Текст книги "Неприкаяный ангел"

Испугавшись неожиданного шума и шевеления, Татьяна вскрикнула, но вместо того, чтобы броситься прочь, кинулась на парня, даже не предполагая громадную разницу в возможностях.

Удар пришелся ему, почти в глаз, он сгреб ее в охапку, и как следует, встряхнув, перекинул через плечо, подхватил сумку и побежал в сторону пруда.

Почему туда? Наверное, это было открытое место, залитое солнцем и теперь, зарождающимся чувством…

Что бы сказала ее мать, висевшая именно так в последние секунды своей жизни? Татьяна же молчала, но предпочла сделать то же, что сделала тогда мама – впилась зубами…

Смех двух молодых людей разливающийся над небольшим прудиком, встревожил всех обитателей, только нашедших себе отдых на глади воды. Утки, гуси, лебеди, и разные местные, более мелкие твари, летали кругами, будто желая слышать каждое слово родственных душ, внезапно нашедших друг друга на просторах вселенной.

Сильный мужской голос, волнительный от переживаемого, перекрывал любые звуки:

– Я так в жизни не пугался! Ты не поверишь, я никогда не чувствовал таких переходов: сначала испуг, потом, удивление, потом восторг – какие стихи ты читала?…

– Это акафист…

– Странное название…

– Это не название – это хвалебная песнь, так проще понять невоцерковленному…

– Угу… Потом недоумение – думаю, как же так, грохнулась и не хнычет, и не ругается, да даже меня не замечает…, лежит себе ножками болтает, сама с собой говорит! А потом…, потом вообще – никогда такого не чувствовал!

– И что это было?!… – Ничего не подозревая, они подошли, к чему-то интимному, чего еще не касались по-настоящему, и чему всегда бывает первый раз…

Павел, как-то подобрался, слегка напрягшись, поднял брови, сложил губы трубочкой, с силой сжал пальцы в кулаки, покраснел, и силой выдув воздух из мощных легких, как-то нарочито тихо выдавил, с трудом подбирая слова:

– Нууу, чего-то…, знаешь, как вот…., когда ты…, ну словом, костюм же обтягивал…, обтягивал и то, и это…, я как-то представил… – фууу…, то, что никогда не представлял…

– Паш, не пойму я, о чем ты… – Посмеявшись, она встала позади сидящего на скамье парня и запустив пальцы в его густую шевелюру, немного потрепала, ей казалось по-дружески, но мужчины склонны понимать все на порядок ближе к своим желаниям. Пробежавшие от макушки до пят мурашки, заставили встрепенуться. Дочь «Солдата» убрала руки, обошла скамью и присела рядом:

– Ты извини, я подумала, что ты насильник какой-нибудь…, надеюсь не больно?

– Да ничего – мне показалось, что кусок бедра откусишь, а потом даже смешно стало. Я ведь только его «потянул» (получил травму), доктор местное обезболивающее вколол, так что я ничего даже не почувствовал. Но ты смелая – не побежала, а сразу в бой… Отец то тоже вояка?

– Был когда-то…

– А сейчас? На пенсии или…

– В коме…

– В смысле?

– Уже несколько лет без сознания и без движения, и вообще, я ведь его только нашла, точнее он меня… – Здесь вспомнив о просьбе дяди Мартына особо не распространяться, она улыбнулась, погладила его по руке, повернула ее циферблатом часов к себе, ойкнула и взволнованно пролепетала:

– Господи, помилуй! Бабушка уже ищет, наверное! Я побежала… – И чмокнув его в щеку исчезла так же неожиданно, не логично и не вовремя, как и появилась….

Паша смотрел на листву, возмущенную, пробежавшей по ней Татьяне. Впервые его влекло непреодолимо, и впервые он понял, что существуют силы, способные изменить все его существо, повернув все движущее им в обратную сторону.

