Текст книги "Кручина"

Часть 1

Глава 1

Деревня, где это случилось,

Когда-то приметной была.

Вдоль старицы речки Кручины

Разбросаны были дома.

Дворам, утопающим в липах,

Ни счету, ни схожести нет.

Туманом к околице липнул

Встающий молочный рассвет.

Наш люд был посевом влекомый.

Торгуясь в разделах земли,

От земства и до исполкома

С него всё, что хочешь, плели.

Когда же колхозную рухлядь

Подмяли, в десятках дворов

Остались деды да старухи

С охапками краденых дров.

Деревню по речке прозвали.

Кручин, потому, было две.

Не знаю, как это уж смалу

Засело в моей голове.

Есть много преданий несхожих

О прозвище этой реки.

Но скажет вам всякий прохожий,

Что «воды пошли от тоски»

Тоску только в сказке упрячешь,

Которую в стынь и мороз

Мне бабка за печью горячей

Твердила в заложенный нос:

«Давно это было, хороший…

Бог весть, при котором царе.

Как след заметает пороша,

Не вспомнят и нас на заре.

Однажды под месяцем жидким,

Откуда жизнь слухом полна,

Сослали одних без пожитков

В деревню на выселки к нам.

Он молод. Она ещё пуще.

Возможно, что из городских,

Но было во всей этой гуще

Выспрашивать не по-людски.

Они откололи здесь хутор.

Поставили мельницу. Дом.

Любили друг друга, как – будто

Не будут всё время вдвоём.

И не были. Медную глотку

Смочив, наш урядник кривой,

Как дать, со всего околотка

В солдаты побрил одного.

Как чудилось, так уж и вышло.

И муж, знать, по старой вине,

Когда отцвели уже вишни,

И сгинул в бессчётной войне.

Всем краем старались утешить

Здесь столь молодую вдову.

Но всё же душа её к лешим

Отправилась жить на плаву.

И лето, и осень на берег

Она выходила и там

Рукой прикасалась в потере

К невидимым глазу устам.

А только зима наступила,

И льда прорубили куски,

Уйдя на свидание с милым,

Вдова не вернулась с реки.

Она не вернулась, хоть сплавьте,

В тот дом, где под трели стрижа

Наутро измятое платье

К устам он, прощаясь, прижал.

Над их невысокой могилой,

Где в хутор уходит тропа,

Лишь ветер, бросавшийся мимо,

Подолы акаций трепал.

С тех пор всё застыло в кручине:

И люд наш, чернее других,

И вишни, одетые в иней,

Печальнее лунной дуги»

Так вот, значит, наша деревня

С печальных рассказов пошла.

Возможно, что прадед мой древний

С весельем и спелся в делах.

В морозы он бредил о лете,

А в зное – как дышит он в хлябь.

Так верит в незыблемость света

В земле благодарный ей раб.

Но я, поглядев в это небо,

Не смог без печали смотреть,

Как тащит серебряный невод

Луна за собой по воде.

Пусть я не силён в пересудах

О той отдалённой поре,

Но что если это оттуда

Во мне эта серая бредь.

Ведь я же, теперь если спросят,

И в детстве ещё подмечал,

Как катится солнцем в покосы

Прошедших мгновений печаль.

Как плачет столетняя птица,

Ругая ту силу в лицо,

Веками из-под черепицы

Крадущую голых птенцов.

Тогда я не знал этой силы.

Казалось, что там, за холмом,

Пока мы с отцом докосили,

Никто не ограбит наш дом.

Никто здесь под пристальным взглядом

Не взрыхлит поверхность песков.

Лишь ходит река где-то рядом

Со скрипом дощатых мостков.

И так будет всюду и вечно –

Травой переполненный воз,

И ветер бросается встречный

В побеги овсяных волос.

Но месяц, с поводьев отпущен,

Храпя в насекомых пургу,

Зажёг уже в доме у пущи

Окно. И на том берегу

Рябит оно в знойных разводах

И манит крылами миров,

Пуская по сумрачным водам

Для тайных признаний перо.

И вот я спешу на тот берег.

Дощатые сели мостки.

Завету всегдашнему верен,

Не знал я, вернусь ли с реки.

Сейчас, вспоминая о прошлом,

Смахнув одержимость с лица,

Узнал я, как – будто нарочно,

Что стало началом конца.

Как рано, бывает, поманит

Любовь на рассвете с гнезда.

За речкой в молочном тумане

Я сердце за крылья отдал.

Птенцом не успевший проститься

С Кручиной, счастливым побыв,

Я вновь возвожу по крупицам

Гнездо, как журавль без крыл.

Глава 2

Когда над землёй мы повисли,

Летя с заграницы к родным,

От видов забегали мысли,

Рассеявшись вскоре, как дым.

