Текст книги "Шкура дьявола"

Совершенно точно понимая, что просьба, а точнее предложение, которое он сейчас услышит, будет адекватно оказанному одолжению, а значит отнюдь не участие в игре в футбол и не рыбалка, а нечто, что поможет достичь определенных целей, причем человек способный поменять местами обвиняемого, пусть даже огульно обвиненного, на такого же невиновного человека в самый разгар следствия, да еще не одного, наверное нуждается в услугах еще более серьезных. А потому Алексей шел с уверенностью в том, что вне зависимости от услышанного, согласие он все равно даст, чем бы этот возврат долга не обернулся.

«Седой» же, тоже в этом не сомневался, просто ответный шаг или плата за оказанную услугу, пусть даже это выглядело как возврат долга, как это определил для себя Алексей, не были его целью. Что же тогда? Работа на постоянной основе, но само предложение таило в себе опасность – ибо всегда существовало предположение: подобное «оружие» иногда стреляет не по назначению, а бывает даже поражает и хозяина. Потому все нужно было «обтяпать» таким образом, чтобы не выглядеть непосредственным собственником, оставив некую прокладку, от которой тоже, между прочем, возможно нужно будет избавиться.

Сейчас у «Седого» готов был план операции, выглядевший лишь звеном в целой партии, в алгоритме которой было заложено и уничтожение прежней, вышедшей из под контроля «машины», в виде недавно рассыпавшейся бригады «медведковских», некоторые осколки, которой создали свои, так сказать, структурки по отъему финансовых средств, крышеванию, и разного другого рода преступной деятельности. Сложилось так, что эта прежняя «шайка-лейка» попала в его поле деятельности и благодаря двоим участникам из этой среды – парни, сами того не понимая, выполняли задачи обусловленные целями поставленными «Седому» кем-то, находящемуся выше него самого. Могло бы это быть по-другому? Кто знает, но пошло именно так. Ведь на сегодняшний день почти ни одна структура не находилась в жестком подчинении одному лицу, а соответственно имела выбор, что порождало неуверенность не столько в завтрашнем дне, сколько, прежде всего, в доверии. С этого разговор и начался:

– Алексей, прежде всего, прими мои соболезнования, произошедшее ужасно! Я обещаю, независимо от финала нашей сегодняшней встречи, помочь тебе разобраться, найти виновных, ну а дальше, как сам решишь (неудивительно, ведь смерть этих «виновных» так хорошо ложилась в планы «конторского корректора»)…

– Спасибо…, ннн-дааа, не особо-то мы знакомы. Ну значит – так тому и быть… Спасибо, прежде всего за помощь, в этой ситуации… В общем, спасибо, чем смогу – послужу, рассчитывайте на меня, даже, наверное, так – я полностью ваш…

– Забегаем…, конечнооо…, ведь так говоря, ты даже не представляешь, что я могу попросить или какие планы строю с твоим участием…

– Ну почему же, человек обладающий такими неограниченными возможностями, которые вы продемонстрировали, обладает почти неограниченной властью, а раз так, то либо желает ее увеличить, либо удержать, что всегда сложнее. А это, как я понимаю, должно либо быть насилием, либо граничить с ним. Вы же тогда в училище не оловянных солдатиков собирать в свою коллекцию приезжали, хотя… кто вас знает зачем…

– Леш, давай так – прежде всего поговорим о взаимном доверии. Ведь доверие – консистенция не стабильная и больше газообразная, достаточно просто задуматься, и не правильно сориентировавшись, перестаешь верить. Даже у очень преданных людей может включиться механизм защиты, а у каждого он свой! Помнишь какие слова в житие у Николая Угодника, якобы им сказанные: «Золото испытывается огнем, а сердца верных во время искушений…»

– Возможно, но я эту часть истории вообще не знаю, и как мне кажется – это больше о верующих и об их вере…

– Именно, но все едино. А знаешь кто сказал: «Кто не со Мной, тот против Меня; и кто не собирает со Мной, тот расточает».

