Текст книги "Казачество в 1812 году"

Французский мемуарист Арман де Коленкур писал: «Через десять дней после нашего прибытия в Витебск, чтобы раздобыть продовольствие, приходилось уже посылать лошадей на 10–12 лье от города. Оставшиеся жители все вооружились; нельзя было найти никаких транспортных средств. На поездки за продовольствием изводили лошадей, нуждавшихся в отдыхе; при этом и люди и лошади подвергались риску; ибо они могли быть захвачены казаками или перерезаны крестьянами, что частенько и случалось».

…«Скифская тактика», исполненная усилиями быстроконных казаков, вызывала тревогу у наполеоновского генералитета, чьи войска стали терпеть большую нужду в провианте и фураже. Дивизионный генерал граф империи Этьен Нансути, командир 1-го корпуса кавалерийского резерва, доносил по команде, что не находит на своем пути никаких запасов русских – ни зерна, ни муки, ни овса для лошадей, которые стали гибнуть прямо на марше.

Наполеон писал по поводу «скифской тактики» противника: «Русские действовали против нас, как когда-то парфяне против римлян под командой их полководца Красса».

При вступлении французов в город Вязьму установили, что казачьи отряды русского арьергарда предали огню не только провиантские магазины, но и казенные дома. Французский мемуарист писал: «казаки зажигают горючие материалы… в различных местах, пожар начался до того, как из города ушли последние казаки».

…Дела летучего казачьего корпуса в начальный период войны были громкими, угрожающими для врага и ободряющими защитников российского Отечества. В силу этого число конных бойцов атамана Войска Донского в слухах еще до дня Бородина постоянно «росло», все далее удаляясь от их истинного числа: «…Под начальством Платова – отдельный корпус более 50 тысяч наездников».

Изобретательность казаков в придумывании способов для поражения врага, нанесения ему любого урона (в том числе морального), казалось, не имела пределов. При этом на вооружение брался богатый подобный опыт из прошлого, вчерашнего и далекого.

Такой пример. В истории Лейб-гвардии Казачьего полка, в 1812 году называвшегося Казачьим Лейб-гвардии полком, с Черноморской казачьей сотней вписана такая история, случившаяся в самом начале войны, когда 1-я Западная армия генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли отступила к реке Западная Двина:

«Лейб-казаки стояли постами по реке Западной Двине. Против них были посты французской кавалерии. Командир Лейб-гвардии Казачьего полка граф Орлов-Денисов заметил, что один французский пикет слишком выдвинулся вперед и стоит в удалении от прочих войск. Он вызвал охотников снять этот пикет. Вызвалось двадцать пять удальцов, с поручиком Венедиктом Коньковым во главе.

Казаки разделись донага, забрали с собой только пики, потихоньку прошли к реке, переплыли ее, поднялись на кручу левого берега и стремительно бросились на пикет. Французы не успели даже дать выстрела, как были частью поколоты, частью забраны в плен. Отправив пленных на свой берег, Коньков выстраивает голых казаков и кидается с ними на самый лагерь. Там он колет все, что попадается под руку. Во всем кавалерийском стане поднимается тревога. Целый полк вылетает, чтобы покончить с отчаянными лейб-казаками.

Коньков несется к берегу. Перед ним крутой обрыв. Плотно обхватили голыми ногами бока своих умных коней казаки, отдали повод – и смелые степные лошади сползли по круче в воду и уже плывут стаей, и только верхи их морд видны над водой, раздуваются храпки, блестят черные глаза, да подле машут белые руки саженками загребающих казаков».