Я вспомнил и эту легенду,

И окна на том берегу,

Как я в полыхании бледном

На встречу мостками бегу.

Тогда я, отбросив повадку

Не помнить наскучивших дат,

В деревне живущую бабку

Летел за пять лет повидать.

Гудели под ухом моторы.

Слепило глаза на заре.

Я думал, чем дышат в просторах,

Где всюду мерещится тлен.

В Кручине никто не остался.

Тем лучше. Где плачут сычи,

Щемящую в жилах усталость

В безлюдье попроще лечить.

Не думал тогда я, что вскоре

В навек позабытой дали

Сидеть буду под осокорем

С пригоршней могильной земли.

Пока ещё помыслы живо

С иным разбирались в стране,

Куда нас винты и пружины

Несли над сетями полей.

Тоска лижет иллюминатор.

На сердце – осколок вины.

Тогда по родимым пенатам

Ползли отголоски войны.

Народ, как советский последыш,

Соперничал в живости уз.

Но с братних когда-то соседей

Не все захотели в союз.

За годы свободы крылатой

Хватило всем прений и трат.

И вот уже брата на брата

Погнал на войну демократ.

Границы на то и границы,

Чтоб с доблестью их защищать.

Недаром летят эти лица

Отведать родного борща.

Кто спрячется, кто отвоюет,

Кого не отпустит семья.

Кого-то с немым поцелуем

Обнимет сырая земля.

А кто-то, не зная, как я вот,

Куда им податься в толпе,

На дне неоправданной ямы

К бумаге тогда прикипел.

В подвалах столичного света

Шарахаясь целую ночь,

Я стал походить на поэта

И думал хоть как-то помочь.

Но то ли мне скучно под флагом,

То ль узок культурный багаж,

В соседе слепую отвагу

Я чтил за народную блажь.

Ответил он прямо и веско:

«Пойду, мол, и пусть будет так!»

Моя же на сборы повестка

Сгорела вначале атак.

Ни дня не проведши в покое,

Я в сердце то тяжкое взял,

Что с нами случилось такое,

Чего уж исправить нельзя.

Я сделался грубым и чёрствым.

Мне ясно, что наши сыны

Пошлют нас, талантливых, к чёрту

В разрухе родной стороны.

И в этом никто не виновен.

В общественный метя психоз,

Как-будто раскроется внове

Один нам и тот же вопрос.

Споткнувшись на уличной гари,

Никто среди грязи похвал

Не вспомнит среди олигархов,

Кто первым брусчатку поднял.

И как с этим быть, не пойму я,

Когда под рукой автомат.

Вот так, в самолёте тоскуя,

Я сдерживал скрежет ума.

Мы сели. Уж тёмные чары

Спускались с небесных кадил,

И месяц носатым овчаром

С отарой по небу бродил.

За полем виднеется город.

Стою я ни нежен, ни груб.

Когда-то я был здесь так молод

В касаниях преданных губ.

Сюда после школы неполной

Ходил я в один институт.

Здесь месяц качался на волнах

Под тихие речи в порту.

Подумаешь – не было вовсе.

Далёкими были те дни.

Казалось, мы вместе, а после

Мы всё же остались одни.

В ту пору с учительским стажем

В округу вернулся мой друг

Под страхом, что лишнее скажет,

И власти за это припрут.

«Здорово! Как думаешь, плохо,

Что мы натянули вожжу?

Пока нас никто не прихлопнул,

Я кое-что перескажу.

Когда пропадал ты нацменом,

Страна уж сгорела дотла.

Я вижу в тебе перемена

Какая-то произошла.

В деревню? Там друг наш Андрюха

С женой наживают хлеба.

Я был там в апреле. Он сухо

Всегда вспоминает тебя.

Но не было в речи ни злобы,

Ни гнева, что стынет пургой.

Жена отвела меня, чтобы

Признаться, что ты, мол, другой.

Неужто сюда по повестке?

Сейчас, брат, такой здесь подъём!

Вчера мы собрались и резко

Снимали за городом дёрн!

Там линия будет окопов.

Поедем! В траве на постах

Ты нашему бравому скопу

Стихи свои будешь читать!

Мы будем готовы, поверь мне,

Как грузные танки попрут.

Решило геройское время,

Кто Цезарь из нас, а кто Брут!

Ты помнишь ребят по общаге? -

Без малого все на войне.

Один вот армейскую флягу

На память подкинул и мне.

Я сам здесь недавно. И всё же

Чиню переправы, плоты,

И шлю пацанам, что поможет:

Одежду, консервы, бинты.

Прочти же, как прежде ты жарил

И в бога, и в душу, и в мать!

Быть может, что завтра в пожаре

Меня ты не сможешь обнять»

Роняю я с рук чемоданы.

