Текст книги "Russian Disneyland"

Russian Disneyland
Повесть
Алексей А. Шепелёв

– Куда вы меня тащите? —

обратился Леонид Морозов к своим конвоирам.

– Щас узнаешь.

Из этого же самого произведения.

Дизайнер обложки Алексей Шепелёв

Дизайнер обложки Александр Фролов

© Алексей А. Шепелёв, 2017

© Алексей Шепелёв, дизайн обложки, 2017

© Александр Фролов, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4474-0897-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Короткое предисловие автора

Не так давно я обнаружил свою раннюю (1994) повесть – или, если угодно, дневник – о проделках компании школьников. Называется «Российский Диснейленд» (1 и 2 – о двух частях) – то есть о том, как волею какого-то дурацкого и/или несчастного случая школа превратилась в плацдарм для подростково-сельско-шутовских, маргинально-несколько-даже-оригинальных развлечений. Это своего рода зачаток эстетики и идей нашего «радикально-радикального» объединения «Общество Зрелища» (обр. в 1997 г.), провозгласившего «искусство дебилизма», а также концепцию «явлений» (восприятия явлений жизни как фактов искусства и наоборот) и «антикатарсиса», и очень напоминает мою повесть «Настоящая любовь/Грязная морковь» (1997, 2001), в которой тоже обыгрывается оригинальный юношеский текст того же 1994 года. Многие герои те же самые, то есть, как ни странно, ткётся то же метатекстовое, метароманное даже полотно («Толокняное толокно толчёт жук…» – Стихи из сборника «ОЗ» «Быдломантия», самиздат, 1999). Но есть и отличия.

Приводится по оригиналу с минимальными литературными потерями и приобретениями.

Самовитый и хамоватый опус сельского подростка, старательно перепечатанный взрослым насонасосорустом (по-вашему: постпостмодернистом). Сплошной протонеадекват и самолюбование зарождающейся мегаломании (по-видимому, обусловленной изоляцией от «большого мира») с претенциозным эпическим подзаголовком «О становлении российского фермерства».

Длинное предисловие автора о рукописи, найденной в стене (во сне), и немного о себе

Скажу сразу, что вступление сие к повести сильно перегружено не только обилием малоизвестных фактов из жизни автора, но и всеразличными излияниями и отступлениями, что сделано намеренно и главным образом для того, чтобы как-то компенсировать простоватость изложения собственно повести. Посему нелюбопытным советуем и не читать.

…Бабушкин дом мне снится во сне. И я опять иду к ней и – о чудо! – она жива! Я говорю с ней, не могу наговориться – перемывать всем кости! – и мы сидим на крыльце, вечереет, холодает, кружатся мошки, жужжат комары, пахнет росой с муравы, помоями из кленовых посадок сбоку дома, полынью, лебедой, землёй, малиной, перезревшими огурцами и укропом, астрами, и ещё цветами зарницы, цветки которой распускаются только к ночи… Пригоняют коров, соседи загоняют скотину, прибирают подопревшее сено, пахнет тоже свежими коровьими продуктами – молоком, помётом, мочой и вазелином… подростки направляются в клуб… жарится картошка – ей тоже пахнет, и есть уж охота… а после и чай с малиной, с колотым сахаром-рафинадом… А пока «клюём» семечки… Точно, лучше этого ничего в жизни нет. Полная гармония мира, не далёкого, «бесконечного» и чуждого, а лежащего вот здесь – в двух шагах, прямо перед тобой, в поле зрения; а все мировые проблемы и конфликты, их суетливые, глупые и жестокие люди и далёкие чужие города и богатства – всё это только в телевизоре, то есть понарошку; цивилизация, индустриализация и индустрия, работа и прочая бессмысленная и обессмыслевающая пое… нь – всего этого нет; это для вас, допустим (а теперь и для меня!), едой является то, что взято не понять откуда, сдобрено не понять чем, тонко нарезано и примотано полиэтиленовой плёнкой к пенопластовой ванночке, и доступно после десяти часов пертурбаций в метро, в пробках, на работе и т. д.11
  А самый нынче на Москве дефицит и деликатес – картошка (!) – чтоб она не водянистая была, не как мочалка, не гниль, не как горох, и не по сто рублей… У нас такую, которая здесь насыпана по 25, а то и по 40 руб. в лотке супермаркета, даже свиньям не дают!