Казачий историк и писатель В. Н. Краснов в «Истории войска Донского. Картины былого Тихого Дона» так рассказывает об одном из казачьих набегов в расположение наполеоновских войск в самом начале Отечественной войны 1812 года «12 июля атаману Платову было поручено произвести набег в тыл неприятелю. Разделивши свой отряд на небольшие партии, – бесконечно гибкой линией лав казачьих – Платов прошмыгнул в тыл неприятелю и явился одновременно повсюду. В занятых французами Могилеве и Орше, в Шклове и Копысе – везде хозяйничали донские казаки. Пленных не брали. Некуда было их девать, да они и не поспели бы за казаками. Как рой мошек налетели казаки на тыл французской армии.

Под их ударами гибло все: отдельные партии, посланные за фуражом, были рассеиваемы, горели продовольственные магазины и запасы фуража. Вдруг, сразу, за спиной у французов поднялись зарева пожаров, черный дым потянулся к небу, отовсюду шли донесения с просьбой о помощи, и, когда утомленная французская конница примчалась, – никого уже не было в тылу.

О! казаки знали, как делать набеги! Их учили этому черкесы и татары, и набег казачий был быстр и внезапен. 15 июля рассеявшиеся по всему тылу французов казаки стали собираться в Дубровну, где перешли Днепр и соединились с 1-ю армией. За этот набег казаки истребили более 2000 неприятелей, взяли в плен 13 офицеров и 630 человек…»

Военачальники наполеоновской кавалерии писали о тактических приемах казаков, которые в бою постоянно озадачивали их: «Не знаешь как против них действовать; развернешь линию – они мгновенно соберутся в колонну и прорвут линию; хочешь атаковать их колонною – они быстро развертываются и охватывают ее со всех сторон…»

В бою казаки, будь числом в отдельную сотню или целый полк, или в отряд из несколько полков, действовали, как прирожденная иррегулярная конница, лавой. Это не кавалерийский строй, а «самобытный казачий способ воевать», отточенный в деталях веками и поколениями степных конных воинов.

Лава была живым, не имеющим шаблона, тактическим приемом казачьей конницы. Она в бою строилась в зависимости от обстановки на поле боя, черт неприятеля, собственных возможностей и числа бойцов, «географии» местности, по которой предстояло атаковать. Целями построения лавой были две – или атаковать врага, или заманивать его в засаду. То есть в зависимости от желания сотенного командира или полкового начальника. Команды для действий в лаве не устанавливались – их заменяли свист, «лай» или особые крики, понимаемые только среди своих, среди самих казаков.

Регулярная кавалерия могла наступать развернутым строем на поле брани, в походных, сомкнутых или разомкнутых (на флангах) колоннах. То есть кирасиры и драгуны, гусары и уланы, карабинеры и конные егеря, конные гренадеры и пикинеры всегда в бою, на учениях, в походной жизни старательно держали строй. Таких строев «регулярства» казаки на войне никогда не знали.

В эпоху Наполеоновских войн (и до того) перед атакующим движением вперед казачий полк выходил на начальную позицию посотенно или «общей кучей». Какое-то равнение не соблюдалось или соблюдалось довольно относительно. Если места по фронту было достаточно, то тогда расположение полка напоминало развернутый строй. Если места было мало, то полк со стороны больше всего напоминал походную колонну.

В этой «куче» казаки строились по давно усвоенному правилу: каждый рядовой искал глазами своего урядника-одностаничника и пристраивался к нему сбоку или за ним. Урядник, соответственно, имел в виду своего хорунжего (младшего сотенного офицера) или сотника. Все одновременно следили глазами за полковым командиром, за полковым (станичным) знаменем.

Если неприятель был еще не на виду, то вперед от полка или сотни высылался быстроконный разъезд. Он и приносил первые вести о приближении врага, его силах, направлении движения, каких-то видимых особенностях. Получив такую весть, командир полка сразу же собирал к себе сотников. Он говорил им о том, как собирается атаковать или заманивать в засаду, под огонь сзади находящихся пушек или пехоты. При этом обязательно говорилось, с чего начнется атака, кому и как вести огневой бой (стрелять) – с коней или спешившись. Объявлялось об условных знаках, которые будут подаваться в предстоящем бою.