– К чему это все? К тому же я вообще ни с кем и не изза чего…, деньги не особо теперь важны, семьи нет, будущего тоже, дело доделаю… иии даже не знаю, чем жить дальше. Так что с вами, не с вами – это как получится, правда хотелось бы отплатить тем же…

– Вот именно – на важное нет времени, суета и печаль застили душу, а уныние поедает разум, что есть смерть при жизни. Между прочем…, гм…, в этой жизни почти все кажется настоящим…, до тех пор пока человек не встречается со смертью… – глаза в глазницы, и даже не со своей, а с чужой, тебе ли этого не знать?!..

– К сожалению так – подпишусь под каждым словом.

– Так вот по настоящему в этой жизни бывает только смерть, и чем ближе ты к ней, тем реальнее себя ощущаешь. Причем не только ты… А подходит время, когда для многих именно ты и становишься реальностью не оставляющей никакого выбора… В общем, Алексей, мне нужен человек, способный добывать информацию, обрабатывать, анализировать, находить, планировать, и осуществлять…

– И чего касается эта информация…, иии… осуществление чего?

– Жизни и смерти, друг мой… – Стало понятно, что сейчас беседа зайдет в русло, в которое нужно самому либо «заходить», либо отказаться, но «зайдя», выхода уже не будет.

– Другими словами найти и уничтожить, а кто же будет решать «кого», так сказать – «взвешивать и признавать ничтожным», или это вопрос доверия?

– Думаю, что так…, да кстати, фразу, которую я тебе привел – из «Евангелия от Луки», а слова эти принадлежат Иисусу Христу. Понимаю, что все вместе сказанное ни как не состыкуется. Возможно. Но не это главное.

– Что же?

– Придет время и состыкуется… – но это ты поймешь, лишь начав… – Их глаза встретились… Алексей знал причину, по которой взгляд напротив притягивал и поэтому фокусировал свой чуть глубже затылка, будто бы глядя сквозь, сам же уже автоматически сделал движение уголков век у переносицы на встречу друг другу. Этого последнего движения не ожидал «Седой», а точнее ощутил неожиданное – чем-то от этого резануло… какой-то неприятностью, а повисшая тишина создала неудобство неизвестности…

Просто Алексею или Лелику, как называли его только близкие и он сам, «про себя» разумеется, не было все равно. Он никогда не мстил, но сейчас при, рассмотрении нескольких фотографий, переданных «Седым», среди которых был «Усатый» и двое из «лианозовских», в нем боролись два чувства: воздать им должное, иии… не опускаться до этой грязи – сами свое найдут!

Первое подогревалось желанием опровергнуть свое бессилие, явно проявившееся в момент перестрелки, хотя его не было там, но он обязан был присутствовать, и убивать! А что же еще?! Тем более теперь, когда к этому подталкивало действительно чувство долга, а не долг…, долг выдуманный и подло образованный…

Еще лежа в больнице, «Солдат» дал себе слово: если «Покупатель» сдержит данное обязательство, то Алексей выполнит любой его каприз, даже если тот пожелает чтобы он сделал себе сёпуку – сделает, и с превеликим удовольствием.

Конечно принципы остались, но все происходящее выстраивалось именно так, что он имел возможность оправдать перед собой любой свой поступок, а ни это ли единственное необходимое условие? К тому же, он еще не встречал человека, который бы не произнес так или иначе фразу, узнав о его несчастье, о необходимости смерти тем, кто был виновен в произошедшем. Справедливости ради нужно заметить, что какая-то его часть сопротивлялась, наверное она называется совестью или душой. Но холодок начинающий замораживать чувства, оттеснил все сомнения.