[Закрыть], а в то время пропитанием для меня было то, что урождалось, зарождалось от посеянного и политого тобой самим семечка и созревало на этой чёрной, живой, раскалённой-сухой-покалывающей-пятки днём и холодной-влажной-притягивающей-спину ночью чудо-земле прямо здесь же, у крыльца, огороженной от всего остального посеревшими шаткими кольями оградки да зарослями малины и глухой крапивы. Идеализированно немного, не взыскательно и не изысканно, но всё же.

Идеал, который во сне? Уж не думал, что я буду так мыслить. Но вернувшись (только года через четыре после её смерти я смог сделать это) в наш домик, я увидел то, что и ожидал: разобранная оградка, заросли американки, развалившееся, специально разбитое крыльцо, забитые окна (а потом доски с них оторваны), сбитый с петель замок, провалившиеся полы, вонючие ватные настилы в пятнах и разводах на пружинных кроватях, грязь и мусор, осыпавшаяся штукатурка, отставшие обои, паутина, жуки и пауки, запах табака и похотливого смрада – на стенах порнокартиночки, под кроватью – использованные презервативы… Мне тогда было плохо, и негде было укрыться. Я тогда лёг на кровать и захотел умереть – ну может быть, не совсем, но почти уже. Я решил не есть и не пить воды. Естественно, то, что я увидел, меня в моём намерении укрепило…

…Все знают, что я родился в деревне. От этого выпала мне достаточно трудная судьбина, ведь я всё больше понимаю (лет с четырёх-пяти), что всё-таки больше я писатель, а не фермер (хотя работа в огороде мне очень по душе), а если характеризовать меня как человека, то одна из основных моих черт (если уж быть честным и отбросить всю шелуху благородных оправданий) – аристократизм.22
  Конечно, духовный, а не по крови, хотя изначально они оба как бы едины, и если не считать вырождения кровного от большого богатства или сильной бедности, именно проявляются сами собой не понять откудова в каком-нибудь седьмом колене (у меня, к примеру, все известные предки крестьяне, и ни у кого из родственников не было высшего образования); и вот даже, как сообщили мне недавно, двоюродная наша сестра, учившись на истфаке в Пензе (это уже поколение 90-х с нормой ВО), разыскала там что-то в архивах, что подтверждает некую причастность нашей фамилии к знаменитой боярыне Морозовой, чья судьба и есть довольно редкий и истинный пример синтеза обоих аристократизмов. (Хотя, скорее всего, всё же мне неверно передали или перепутали (у Феодосии Прокопьевны ведь не осталось потомства), и речь всё же идёт о других Морозовых, идущих от купца Саввы Морозова.) Пожалуй, ещё более фундаментальным свойством моей натуры (впрочем, как видно, неразрывно связанным с указанным выше) является некий мистицизм в восприятии реальности, но не книжный, а натурально-стихийный, позволяющий и заставляющий в обыденном видеть иное, чем, естественно, я довольно рано начал пользоваться в своём художественном творчестве. Надеюсь, что в будущих произведениях мне удастся ещё более развить названную тенденцию, привлекая к этому, помимо прочего, интеллектуальные ресурсы.


[Закрыть] С другой стороны, закатанный асфальтом, заставленный бетонными параллелепипедами город мне совсем невыносим, особенно сама его цивилизация, подход ко всему. Зато засчёт этого коренного противоречия я стал, как понимают теперь многие, и как понимаю сам, очень своеобразным автором, и как могут подтвердить немногие, кто хорошо знает меня лично, очень своеобразной, практически идеальной и при этом же во многом абсолютно несносной личностью.

Когда Андрей Урицкий в рецензии на мою книжку, включающую роман «Echo» с пятью рассказами, в качестве некого вывода написал про завершающий издание рассказ «Черти на трассе», что именно в этом тексте – по выражению критика, самом странном! – автору удалось достичь «единства игры и серьёза, пафоса и имитации пафоса, абсурда и реализма», т. е. явно посчитав сей текст последним из написанного, я конечно, позволил себе и усмехнуться. Дело в том, что названный рассказ вообще первый из того, что мною написано про людей – раньше, с семи лет и до шестнадцати, я писал исключительно про котов. «Мява с Мурзиком друзья и решили сделать луки», – вот первое, что я создал (по-моему, в 1985 или в 86-м), а героическое сие повествование (в полторы страницы и несколько простых предложений крупным, но уже небрежным почерком) называлось «Робины Гуды».