Забыв про время, он шел через бьющие, сквозь кроны деревьев, солнечные лучи, высматривая следы, вспоминая сегодня произошедшее. В конце концов, встав у того самого дерева, с которого все началось, Павел опустился на колени и застыл…

Пришел в себя он только вечером, с мыслью, что никогда не чувствовал себя таким счастливым… Теперь он любил!..

Любовь и препоны

– Дочка, совсем не узнаю тебя! Сияешь, как самовар на масленицу. Тебе видение Ангела, что ли было?… Да и молчишь, как святой Захария…

– Может и так, а может, и нет, от чего-то, на душе радостно. Бабуль, а у тебя муж был?.. – Не то что бы Татьяна удалилась в бесконечные мечты, или как любая девочка, хотя уже девушка, думала о замках и принцах, и даже не о неожиданном происшествии в парке, оказавшее влияние на ход ее мыслей. Что-то гнетущее, толкающее, заново рождающееся внутри, волновало и не давало покоя.

Бабушку она слышала, откуда-то издалека, туда же отсылала вопросы, почти не запоминая ответы. Элеонора Алексеевна, сидя за рукоделием, вышивала гладью один из библейских сюжетов. Пожилая женщина – пожилая не столько потому, что пожила достаточно, сколько нажила опыт самодостаточности и знала точно, что делать не нужно и чего стоит опасаться. Второй день ее беспокоило состояние внучки. Понимая, что со временем ее влияние на ребенка будет уменьшаться, она готовилась к первой ее влюбленности, очень хорошо зная, что такое наивное, честное и откровенное существо, как ее Танечка, может получить тяжелую рану, если первое чувство станет испытанием ложью, обманом, предательством.

Не раз уже обсуждался этот вопрос с отцом Андреем, приезжающими по делам прихода в Москву, и с отцом Иоанном. Но дела сердечные, по их мнению, имели одну особенность, преодолеть которую не дано никому – невмешательство в индивидуальность влюбленной пары. Оба считали, что здесь советчиков быть не может, а посему лучше положиться на волю Божию, наставлять ориентироваться в семейной жизни на Евангелие и молиться о чаде.

Конечно, определенный контроль должен был существовать, и некоторое вмешательство допустимо, но все решения надобно принимать самому ребенку, благо воспитание, данное всеми этими лицами, соответствовало морали православной, а значит ни глупостей, ни блудных мыслей быть не могло…

Я витал над этим чистым созданием, конечно, уже не идеально светлым, ибо Таков только Бог, но совершенно не похожим на подавляющее большинство её одноклассников, и вообще людей окружающих.

Ощущая, как свои собственные, переживания юного сердца, я воспринимал их и на свой счет, считая теперь, что несу ответственность, чуть ли не как ее Ангел. От куда это чувство возникло, меня не интересовало, восприняв его как должное, я старался понять, чем могу быть полезен, ведь Ангел у Татьяны уже был. Святая мученица Татьяна, имя которой она носила, часто была ей заступница, зорко и внимательно следившая за всеми кознями, исходящими от, обливающегося слюной, зависти сатаны.

Чем-то этот ребенок, уже почти 15 лет от роду, меня притягивал. Мне казалось, что какая-то частичка меня имеется рядом с ней, а может и в ней, хотя вряд ли при жизни я мог иметь с ней что-то общее.

Переживания и видя ее мысли, я, то радуясь, разгорающемуся внутри чувству, то напрягаясь, заполнению ими всего разума и естества, понимая, что лишь очень любящий и нежный человек не нанесет ей травму душевную.

Уже не раз, оказавшись свидетелем подобных же эмоций и у юноши, видя взаимно волнующее притяжение двух молодых людей, я обратил внимание на стеснительность, и даже некоторую обоюдную боязнь, что будет разжигать все больше и больше чувства, волнующие их, пока один из них не возьмет на себя смелость сделать первый шаг.