Сотенные командиры, в свою очередь, передавали весь этот разговор в деталях младшим офицерам, те – урядникам и всем казакам. То есть каждый боец знал о замысле боя и свое место в нем, «свой маневр» в предстоящем смертном деле. Именно этого требовал в знаменитой «Науке побеждать» генералиссимус А. В. Суворов-Рымникский, князь Италийский.

Часто на поле боя, когда неприятель был уже на виду, в казачьем полку наблюдалась такая картинка. Полковой командир обращался к подчиненным при распущенном знамени со «словом» (то есть держал короткую, но выразительную в словах речь) и просил их убедительно, чтобы они шли вперед храбро и тем самым не устыдили своего начальника. Казаки в таких случаях в один голос громко отвечали, что или погибнут, или составят славу родному полку и всему Войску. Иначе говоря, воодушевление перед боем было общее.

Полк для устройства лавы обычно разъезжался по полю версты на две. Естественно, что казаки могли только видеть, но не слышать подаваемые командиром полка команды. Да и сотники во многих случаях находились далековато. В таких случаях «управление было немое». Казаки неустанно следили за своими сотенными офицерам, «как рой за маткой», и все повороты (маневры), перемена аллюра, сама атака (от ее начала и до самого конца) происходили по «немому знаку» шашкой, рукой или движением (поворотом) коня.

Знатоки действий казачьей конницы, к примеру, описывают конный бой с применением лавы так. Пускай она, к примеру, заняла две версты, тут есть и небольшой ручей и маленький овраг. Казаки хотят «заманить» неприятеля (иррегулярную его конницу) на стоящую в четырех верстах и прикрытую скатом возвышенности, поросшим мелким кустарником, артиллерийскую или пехотную позицию, то есть под картечные или ружейные залпы в упор.

Лава начинает наступление шагом. Дойдя до ручейка, все всадники, которым приходится через него переходить, по знаку старшего, «падают» с коней, которые отдаются казакам, остановившимся скрыто сзади. Спешившиеся «примащиваются» на своем берегу ручья, держа ружья наизготовку для стрельбы.

Те же всадники, которые перешли ручей, сейчас же «затягивают» место образовавшегося в лаве разрыва. Лава продолжает прежнее неспешное движение вперед, на неприятеля. Дойдя до овражка, шагов за триста до него, часть конников останавливается и «смыкается в кучу, наподобие развернутого строя». После того, как лава во второй раз уменьшилась числом людей, она становится «жиже», но протяжение ее линии на поле боя остается прежним.

Только теперь по знаку полкового командира начинается решительное, бесстрашное и «задорное» наступление: неприятель уже близок, просматривается достаточно хорошо. Если вражеская кавалерия «не обращает внимания на казаков» (бывало и такое), то подскочившие к ней казаки стреляют в нее с коней чуть ли не в упор, наскакивают на расстояние пистолетного выстрела.

Но лишь только разъяренный такой дерзостью неприятель высылает против атакующих казаков взвод, эскадрон или более кавалерии, лава без всякой на то команды (или же по «немому знаку») достаточно дружно подается назад. Одновременно ее фланги «сгущаются» и с криком, присвистом с боков несутся на ту часть вражеской кавалерии, которая пошла в атаку, заходя ей в тыл.

Так может повторяться не раз. В конце концов такое «дерганье за усы» или «наездничество» лавой надоедает неприятелю и озлобляет его. Вражеские начальники теряют осторожность в бою и попадаются на казачью военную хитрость. Они высылают вперед большую часть своих сил – эскадронов, полк или несколько полков для «наказания казаков». А тем того только и надо!

Казачья лава, как бы «устрашась» более сильного числом врага, начинает уходить, на ходу собираясь в две «кучи», из которых одна несется во весь конский мах к овражку, а другая – к ручью. Неприятелю кажется, что такое «хаотическое» бегство равно паническому страху, которое еще больше «задирает» его в бою.