Коты у меня (вернее, два главных героя – котята) жили в своём особом мультяшно-мифическом мире – в кошачей стране, в Королевстве (почему-то, а не царстве) кота-короля Янция с названьем кратким Русь Котов. С ними ещё иногда участвовал только один человек, по странности легко вхожий в сказочную реальность – Шофёр, прототипом которого (как и с первых лет жизни в ежедневных играх «В кота и шофера») стал мой младший брат. Они и Русь от врагов защищали, и в космос летали, и в Китае и в Японии бились с ниндзями и т. д. Детских книжек я не читал, а бежал после уроков к «бабане» – своей любимой бабушке (так я почему-то звал её, а за мной и все родные, – хотя она вовсе не Анна, а Елизавета; а бабушка по матери, жившая не с нами, как раз баб-Аня, но мы звали её баб-Нюра), в крошечный домик в десяти шагах от ненавистной «барды» (так уничижительно я именовал школу, и видно, есть за что), ел сваренную в кожухе, покрошенную ломтиками картошку с подсолнечным маслом и чесноком (горячую или уже холодную – одинаково вкусно!) или её же жареную на свином топлёном сале (другой еды почти никогда не было, разве что щи, притомлённые в печке-плите, и воспринималось это как само собой разумеющееся), пил чай и усаживался на огроменный сундук, поставив ноги на табурет, и, расшторив окошко, разложив на коленях свои «причиндалы», принимался писать очередную историю… Если кто-то приближался к дому – шёл к нам – я сразу забрасывал «писанину» за сундук. В сельской местности нет такой профессии – «писатель», зато в литературе понимают все. (С самого раннего-то детства я рисовал (сначала котов и ежей, потом богатырей, потом… приседающую на корточках Яночку… но это уж потом…), но рисунки прятать от посторонних трудней; посему пришлось перейти на письмо – если кто зашёл, быстро захлопнул тетрадку, и всё.) Поэтому читателей (а вернее, слушателей) и критиков у меня за всё десятилетие было только два: бабушка и брат.

Однако, несмотря на все трудности моего развития (в пятнадцать-шестнадцать лет я ещё реставрировал и воссоздавал из пластилина котов, в которых мы играли с братцем с младых ногтей, и писал всё про них же!!), жизнь не стояла на месте: лет уже с двенадцати появился такой персонаж, как некто Эллблер Киссер, внешне срисованный с вокалиста группы «Модерн токинг» Томаса Андерса (а по темпераменту и статусу скорее с Элвиса), но соответственно, тоже кот, имевший титул не кого-то там, дворника, учителя или журналюги, а ни много ни мало «король музыки»! И конечно, вскоре он начал вести себя, как сейчас выражаются, неадекватно («звезда» как-никак – хотя тогда такими понятиями в широком вещании тоже никто ещё не разбрасывался!) – в основном, конечно, стал поддавать. У него завёлся друг-алкаш Кондрай – в честь местного грустно-прикольного одноименного прототипа, вскоре после появления двойника почившего в бозе от той же страсти. К четырнадцати-пятнадцати моим годам питие сделалось их основным введением (пили они почему-то исключительно бражку и барду – собственно, не путать со школой! – целый сериал историй вышел под ироническим заголовком «Сладкая барда») и главной темой моего юношеского творчества. А вскоре началось и в жизни…33
  Вняв советам друзей и редакторов, я согласился перенести настоящее предисловие (исключая несколько вышестоящих абзацев и приложение к нему в виде плана) в конец, чтоб оно читалось как послесловие.


[Закрыть]

Приложение (ко 2-му Предисловию автора)

Только что вот обнаружил план анонсируемого произведения (клянусь, подлинный!) – двойной листок тетради с заголовком «Разработка «Рос. Диснейленда» – уж даже не ожидал, что тогда составлял планы! И что особенно поражает: по стилю он весьма похож на планы Достоевского!! (Которого, естественно, я вообще тогда не читал.) Не поленюсь – приведу его полностью, чтоб потом и самому вместе с вами сравнить замысел с воплощением.