Никто не поменял ни режим дня, хоть спать спокойно теперь не получалось. Аппетит стал не стабилен. Отношение к учебе старательно держалось на том же уровне обоими, хотя ничего из объясняемого в классе преподавателем не воспринималось и не усваивалось. Но ничего не скрыть от близких. Родственники и друзья начали замечать, какую-то отвлеченность от жизни, и рассеянность внимания.

Эти двое могли сидеть в разных концах автобуса и, не отрываясь, смотреть друг на друга, улыбаясь совсем немного, не заметно для других, только одними глазами, делая вид, что взгляд этот случаен и мимолетен. Увидев издалека, а высматривали оба возлюбленное существо везде и всегда, они становились его тенью, переставая жить для себя. Такое перевоплощение не могло быть незаметным, для внимательной к внучке и любящей ее, бабушке. Правда отец Павла не обратил никакого внимания на явные перемены. Занятый, своими делами, не видя его почти целый день, и довольствуясь общением, на уровне «привет – пока», даже не предполагал, что «Ослябя» может быть покорен на сегодняшний день, таким сердечным недугом. Другое дело мать!…

Элеонора встревожилась вопросом, но, не подав вида, решила, на всякий случай, вкратце рассказать свою историю любви, которой никогда они с Татьяной не касались:

– А как же. Конечно был, только было это так давно, что и сама уже не помню. Недолго совсем – мы разошлись. Глупость, конечно, он не уступил мне, я ему, в результате он уехал на Дальний восток и прождал меня пол жизни, пока не умер. Я же ждала его здесь, и дождалась только прощальное письмо, с признанием в любви и заверениями, что кроме меня у его больше никого никогда не было!… – Хоть сказано это было обыденно и почти без интонаций, что-то зацепило Таню. Выражение недоверия пробежало по ее лицу, губки открывшись, причмокнули, а руки поднявшись, охватили голову:

– Ты отказала любящему тебя мужчине, а он тебе?! Зачем же?… – Девушка, не дождавшись быстрого ответа, подняла взгляд на бабушку и заметила огромные слезы, застывшие у самой переносицы в уголках, еще красивых, глаз:

– Мы не отказывали…, мыыы ждали в надежде, что другой уступит… Глупо так все! После его смерти, по его завещанию, мне переслали большую коробку писем. Я читала в день по одному…, и читала их… десять лет!

– Десять?!… – Не веря услышанному, Татьяна подбежала, посмотрела ей в намокшие глаза, и заплакав сама, обняла. Обе зарыдали. Сквозь всхлипы, женщина продолжала:

– Мы не виделись десять лет, но каждый день он писал по небольшому письму, складывая их в специальный сундук… В написанном никогда ничего не повторялось… Он писал о своей любви, о том, что просто не знает, как пережить следующий день…, не знал, но прожил так из года в год, десять лет!…

– Почему же он не послал ни одного?!

– Он боялся получить отказ! Он боялся, что я разлюбила его, что не простила, что я уже за мужем и у меня другая семья. Он боялся даже узнать об этом, живя надеждой, что возможно, когда-нибудь, все будет…

– И так и умер с этой надеждой, не узнав правды?

– Я послала ему телеграмму, что еду, что по-прежнему люблю, что жду, и сразу приеду, если он захочет иметь такую упертую своей женой…, но я написала на адрес его брата, жившего в том же городе, не зная адреса его общежития… и прождала в ожидании ответа девять с половиной лет…

– Он что, не получил ее?

– Получил…, как вещи погибшего родственника. Брат не успел передать – упокоился после болезни, иии…, она…, телеграмма, таки осталась… Единственная вещь, которую Виталий оставил от брата, была фотографии их матери. Телеграмма была вставлена в угол рамочки. Гена, как я понимаю, был уверен, что брат, не сможет не обратить внимания на мамину фотографию и умирая, вставил мое послание в эту рамочку… – она так и простояла почти десять лет… фотография мамы в рамочке, с воткнутой телеграммой, которую он ждал столько лет…, ждал и имел!