Там галстук, рубашки, штаны –

Весь груз, что по случаю данный,

Нелеп здесь и очень уныл.

Читаю. Но тут же запнулся.

Присев на большой чемодан,

Заплакал… Но друг отвернулся

И скрылся, поди, навсегда.

Должно быть, он главное понял,

Что я здесь не дело вершить,

А просто бегу от погони

По склонам горящей души.

Что я всё такой же повеса,

И женщин бросаю друзьям,

И мир мой – потешная пьеса,

Поверить которой нельзя.

Что я разбазаривал, странный,

Талант свой за мелочь другим

В измызганных кафешантанах

Теперь, в окаянные дни.

Вокруг нас смертельные пляски.

Одетый в свой модный костюм,

Я шёл на вокзал без опаски

На новый, чуть слышимый шум.

Глава 3

На станции вышел я утром.

Продрог весь, с того и не спал.

С низовья прохладного мутно

Селенье гляделось в туман.

Чуть видимой серой полоской

Бежала река промеж ив.

Я снова плыву в отголосках

Когда-то подсмотренных див.

Спускаюсь заросшим пригорком

К состарившемуся мостку.

Ступаю, а скрип этот горький

Ножами доходит к виску.

И где-то внутри замирает…

Вдруг вижу, ну, точно во сне,

Как-будто она с того края

Босая ступает ко мне.

Я замер. На прошлом засовы

Все рухнули, память содрав.

И я под холодным покровом

Увидел её, как вчера.

А звали видение Ольгой.

Уж солнце согрело камыш,

Но я в замешательстве долгом

Припомнил, как свиделись мы.

Однажды, схватившись за вилы,

Я вылез босой на скирду.

Гляжу, кто-то ходит у ивы

В желтеющем липком бреду.

К мосткам я. Она не подходит.

Повисла заря мошкарой.

Поморщились доски в проходе

Не слезшей по краю корой.

Нам душно. Глаза застилает

Сенная колючая пыль.

У берега сумрак крылами

Упрятывал гнёзда травы.

Как белая птица пугливо,

Вдруг Ольга взлетела с гнезда.

И золото кудрей под ивой

Мне луч на заре передал.

В пыли силуэта коснувшись,

Окликнул я птицу сейчас.

Весь мир на меня обернулся

Озёрами выпуклых глаз.

Подкрались зелёные воды

К омытым скалистым зрачкам,

В которых под радужным сводом

Терялась в тумане река.

Но Ольга тогда посмотрела,

Как смотрят в досадный укор.

Уж с облаком сумрака прелым

Луна завела разговор.

Вдруг ухнуло гулко у пущи

В последнюю розовость дня.

И Ольга позёмкой цветущей

Сбежала в траву от меня.

Поднялся разбуженный ветер,

Погнал дождевые стога.

И билась Кручина в тот вечер,

Как узник, в свои берега.

Я долго не мог отвертеться

От взгляда такого всю ночь.

Щемило зрачки, как от перца,

Что бабку просил я помочь.

Она что-то мне нашептала,

Крестясь на пустоты угла,

Задёрнула шторы устало

И скрылась за печью в чулан.

Уснул я с мечтами под утро,

Подушку подвинув на пол.

Приснилось, как ночью на хутор

По травам холодным я шёл.

Как-будто бы я что-то ведал

О том, как печален мой род.

А небо подковою медной

Стучало по зеркалу вод.

Но вот мы увиделись вскоре.

Всё там же. У нас на мосту.

Она не сбежала. Лишь брови

Бросала порой в темноту.

Когда это было, о, боже…

Детьми, знать, под жабий напев

Мы поняли вдруг, что похожи

На этой дощатой тропе.

Мы робко загадку решали

В движениях водорослей

И в том, почему вдруг лишайник

Топорщит усы на весле.

И были мы вместе так чутки.

Дрожали, в кустарник уйдя,

Пока закричавшая утка

Искала над руслом утят.

Таким вот я помнил знакомство.

Но странным был здешний народ,

И всякий посматривал косо

На двух неприглядных сирот.

А Ольга ютилась поодаль.

На холм подымалась тропа.

Давно подвели туда воды,

Чтоб мельницу вкупе припасть.

Мы как-то без спросу полезли,

А там лишь остался поддон,

Покрытый прогнившим железом,

И брёвна торчат над водой.

Мы часто в том месте бывали.

С него открывался простор.

Я помню их, что-то скрывавший,

Всегда чисто убранный двор.

Рябит черепицею хата,

За хатой колодец и лес.

И катятся вишен закатных

Жемчужины в зелень тех мест.

Когда-то здесь хутор имели.

Я факт в институте отрыл,

Что средь образцовых имений

И этот знаком до поры.

Хозяйство водили большое,

А кто они? – нет ничего.