И ещё одна ремарка, навеянная обнаружением этого документа: работать с собственными старыми текстами и архивами весьма увлекательно – наверное, так другие работают с чужими.

Итак…

КУН (Никулин или КУН – так звался главный герой в первой редакции. В настоящем тексте – Ган, Леонид Морозов. Курсивом современные пояснения.)

События заставл. его опускаться. Он деградирует (пьёт, курит). Кульминация барделей44
  Бардель – разнузданная пьянка, лихой кутёж, гульба. Видимо, искажённое «бордель». Не могу понять сам, диалектизм это или неологизм автора.


[Закрыть] (штуки 3 описать), неотделим от Ях (и), Перекусов и т. п. (Знакомые всё герои-то!)

Мать заставляет его переосмыслить взгляд на жизнь. Резко бросает пить. (Одна из ключевых фраз упомянутого в предисловии – теперь послесловии! – написанного начала юношеского романа, произносимая героем дядей Генрихом (Геной): «Резко бросать нельзя!..» – хе-хе!) Требует. Распустившиеся Якхи начинают в пьяной ярости бить его, тут прибегают посторонние (которых развелось слишком много во время кульминации) и избивают и Ях (у) и М-зу (Мирзу, Мурзу, Змея) (опис. так: подбежали: – Куна содят! А эти его друзья! След. глава нач. так: КУН проснулся – всё болит – на нём Яха, тут же М-за и т. п.) КУН (постепенно?) разгоняет бардель.

Весна. Сев. Серж (мой братец, как и в «Наст. любви») у Сажечки. Сажечка упохабливает Белохлебова. (Фермеры-компаньоны и родственники, а на деле первый батрак второго.) Саж. на первом плане, все его лучшие кач-ва, идеализация, контрастность с Белохл. Суперидеализация (очень положительный) и тёплая ирония в его изображении. Раза 2 появл. Б (е) л (о) х. (лебов) как «фашист» (забрал зерно из элеватора и т. д.) и хапуга (ворует из полевого стана аккумулятор). Включены истории из прошл. (ого) о Сажечке (гонял мать, о его отце – «такой же!», тюрьма, драки), «недавние» эпизоды (спал на земле и примёрз, «Я почти что хозяин!») и т. д. Несмотря на это он на высоте. (Чифирит.) Первоначально Белохл. «сделал из Саж. (ечки) человека», принуждение. Теперь Саж. держится сам. Он добрый, но топорный по сравнению с Белохлебовым-лисой.

Подвиг труда Серёги. Сажечка не заплатил С (ержу) за работу уже на его поле. Его фраза: «Я скажу, его иссодят». Блх. заступается. Разочарование Серёги. Хочет стать как Блхл., крахобором-ворюгой. Краткое сближение с Блх. И размолвка, ссора. Белохл. обвиняет С. в воровстве. С. знает имя вора, но не предаёт почти друга. «Падла». (?) => Решает действ. сам, полагаясь на родственников, видит в Куне брата, личность. (? Препятствие выхода из колхоза. Собирает из стар. запчастей трактор.) Одна из главн. идей – чел-ку уже по св. природе нужна какая-н. зав- (исимос) ть – от чего-то (алк., нарк., курен., бытовых привычек, распорядка, работы) или кого-то. Некуда деть руки, некуда деть себя, держать себя в руках – и буквально, и в др. смысле. Ган пытается сознат-но создать себе завис-ть (и), которые лучше тех, что спонтанно мог. (ут) быть на их месте. Или использ. подручные – н-р, пьянство. Неск-ко другая – Стокгольмск. синдром, когда заложники «привыкают» и испыт. (ывают) симпатию к террористам.

Контраст Ган – Гонилой (отриц. герой 1-й части и «Наст. любви»). Профиль, Фестиваль (герой «Чертей на трассе» и «Наст. любви» под именем Жека), Бай-май (его брат), Боцман (тоже герой «Наст. любви»), Карлик; Шлёпин (тоже, кажется, упоминается в «Н. л.» под именем Петрова) (наступает беляк), Фома (знаменитый «Фома-полутруп» из той же повести!), Суслик (также эпизодически появляется в «Н. л.»), Царёк, Владик. Прогрессивные: Буржик и Шывырочек (деград. и душевная лучшесть).

