Текст книги "Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера"

Алексей Шерстобитов
[Леша Солдат]
Ликвидатор
Книга 2
Пройти через невозможное
Исповедь легендарного киллера

«Алексей с охотой предавался воспоминаниям, с равнодушием патологоанатома, без намека на бахвальство. Его откровенность лишена даже оттенка сожаления, а надгробные плиты, из которых вымощены его девяностые, он не цементировал цинизмом».

Иван Миронов, писатель, кандидат исторических наук, (из книги «Замурованные. Хроники Кремлевского централа»)

«Такой был очень симпатичный, мы даже в него все влюбились».

Лидия Доронина, присяжный заседатель коллегии (из телепередачи «Приговор»)

«У него, вот, присутствовало это обаяние, – это, наверное, от человека зависит каким-то образом… У него очень правильно поставлена речь, его просто было приятно слушать».

Елена Гученкова, Федеральный судья МГС, вынесшая приговор Андрею Пылеву. (из телепередачи «Приговор»)

«Абсолютно вменяемый, лояльный, веселый человек»

Сергей Мавроди, строитель финансовых пирамид (Тюремные дневники)

«Когда он был задержан и подписывал свой протокол… ну как сказать… образно говоря, со „слезами на глазах“ писал свою фамилию, потому что он всю жизнь жил под разными документами, и когда он писал, сказал: „Наконец-то я вспомнил свою фамилию“».

А. И. Трушкин, начальник московского уголовного розыска (из интервью телевизионной программе «Человек и закон»)

«Мы знали, что он убил этого, этого и этого, а доказательств нет, все говорят что Шерстобитов убийца – он всех убил, а доказательств нет… вот и все… все говорят: вроде он убил, а вроде и не он… а кого он убил?! – Да всех, а доказательств нет!»

В. В. Ванин, следователь ГСК СК по Москве (интервью телепрограмме «Человек и закон»)

«Я точно знаю, что Шерстобитов хотел остаться этаким „санитаром леса“ в белых одеждах – не получилось! Он сам говорит, что заслужил Божью кару… Кажется, он мог стать блестящим офицером, но его перемололо одно из самых жестоких десятилетий в России!»

Алексей Пиманов, сенатор, ведущий «Человек и закон» («Человек и закон», интервью А. Л. Шерстобитова)

* * *

Стилистика, орфография и пунктуация автора сохранена

Ликвидатор
Книга 2

Вместо пролога

 
О тебе, обо мне,
О могилах в лесах,
О судьбе на беде
И о наших крестах.
 
 
О загубленных жизнях,
Оборвавших струну,
И не сбывшихся днях
Поколенья в бреду.
 
 
Мы надрывной мольбой
С пересохнувших уст
Сотрясем Божий дом,
Ведь он ныне не пуст!
 
 
Я поставлю свечу
У Распятья в углу
И акафист прочту
На погибель греху.
 
 
Назову всех убитых
Своею рукой,
Помяну, об усопших
Моля пред Тобой!
 
 
Ты прости нам грехи,
Души наши щадя,
А спася, примири,
В Своё Царство вводя.
 
 
Я поставлю свечу…
И акафист прочту…
На погибель греху…
На погибель греху…
 

Александр Фишер и «Золотые яйца»

Ближе к лету то ли 1996-го, то ли 1997 года своё развитие получила старая история спасения очень талантливого молодого человека. Будучи ещё студентом МГУ, он подавал большие надежды на поприще физики и математики. Там и влип в историю, из которой мы его выручили, конечно, не без выгоды для себя. Уже тогда он занимался оборотом цветных металлов, но ещё только пробуя переходить от ширпотреба на более серьёзную стезю. После, по понятным причинам, я потерял его из вида на некоторое время.