Взглянув еще раз с неприязнью на фотографии, он произнес:

– Правильный расчет – они мне то же не нравятся, особенно вот этот, с усами. С чего и когда начинать?… – Вместо ответа «Седой» взял, лежащий на углу стола со стороны Алексея свой, оставленный ему в больнице, брелок, убрал его в карман, из другого вытащил коробочку из черного, тяжелого дерева с витиеватой инкрустацией серебром и золотом, с вплетенной в нее буквой «С», и протянул сопровождая словами:

– Римская цифра «С» – «100» – это ты. Я и те из немногих, которых я представляю, уже поняли и знают этот смысл, если увидишь у кого-то одну из цифр на подобном брелке, представляйся, как «сотый»… – И это означило, что теперь обратного пути уже нет. Затем вытащил из внутреннего, нагрудного кармана конверт и положил на стол:

– Здесь адрес, с которого можно начать. Достаточно одного «Усатого». Ни в действиях, не в выборе не ограничиваю. Если проблемы с «железом», скажи Григорию…, не смотри на меня так – у него нет такого предмета, как в этой черной коробочке, хотя и он, как и каждый из нас некий инструмент…

– Да, конечно…, впрочем, такой же как и я…

– Нет… не то, даже посыл не тот. Он служит двум господам… Между вами никогда не будет знака равенства. И не потому, что он другой – он не из нас. Скорее всего… я, ты, и другие погибнут, но со временем ты поймешь – это того стоило… Это и есть та причина, из-за которой не просто можно, но и нужно жить так – жертвуя всем. Вопросы?

– Национальный состав… вот с такими коробочками?

– Хм! Оригинально, но не лишено смысла – тебя устроит… Еще?

– Какая цифра у вас?… – Показывая на свою, на коробочке. Вместо ответа собеседник снял с указательного пальца правой руки перстень с прозрачным голубым камнем с обработкой «кабошон», сквозь который четко был виден мальтийский крест белого цвета, повернул обратной стороной, так что бы было видно латинскую буква L – «эль», означающую – «50».

– Не густо…

– Те, что предо мной – живут почти «вечно», то есть умирают своей смертью, и все же уходя, передают последующему… – Может все это и покажется интересно, и интригующе, но апатия, в состоянии которой находился Алексей или, как теперь «Сотый», было наилучшим состоянием, но все же не унынием, сопровождавшим его последние несколько дней. Сказать правду – восторга от услышанного у него не было, но появилась какая-то надежда в обретении смысла. Все что он понял из глобального: кто-то, с чем-то то ли борется, то ли противостоит чему-то, то ли…, в любом случае смысл должен быть, и он устраивает как минимум 99 человек и явно не самых глупых – либо все пройдет, как все проходит, либо наступит время, как наступает для всего, что имеет начало, пусть даже если это будет конец.

Разговор душ…

«Кто собирал много, не имел лишнего; Кто собрал мало, не имел недостатка».

(Второе Послание коринфянам Св…ап. Павла. Гл. 8 ст. 15)

Был вечер, направление следование Алексея – Введенское кладбище, или как в народе его называют – Немецкого, так как расположено оно было в Лефортово, то есть в том самом районе, где «гер Питэр» впервые знакомился с европейскими обычаями, носителей которых и хоронили в этой земле. Расположено оно рядом с военным госпиталем имени Бурденко, что на Госпитальном валу. Когда-то в этом госпитале скончался его дед, которого он никогда не видел. Он тоже носил имя Алексей, и покинул этот мир за десять лет до рождения внука. Похоронили предка на Преображенском кладбище, где и сейчас можно найти могилу Алексея Михайловича, к которому присоединились многим позже Татьяна Алексеевна – его младшая дочь, а так же Манефа Николаевна – супруга заслуженного воина, сыгравшего не последнюю роль в Великой Отечественной войне и чуть ли не главнейшую в обучении китайских военных в овладении реактивными установками и, который, как и отец Алексея, был для него всегда примером.

Сегодня «Солдат» появился именно на этом кладбище – в детстве ему нравилось здесь бродить так же, как и по дорожкам Измайловского парка. Что его привело после такого разговора, повернувшего судьбу в сторону, не предполагаемую им никогда?

Сегодня, через улицу, от этого тихого места сделал последний вдох, пусть и искусственный, его маленький сынишка. Деды занимались делами похорон, он же, тем что пытался поговорить может сам с собой, а может и с душей Ванечки. Слова обращенные именно к ребенку, катились редкими каплями жгущих слез – он их не сдерживал и наблюдал, наклонив голову, за их падением.