Апогей. Бардели, состоящие из внешних героев. Предельный верх пьянства. Спали с откр. глазами, беляки («мотоцикл» и др.). Поездки в др. сёла с путешеств. (иями) ползком. Лазанье в школьн. погреб за картошкой, как у д. Васяни. «А сейчас мы вас иссодим…». Сожжение кота и Бегемота. (??! – вот это наверно любопытно!) (скачки по навозу). Приезд в упившуюся деревню (уехал пред. (седатель)). Ездили за брашкой на тракторе и снесли школьн. сарай.

Поездка на фургоне в др. деревню (с собой взяли Бадора (шантажируемого учениками учителя, см. ниже) для прислуги), рисовались (до этого места зачёркнуто), ехали за свиньями на дальн. ферму, прихватил председатель, обожрался вместе со всеми и с шофёром своим Дионисием Ивановичем; купание в 3 часа (ночи) и барахт. (ание) в воде. Как с гуся вода.

Короче, как говорит один мой молодой знакомый, вечный скептик и вещный технократ, богато, замысел многообещающий, посмотрим теперь, что из него произросло.

3

Г-н Белохлебов, первый наш фермер, решил прибрать к рукам соседнюю с нашим селом деревушку Моршановка, бывшую бригаду колхоза, со всеми потрохами: землю, сельхозтехнику, людей (собирал их заявления о вступлении в фермерскую ассоциацию, сулил баснословные зарплаты). Учитель математики по прозвищу Бадор55
  Бадор (бадорник) – сорная трава, заросли сухой травы, бурьян (диал.).


[Закрыть] выступил на уроках и в учительской, представляя Белохлебова в обличьи кулака и тирана. Дочка фермера, пятикурсница-практикантка, учителка пения, рассказала об этом отцу.

Техника стояла у Белохлебова на задах. Под открытым небом. Тринадцатилетний Серёжка Морозов шёл к своему товарищу-однокласснику – он часто к нему ходил, по пути останавливаясь поговорить с фермером, или тот просил что-нибудь помочь.

Редкие снежинки плавно падали на землю. Как только они до конца спускались и прилеплялись к своим собратьям – тоже только что упавшим и какое-то мгновенье покрывавшим проржавевшее железо тракторов, прицепов, промокшие дрова, стог «сгоревшего» за зиму – и ещё так же медленно тлевшего и сейчас, где-то там, внутри… – сена, воду, снег, лёд и грязную чёрную землю, то ещё мгновение-другое существовали – да и то уже почитай за счёт того, что другие уже садились на них, и на самом деле наверно это были уже не они сами, а они, другие… Вот так и братец Лёня говорит, что какой-то философ заявил, что существует вид, а не индивид (это что-то из учебника «биология» с дурацкими, интересными только нашим девкам картинками), и люди мрут как мушки без толку, не осознавая, а мой Ган с ним типа не согласен, и всё втирает исподволь, что его-то личность самая из всех фильдепёрстовая, что такие люди раз в сто, если не в тысячу лет родятся! И он вообще круче и умней всех зараз – начнём с того, что по крайней мере у нас в ***ивке!.. Ну, ежели вот не считать дядь Лёню… А можть и Сажечку! Что-й-то он их сам-то через каждое слово теребит и всё выспрашивает, что да как!.. Снежинки вот все уникальные, а толку? Пойду-ка посмотрю.

Белохлебов со своим помощником родственником Александром Подхватилиным, именуемым по-родственному не иначе как Сажечкой, кружились около трактора. Серёга направился к ним. Ещё издали он услышал, что Белохлебов ругается. «На Сажечку!» – подумал Морозов. Однако эпитеты явно тому не подходили:

Чёрный! Муджахед шаршавый! Развели грузинов всяких!

Фермер кричал довольно громко и что немаловажно – прямо под ухо Сажечке, который продувал какую-то трубку.

Здорово, фермер, – обратился Белохлебов к подошедшему Серёге и опять за своё: – …пахабный! чёрнищий! Вишь докатился: представлял меня – меня! Сука-сволочь.

Ну он же самый продвинутый учитель – ему можно, – по ответу подростка было видно, что он догадался, о ком и о чём идёт речь. Улыбка его говорила о настоящей, как бы уже взрослой иронии.