С нашей помощью он организовал компанию, кажется, «Союз-металл», и потихонечку стал забираться всё выше и выше, заботясь об имидже фирмы перед западными инвесторами и банками. «Барклайс Банк» – один из них. Переработка и дальнейший сбыт цветных металлов – прибыльный бизнес, но не дающий моментальной суперприбыли. Вряд ли сам он решил кинуть это кредитное учреждение, но, так или иначе, смог получить кредит в 16 миллионов долларов, которые должны были пойти на осуществление составленной им программы. Следующий же кредит, по возвращению предыдущего, мог быть в два раза больше, но решили остановиться на этом – вот такой бизнес, даже не по-русски, а «по-медведковски».

Эту сумму разделили: половину – Фишеру, а половину – нашему жадному «профсоюзу». Александр переехал жить в Испанию, конечно, под чужим именем и греческим паспортом, в город Марбелья, где я его видел мельком. Не знаю, нравилась ли ему та жизнь, человеку энергичному, рождающему море планов и проектов, так и не реализовавшему свой потенциал, которому просто обрубили крылья. Но на то он согласился сам, опьянев от баснословной суммы. После 2000 года «руководство» задумалось о его доле и попыталось организовать опустошение его счёта, разумеется, безрезультатно. И, как всегда, не подумав перед тем, как пробовать, выманили его в Москву, где и кончилась его жизнь в одном из подъездов дома со снятой для него квартирой. Наверняка, тело его покоится в тех же лесах, что напичканы вывезенными и спрятанными навсегда безымянными останками – жертвами жестоких нравов начала и середины 90-х. Может быть, и стоило ещё тогда, в студенческие годы, лишиться всего и начать всё заново, хотя, возможно, вместо жадных и кровожадных «медведковских» были бы какие-нибудь другие, с не менее приятными аппетитами?

Нашу же долю хитроумные «братья» разделили на пятерых, что называется, основных членов в то время: они сами, ваш покорный слуга, Саша Шарапов – «Шарап» и Сергей Махалин – «Камбала». Что любопытно, доли всем объявили равные, составляющие по 800 тысяч $ на брата, но было решено (понятно кем), что половину суммы каждый оставит в «общаке», для того чтобы образовать, опять же для каждого, «подушку безопасности» на год. По его прошествии эту сумму по желанию можно будет забрать, поэтому на руки мы втроём, кроме Пылёвых, получили по 400 тысяч, что тоже было приятно. Как вы думаете, во что материализовались остальные средства? Правильно: об этом знают только «братья».

Саша «Шарап» и А. Пылев – печальные моменты похорон Ананьевского

Через пару лет я хотел купить домик в той же Марбельи, за те же 400 тысяч, которых у меня, разумеется, к тому моменту уже не было. Наскребя по сусекам только половину, за другой обратился к Андрею. Но услышал в ответ: «А чем ты прогарантируешь? У тебя же ничего нет, даже фамилии!». Причём я просил не всю сумму сразу, а по 35 тысяч в месяц. Это было после дефолта, «зарплата» упала до 5-10 тысяч долларов в месяц, расходы по работе и безопасности еле вмещались в эту сумму, а мы якобы отдавали предъявленный иск компании «Русское золото» за неуплату НДС, составлявший несколько миллионов «зелёных», причём делали это поровну с Таранцевым. Хороший, знаете ли, бизнес. Не думаю, что я настолько не разбираюсь в экономике, чтобы не понять, насколько у каждой из этих сторон были разнообразные риски во вложениях: у нас – криминального клана, у другой стороны… Впрочем, немногим отличающейся. Думаю, налоги туда входили точно, а почему мы это делали совместно – вообще не ясно. Объяснение, что за совместный бизнес нужно отвечать сообща, могут удовлетворить разве что первоклассника: где совместный бизнес, а где то, что было у нас?! Точно также неясны и те личные кредиты на год от старшего Пылёва лично господину Таранцеву под один из рынков – Пражский. Разумеется, деньги были не лично Андрея, а ссуда возвращена не вовремя, если вообще была возвращена. Потом я долго выслушивал восторги «комбинатора» об уже идущем переоформлении этого рынка на банк или какую-то «нашу» фирму, то есть, совсем нашу, с известными и преданными учредителями. Это продолжалось год, пока не вылилось в квартиру в жилом комплексе «Золотые ключи», что недалеко от Мосфильмовской улицы, оформленную на кого-то из его родственников и, конечно, прежде принадлежавшую «Петровичу» (Таранцеву).