Шагах в двадцати – тридцати от естественного препятствия (для конницы им может быть самый малый овраг или ручей) казаки в каждой «куче» быстро поворачивают своих коней вправо и влево и на полном скаку обходят хорошо видимое им препятствие. Увлеченные преследователи, идущие в сомкнутых строях эскадронов, не могут столь резко изменить направление своего движения. Одни вязнут или тонут в ручье под ружейными выстрелами спешенных казаков с противоположного берега, другие, при переходе через овражек, расстраивают свой строй и попадают под пушечный, ружейный огонь открывшейся засады.

В эти минуты лава уже успевает развернуться назад и атакует на полном скаку с флангов, а при полной удаче – то и с тыла. Неприятель в таких случаях обычно не принимает в невыгодных для себя условиях ближний, рукопашный бой и, отбиваясь, начинает отход назад, к своим, которые уже спешат на выручку (будь то кавалерия или пехота).

Для такого финала атаки лавой казакам не требуется никаких команд или сигналов. Каждый из них должен понимать (и понимает), что ему нужно делать в быстроменяющейся ситуации. Иначе говоря, он прекрасно, интуитивно знает «свой маневр», свое место в общем движении сотни, полка. Бывало, что полковые и сотенные командиры в таких случаях кричали: «Братцы – вперед!» или: «Станичники – увиливай!» Но такие громогласные слова в вихре скоротечного боя были слышны далеко не всем в широко развернутой лаве.

Лава может быть силой и в несколько полков, как то было на Бородинском поле. Если требовалось устроить такую впечатляющую числом всадников атаку, а места для ее разворачивания не хватало по фронту, то часть казачьих сил выстраивалась во втором эшелоне или укрывалась в засаде. Но для заманивания на нее неприятеля предстояло еще «заманчиво поработать».

Наиболее удачно казачья тактика выражалась в лаве, действие которой не один век называлось знаменитым «вентерем», блестящим мастером исполнения которого был атаман М. И. Платов. «Вентерем» на Дону называется рыболовная сеть, натянутая на ряд уменьшающихся обручей, и оканчивающаяся мешком. Рыба, обманутая первоначальным простором, в конце концов оказывается замкнутой в узком пространстве, где не имеет возможности развернуться, чтобы «бежать» из «вентеря».

Именно такая рыболовная снасть дала идею для действий степной казачьей конницы в стародавние времена. Казаки этот тактический прием отработали столетиями на обязательно пересеченной, не открытой для глаз, местности, с несколькими тесными проходами для конницы, заманивая врага в засаду. Если такой «вентерь» удавался, то врага ожидало или истребление, или плен. Вырваться из «вентеря» в таких случаях удавалась не всем.

Войны прошлого показали, что других построений на поле битвы с любым врагом казаки не знали. «Регулярство» было не для них. Там, где нельзя было биться шашкой или пикой на коне, казаки обычно спешивались и начинали вести огневой бой. В таких случаях сбатованных (сбитых в табун) лошадей оставляли за позицией сотни или полка под надежным присмотром.

Казачьи войска имели свою конную артиллерию. Сначала это были одиночные, разнокалиберные пушки. Затем на Дону появились первые конно-артиллерийские роты, на смену которым пришли казачьи батареи. Казачьи орудия хорошо прикрывали действия конницы, и не было случая в Отечественную войну 1812 года (и в других войнах), чтобы хоть одно донское орудие оказалось во вражеских руках.

Во время походных движений русской армии, во время расположения ее на поле битвы или в полевом лагере, из легкоконных казаков выставлялись дальние сторожевые цепи. Порядок службы в них (днем и ночью) был основан на секретах (высланных вперед скрытых на местности боевых дозорах), на «подслушивании и выглядывании» одиночных всадников, которые, будучи захваченными, становились «языками».