По слухам, как ссыльные что ли,

С далёких казённых неволь.

Селяне в тот хутор не очень

Смотрели. И тайный им страх,

И холм, что угодьями сочный,

Растёрли от зависти в прах.

Дурное водилось за местом.

Повесили люди печать,

Что леший с русалками вместе

На мельнице портит девчат.

А все, кто там жили от века,

То ведьмой, то вещим прослыл.

С того все хотели в опеке,

Чтоб я к этой Ольге остыл.

И бабка бубнила без толка,

Что, будто бы глядя в окно,

Она усмотрела, как Ольга

Крадёт у коров молоко.

«Гляди, ведь она недотёпа!

Не дружит, ты видишь, ни с кем.

Сидит, вон, подальше от скопа

В какой-то ненужной тоске.

И ты, на себя не похожий,

Сбегаешь ни свет, ни заря,

А в доме бываешь всех позже

И ночи, и дни потеряв.

Повяжет, гляди, что бечёвкой

И подле оставит держать.

И будешь с прилипшею чёлкой

Бросаться из холода в жар.

Уже ведь однажды скрутило.

Всю ночь выпекало глаза.

А я просидела с молитвой

На лики святых в образах.

Внучок, ну, прислушайся сразу.

Уймись и держи ты в уме,

Что с давних времён непролазных

Там лихо живёт на холме»

От слов этих я вдруг очнулся.

Смотрю, и мостки позади.

Под солнцем за речкой качнулся

Тот холм, словно сердце в груди.

Заросший и в зелени тёмный,

Тянулся он носом к воде.

Обрезанный лоб его помнил

У мельницы руки людей.

По травам на берег вздымаюсь.

Растаял повсюду туман.

Как больно почувствовать в мае,

Что мысли сковала зима.

Как трудно в цветенье с отравой

На дне пожелтевшей души.

Так в зелени меж разнотравья

Посохший мелькает камыш.

И вот уж порхает от раны

И шепчет досадная тень,

Что гость я, и гость я незваный

В сиреневых снах деревень.

Глава 4

А дом уж виднеется слитком

Меж зелени в майской росе.

Пришёл. Отворяю калитку,

Что землю елозит, просев.

Привязанный пёс что-то ойкал,

Незрячий, в сады за межу.

И оторопь в дряхлых постройках

Роняла незримую жуть.

Как быстро я, духом кукожась,

Ударился в детский порыв,

И страхи сквозь толстую кожу

Выходят с меня на спорыш.

Как в детстве накрытым проходом

Вдоль дома иду я в сарай

И вижу, как бабка уходит

С тревогой в холодный мираж.

И мне так печально и больно

Принять, что за годы борьбы

За зрелую в разуме вольность

Останусь я внуком избы.

И буду в ней узником страха

Пред образом вверенных тайн.

А там ведь, за прошлого плахой,

Зияет одна пустота.

Я силился бабку окликнуть,

Но стынет здесь мрак и покой.

Душа моя, скрипнув калиткой,

Плетётся с ведром и клюкой.

Но вовремя дверь отворилась.

И бабка, от счастья пылав,

Весь день мне тогда говорила:

«А я тебя, внучек, ждала!

Приснился вчера ты в купели.

Малёхонек. Только держи.

И кошка у белой постели

Всё тёрлась, глазища смежив.

Я вот что подумала, милой:

Нагрянешь – тому и бывать! –

Ты встретишься с прежней обидой,

И будет болеть голова.

Ох, что-то ты сделался бледный.

А правда, родной, что сполна

Стреляет в нас брат по обедне,

И правит у них сатана?

В писаниях зрят, что мессия

Укажет на след своих ног,

Как Гог с из дремотных и синих

Лесов нападёт на Магог.

Воюют, чтоб скинуть оковы.

Куда им ещё воевать?

На днях приходил участковый.

Сказала, что нету тебя.

Сосед, как вернётся с окопа,

Пусть едет подальше с тобой.

За деньги зелёным укропом

В неравный кидают их бой»

В проёме дохнуло сиренью.

Зажглась от зари полоса.

Съезжались, умытые тенью,

Деревья, что всадники в сад.

Они, знать, в погоне примчались,

Как я на вечерний постой.

А бабка в прикрытой печали

Твердила о том да о том:

«О жизни твоей всё я знаю.

Гляжу, как морщинится лоб.

Всё это хвалёная заумь

И ваша беспутная скорбь.

Живётся тебе не спокойно.

А счастье-то разве в пути?

Так дед твой, теперь уж покойный,

Всё грезил по свету пойти.

Бывало, в соседний посёлок

Уйдёт, а не помнит потом.

Расспросишь – обидится. Словом,

Не знает… Позвал, вроде кто»

И так уж пошли пересказы

О ближней и дальней родне.