Подобные ситуации были лишним доказательством того, что жизнедеятельность «бригады» стала личным бизнесом «братьев». Впрочем, это не удивительное, а повсеместное явление.

Максимальная зарплата у совсем не рядового бойца в лучшие времена доходила до 5 тысяч долларов, в голодные – до двух, у обычных же – от тысячи до двух. По пять получали охранники Олега и Андрея. Мои же «архаровцы» – по 2,5–3,5 тысячи, плюс «на бензин», телефоны, машины и так далее – тогда немалые деньги. Но у моих не было ни риска, ни «стрел», да и вообще их никто не знал. Первым выходом на сцену была Греция, и то всего одна встреча через ворота: взять – отдать.

Но об этом имело смысл говорить лишь до 2000 года. В 1999 году был задержан «Булочник», «усадивший» на скамью подсудимых своими показаниями рядом с собой несколько десятков человек. Хотя он ли виноват?

Всё это могли предотвратить Пылёвы и Ося, но не захотели и, как результат, «сели» рядышком. А вся вина Вовы состояла в том, что он позволял себе говорить на свидетельских показаниях, кроме правды, и что-то придуманное, и то, чему свидетелем он не был, от чего пострадали и некоторые безвинные. Скажем, несколько свидетелей показывали, что человек, находящийся на скамье подсудимых, в момент убийства не был в машине, но судья предпочёл версию именно Грибкова, чем условный срок превратил в настоящий. Я же его осуждать не могу, на моём суде он сказал чистую правду, которой знал чуть-чуть. А претензий, предполагаю, ни у кого не будет – после таких сроков найдется более важное, о чём захочется думать и чем предстоит заняться на свободе.

Грибков – начало конца «медведковских»

А ОПГ, как и любая другая структура, создаются, как приносящие прибыль для приобретения тем больших благ, чем выше ранг. Но если в бизнес-кругах это понятно, то многие «братки» верят в братство и равноправие, что, кстати, прослеживается и в лагерях, хотя здесь есть свои особенности и уже, увы, подёрнутые временем изменения. О каком равенстве может идти речь между семейным и несемейным, больным и здоровым, богатым и нищим, образованным и неграмотным, наркоманом и спортсменом, между имеющим вес в обществе и возможность обеспечить себе более-менее комфортную жизнь как в лагере, так и после него, и бомжом, который, вдруг получив «портфель» «смотрящего», стал курить Winston, хорошо есть и решать чужие судьбы, совершенно чётко понимая, что, выйдя на свободу, опять запьёт и будет сшибать у магазинов мелочь на очередную бутылку. А ведь есть возможность измениться. Не умолчу, разумеется, и о людях, радеющих за настоящее дело, за которое готовы положить голову, придерживающиеся старых традиций. Но, как ни странно, многие, пытающиеся примкнуть к ним и окунающиеся в поросший уже метастазами и изменившийся до неузнаваемости мир лагерных отношений, разглядев в нём не реальность, а зачастую, просто подделку, старается выйти из всего этого и жить особняком. Что-то похожее на старые традиции осталось лишь на Северах и в редких колониях до Урала.

История с Фишером не единичная и не исключительная, их множество. Фирмы, в них задействованные, называли «курицами, несущими золотые яйца», как, скажем, «Марвелл» или «Союз-металл». Того же типа была история с танзанитами, о которой я узнал после её идиотского окончания и о которой всё-таки надо рассказать.