В тишине и безлюдье, только при шелесте листвы старых деревьев и перешептывании стел и памятников между собой посредством перелетающего песка с одних и бьющихся об ограды и каменные тела других.

Вот в такой вот тишине целые тирады оправданий и обещаний наказать тех, кто повинен в происшедшем, изливались из глубины уже пережитого и из того, что предстоит пережить. Самым большим виновником был он сам, а понимая это, искал для себя хоть какого-нибудь наказания. Не находя выхода, отдался течению происходящего и, похоже, согласился со всем, даже с тем, что претило и казалось безумным – вот и наказание!

Чуть успокоившись и присев на одну из лавочек крытых захоронений, достав пакет, переданный теперь уже соратником, пока еще не известно на каком поприще (и соратником ли) и распечатал. Толстая пачка денег зеленого цвета выпавшая из рук, подняла новую волну эмоций – ну зачем ему столько сейчас, когда он один?! 10 000 $ – это даже больше, чем все сбережения отданные этому Петру Семенычу…, и что тот сделал за эту сумму, и что поможет сделать эта?! Милиционер стал еще одним человеком, выстроившимся в «очередь», но для начала он соберет о нем все, что сможет и подробно узнает о его роли до… и после трагедии. Что-то подсказывало – вина есть, а время, усилие и терпение сделают свое дело и сведут все воедино, осветя деяния каждого из персонажей, упомянутых в списке, где первую строку занимал, разумеется, «Усатый». Этим он займется завтра, сегодня же Алексей обещал быть на Преображенском кладбище, куда и отправился на трамваях с пересадками…

…Двое, уже далеко не молодых мужчин, сидели против двух свеженасыпанных могил, один – с частично забинтованными руками и с повязкой на голове; другой – держащий два пластиковых стаканчика с водкой, из одного из которых отпивал сам, а из второго пытался настойчиво потчевать отказывающегося выпить друга. Они сидели сгорбленные и убитые горем, одинаково страдающие, несмотря на то, что один потерял все, другой только внука. Сзади подошел, третий потерявший…, потерявший, но уже не потерявшийся, что-то буркнул, двое привстали и чуть подвинувшись, снова присели, освободив небольшой краешек скамьи.

Присев, Алексей, принял стаканчик, отпил и будто не заметив гадкого, показавшегося теплым, напитка, вернул обратно слегка качнув головой. Все зависло в тишине – будто ветви деревьев, качаясь от легкого дуновения ветерка, не шелестели; пробегающие муравьи между ботинками сидящих, делали это беззвучно и незаметно; лепестки же разных цветов свежеположенных на почву, которая погребла двух женщин, трепетали, вторя нервам и уходящим чувствам. Хотя нет, чувства не уходили, но видоизменялись, превращаясь в нечто законсервированное, и все таки живое: тихо, тихо, с еле заметным биением сердца, в каком-то глубоком, то ли анабиозе, то ли летаргии, и под покрывалом какой-то, пока слабо воспринимаемой, одержимости.

На других концах двух бугорков, лицом к сидящим, стояли две фотографии в деревянных рамках, наспех приделанных к брусочкам, воткнутых в землю. Взгляды мужчин были прикованы именно к ним, причем молодой не отрываясь смотрел на юную, улыбающуюся и всю светящуюся от счастья, девушку – то самое увеличенное изображение со свадьбы, когда жених одевал туфельку, стоя на одном колене перед невестой. Второй не отрывался от лица женщины, очень похожей на свою дочь. Третий не в состоянии остановиться, переводил взгляд от одной к другой – это занятие совсем не успокаивало, но выбирало, как казалось, последнее, воспринимавшееся живым, общение.

Им вспоминались события недельной давности, когда два гроба, стоявшие в прикладбищенской церкви, освещались лучами солнца, и эти же трое: молодой, еще еле державшийся на ногах, и двое, уже стареющих но подпиравших его мужчин, стояли сбившись в кучку, словно растерянные дети, наблюдая за происходившим и повторяя шепотом все, что нараспев говорил протоиерей, тот самый, из рязанского собора, где не так давно проходило венчание упокоившейся ныне и, вроде бы, пока еще живущего, молодых людей.