– Бабушка, любимая моя…, так это и есть те письма, которые хранятся в сундуке…, в подвале? Это те, которые еще в Кимрах…

– Нет, дочка, не совсем так…, там не только они…

– Аааа…

– Половина из тех писем… – мои ему…, тоже так и не отосланные… – Татьяна пораженная, нежно сжимала всхлипывающую бабушку, на сегодняшний день единственного родственника, единственную родственную душу, пережившую несколько трагедий – свою, племянницы, Алексея, сейчас, переживающую ее – внучкину историю. Хотя кто сказал, что последняя трагедия, просто все новое, на фоне прошлого иногда представляется не в лучшем свете, но разве можно судить по себе о других?

Немного придя в себя, Элеонора Алексеевна отстранила внучку, погладила по голове, поцеловала и неожиданно для себя прошептала:

– Девочка моя, не проворонь свое счастье, но и не торопись…

Больше месяца Павел и Татьяна стеснялись подойти друг к другу, но наступил июнь, точнее первый день этого месяца. Он был в календаре, как «День ребенка». Павел стоял, после тренировки с товарищами, и лишь заметив, не отрывал глаз от, проходящей, мимо них, Татьяны. Она спешила, и легкое платьице очень плотно обнимало весь ее стан. Веселый хвостик, собранных волос, прыгал позади, путаясь в ремешке небольшой спортивной сумки.

Девушка шла, а точнее летела легкой походкой, в задумчивости совершенно не замечая, окружающего её мира… Последнее время ей часто на ум приходили слова бабушки, и все чаще она представляла себя, почему-то не черной, а белой вороной.

Неожиданно, будто специально, она резко остановилась, как раз напротив кучки спортсменов, лениво болтающих, о чем-то после тренировки. Павел, облокачивающийся на спинку лавки, оттолкнулся от нее и сделал шаг в сторону девушки. Повернувшись к молодым людям, она встретила ясный и обожающий взгляд, единственного нужного, из всех живущих на земле, человека, и быстро направилась в его сторону.

Какое может предполагать человек дальнейшее развитие событий? Все, что угодно: объятия, поцелуй, пощечина, хотя с чего бы, жаркое признание или вопрос, ответом которого могла быть жизнь или смерть…

Татьяна, подойдя к Павлу, молча, протянула ему свою сумку. Он взял и поднял лежавшую рядом с лавкой свою, аккуратно обнял ее за руку своей ладонью, и послушно пошел за ней, тянущей его в сторону спортивного клуба.

Парни, наблюдавшие за этой картинной, оставались застывшими чуть больше минуты, а потом, словно прорвавшаяся плотина, заговорили. Пошлостей и колкостей не было, просто никто не ожидал такого поворота событий – их отношений не ожидали. Что молодой человек, что девушка производили впечатления людей, находящихся вне всего, что может касаться отношения между полами.

Пара дошла до ступеней спортивного комплекса, первая остановилась девушка, повернулась к Павлу, но поскольку рост не позволял ей смотреть в глаза юноше на одном уровне, она вскочила на парапет, положила свои руки ему на плечи и произнесла:

– Моя бабушка очень любила одного человека, тоже любившего ее, но они так и не стали счастливы… – они так и не сказали об этом друг дугу, то есть не воспользовались этим шансом, опасаясь отказа… – Паша смотрел в, полные нежного чувства, глаза девушки, мысли о которой занимали все пространство его сознания в течении последнего месяца, он не мог засыпать без ее облика в своем воображении, просыпался с ним, весь день протекал в воспоминаниях об их единственной встрече – единственной, и он очень надеялся, что не последней. Но он опасался даже об этом думать, опасался впервые в жизни, был растерян, пленен…

Сейчас, видя в ней не только любовь, но уверенность и непреклонную решительность, он подыскивал подходящие слова, но в голову приходили только готовые шаблоны. Перед ним стояла скала, в обличив девичьего очарования и беззащитности:

– Яяяя, только о тебе и думаю, но боюсь спугнуть и саму мысль о тебе…, мне кажется: вот, вот ты вспорхнет и растаешь…Тот день…, ты помнишь? Извини, меня Павлом зовут, а ты Татьяна…, Таня… – Он впервые говорил много, слова складывались в предложения, смысл которых осторожно говорил о его чувствах, но не напрямую, а как бы о том, что их сопровождает, окружает, описывая не саму причину, а рождаемое ей…, Он опасался, что на прямую высказанное, может восприняться ей, как резкость, чем оскорбит.