Суть в том, что, начиная с советских времён, когда СССР обладал какой-то монополией на эти полудрагоценные камни, то ли на обработку, то ли на продажу, взамен на сумасшедшие межгосударственные кредиты, которые Союз раздавал миллиардами, всё это досталось и сосредоточилось в одних руках, владелец которых, испугавшись мощи обладаемого, понял: в одиночку не вытянет. Процент, который он предложил за «крышу» и какое-то участие, был небольшой, но огромный в денежном эквиваленте. При осуществлении проекта можно было больше ничего не делать, так как полученного хватило бы всем участникам от мала до велика, и их детям, внукам и правнукам. Но в процессе разработки «главшпанам» показалось, что со всем можно справиться и самим. И всё бы ничего, но глупость и скупость – попутчики неважные.

Бизнесмена убили, и убили буквально за несколько часов до подписания договора, а без его присутствия иностранные представители свою часть подписывать отказались, даже несмотря на все, казалось бы, правильно оформленные бумаги и имеющуюся доверенность. А золотые яйца, как известно, сами по себе не несутся. Жадность – не порок, а просто диагноз, часто граничащий с идиотизмом! Кстати, во всём объявили виновным молодого человека, проводившего «аудиторскую» проверку и сделавшего вывод, что мы можем справиться сами. Он тоже был из «наших», и уже было начал радоваться, что отошёл от лихих дел, фамилия его Царенко, и лежит он на том же безвестном погосте, где обрели вечный покой и многие другие.

1997 год. Прошло шесть лет. Кем я стал за это время, насколько изменился, к чему привык, и к чему стремился теперь?

Честно говоря, не очень хорошо себя помню в это время. Начался тот год с форсмажора – убийства Глоцера, продолжался подготовкой покушения на «Лучка Подольского» (Сергея Лалакина), «Аксёна» (Сергея Аксенова), Александра Черкасова, прослушиванием его офиса в «Арлекино», проблемами с Чаплыгиным, который уже допивался до таких «чёртиков», что вся работа его шла «коту под хвост», а ребята отказывались с ним работать. Дважды я выкупал его из милиции, потратив 15 тысяч долларов, но основная опасность состояла в том, что он везде болтал, находясь «подшофе», будто был чуть ли не ключевой фигурой в убийстве Солоника, естественно, через «десятые руки» информация дошла до Пылёвых, и мне приказали устранить проблему. Тогда же братья продали свои дома на Тенерифе и купили на материке, на ещё более фешенебельных курортах. Закончился же год приобретением третьего греческого паспорта, о котором никто и никогда не узнает.

Кем я стал? Прекрасно понимая, что тот, кто сделал войну своим ремеслом, не может не быть порочным, а сколько верёвочке не виться, но конец всё равно будет, я очень желал, чтобы всё это закончилось, но не знал, как этого добиться. Скорее всего, я пустил всё это на самотёк. Всё – это значит и дела семейные.

Несмотря на большие затраты, у меня были отложены деньги в достаточном количестве, выбрано и подготовлено место, но я не мог определить подходящего времени. И тут мысль о том, что я стал неотъемлемой частью какого-то большого организма, которая сама отторгнуться не в состоянии, просквозила меня насквозь, пригвоздив, как подошву к полу гвоздём.

Стоило мне задуматься и сделать хотя бы одно движение к отъезду – как всё начинало идти не так, рушиться и становиться опасным, стоило одуматься – и русло выпрямлялось.

Ужасно надоело вести двойственную жизнь, иметь по две машины и снимать по две квартиры одновременно. Мало того, что в обычной жизни это не нужно, что на это уходило в два раза больше средств, квартиру нужно было снять, перевести в неё необходимое оборудование и вещи, а машину купить-продать, и вести все необходимые документы, но еще и занимало массу времени и сил.

Я выходил из дома в одной одежде, садился и ехал в одной машине, не доезжая квартала до стоянки, где припаркована другая, и двух кварталов до другой снимаемой квартиры, доходил до неё, постоянно проверяясь, переодевался, готовясь к «рабочему дню», и шёл ко второй машине, которая была подготовлена непосредственно к работе. Любая встреча в это время представляла некоторую проблему, потому что приходилось проверяться и пешком, и при езде в автомобиле, следуя к месту встречи и обратно. А вечером всё повторялось вновь, только в обратном порядке. Это было не каждый день, но очень часто.