Дремал я прищуренным глазом

И мыслил о силе корней.

«Ах, да… Позабыла старуха!

В апреле в родительский дом

Нагрянула Ольга, по слухам,

Уже не одна, с женихом.

Видать, что на съёмной квартире

Поджали под кризис хвосты.

Что деется, господи, в мире.

Прости же нас, грешных, прости!»

Выходит, товарищ не сбрендил –

И вправду вернулись на холм.

Но, кажется, здесь не в аренде

Дела их, а в чём-то другом.

Как долго держал под замками

Нахлынувшей горечи вкус.

Похоже, что прежние камни

Поднимет лишь прежняя грусть.

И снова в порядке событий

Ищу я начало с огнём,

Когда я отрёкся от быта,

И всё опрокинется сном.

На школьный экзамен ответив,

Мы взяли приёмный буклет,

И встретили с Ольгой то лето

В студенческом мы городке.

О, как меня дома бранили

За удаль слепую, что я

Подался, как сено на вилы,

В гражданские сразу мужья.

Не вилы, а смуглые кисти,

В которые голову всю

Сложил я, как жёлтые листья

Сметают в одну полосу.

Два года мы жили бок о бок.

Учились. Любили. Цвели.

Я с ней поначалу был робок,

Как свежести ранней прилив.

Не знаю, что сталось со мною.

В тот проклятый чувствами год

Вдруг понял, что вырос сосною

В том месте, где был огород.

Что мысли мои, как иголки,

Пугают и ранят её.

Составив конспекты на полку,

Уехал тогда я в село.

Я выбросил Ольгу, как камень

Бросают по верхней воде –

Махая для виду руками

Под выдумки книжный удел.

Она же кружилась, что прялка,

Над пряжей моей головы.

Так вербам досадно и жалко

Смотреть, как черствеют стволы.

Темнее весенних проталин

Оглядывать стал я простор.

А вскоре и Ольга устала

Чинить наш семейный забор.

Она, как и все, испугалась,

Что дом наш под чёрным крылом

Откуда-то стаями галок

По самую дверь занесло.

Ушла она к другу Андрею.

Но странно поступок замяв,

Промолвила, будто в затею,

Что в жизни не бросит меня.

В тот год я был точно на грани.

И помню, приехав домой,

Укрылась она за оградой,

Как прячется в печь домовой.

Затворницей в доме пустынном

Вела она странный обряд.

Садились там тучи под тыном

Все ясные ночи подряд.

И как-то спустя уж неделю,

Стучится по ставням рука.

«Возьми, – говорит, – между делом

С кувшина попей молока»

Смотрю, ободрали, как липку:

Осунулась, плечи остры.

«Теперь у открытой калитки

Расстанемся мы до поры.

Ты болен той редкой стихией,

Что бродит в лугах за рекой.

Не думай, что люди плохие.

Ты просто немного другой.

Не прячься с того и не сетуй

На крик журавлиной души.

Гнездившийся ветер на сердце

Под крышей птенцов всполошил.

Твой путь кем-то свыше навеян.

И помни: у всех на виду

Пустеет в траве муравейник

В большую над лесом грозу.

Уйдёшь ты, и старый орешник

Отправится в путь по следам

Единственным глазом скворечни

Следить за тобой в городах.

Ступай. Отдохни перед бурей.

В агонии снов о делах

Теней неприкаянных улей

Заждался тебя в зеркалах»

Не ведал в припадке, к чему всё

Тогда она это плела.

Подставил калитку я брусом,

Как только беседа прошла.

Иду в сад и соображаю

В упрямом движении скул.

Меж зелени приторным жаром

Огарок сирени дохнул.

Застывший на вздохе прощальном,

Не выдержу я, повернусь –

Лишь кошка охотится в щавель,

Сбегая с калитки на брус.

Заря, в огород разгораясь,

Кровила по грядкам, как мак.

Послал я на крыше сарая

Соломой набитый тюфяк.

Ничто мне в ту ночь не приснилось,

Пока в небе месяц кружил.

Поднялся я в раннюю сырость,

Как-будто бы в новую жизнь.

Свалилась с ошейника глыба,

И силы подкрались к нутру.

Уж я, как корова на выгон,

Ушами пряду в мошкару.

Как в сон размывает, бывало,

Все лики под утренний час,

Так я под сырым покрывалом

Забыл обо всём. И о нас.

На стук, неизвестный доселе,

Подальше от грусти села,

Сменив эту боль на веселье,

Я бросился в город стремглав.

И вот, после юности юркой,

Забывший и Ольгу с тех пор,

Увидел я, как шевелюрой

Кивает в наш двор осокорь.