Думая, что этот ангел может исчезнуть так же неожиданно, как и появился в его жизни…, или, точнее сказать, вдохнувший в него жизнь, он продолжил, по прежнему, запинаясь, стараясь, хоть, как-то задержать ее, так и не поняв, что именно она хотела сказать о своей бабушке:

– …Ты знаешь, мне кажется, что твое появление в моём существовании, вдохнуло столько неизведанного, сколько я не находил за все предыдущее свое существование. Уф… Яяяя, знаешь, я до сих пор не могу прийти в себя, словно тот поцелуй…

– Какой? Разве было…

– Ой, да! Конечно, конечно, прости, прости меня…, нооо мне показалось…

– Это можно исправить… – С этими словами она, чуть коснувшись его губ своими, прильнула своей грудью к его и, через мгновение, так же неожиданно отпрянула:

– Это чтобы не забыл и не подумал, что я дух бесплотный… – Все сегодняшние планы разлетелись, будто и не существовали, ночь, после расставания тянулась столетие, и казалась, без любимого и любимой, не выносимой… А дальше…

Разница в этом возрасте в целых три года, кажется, невероятно большой, но осторожность и неторопливость в отношениях между молодыми людьми насаждались ни этим. Их взаимное внимание было основано, изначально, с самых первых минут, не на внешнем притяжении, а на эмоциональных факторах первых минут их знакомства: испуге, любопытстве, агрессии, облегчении, удивлении – в таких выплесках, быстро сменяющих друг друга, видна изнанка человеческой натуры.

Оба рассмотрели многое, поразившее их в качествах и душевных свойствах. Последовавший, сразу после инцидента в парке, разговор на берегу маленького пруда, только закрепил интерес и взаимную притягательность.

Павел только через несколько дней, наконец, попав на тренировку девушки, обратил внимание на её незаурядную фигурку и пластику, но все это было вторично, как впрочем, и для неё. Хотя некоторый акцент в её мнении, относительно внешности, все же имелся. Татьяна всех мужчин сравнивала с отцом, и на тех, кто меньше по габаритам или не соответствовал его пропорциям, не думала, как о мужчинах.

Эти сравнительные опыты, имели началом своим, некоторую навязчивость, конечно, в смысле присутственном, мужского пола во времена следственных экспериментов, свиданий с отцом, и всего вытекающего из этих мероприятий. До этого девочка, не имея общения с «сильной половиной» человечества, даже не обращала внимания на нее – батюшки не в счет!

Все изменило появление этого молодого человека, хотя здесь они были подвержены похожими мыслями.

В подобных образных сравнениях не было чего-то зазорного, любого мужчину она воспринимала, как защитника и воина. Каким образом сформировался именно такой подход – кто же знает, но именно такой и останется на всю оставшуюся жизнь, получая постоянное подтверждение правильности его и разумности.

Паша оказался вне конкуренции, но лишь в этой части опередил в ее глазах «Солдата». «Ослябя» стал первым, кого она начала воспринимать больше и важнее, чем другом, но на этом пока все и остановилось. Все, что могла позволить себе влюбленная пара, объятия, хождение, держась за руки, ношение на руках, сидение на коленках и поцелуи при встрече, и на прощание, с легким касанием в губы, и встречными взглядами.