И опасная тварь, – загадочно прибавил Белохлебов и, в очередной раз удивляясь Серёге, подмигнул ему, нагнулся к самому уху помощника и начал перечислять старые эпитеты.

Сажечка даже улез под трактор, но Белохлебов, держась за раму, тоже весь изогнулся к нему, опять к самому его уху, и принялся громким басистым голосом орать:

– Серёжка, будешь фермером! Будешь, обязательно будешь. Бу-дишь!..

Наконец Сажечка не выдержал:

Чего ты взялся?!

Чаво?! – паясничал Белохлебов, – что ты сказал-то? Я либо ослышался, а? – А теперь наоборот пристально-театрально взглянул на Сержа.

Сажечка не отвечал, только улез ещё глубже в агрегат и принялся там усердно возиться и кряхтеть.

Смотри сюда, когда с тобой разговаривают! – почти по-военному скомандовал Белохлебов, бывший прапор, «сундук», как пятнадцать лет его называли по месту службы, – а патрубок отпусти, хватит им стучеть по раме – я-то знаю, что ты специально!

Александр Васильевич Подхватилин, человек уж о второй жене и четырёх ребятишках, но росту исключительно невысокого и весь довольно-таки щуплый, как бы ссохшийся, с подчёркнутой покорностью вылез, отпустил патрубок на землю, сбрюзжил свое круглое красно-загорелое маленькое литцо, примечательное чрезвычайными горизонтальными морщинами на небольшом в принципе лбе, надутыми и вечно обветренными, как у какого-то там Филипка, губёнками и вечно недовольным общим своим выражением, начал что-то мяться и шептать невыразимое исключительно для воздуха.

Так. Я наверно, бишь, ослышался, да? – сильно переигрывая, повторил свой вопрос начальник.

Ослышался… – как-то прошептал, почти пропищал Сажечка, сдавливая челюсти и незаметно скрежеща зубами.

Два фермера, как сами они себя именовали промеж себя, отошли.

Я ведь тоже в курсе, – признался Белохлебов.

У Гана моего идеи всё одни и те же: он просто посоветовал тянуть.

Да и мне то же самое! Хотя за такое преступление – всё же надо в ментуру…

В это мгновенье они оба вновь почувствовали, как и в другие многие разы, что каким-то образом действительно сейчас равны и откровенно на «ты», что непонятно, кто играет во взрослого, а кто в подростка.

Ментура подождёт. Шантаж, конечно, дядь Лёнь, сам понимаешь, дело гнилое…

Правда, Серёжка, правда-истина! А клевета?! Я его, чёрного, затяну! Ты только, Серёж, начни, мне-то несподручно… А потом я как подключусь – он у меня враз побелеет!

Или покраснеет, как Сажечка.

Ага-ага, Серж, как Сажечка! Хуже.

С тем и расстались.

4

«So I began a new life», значилось в записке, напечатанной Ганом на Белохлебовском компьютере – единственном в селе, которым руководить (слово бабушки) мог только один человек – он, Леонид Морозов! – и направленной по почте Бадору. Учитель, хоть в своё время вроде и учил английский, мало понял…

Уже все забыли про бардели в вагончике фермеров (тогда они были ещё арендаторы, а бабушкина родственница, тоже бабка, звала их «да эти… реакторы»!), да и дискотек давно не было по причине того, что на 23 февраля вся мужская половина «учавствовала» (как писали потом девочки за мальчиков в объяснительных) в конкурсе «А ну-ка, парни!», и притом (это главное) все педагоги, глядя на них, только и думали: лишь бы не упали. И притом – это тоже немаловажно – уже известный нам ученик Губов кидался драться на директора (чего никогда не бывало, даже от таких кадров!).

Леонид Морозов опять провёл пару параллельных прямых, зная, что по нешкольной геометрии (может быть, не такой бестолковой, тошно-муторной и абсолютно бесполезной, ну или где хотя бы все задачи сходятся с ответами в конце!..) они всё равно легко пересекутся «чуть дальше» и, как он выразился, «объединил в систему два события». Чистейшая, по его же выражению, панк-математика:

1. Шантаж Бадорника.

2. Надо проводить дискотеки.

Перенеся из первого уравнения г-на Бадорника, он получил:

{Надо их проводить за счёт оного.