Он приехал отпеть и проводить в последний путь своих духовных чад. На его глазах иногда появлялись слезы, как потом он объяснял, от радости, ведь они сразу прямиком попадали в Царствие Небесное, а в подтверждении этого, при прохождении за гробами к могилам, в момент погребения шел легкий дождик с теплыми каплями и радугой в двух местах. Слова батюшки, сердечные и настоящие пастырские проникали в самую душу, оставаясь там и леча раны…, те раны, которые никогда не уйдут, а лишь слегка зарубцуются…

…Стемнело. Но две зажженные свечки под пластиковыми обрезанными на половину бутылками, понемногу освещавшие лица на фотографиях, своим игривым пламенем чуть оживляли выражения лиц, когда-то живущих и все еще любимых, женщин. Кто-то окликнул, все трое обернулись – оказывается кладбище давно закрылось, а боязливому сторожу было все равно, кто и о чем печалится. Они встали и молча пошли, сегодня домой, а завтра дорога каждого приведет их к своему пути, разной длины, испытаний и окончанию, причем для каждого неожиданного.

* * *

Ильич уехал на восьмой день электричкой, отец Александр настойчиво просил, буквально умолял быть у него на службе и принять даров Христовых, то есть причаститься, а перед этим исповедаться, словно что-то предчувствуя. После похорон целую неделю тесть постился и что-то читал из оставленного батюшкой. За эти семь дней он много изменился, даже не хотел пригубить из пластикового стаканчика вчера, отговариваясь просто:

– Батюшка не велел, сами знаете, строг он и прозорлив.

Уже перед сном он подошел к зятю, сидевшего на кухне и как в последний раз обнял его, после протянув папочку с бумагами, словно напутствовал:

– Сын! Хм…, надо ж не думал, что вот этими всеми перипетиями сына обрету… В общем, владей. Здесь дарственная на квартиру – вчера с Лёвой оформили, все бумаги о смерти наших…, ну в общем, думаю скоро пригодится… Лёха посмотрел на тестя, обреченность которого излучалась в каждой нотке сказанного и попытался поддержать:

– Бать, ты что, говоришь так, как будто собрался умирать! Ты оставь пожалуйста эти мысли, я же обещаю, что подумаю, может и перееду к тебе в Питер, хотя мне кажется, тебе лучше к нам, сам продай эту квартиру и…

– Не могу я – вся жизнь моя там, сам ведь знаешь. Там еще завещания Ниночкино и Ии…, им вторю то…

– Какие завещания?… – Алексей схватил папку перебрал бумаги, отложив в стороны не интересующие и жадно начал читал несколько листков, заверенных у нотариуса. Каждая строка вшибала в пот, потому что казалась будто написана была уже кем-то после произошедшей трагедии.

Ярославна указывала, что хотела бы быть похоронена рядом с дочерью (значит предвидела, как минимум смерть Ии, либо раньше, либо одновременно с собой…), а значит в Москве, мужу предписывалось переоформить после ее смерти квартиру не на кого-то, а именно на зятя. Почему не на внука, не на Ию или не на Ильича, в конце концов, и почему написано было так, словно дочь уже при смерти и сама она словно на ладан дышала? Да и вообще Ильич ведь жив:

– Чтооо… зааа… – что это Ильич? Почему это? Как?…

– Ты не удивляйся. Я тоже по началу привыкнуть не мог – она многое наперед знала, не точно конечно. Помнишь тогда…, после первой нашей встречи, как настаивала, что бы ты на такси ехал. Ты ведь пешком пошел и попал в неприятность, она так и сказала… А позже… – Слезы, одна за другой побежали по лицу, но он не замечая их, торопился рассказать:

– А позже говорит Ийке: «Счастливая ты…, жаль только судьба у твоего вот так сложится – не будет у него спокойной жизни, куда его только не занесет, одно хорошо – всегда Господь с ним будет и Ангел, безотступно! Лишь за «пятьдесят» обретет спокойствие и стабильность, но до этого, хлебнет, ой так хлебнет…» – я честно говоря не удивлялся, ведь военная служба легкой не бывает, а здесь оказалось другое. Верующим…, им, не то что бы проще… – они уповают на волю Божию и верят, что все к лучшему. Человек умер – значит ко времени – отмучался. Ох друг мой, не знаю что уж там тебе предстоит, но помни – после все будет хорошо. Ниночка никогда не ошиба… ется… – И не договорив, сел закрыл глаза…

…Завещание продолжалось небольшими подробностями: не дорогой памятник, одинаковый с Ииным, обязательно православный крест, поминание в день смерти каждый год и надпись под фото и годами жизни – «Будьте яко дети»… – (Евангелие от Матвея)».

Ийкино Алексей уже читать сам не смог, присел рядом с Ильичом, положил на стол бумаги и не в состоянии ни о чем думать, вдруг произнес:

– Да будет на все воля Твоя, Господиии!.. – От куда это у него взялось – не понятно, но все присутствовавшие кивнули и разошлись спать. Мама Алексея уходила самая последняя, подойдя к сыну, поцеловала в лоб, посмотрела ему в воспаленные глаза, обняла голову и прижав к своей груди, тихо и ласково сказала:

– Ох, сыночка, не для того я тебя рожала… ох, не для того! Хочешь, перееду к тебе на время, чем смогу – помогу, ведь тяжело в одиночку такое переживать…

– Спасибо, мам…, не знаю…, я сам не знаю чего хочу. Давай сначала Ванечку похороним…

– Ох, Лёшка…, Ванечка…, береги себя…, пожалуйста и не наделай ничего страшного, а то мы с отцом уже чего только не передумали… Будь мужчиной… Спокойной ночи…

…По утру мужчины проводили Ильича. Виктор был серьезно настроен на предстоящее. Завтрашняя утренняя служба, а сначала сегодняшняя вечерняя, представлялись для него неким неведомым испытанием. Времени свободного на глупости у него не оставалось, к тому же постоянно с ним рядом должна была быть Лёхина «крестная» – баба Лида, это внушало спокойствие за его душевное состояние. Она строга в церковной службе и тестю поблажек не даст. Завтра же к вечеру он должен вернуться с бабушкой на похороны внука, о чем ему, уже вошедшему на подножку, напомнил отец Алексея:

– Вить, не забудь о Ванюше, мы тебя ждем… – В какой-то прострации и уже отчужденности, Ильич посмотрел через плечо в нашу сторону, но явно мимо и произнес, не громко, но так, что мы услышали:

– Да, да, конечно, помолюсь и все Ванечке передам… – Таким мы его и запомнили, совершенно поначалу не обратив внимание на смысл сказанного о Ванечке…

… Все прояснилось через день, когда всех ошарашил звонок крестной. Исповедавшись и причастившись, уже возвращаясь домой, они вдвоем ждали у пешеходного перехода зеленого сигнала светофора, мимо летели «железные кони», уже загорелся «предупредительный» сигнал, транспорт начал притормаживать, кроме иномарки, еще более разгоняющейся по самой близкой к центру шоссе полосе, невидимой для пешеходов, за уже почти остановившимися машинами.

Народ двинулся не замечая опасности, впереди всех, так бывает, шли девушка с мальчиком лет трех, он не поспевал за матерью и она подняв его на руки, прижала к себе. Послышался визг тормозов, Ильич рванулся вперед, интуитивно предположив вектор возможного несчастья, схватил еще не зажившими перебинтованными руками мать с сыном, оттолкнув их изо всех сил от себя, и соответственно от летящей машины сам же остался на месте, моментально попав под страшный удар вылетевшего джипа…

…Смерть была мгновенной, поступок, приведший к ней – достойным, и судя из последних его слов, сказанных нам на перроне вокзала, им предполагаемые. Бабушка Лида на это сказала, что Господь угодников своих предупреждает о дне смерти заранее, и дарует ее быструю и легкую.

Это не было уже слишком – это просто было, потому что так должно было стать!