Я не только сжигал свои нервы и деньги, но бешено уставал. В результате такой, постоянно подстёгиваемой дисциплины, а главное – из-за неполного понимания происходящего, напряжение и нервозность передавались хозяйке квартиры и моего сердца. Понимая, что я должен быть вдвойне осторожен, потому что она не только моё слабое место, но и прямая, а главное, короткая дорожка ко мне, объяснить ей или просто сказать, что надо проверять, нет ли слежки, закрывать занавеску, когда включаешь свет, а лучше вообще никогда не открывать, никогда не звонить с домашнего телефона и так далее, было невозможно, но что-то придумывать было нужно, и придумывалось, что являлось частыми причинами для обид. Мне приходилось самому проверять, нет ли за ней «хвоста», но как-то я решил это прекратить, напоровшись на встречу с человеком, который в принципе не должен был быть даже рядом с ней.

Это был ещё один нелёгкий период в моей жизни, где основными врагами стали ревность и недоверие и, скажу вам, врагами сильными.

Дети

Я давно перестал ценить свою жизнь, но пока она была – хотел, как и любой, каких-то положительных мыслей, чтобы разбавить негативы. Светлых окошек было не так много, но 1997 год начался одним из них – последней общей поездкой с Ольгой и сыном в заледенелую Лапландию. Идея состояла в желании отвезти сына к, будто бы, настоящему Деду Морозу. Директора турагентства, услугами которого мы все пользовались в лице Ирины, бывшей скорее волшебницей, чем турагентом, с приятным взглядом и стройной фигуркой, моя просьба удивила, но для неё ничего невозможного не было.

31 декабря я разбудил сынишку. Весь предыдущий вечер ушел на поиски видеокамеры и тёплой одежды в чужой, заиндевевшей стране – в спешке мы всё забыли дома, а встречу с таким Дедом снять надо обязательно, да и доехать до него по такому холоду нужно. Так что теперь в шкафу висели три комбинезона, опираясь на три пары валенок, а рядом валялась всякая тёплая мелочь. Выпили чай и уселись в сани, отделанные мехом и запряжённые в… снегоход, они – на одни, я – на другие.

Ехали по низкорослому лесу тундры, с забелёнными деревцами, чуть выше человеческого роста, то поднимаясь, то скатываясь с постоянных сопок, восходящее солнце слепило, сверкали снежные кристаллы, рассыпанные не только по белому ковру, но и облепившие каждую веточку – красота, смешанная с колючим холодным воздухом, полусонным состоянием и предчувствием чего-то необычного и праздничного. Сын не спал полночи в ожидании небывалого – ещё бы, ждал этого дня полгода и забрался так далеко, как никто из нас, его родителей, никогда не забирался. Поворачиваясь и глядя на него, казалось, что сказочного персонажа он ищет, как подвоха, за каждым деревцем, и даже расстраивается, не увидев его за очередным возвышением. Его глаза увеличились и перестали моргать, когда на пригорке, среди деревьев чётко прорисовалась тройка оленей с большими красными санями. Честно говоря, мы, взрослые, и сами открыли рты.

Поднявшись чуть выше, мы все втроём, даже приподнялись на сиденьях – в углублении стоял небольшой лапландский сруб с двухскатной покатой крышей с трубой, из которой валил дымок, и, казалось, пахло чем-то тёплым и сладко-ягодным.

Мы стояли и мялись, не решаясь зайти. Первым не выдержал Илюшка (я уже снимал на видеокамеру), дверь открылась, иии… мы даже сняли шапки, приподняв брови от удивления. Сначала увидели огромный, с пляшущим огнём очаг и шипящий паром здоровенный чайник, висящий на рогатине. Справа, за мощным дубовым столом со скамьями, сидел в могучей, ярко-красной поярковой шубе, с белой, из настоящих волос, бородой, с алыми щеками, настоящий дед и, уж точно, настоящий Мороз. Рядом не хватало только что спасённой Алёнушки.