Обычно высланная вперед застава время проводила так. Расседлав коней, большая часть казаков укладывалась спать. На «курганчике» устраивался бдительный, недремлющий часовой (и не один, а с напарником). Они зорко всматривались на все стороны. Впереди заставы, порой версты за две, находился казак-«охотник» (доброволец), притаившийся в укромном местечке. Вместо него могла быть и небольшая партия конников во главе с офицером или урядником.

Если появлялся неприятель, то казак-«охотник» (или партия) делал «выпал» (выстрел из ружья или пистолета). Часовой на «курганчике» немедленно поднимал заставу по тревоге. Казаки, «подкрепленные сном», садились на коней и уже через несколько минут мчались к тому месту, где появился враг.

Особенность действий выдвинутых вперед от главных сил казачьих партий состояла в том, что им приходилось перемещаться без каких-либо карт, а время определять «по солнышку». Часы, по бедности, в начале XIX века имели немногие офицеры даже из числа старших.

Успех казачьей службы, победные дела, высокие моральные и боевые качества конных бойцов иррегулярных войск русской армии заключались в том, что на военную службу казака снаряжали отец и мать, дед, вся семья. Они доступным языком говорили ему о чести быть воином-казаком, внушали быть храбрым, напоминали о чести их фамилии. Поэтому казак на войне, будь он в бою или на чужбине, всегда помнил родные места, станицу или хутор, как семья провожала его на службу и на брань. Помнил наказ отца и матери.

Провожали казаков на службу, в поход и на войну всем станичным или хуторским миром. При этом в земляках равнодушных к нему людей служивый казак никогда не видел. Так было столетиями на Тихом Дону и Урале (Яике), Кубани и Тереке, Енисее и Амуре…

Провожали казака-донца, уральца, оренбуржца и черноморца в 1812 году на службу и в ополчение так, как поется в песне, сложенной на слова донского казака-поэта А. Туроверова:

 
Конь боевой с походным вьюком
У церкви ржет: – кого-то ждет.
В ограде бабка плачет с внуком,
Молодка возле слезы льет.
 
 
А из дверей святого храма
Казак в доспехах боевых
Идет к коню, из церкви прямо
С отцом, в кругу своих родных.
 
 
Жена коня подводит мужу,
Племянник пику подает.
«Вот, – говорит отец, – послушай
Моих речей ты наперед.
 
 
Мы послужили Государю,
Теперь тебе черед служить.
Ну, поцелуй же женку Варю,
И Бог тебя благословит!
 
 
И да пошлет тебе Он силы
Долг службы свято соблюдать,
Служить, как мы Царю служили,
И славу рода продолжать.
 
 
Иди туда, куда укажут
Господь, начальство и черед,
Когда же в бой лететь прикажут,
Благословясь, ступай вперед!
 
 
Но ни в бою, ни перед боем
Ты не бранися, не ругай;
Будь христианин и перед боем
Крестом себя ты осеняй…
 
 
Коня даю тебе лихого,
Он добровит был у меня,
Он твоего отца седого
Носил в огонь и из огня.
 
 
А добрый конь – все наше счастье,
И честь, и слава казака,
Он нужен в счастье и в напасти,
И за врагом, и на врага.
 
 
Конь боевой всего дороже,
И ты, мой сын, им дорожи;
И лучше сам ты ешь поплоше,
А лошадь в холе содержи!
 
 
Тот колет пикою ловчее,
И в деле тот и молодец,
Кому коня добыл добрее
Дед, прадед, дядя иль отец…
 
 
А вот и пика родовая,
Подруга славы и побед,
И наша шашка боевая —
С ней бился я и бился дед!
 
 
Исправен будь! И старших слушай,
Найди товарища себе.
Живите с ним душа вы в душу,
Клянитесь выручить в беде!..
 
 
Куда придешь – ты, первым делом,
Разведай все, – до пустяка.
Где тракт какой, кто есть, примером,
Где лес, где села, где река.
 