И снова отрадно, что сутки

Мы с бабкой одни и одни,

Как тот потерявшийся путник,

Что ищет знакомые пни.

Но хоть и вдали мы от шума,

И чувств отошла пелена,

Я всё же не мог не подумать,

Что там, за рекою – она…

И месяц, что снова отпущен,

Храпя в насекомых пургу,

Лучом зажигает у пущи

Окно. И на том берегу

Рябит оно в знойных разводах

И манит крылами миров,

Пуская по сумрачным водам

Для тайных признаний перо.

Глава 5

Тем маем под страшные визги

Бои поползли на восток.

На брюхе крались даже к миске

Собаки. Под жалостный стон,

Бывало, над тихой запрудой

Присядешь и слышишь в кустах,

Как бухают залпы орудий

В соседних ещё областях.

Мы глаз по другим не сомкнули,

Кто был там. На всякую масть

Гадает уж бабка на стуле,

Когда не выходят на связь.

Ходили здесь слухи по кухням.

Но все, не печалясь душой,

Звонили родным: «Эй, да ухнем!

Воюем! Пока хорошо!»

Над прахом советских сожительств

Маячит теперь пустота.

Одним – это всё пережить бы,

Другим же – терпеть перестать.

Не надо проситься к гадалке,

Чтоб слажено сверить умы,

Что с этой уже перепалки

Мы выйдем другими людьми.

Не теми, кто в старой падучей

В народную сядет тюрьму,

А теми, кто всякую участь

Разделит на «их» и «свою».

Здесь дело ни в жертвах оплошных,

В деньгах или святости лжи.

Здесь с собственным, кажется, прошлым

Повздорил равнинный мужик.

И самое страшное в этом,

Что «мы» теперь есть и «они» -

Сигнальная это ракета

К началу великой резни.

И нету пути нам обратно.

Но тех лишь поднимет стезя,

Кто вдруг за убитого брата

Покается в тихих слезах.

В Кручине приблизилось лето

В разливах по саду тех луж,

Что капали с облачных веток

Под ноги и вишен, и груш.

Здесь ночь становилась короче

В зелёный напев соловья.

В шипящую заболоть кочек

Тепло опочило на пнях.

Растения, схвачены ростом,

Сгущали цвета по лугам.

Безлюдная пустошь, как остров,

Уткнулась в свои берега.

Картинные глазу пустоты

Репейником свиты и мхом.

А прямо за речкой, напротив,

Курится под зеленью холм.

Что милый он, вовсе не скажешь.

С него так и тянется дым

Какой-то печали, где сажей

Помечены чьи-то следы.

Тянулись за холм эшелоны

К отмеченным смертью местам.

И слышно, как в страхе по склонам

Дрожит на корню лебеда.

В околице все приутихли,

Пока по весне на село

Нежданно нагрянувшим вихрем

С десяток повесток пришло.

Хотели поставить на уши,

Но только мужик наш в ответ

Молчал, как осёл, и не слушал,

Что брякал ему сельсовет.

И всё же в смятении пьяном

Сермяжной ухмылкой давясь,

Он думал: в войне окаянной

Отыщется ль с выгодой связь.

Так бабка не раз от соседки

Терпела навет за глаза,

Что родственник с фронта не редко

Кровавые деньги нам слал.

Что я сумасшедший и прячусь:

Чтоб в армию не угодить

Прикинулся вовсе незрячим,

Как прячется глупая дичь.

Тот случай меня позабавил.

Но бабка, крестясь на метлу,

Роптала, свой голос убавив,

Чтоб я не ходил по селу.

Но только на небе стемнеет,

Накинув свой модный пиджак,

Бродил я ночным суховеем

По берегу, с дому сбежав.

Предчувствием тёмным томимый,

Однажды сижу на мостках

И вижу, как в водах Кручины

Ко мне потянулась рука.

Колени, пришпорены дрожью,

Сомкнулись в холодный изгиб.

Встаю, а она у подножья

Глядит на меня впереди.

Деревня сопела ежами

Под сень лопухов вдалеке.

Выходит, мы снова сбежали

И встретились с ней на реке.

Как белая птица пугливо,

Так Ольга смотрела с гнезда,

И золото кудрей под ивой

Мне месяц тогда передал.

В тенях силуэта коснувшись,

Окликнул я птицу сейчас.

Весь мир на меня обернулся

Озёрами выпуклых глаз.

Подкрались зелёные воды

К омытым скалистым зрачкам,

В которых под радужным сводом

Терялась в тумане река.

Но Ольга тогда посмотрела,

Как смотрят в досадный укор.

Ступаю, а прежние стрелы

Сбивают на сердце покой.

На склоне все травы поникли

Под взглядом её ножевым.

Испачканы в сок земляники

Следы её белой стопы.

«Ну, вот мы и встретились, милый.