Мама слегка подтолкнула мальчика, и общение завязалось, дедуля «угадал» желание сына и подарил то, что он хотел. Илюшка не отрывал глаз от финна, владеющего, хоть и с акцентом, русским языком, мы пили вкусный, цветочно-ягодный натуральный чай и через полчаса раскланялись, более чем довольные исполнением общей мечты, о которой мы в своём детстве и думать не могли.

Редкие часы с сыном

По приезду в отель – отдельный трёхкомнатный домик, – разжигая камин, я спросил у помогающего мне сына, чувствовавшего здесь себя как дома (эта хорошая привычка помогать осталась у него и сейчас, во взрослом возрасте), как ему Дед Мороз? Как видно, уже отойдя от сказочности поездки, отрок констатировал, показывая наблюдательность и невозмутимость, узнав мужчину, который вёз нас, сразу после прилёта, в гостиницу: «Нормальный. Я не знал, что Дед Мороз нас и в аэропорту встречал». Не то, чтобы вся поездка пошла насмарку – отдых остался отдыхом, но сказка стала более реальной жизнью, а незатуманенной мечтой с «алыми парусами» надежд.

Да, реальность пробиралась в каждую клеточку не только тела, отогреваемого огнём очага, но и разумом, занятого у каждого из нас троих своими мыслями. Этот Новый Год для нас – мужчины, женщины и ребёнка, – пока ещё семьи, был последним, проведённым вместе.

Сегодня, вспоминая тот день и вечер, пытаюсь понять, чего же мне не хватало, что же мне ещё нужно было, что заставило меня скоро «пропасть» почти на три года, кроме требований безопасности? Ответ прост и банален, хотя вряд ли что-то объяснит постороннему: большее.

Сын – мой отпрыск, рождения которого я ждал с нетерпением, мало того – многие решения были приняты ради его спокойной жизни, нормального питания и комфортного существования. Его и, конечно, жены. Он появился на свет сыном офицера, внуком двух полковников и правнуком третьих. Я был уверен, что он продолжит традицию, но сам сделал первый шаг, чтобы этого не случилось. В год поступления в Суворовское училище, он узнал, кто его отец, но очень расстроился не этому, а внезапно оборвавшейся между нами связи. Я написал письмо, где довольно подробно описал, за что и почему меня постигла такая участь – арест. И ребёнок, достойный лучшего и большего, ответил, что считает: если я так поступил когда-то, значит, не было другого выхода. Фамилию он менять не собирается, и его совсем не смущает, что об этом скажут другие, а карьера и будущая жизнь зависит не от указанных в автобиографии родственников, а от личных качеств, стремлений, связей и стечения обстоятельств.

Гены хорошие – спору нет, но в хорошем воспитании заслуга полностью его матери. Всё, что я мог для него сделать, кроме квартиры (которая сама собой разумеется), – это с десяток поездок на охоту и рыбалку, где мы проводили по одной-две недели вместе совершенно одни, как два увлечённых хобби мужика. Чем больше я уделял ему времени, тем меньше хотел расставаться. Он вёл себя так, словно с самого рождения мы всегда были вместе, хотя и называл, и меня, и отчима – отцами. Я не заметил в нём ни одного качества или черты характера, не желаемого родителями в его возрасте, и сын удивительно напоминал меня самого в мою бытность школьником, правда, совсем не увлекался спортом. На редкость разумный мальчик, затем юноша, а сейчас уже мужчина, с трезвыми оценками и нестандартным для сегодняшнего дня мировоззрением, я бы сказал, как и у меня, старомодным – не думающий о своей выгоде и тщеславии, но рассчитывающий только на себя. Я убеждён, Илья никогда не пойдёт по моему пути, по одной простой причине – он никогда не попадёт в те ситуации, которыми изобиловала моя жизнь, он как будто мудрее меня, не только в сравнении с днями начала этого пути, но и, кажется, с сегодняшним днём тоже. Конечно и я, в свою очередь, не позволю ситуации развиться до критической и смогу вовремя ее остановить.