В этом тандеме чистоты, нравственности, любви порожденной слившимися душами, был заложен взрывоопасный материал и именно их личностями, а точнее родственными связями…

Дом, где проживали Татьяна и ее бабушка, никто больше не тревожил, можно было бы и забыть о странных неприятностях, если бы не несколько нюансов, всегда имеющихся, в виде, неожиданных засад и подводных камней, в жизни каждого.

О серьезно развивающемся романе, на старый лад, разумеется, донесли генералу, хотя этого никто и не скрывал, но доложили с акцентом на отцовство девушки. Счетов между генералом и ее отцом никаких особых не было, за исключением выключения из игры «Солдатом» человека Льва Павловича – «Грини Северного». Барятинский пробовал работать на два фронта, что категорически не допускалось в подобных «клубах по интересам», поэтому доверять и опираться на него никто и не посмел, а на его уход с дистанции смотрели, как на своевременную замену на поле крупной игры. Списав на него, как принято, все неудачи, о чем, почти сразу, благополучно и забыли.

По существующей договоренности между двумя структурами, представителями которых были, как мы уже поняли, сам генерал и наш старый знакомый «Седой», обретший теперь имя – Виктор, людей, покинувший арену по разным причинам не затрагивают, как и их родственников. Правда, добравшись до компьютера и инициировав рассылку с него, Татьяна, не только привлекла внимание соответствующих отделов, но поставила этих людей перед вопросом: в поле она или нет?

Первое столкновение могло произойти в поисках беглого Верхояйцева, но там все обошлось, пока обошлось, поскольку многое зависело от хода расследования смерти гея, но, как мы помним, полковник Силуянов, предчувствовавший ловушку дал ему несколько другой вектор, предпочитая оставить преступление «висяком», нежели позволить, чему-то не нужному всплыть на поверхность. Конечно, чуть позже ему одобрили сделанный выбор, поскольку подобные люди не бывают без «крыши» и отношений в «тех самых» органах…

Как правило, в ситуациях, подобных Татьяниной, все дело в возможном ее дальнейшем применении, а вот воспользоваться ей может любая из двух сторон.

Надо сказать, что в своей деятельности эти две организации не часто пересекались, ибо имели разные зоны ответственности и отличающиеся уровни интересов. Эти группы людей, еще издревле в договоренностях своих праотцев, согласились на протекторат внешнего и внутреннего. Раз предпринятая попытка объединения, чуть было не привела к опасной монополии, последствия которой, более-менее, исправили только к концу прошлого столетия. То есть понадобилось почти сотня лет, за которую потеряны не только многочисленные позиции, монархия, но главное допущено изменение менталитета и поколеблены основы, ради охранения которых и были созданы эти тайные общества.

И что же Татьяна, почему сегодня «свет крестом» сошелся именно на ней?

Пока она не познакомилась с сыном генерала, было признано, что она «вне поля», и ее появление в этом спортивном клубе, признавалось полезным, поскольку обе партии имели возможность наблюдать девушку непосредственно в жизни, давая ей и определенную защиту, и определенный выбор, который необходимо было бы сделать при окончании школы.

Эх, если бы бабушка решила перевести Татьяну в «Пансион благородных девиц» под протекторатом Патриарха – всего этого можно было бы избежать.

В сущности противостояния между организациями, как такового, не было, но высшими сферами поддерживался обязательный принцип состязательности, порой, все же, доходивший до столкновений. Разделяй и властвуй – актуальное в вечности!

Иногда эти, древние, как мир правила, играли злую шутку, срывая все планы и скрупулезно соединенные и отлаженные цепочки, но все же, оставались на страже соблюдения равновесия.

Гибли и пропадали люди, разыгрывались и расставлялись целые ловушки. Спектаклям, ради создания своей значимости, не было конца, как и предела в изобретательности, смене декораций и бутафории. Менялись ярлыки контор, министерств, названий, но суть оставалась всегда прежней – свои люди были везде. Попадались и двойные агенты, жившие не долго, хоть и хорошо, но лишь дважды за всю историю, а она составляла столетия, структуры становились на грани настоящего коллапса, и дважды причиной были зарождавшиеся отношения между детьми «кланов»!..