 
Тогда ты свой в чужой сторонке,
И командирам ты рука!
Ведь ловкость, сметка да сноровка —
Весь капитал у казака!..»
 

Современников из числа недругов России в «грозу 12-го года» поражало казачье войсковое товарищество, взаимовыручка и взаимопонимание. Они основывались на вековых традициях казачества. Можно взять тому в пример такие слова. Вызывая донского генерал-майора И. К. Краснова в действующую армию, атаман Матвей Платов писал ему: «Вы мой соотечественник; надеюсь иметь в Вас и доброго помощника».

Объединившиеся воедино две русские Западные армии, прикрывшись сильным арьергардом под начальством атамана Платова, отступали все дальше и дальше от Смоленска к Москве. А. П. Ермолов писал в «Записках»:

«9-го числа вся 1-я армия, соединясь за Днепром, пришла к селению Усвятье. Днем прежде 2-я армия расположилась недалеко от Дорогобужа. В состав арьергарда поступили многие егерские полки и кавалерия. Им командовал генерал-майор барон Розен, состоя в полном распоряжении генерала от кавалерии Платова, которому приказано оставаться у самой переправы долее, дабы собрались люди усталые. Сильные партии должны отправиться вверх по Днепру, наблюдая, чтобы не беспокоил неприятель отправленные из Смоленска обозы и транспорты чрез Духовщину на Дорогобуж. Все прочие тяжести и все раненые отправлены из Духовщины в Вязьму и были вне опасности».

…Русские 1-я и 2-я Западные армии продолжали отход к Москве. Все это вызывало глухой ропот в войсках, от нижних чинов до генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона. Но Барклай де Толли, военный министр России, был неумолим в своем решении как можно глубже заманить врага на территорию России, растянуть до невозможности его коммуникации, а потом нанести ему поражение в полевой битве. Собственно говоря, назначенный главнокомандующим М. И. Голенищев-Кутузов одобрит такой план ведения войны против императора Наполеона и его действительно Великой армии.

Роптали против отступления и в казачьих полках. Там тоже видели вину за отступление в «немце» Барклае де Толли, и в тех «немцах», которых было немало в его окружении. Начальник барклаевского армейского штаба А. П. Ермолов в своих мемуарах рассказал о том, как относился к ним атаман Матвей Платов, который уже не единожды с началом войны брал со своими «степными осами» «поверхность» над вражеской кавалерией, то есть громил ее, начиная от славного боя под Миром:

«Атаман Платов сказывал мне о показании взятого в плен унтер-офицера польских войск, что будучи у своего полковника на ординарцах, видел он два дни сряду приезжавшего в лагерь польский под Смоленском нашего офицера в больших серебряных эполетах, который говорил о числе наших войск и весьма невыгодно о наших генералах.

Разговорились мы с генералом Платовым о других, не совсем благонадежных и совершенно бесполезных людях, осаждавших главную квартиру и, между прочим, о флигель-адъютанте полковнике Вольцогене, к которому замечена была особенная привязанность главнокомандующего. Атаман Платов в веселом расположении ума, довольно смешными в своем роде шутками говорил мне:

– Вот, брат, как надобно поступать. Дай мысль поручить мне обозрение французской армии и направь его на меня, а там уже мое дело, как разлучить немцев. Я дам ему провожатых, которые так покажут ему французов, что в другой раз он их не увидит.

Атаман Платов утверждал, что знает других, достойных равной почести…»

…Участники Русского похода в своих воспоминаниях о том, как Наполеон преследовал армию противника, писать о казаках не забывали. Правда, при этом порой приводились весьма курьезные случаи, реальность которых вызывает сомнения. К числу таковых, к примеру, относится такой «дорожный случай». Главный квартирьер Главной квартиры императора Наполеона бригадный генерал Филипп-Поль де Сегюр в своих мемуарных воспоминаниях «Поход в Россию. Записки адъютанта Наполеона I» рассказал эпизод, вполне достоверный, из преследования русской армии после Царева-Займище:

«Со времени прибытия Кутузова передовые части наших колонн постоянно объезжали казачьи отряды. Мюрат раздражался тем, что его кавалерия вынуждена была развертываться перед таким ничтожным препятствием. Уверяют, что в тот день, повинуясь своему первому импульсу, достойному времен рыцарства, он бросился один вперед и, подъехав к казачьей линии, вдруг остановился в нескольких шагах от нее. И вот, с саблей в руках, он с таким повелительным видом и жестом сделал казакам знак удалиться, что эти варвары повиновались и в изумлении отступили».

…Еще на дальних подступах к Бородинскому полю наполеоновские войска стали нести заметные потери от действий армейских партизанских отрядов, которые рассылали казачьи партии и, при поддержке местных жителей, «теснили неприятеля». «Запаленная» казаками «малая война», с которой столкнулись французы в России, грозила им большими бедами, чем такая же «малая война» в Испании.

Показательны здесь действия отдельного летучего (армейского партизанского) отряда генерал-майора Ф. Ф. Винценгероде, действовавшего севернее Смоленской дороги. Командир отряда 19 августа доносил из местечка Белый в Санкт-Петербург императору Александру I следующее:

«…Положение неприятельской армии, на левом фланге и в тылу коей находится уже несколько недель мой малый корпус и которую храбрые казаки мои обеспокоивают и день и ночь, конечно, не очень блистательно…

16-го числа сего месяца послал я слабый отряд, состоящий из 15-ти казаков, под командою офицера Перикова для наблюдения за корпусом генерала Пино, которой отряжен был с пехотною дивизиею и 3-мя конными полками из Смоленска к Витебску и которой, следуя за мною, взял свое направление на Поречье. Храбрый сей казацкий офицер начал тем, что сорвал неприятельский пикет, состоящий из 10-ти рядовых, и присоединился к жителям города Поречья, которые по приближению неприятеля оставили город и бросились в близлежащие леса; потом, когда неприятельские колонны проходили через город, то казаки вместе с жителями напали на ариергард и взяли 105 человек в плен, которых они привели ко мне; с нашей стороны при сем случае ранили только двух мужиков и убили лошадь у казака…»

Командир армейского партизанского отряда «испрашивал Высокомонаршего воззрения» на награждение Георгиевским крестом (орденом Святого Георгия) командира казачьей партии офицера Перикова. Он также доносил, что партизанами был перехвачен адъютант генерала Пино с бумагами, из которых стало ясно, что неприятель определяет численность летучего отряда генерал-майора Ф. Ф. Винценгероде в 6 тысяч человек (половина из них – казаки), тогда как он состоял всего из 1300 человек.

Молодой французский офицер Мишель Комб пишет о печальной участи полков саксонской и баварской легкой кавалерии, входивших в состав его дивизии. Он сообщает, что у командиров полков союзников уже не было возможности посылать далеко от дороги на фуражировку сильные отряды. Комб свидетельствует, что когда саксонцы и баварцы приходили в деревню и хутор, то находили их уже в огне. Казаки покидали опустошенные и подожженные селения на глазах у неприятельских кавалеристов. Мемуарист сетует, что при этом они разбивали бочки с пивом и овсяной водкой, «которая в большом количестве употребляется в этой стране».

…Арьергардные бои не утихали на столбовой Смоленской дороге до самого дня Бородина. Подобные дела начинались и заканчивались, как правило, казачьими партиями, которые бдительно стерегли зыбкое спокойствие походного марша. По свидетельству многих очевидцев, прежде всего чинов Великой армии, «степные осы» своими действиями превзошли все ожидания своего и чужого командования.