Охота – когда охота

В основу наших отношений была заложена правда, это было оговорено ещё в детстве и очень всё облегчало. Мы не часто общаемся сегодня, по понятным причинам, и нечасто переписываемся, но я чувствую, когда он думает обо мне, и знаю: верит мне беспредельно. Сегодня я могу немногое, от финансовой помощи он отказывается принципиально, считая, что достижение цели только своими усилиями есть настоящая победа, которой можно гордиться и к которой необходимо стремиться. Думаю, что смогу возместить «сэкономленное» на его воспитании его детям – своим внукам, и кто знает, может, и правнукам.

Ныне я помню каждый день, проведённый с ним, от первого до последнего, и очень надеюсь, что тот последний не будет крайним и далеко не самым лучшим из ещё предстоящих.

История отца и ребёнка продолжается и с моей дочерью. Появление на Божий свет твоего чада в конце четвёртого десятка это не то же самое, что стать отцом в 24 года. Рождение девочки для папы – событие очень его меняющее, но и здесь я не смог воплотить все желания и мечты. Ещё долго она останется для меня маленьким порхающим ангелочком, с щебечущим смехом и отдельными забавными словечками, с выписыванием смешных па, со взглядом, в котором я утопал и был абсолютно счастлив, хоть и предчувствовал надвигающуюся беду. До сих пор в памяти остались её глаза ещё полуторагодовалого ребёнка, но с проницательностью взрослой женщины, после беспричинного плача, от которого она успокоилась лишь у меня на руках. Я просто прижал её крепко к себе и, не зная, что делать, долго ходил из угла в угол, пытаясь напевать какой-то мотив в низких тонах и без слов. Со временем всхлипывания превратились в улыбку, пальцы теребили мои волосы, и казалось, что в её взгляде просматривалось большее понимание происходящего внутри меня, чем я мною самим.

Мы стояли у окна 11-го этажа, был вечер, зима, тишина: отец – профессиональный убийца, и дочь, его маленькая девочка, – возможно, воплощение всего хорошего, что во мне осталось. Всё, что я хочу – чтобы моя жизнь не бросила тень на её судьбу, я очень люблю дочь и сделаю всё для её счастья, вплоть до исчезновения из её жизни навсегда, если потребуется.

* * *

Просматривая сериал, можно вернуть запись назад, разглядеть более подробно и внимательно происходящее, сделать вывод, возможно, правильный и своевременный, а в жизни происходящее сегодня воспринимается иначе, чем будет воспринято завтра, а через год, под спудом происшедшего, вообще по-другому. И в очередной раз принимая решения, конечно, учитываешь прошедшее, но не думаешь о том, что оно когда-то тоже было будущим, которое тоже зависело, в своё время, от делаемого выбора.

Жизнь – не сериал, который можно перематывать, а прожитое мною далеко не однозначно. Мало кому выпало пережить столько сколько мне, и именно «пережить», а не перенести.

О многом можно рассуждать и осуждая, и оправдывая, читая эту рукопись, но точно следующее: это пример жизни человека, на котором возможно понять, а на основе осознанного сделать для себя вывод неустойчивости и размытости грани между плохим и хорошим; не ясности противления зла и добра; отсутствия в мире справедливости, как категории присущей обществу в целом, но все же существующей субъективно, завися от действия каждого человека по отношению к другим; о лжи и правде, постоянно занимающих места друг друга, начиная от самого человека в нем же самом, отталкивающиеся и притягивающиеся самооправданием гордыни; о неправде поселившейся в каждом из нас и вызывающей положительные чувства, особенно когда сам человек начинает в нее верить; и обмане, сквозящем ото всюду, что окружает раба Божьего, кроме очевидного, но почему-то не заметного, где даже правду люди умудряются обратить в выгоду.