Я почувствовал, как всколыхнулось пространство вокруг этих двух детей, совершенно ничего не подозревающих, а теперь, кроме друг друга ничего и не замечающих. Всколыхнувшись, оно застыло, как тело, резко, при внезапном испуге, коченеет, переставая дышать.

В такие моменты даже духам, уверенным в Провидение Создателя и Промысле Его, тяжело находиться в эпицентре принятия решений и, конечно, дальше, по цепочке исполнителей не дремлют силы зла…

Лев Павлович, будучи человеком не кровожадным, но решительным, в пограничных ситуациях, способный принимать решения кардинальные и страшные, к такому повороту событий готов не был. Понимая, к чему приведет любая консультация по этому вопросу в высших эшелонах – головы полетят, и первая будет его, он задумался, а не разыграть ли, какой-нибудь гамбит, в надежде сохранить не только свое имя и сына, но и достичь всегда желаемого превосходства.

Предполагаемого можно было добиться, либо, перетянув человека из чужого лагеря, заставив любым путем, хоть обманом, хоть шантажом, работать на себя, либо подставив его в виде причины обрушения, какой-нибудь крупной операции, цель которой, по сути, будет достигнута. При этом нужно устроить дело так, чтобы «засветка» исполнителей ключевых моментов свела не просто на «нет» все усилия, а привела к катастрофе, исправить которую, будет в состоянии только он, поскольку сможет приготовиться к подобному заранее.

Сама же мысль о допущенной ситуации с его ребенком, уже ставила не только его авторитет, но и саму жизнь на грани вопросов, просто так не разрешимых.

Набросав быстренько планы начальных предполагаемых операций для постановки разработки задач конкретным исполнителям, Лев Павлович, увидел общую картину. Главное в ней – крупная катастрофа, которую он своим силами сможет свести на нет, как минимум, должна иметь уровень, ни как не меньший, начинающейся гражданской войны, в какой-нибудь бывшей советской республике.

Это сделать не сложно, но!.. Но, такая ситуация совершенно не нужна была стране, которую он считал своей Родиной и был ее патриотом, причем, не на словах.

А раз так, то все задуманное необходимо спустить в унитаз, даже никому не озвучивая!

Интересно было наблюдать эту смешанную натуру, его мысли, впрочем, безошибочные, о своей персоне, как о наиболее полезной на занимаемом ей месте, в данной ситуации стали отправной точкой. Он действительно был талантливым человеком, и таланты его имели весьма правильное и своевременное приложение. Генерал занимал точно свое место и в подходящее время, дорожил им не столько в виду своей тяги к власти и гордыни, сколько понимания, что без него действительно все рухнет!

Ради спокойствия своей страны, он готов был принести любую жертву, имеющуюся в его распоряжении, даже свою жизнь. Понимая, что это стечение обстоятельств приведет к ухудшению ситуации, и разрушит уже созданное им, где обязательным, причем не последним, был и его сын Павел, генерал решил пробовать все возможное, дабы спасти положение. Он был уверен, что глобального не потребуется, поскольку девушку то он сможет завербовать, а дальше уже проще…

Не знаю, как выглядели бы мои мысли, попади я на место генерала, но его представлялись совсем не реальными. Сколько всякого роится в его сознание, сколько гордыни и самоуверенности, где-то и обоснованной, но если убрать, видимое отсюда, лишнее, то останется совсем немного – ровно то, что тянет нас в храм, в подобные тяжелые минуты.