На подходе к Бородинскому полю итальянский вице-король Эжен Богарне, его генералы и офицеры корпусного штаба стали свидетелями тревожной картины. Стоило только вице-королю со своей пышной свитой и конвоем драгун отъехать на версту от походного лагеря, как он увидел, что «впереди вся долина полна казаков». Полководцу Великой армии пришлось прервать свое знакомство с местностью. При этом он лично убедился в том, что окрестные леса «запружены казаками», устрашить которых на самое малое время итальянским войскам корпуса Богарне становилось с каждым днем все труднее.

То же самое констатировали мемуаристы из других корпусов главной группировки Великой армии, которая наступала на московском направлении. Французская кавалерия подустала, особенно кони. Степные же казачьи лошадки, как казалось со стороны, устали не знали, а их наездники не уставали «казаковать» ни днем ни ночью.

Все же главным в августовские дни для казачьих полков арьергарда было не «теснение» неприятеля на флангах, а бережение маршевого движения отступающих русских войск. Наполеон, Мюрат, другие маршалы империи не уставали в своих попытках отрезать хотя бы малую часть сил противника, добыть викторию. В этом им препятствовали платовские казаки. О том, какой накал боевых столкновений «стоял» на Смоленской дороге, могут свидетельствовать донесения и переписка тех дней.

Генерал от инфантерии князь П. И. Багратион в письме московскому главнокомандующему Ф. В. Ростопчину писал 13 августа: «Неприятель наш неотвязчив: он идет по следам нашим».

Начальник арьергарда 2-й Западной армии генерал-майор граф К. К. Сиверс доносил 17 августа главнокомандующему князю Багратиону: «Неприятель довольствовался тем, что казачьи аванпосты 1-й армии отступили из селения Митино, и против командуемого мною арриергарда занял село Телепнева, угрожая (казачьему) генерал-майору Карпову его в том месте обходить».

Главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов в донесении императору Александру I от 19 августа, то есть на третий день своего прибытия к армии, сообщал: «Токмо вчерашний день один прошел без военных действий».

22 августа генерал-майор Сиверс докладывал князю Багратиону: «Находящийся на левом фланге с полком войсковой старшина Комиссаров… посылал партию в леса для истребления (неприятельских войск) фуражиров, которою партиею отыскан отряд фуражиров при офицере; разбили оную: ызят в плен офицер и девять рядовых, которые отправлены генерал-лейтенанту Коновницыну…»

23 августа главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов доносил императору Александру I о том, что им в 12-ти верстах впереди Можайска при деревне Бородино выбрана позиция для сражения. В том же донесении полководец писал государю и о действиях казаков против войск Наполеона на Смоленской дороге:

«Касательно неприятеля, приметно уже несколько дней, что он стал чрезвычайно осторожен, и когда трогается вперед, то сие, так сказать, ощупью. Вчерашнего дня посланный от меня полковник князь Кудашев заставил с 200 казаками всю конницу Давустова корпуса и короля неаполитанского несколько часов сидеть на лошадях неподвижно. Вчера неприятель ни шагу вперед движения не сделал. Сегодня казачьи наши фортпосты от меня в 30-верстах, и боковые дороги наблюдаются весьма рачительно».

Среди тех, кто отличился в арьергардных боях перед днем Бородина, оказались офицеры и нижние чины Атаманского казачьего полка. Интересен список его обер-офицеров, представленных полковым командиром С. Ф. Балабиным 2-м к награждению за отличия в боях с 17 по 25 августа. Это были есаул Зазерсков, сотники Хоперсков 6-й, Галдин и Свиридов, хорунжие Гульцов и Макаров 2-й. Об отличии сотника Хоперскова, уже имевшего орден Святой Анны 3-й степени на сабле (Анненское оружие) было сказано следующее:

«…Находился со ста казаками в стрелках у прикрытия ретирады арьергарда нашего, всякой день вел с неприятельскими стрелками, конницею и пехотою перестрелку и с мужественною храбростию делал многие удары (атаки), прогонял с большим поражением и при всяком удобном случае сильно удерживал неприятеля и принуждал оного дожидаться превосходных своих сил к выступлению».