и тут же рванул в столицу. Муравьев-Апостол двинулся на Киев. Город был взят, что обернулось грандиозным еврейским погромом. Константин узнал о происходящем очень скоро – но он мало что мог сделать. В Варшаве тоже начались волнения; значительная часть войск, состоявших из поляков, заняла нейтральную позицию. Константин, в силу особенностей характера, не смог решительными мерами переломить ситуацию – и оказался, по сути, под домашним арестом. Тем временем в столице продолжали действовать от его имени.

Прибыв в Санкт-Петербург, Пестель начинает с организации властных структур. Михаил Лунин, совершив переворот, потерял к происходящему интерес – и Пестель довольно легко пролез в руководители временного правительства. Сложилась «патовая» ситуация. Страна выжидала, поскольку все происходило от имени Константина, а Николай и Михаил были объявлены больными. Однако долго так продолжаться не могло. Пестель поспешил опубликовать манифест об освобождении крестьян. Документ был совершенно не продуман, наскоро сляпан и противоречив. Его можно было толковать вдоль и поперек. Но главное было сделано: можно было не слишком опасаться правительственных войск. Версия для народа была такой: Константин издал указ о «воле», но его похитили и держат в заточении. Скоро его освободят – и все будет хорошо.

Одновременно Пестель спешно организовывает управу Благочиния: он понимает, что для успеха затеи нужно обезглавить элиту. Людей, желающих вступить в новую структуру, довольно много – за обещанные привилегии и чины младшие офицеры из мелкопоместных дворян и унтер-офицеры стекаются к Пестелю рядами и колоннами. Дело им есть: в городе начинаются погромы. Зачинщиками выступают криминальные элементы, к ним присоединяются бесчисленные дворовые люди. «Благочинцы» указывают погромщикам верное направление. Пестель отряжает в провинцию комиссаров, проводящих его линию. Где-то их слушают, а где-то вешают на фонарях.

Бардак крепчает. Москва не признает нового правительства и отказывается выполнять его распоряжения. Начальникам удается сохранить порядок в ряде воинских частей.

Начинают нарастать разногласия внутри временного правительства. Часть декабристов, увидев, куда все катится, требует, пока не поздно, остановить процесс. Муравьев-Апостол заявляет о несогласии с Пестелем – и Киев выходит из-под контроля центра. Для того чтобы удержаться, Муравьев-Апостол провозглашает лозунг «самостийной Украины». Начинаются стычки с поляками, перетекающие в грандиозную украинско-польскую резню.

В деревнях творится черт знает что. Пестель предполагал отдать крестьянам половину земли, но, понятное дело, этого им показалось мало. Началось массовое истребление помещиков. Стали появляться самозванцы. Самым успешным из них был «Александр Павлович», который якобы хотел уйти в монахи, но, увидев, что творится, вернулся заступиться за народ и провозгласил программу в духе Пугачева: всю землю поделить, всех дворян перерезать. Он собрал значительную «армию», которая с переменным успехом сражалась с войсками, оставшимися верными старому правительству. Появились «Николай» и «Константин», чьи программы отличались только деталями.

Отвалилась Польша. Турция отправилась забирать назад Крым и прочие южные земли. Восстал Дон. Швеция, дождавшись своего часа, заняла Финляндию. Пруссия оккупировала Прибалтику.

Пестель пытается наводить порядок террором. Гвардейские питерские полки все еще остаются верными новому правительству, но в них растет раздражение. Какая-то видимость порядка поддерживается откровенным подкупом солдат и офицеров, на что со свистом уходит государственная казна. Прекращается подвоз продовольствия в Петербург…

В итоге Пестель и все его подельщики кончают жизнь на веревке. В России воцаряется полный хаос.

Пришел кто-то суровый, но справедливый – и навел порядок. Но страна к этому времени уже лежит в руинах, откатившись назад лет на триста.

А те из декабристов, которым каким-то чудом удалось выжить, заламывают в отчаянии руки и скулят:

– Да разве мы такого хотели…