Такой мысли…, а ведь я знаю, что она у него промелькнула, именно в этот момент, Лев Павлович улыбнулся… Что значит чудо – только появление этой мысли, успокоило его, и позволило немного вдумчивее проанализировать ситуацию: «Парень мой влип…, если что-то завладевает его вниманием, то это навсегда. Он, как скала – где появляется, там и остается, даже тротилом его не сдвинешь! Жаль! Хотя, может и стоит подумать о его счастье… Нет! Нет! Нет! Он мне нужен, он делу необходим! Я его и Петьку всю жизнь на подвиги заряжаю… А не много ли я на себя беру? Ну подумаешь девочка? Ну что может быть… ээээ, нет – она под присмотром, ее ведут…, вопрос зачем? Не от любви же к ее родителю? Хотя, кто знает… Нет, не возможно ради этого все это предпринимать, что-то должно быть, какой-то выход существует, я просто о нем не думал! Все поставлено под удар! Все! Ей же, всего то, 15 лет, ну что за бред?! Паша, Паша! Хотя, судя по фото…, эх, какая пара! Может тогда мне на пенсию? Да кто ж отпустит?! Таааак, Что еще, что же еще?… Место для Пашки в Новосибирске уже есть, факультет я ему выбрал, школу он закончил, через три недели он туда отчалит…, но эта разлука только их лямур усилит… Как пить, дать женятся, при чем, без отчего благословения!… Да нет, какой там – она еще девочка! А если их отношения дойдут до «высших сфер»? Ну и что с того? Башка трещит. В Новосибирск, в Новосибиииирск!… От сюда туда – 3500 км… Увидятся они все равно через пол года! Ну и что? А письма? Да письма, именно! Нет писем нельзя допустить. Господи! Какие письма?! 21 век – телефоны и так далее!… Ну почему же так?!» – тут генерала посетила, показавшейся спасительной мысль, что называется дешево, но сердито! Армия! Ну конечно – срочная служба!

Он подскочил и заносился по кабинету. Задевая руками стулья, расставленные, вдоль длинного стола, и щелкая пальцами другой руки, он в возбуждении начал обдумывать тонкости. Подойдя к письменному столу, нажал на кнопку, сразу ввалился здоровенный секретарь – ординарец… Взглянув, ему прямо в глаза, резким безапелляционным тоном приказал:

– Садись, майор! Пиши: «Тааак-с, а чего же мне написать-то, он же еще и не военнообязанный?! Да и годков еще маловато».

– Кто, Лев Палыч?!

– Вот именно…Кто?!.. – Понимая, что вопрос этот все же уладить можно, генерал отпустил подчиненного, дав ему несколько необычных приказаний, позвонил сыну, предупредил о предстоящем серьезном разговоре, если он, конечно, еще не передумал Родине служить.

– Бать, как по-другому то может быть. Как прикажешь, так и будет, мой генерал!

– Угу, так и будет! Давай, дома в двадцать один нуль-нуль… – Впереди ждал военкомат, командующий округа, командир бригады специального назначения ГРУ, куда уже предполагалось направить Павла.

Уже спускаясь в лифте, он подумал: «Мать с ума сойдет, когда узнает, что сначала в армию, да еще на год раньше возможного! Обязательно в Чечню…, хотя почему туда? Мало мест, что ли? Главное под присмотром… Так, так, тогда этого Бармалея, Артема нужно подтянуть, пусть к крови приучит – ничего привыкнет! А так ведь не переступит! А матери не скажем! Тогда ни одна тварь не ткнет ему в лицо – мол «генеральский сынок»! Вот так вот! Пять баллов генерал! А девочка…, пусть пока остается, обработаем, а нет – в расход! Можно было бы и сейчас. Но больно плотно ее ведут!.. Дааа, кому расскажи – не поверят!..»

Я переживал каждую частицу этих мыслей, разумное, пересекалось со злобным, рациональное с мстительным – если раньше, еще пол дня назад, этот отец никак не мог решить, нужна его сыну такая практика или нет, то сейчас он приставлял к нему мясника-маньяка, общение с которым в условиях боевых соприкосновений не оставит в сыне и следа от прежнего нормального мировоззрения. Такой ему и нужен!

Одно не учел горделивый вояка – подобные Павлу, если таким образом меняются, то хорошо запоминают благодаря кому и чему…