Лишь пройдя в след в след, с тем же попутным, боковым или встречным «ветром», там же споткнувшись и там же упав, так же поднявшись и так же претерпевая боль, с такой же помощью или, наоборот, перебарывая невзгоды и одиночество под ударами недругов, в те же дни и с тем же настроением, и в том же возрасте можно обрести право рассуждать и осуждать, правда, не забывая о своём (а имеешь ли ты сам право бросить камень).

Если убрать оскомину ужасности, налет некоторого романтизма и кажущейся свободы, то здесь можно разглядеть то, чего необходимо избегать, но главное – понять как! Именно на этом заострив внимание, позволю себе продолжить, в надежде, что делаю это не бесполезно для читателя…

Юлия Гузиенко – погибшая при взрыве на Осеннем бульваре. Её случайная гибель – проклятие автора

…Когда-то я прочитал слова Пастернака, написанные им после посещения передовой и общения с солдатами, сержантами и офицерами, уже несколько месяцев бывшими в бессменной позиционной войне, сидевшими в окопах, в грязи, при постоянных перестрелках и смерти, ходившей рядом. В таком же положении приблизительно находились и мы – я и окружающие меня люди в 90-х годах. Разумеется, со скидкой на сегодняшний день, мирное положение государства, и акцентируя внимание лишь на психологическое состояние: чем дальше, тем больше перестают такие люди осознавать своё положение и начинают несколько по-иному оценивать свои действия. Мир, окружающий их, меняется, ощущение присутствия постоянной опасности со временем притупляется, но интуитивное чувство её становится острее, а реакция на него – моментальной.

И действительно, в суете ежедневности подсознательно слышишь предупреждения о надвигающемся где-то вдалеке катаклизме и, ещё не отдавая себе отчёта, уже предпринимаешь что-то, что делает более безопасным твоё будущее существование. Но, наряду с этим, ежедневные, однообразные мероприятия надоедают, тем более те из них, которые успели стать привычкой и которых ты уже не замечаешь, но вдруг, задумавшись, понимаешь, сколько времени и сил они отнимают. Суета забирает силы, рациональная рассудительность начинает оправдывать ненужность лишнего, и огромные силы требуются, чтобы восстановить всё на своих местах и придти к прежним мыслям о том, что забота о безопасности с ежедневными проверками, оглядками, наличием разведпризнаков – есть не пустая трата времени, а уже часть жизни, которая эту самую жизнь и обеспечивает.

Подходит момент, когда какая-то случайность подстёгивает, и ты понимаешь, что показавшийся «хвост» – вовсе не слежка, но могла быть таковой. И, в принципе, уже давно прошло то время, когда ты должен попасться, или совершить ошибку и оступиться, или, в конце концов, получить свою пулю, нож или петлю. Но, как только ты проявишь хотя бы микроскопическую лень, и ничего после этого не случится, эта самая лень начнёт точить, перерезать и прокусывать, делая брешь в стене, с таким трудом и скрупулёзностью тобою выстроенной. И если не сейчас, то позже обязательно начнётся обусловленная необходимостью экономия изношенной нервной системы и латание давно прохудившейся ёмкости духовных сил и, как следствие, постепенный отказ от «колец обороны», хотя бы на выходных, праздниках или во время болезни. А если появится какая-нибудь достойная идея, то её воплощение может затмить не только голос интуиции, но и разума, и зависимость от её выполнения будет отодвигать разумные сроки и границы ровно до того времени, пока не случится то, что случится, а оно произойдёт обязательно.

Итак, я был на гране нервного, физического и любого другого срыва. Состояние моё усугублялось поголовным непониманием меня окружающими, хотя бы потому, что я скрывал многое из того, что могло бы поставить все на свои места. Это самое непонимание, впрочем, лишь предполагаемое, находясь под спудом неподъёмных проблем, неразрешимых сложностей, запутанных связей, ограничений и опасностей, стремилось разъединить наши отношения, чтобы все упростить и обеспечить безопасное одиночество, но я нуждался в них, так же как они во мне, а значит я был нужен и жизнь продолжалась.