Гадала, придёшь, не придёшь.

Мосточек наш косится хило

В напевах стареющих рощ.

Впитала земля эта влагу

Дождями нахлынувших бед.

Как много грибов здесь и ягод

Войны напророчили след.

Вот, думаю, выйду охотно

И ягодой скрашу наш быт,

Чтоб завтра холодным компотом

Андрюшу в обед напоить»

Сама же дрожала с корзиной

И прятала ноги в траву.

«Мы любим друг друга так сильно,

Что я.... ничего не зову!

Поверь же, мой ангел, не правда,

Что мы тебя звали назад!

Я сделала так, чтоб отравой

Тебе показался наш сад.

Сейчас, после бури гонений,

Прости, что на путь обрекла.

Уж лучше бы сумрачный гений

Твой выжег остатки села.

Не зрел бы ты тёмные грани,

Что виснут талантом в петле.

С того, может, не был так рано

Похож на октябрьский тлен.

Но ты торопился уехать.

Сейчас, к сожалению, здесь.

Пять лет для любви не помеха,

А только недобрая весть»

Конечно, она волновалась.

Куда-то смотрела совой.

Послушав какую-то малость,

Ловлю я знакомую боль.

«Не стоит судить мне о прежнем.

Известно, что ты не простишь.

В стихах твоих прошлого стержень

Волнует обидою тишь.

Я слышала здесь прибаутки

О жизни твоей набегу.

Что будто бы, бредя по суткам,

Ты стал одичалым, как гунн.

Другие твердили взаправду,

Что взят добровольцем на фронт.

И все нагоняли досаду,

Что ты, как разбойник с тех пор.

Но всё же тепло так представить,

Что сквозь сумасшедшую течь

Ты смог возвратиться под ставни

И в сердце любовь уберечь»

Бродила звезда ворожеёй.

Я мало рассказам внимал.

И Ольга умолкла. Нежнее

Казался знакомый овал.

Молчание стало сигналом.

И я с-под упавших бровей

Роняю почти машинально:

«Не холодно? Ноги в траве…»

И брызнули оба мы смехом,

Как дети, что миг этот прост.

Но страшной помечены вехой

Ухабы протоптанных вёрст.

На речи душевные скуден

Нечаянно дрогнувший лик.

И долго молчанием трудным

Томился на речке кулик.

«Нам больно от рук брадобрея.

Но всё же ты сам навести

На хуторе мужа Андрея,

Не мысля обид взаперти.

Он добрый. И видит с годами,

Кто был человеком тогда.

Отныне прибита гвоздями

К науке его борода.

Всё мыслит в деревне проекты.

Послушаю, диву даюсь…

Но всё же залгавшейся секты

Он речи мотает на ус.

И вот я пугаюсь той вести,

Что скажет однажды он мне:

«Уеду я, Оль, по повестке,

А там оно будет видней»

Ты сам разузнай, что он носит

И прячет в конверте от глаз.

Ох, как я боюсь в эту осень

Остаться в деревне без вас.

А в слухах ответить он весел,

Тая кроткой памяти грусть,

Что ты и бандит, и повеса,

Но лишь не предатель и трус.

Бывает, отыщется фото

Студенчества милых стихий –

Гляжу, вспоминает чего-то

И тихо листает стихи.

Один он остался с мечтою

О мощи великих земель,

Которые жгут берестою,

Где пенится ряскою мель»

Простились мы тихо и чинно.

Ведь Ольгу позвали с холма.

Окутав границы Кручины,

Стелился над плёсом туман.

Шуршанием угольных точек

Наполнилась глубь высоты.

И снилась мне Ольга в сорочке.

И скрежет промёрзшей воды.

А где-то в трёхстах километрах

Планета в аэропорту

Дрожала подростком от ветра,

Надеясь на милость фортун.

Уж сырью пропитан морковной,

Рассвет над Кручиной кровил.

И месяц казался подковой

В прицел позабытой любви.

Глава 6

Котами карабкалось утро

У блюдца парного окна.

Мычала коровою бурой

Лучей в нашем доме копна.

Тяжёлым бревенчатым тоном

Зевал надо мной потолок.

И бабка стучала бидоном,

Пугая на вишнях сорок.

Я будто в том возрасте юном

Среди неизвестных тревог

Пугливо в походке июня

С утра дожидаюсь чего.

И сердце стучит колотушкой,

Ну, точно, как сделалось встарь,

Когда уж за новой игрушкой

Ведут меня все на базар.

Задравши пиджачный свой парус

Над свежестью хлынувших волн,

Я бабку в сарае ошпарил,

Что скоро отправлюсь на холм.

Подойником бряцала ругань

И эхом в колодец неслась.

Но скрипнул под шагом упругим

Плетённый в саду перелаз.

И вот я в биении кротком

К семейству иду на поклон,

Где в настежь открытых воротах

Меня зазывает их клён.

Мой шаг молодецки пружинист,

Известный по многим пивным.

Там прячутся люди от жизни,

Познавшие горечь вины.

Хозяева млели, не знавши,

Начать как со мной разговор.

Я помню их что-то скрывавший,

Всегда чисто убранный двор.

Рябит черепицею хата,

За хатой колодец и лес.

И катятся вишен губастых

Плоды в небывалость тех мест.

Ножами звенела веранда,

Где ждал нас вишнёвый пирог.

Андрей показался мне странным,

Невесть молчаливый и строг.

По правде, он был археолог,

И с грузом инспекторских прав

В Кручине исследовал волок,

Где были следы переправ.

Под чубом, что набок всклокочен,

Воронкой пустели зрачки.

Валялись под сенью учёной

Керамики всякой куски.

Хозяйка к столу не садилась.

Мелькал её фартук в сенях.

«И.... сделал же ты эту милость –

С утра озадачил меня.

Приехал, как видно, уж месяц,

А к нам до поры не ногой.

Соседи, конечно, заметят –

Со слухами здесь не туго!

Ты с делом сюда? Или к Ольге

С облезлым набором страстей?

Не сетуй. Давно на пороге

Не видно подобных гостей.

Ещё и таких знаменитых,

Что хочется плакать навзрыд.

Кто выбьется нынче в пииты,

Теряет и совесть, и стыд.

А помню, ты был нам всех ближе

В суждениях, в дружбе до дна.

Как скоро меж фильмов и книжек

Бетонная встала стена.

И всё же в разрухе я верю,

Что вербы тебя позовут.

Ты видишь, как загнанным зверем

Народы срывают хомут!

Я знаю, что ты ненадолго.

И всё же запомни, что в зык

Лачуга твоя, а не Лондон,

Укажет поэту язык.

Опомнись, мой друг! Эх, опомнись…

Останься. Так жалко тебя.

Ты будешь при деле и в сонме

Сумеешь возглавить ребят.

С тобой мы такое накрутим,

Что встанет деревня с колен.

В стихах твоих ветер по кручам

Разгонит гниения тлен.

Неужто не вижу я вовсе

Меж строк твоих горестный груз.

А всё это в логове волчьем

Не зверь обитает, а трус.

А всё это в сердце двуличном

Гнездятся химеры стыда,

Что с блеяньем сытым и зычным

К родным потянулись садам.

Я знаю, не вправе с поэтом

Судиться в навеки простом.

Быть может, особою метой

Хранят тебя дни на потом.

Но я не могу, пока сохнут

Ребята в полях на корню,

Как сломанный ветром подсолнух

Роняет в закат пятерню!»

Он встал и с особым размахом

Швыряет повестку в живот:

«Ты Оле ни слова. Под страхом

Уж месяц, вот так и живёт.

Боится она, что уйду я,

Когда кто-то с фронта звонит.

Давно во мне мысли кочуют,

Лишь только поглубже копни.

Всё меньше за пазухой мощи,

Обняв, переделать весь мир.

Не то нам над синею рощей

Небесный трубил командир.

Не в том мы цвели и пестрели,

Коль здесь погибают одни,

А где-то другие пострелы

Продали себя за рубли.

А ну, вас… Я всё же не лекарь

Идеями всех врачевать.

Здесь тоже остались калеки.

Их в городе целая рать.

С квартиры мы съехали. Шире

Платформу свою развернув,

Галдит оппозиция в мире,

Что мы не поднимем страну.

Их слушают с рюмкой и плясом.

Представь, что, наевшись лапши,

Народ наш вцепился за мясо

Обломком советской души.

И стали глядеть понемногу,

Чем важен заправский сосед.

А там ведь у них, слава богу,

Побольше уж нашего бед.

Ты сам там живёшь и увидел,

Что, метя на спину нам туз,

Весь мир в накипевшей обиде

Одел разноцветный картуз»

Андрей, приосанившись с трубкой,

На старосту в бытность похож.

«И вот я в такой мясорубке

Составил детальный чертёж.

Сыграли мы с Оленькой свадьбу.

И вскоре решили, дней в пять,

Что мы, по примеру усадеб,

Свой хутор сумеем поднять.

Почин мой в науке надломан

Продажною сутью верзил.

Так я порешил, что, коль дома,

То каждый здесь угол мне мил.

Со временем думал я, кстати,

Отрезать здесь берег для рыб,

И с мельницы ток не растратив,

Пустить в проводах за обрыв.

В саду понаставили ульев.

Теперь есть и соты, и мёд.

Асфальтом с холма полоснули

По самый в село поворот.

А Оля старается в школе.